Текст книги "Безымянная могила"

Автор книги: Сильвестер Эрдег

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)

Ходили тут досужие разговоры, я знаю, ходят и сейчас, будто я прятался в Дамаске, потом вернулся в Иерусалим. И что раньше я с одним человеком, с которым... которого... словом, будто я к тому человеку имел какое-то отношение, будто я его предал за деньги, что на моих руках – его кровь. Но посмотрите на мои руки: три пальца парализованы. И что в том процессе мне тоже надо было бы не так себя вести, в том деле, после которого меня сняли, что я принял к сведению и не протестовал, потому что я всегда соглашался с решениями Синедриона, ну, я об этом уже говорил. И я скажу еще: если Синедрион считает меня в чем-то виновным, то пусть судит меня, хоть за Дамаск, хоть за того человека, это я говорю без колебаний, если даже на руках у меня его кровь, уж такие были тогда времена, этого, к сожалению, нельзя было избежать, но деньги – нет, это никогда, это всем известно, кто меня знает. Я и о том думал, что добровольно пойду под суд, я готов за все ответить перед судом, готов принять даже смерть, если таков будет приговор.

Хочу просить Синедрион, примите решение насчет этого, потому что, хоть я уже и не член Синедриона, с тех пор как меня сняли, не просто сняли, а исключили, но я думаю, если Синедрион меня в этом поддержит, тогда совесть моя будет спокойна. Часто думаю я еще вот о чем: то, что мне пальцы парализовало, не случайность, вот он когда мне аукнулся, тот случай, когда я, находясь под стражей, очень сильно покалечился, видите, как ни стараюсь пошевелить, ничего не получается, а если б не пальцы, я, может, сумел бы написать, что на самом деле произошло. Знаю, нет смысла оправдываться, что, мол, времена тогда были смутные, мятежи, убийства, и мне надо было решать, и кровь лилась, да, кровь, кровь виновных и невиновных, и если сейчас Синедрион решит, что меня надо судить, я соглашусь, и если Синедрион решит, чтобы я понес наказание смертью, я и с этим соглашусь, ибо тот, другой человек, да и другие, которые были нам братьями, для них я хотел мира и благополучия в данных условиях, история же потом вынесет свой приговор, я знаю, особая комиссия, когда предложила снять меня, признала мои заслуги перед народом, хоть я об этом и не просил, но я совсем не об этом хочу говорить, а о другом. Ходят всякие сплетни, что есть, дескать, где-то могила, к которой я имею какое-то отношение, но мы же все обсудили с... тем человеком, мы тогда долго спорили, и я мог поступить иначе, но пришлось согласиться, а потом меня загнали в угол, и опять же – я не мог поступить по-другому, и тогда снова погибли два человека... Да, это было незаконно, но я взял решение на себя, потому что надеялся, что, может, сумею исправить то, что совершил, и я в самом деле пытался, кто помнит те времена, могут подтвердить, я хотел положить конец беззакониям, хотел, чтобы народ жил в мире и благополучии, вот что крутится у меня в голове с утра до вечера, а пальцы не двигаются, смотрите, три пальца, ничего не могу ими взять, если хотите, судите меня, я смерти не боюсь, я добровольно пойду под суд, я уже все продумал и решил, что сам напишу на себя донос. Вот что я хотел сказать Синедриону, получилось немного длиннее, чем я думал, но это же серьезные, важные вещи, и тут все взаимосвязано... Устал я, не сердитесь, что нарушил повестку дня, но я очень хотел это сказать, спасибо, что вы меня выслушали, спасибо...

Ценности не представляет, подлежит уничтожению.

Иешуа из рода Дамная Последний разговор – Ступайте в город, – сказал Иисус Петру и Иоанну, – у ручья встретитесь с продавцом воды. Он отведет вас к дому, где мы устроим пасхальный ужин. Вы приготовьте агнца. Мы с Иудой придем позже.

Ученики удалились, и они остались вдвоем. Зной не собирался спадать, хотя солнце клонилось уже к горизонту. Иисус сидел, согнув колени; Иуда привалился спиной к стволу дерева. Иисус следил за муравьями, сновавшими меж сухих былинок; Иуда разглядывал ветви масличных деревьев.

– Твое решение окончательно? – произнес после продолжительного молчания Иуда.

– Окончательно, – ответил Иисус, не отрывая взгляда от муравьев. – В Синедрионе все прошло гладко?

– Да.

– Подозрений у них не возникло?

– Возможно, они ждали не меня. – Иуда сорвал травинку и принялся ее жевать.

– Другому я это дело доверить не мог, мы ведь договорились.

– Знаю. Но ты спросил.

– Другие ничего бы не поняли. Особенно Петр с Иоанном. – Иисус вздохнул и лег навзничь. – Тебе поверили?

– Поверили, потому что я принял предложенную плату.

– Сколько они предложили?

– Тридцать сребреников. И просили, пусть все будет закончено быстро, чтобы не мешать празднику.

– Я и сам так думал. Ты про оружие говорил?

– Да, но не сказал, что у нас всего-навсего два меча.

Иисус засмеялся:

– Еще не хватало, чтобы ты это сказал!

– Почему ты смеешься? – Иуда выплюнул изжеванную травинку.

– Знай они, что у нас только два меча, они прислали бы четырех человек. А тут они придут целым отрядом, вооруженные до зубов.

– Я подумал, куплю еще несколько мечей, чтобы меня не поймали на лжи. Мечи дешевы, и, когда покупаешь десяток, один дают даром. Выгода все равно есть.

– Почему же ты не купил? – Иисус приподнялся на локте, глядя на Иуду.

– Трудно было бы принести их сюда незаметно. Да и вообще ни к чему. Будет ночь. Придут солдаты и взвод храмовой стражи. Все испугаются и разбегутся.

– Ты прав. Значит, до сих пор все идет так, как мы договорились.

– Так, как ты спланировал. – Иуда сорвал еще травинку, сунул ее в рот.

– Ты жалеешь об этом?

– Давай об этом не говорить, если можно. Ты доверил мне тайну, и я сохраню ее. А что я чувствую, это дело мое.

Иисус снова откинулся на сухую, горячую землю.

– Я тебя понимаю. Ты тоже меня пойми. Но оставим это, мы все тысячу раз обсудили, и ты согласился, что у нас другой возможности нет. Ты тоже ведь не придумал никакого другого решения.

– Я же предлагал: давай будем действовать так, как действовали до сих пор.

– Чего ради? Если хлебороб вспашет землю и засеет ее, не станет же он пахать ее снова. Жатва – не наше дело, мы с тобой об этом тоже договорились.

– И все-таки именно мне придется разрыть засеянное тобою поле.

– Ошибаешься. Ты только погребешь землепашца.

– Можно тебя попросить?.. Давай поговорим о другом! – Голос Иуды прозвучал так громко, что он сам невольно стал озираться. – Одно дело задумать что-то, совсем иное – выполнить план. Я уже был у первосвященника.

– Я же завтра умру. Тот же спектакль, только роль другая. Я не могу отступить: отступив, я тем самым уничтожу посев. Никто другой не сможет выдать меня, ибо лишь ты понимаешь смысл нашего плана. Мы с тобой в одной и той же западне. И об этом мы тысячу раз говорили.

– Скажи, чего ты хочешь добиться? Думаю, не случайно ты отослал остальных.

Иисус сел.

– Когда стемнеет, мы пойдем к тому дому, и я омою вам ноги. И, как бы между прочим, скажу, что кто-то из вас донес на меня, и, по всей вероятности, за мной скоро придут. Не придавай этому большого значения: я лишь хочу, чтобы они потеряли уверенность и испугались. Кто не уверен и боится, тот пытается вновь обрести твердость, а для этого нужно верить. Имени твоего я не назову.

Важно, чтобы под подозрением были все. Путь к доверию ведет через подозрение, а там, где есть доверие, возможно все, даже любовь. Ужасно, но это так. Когда я скажу тебе: иди и сделай то, что должен сделать, и как можно скорей, ты уйдешь. После вечери мы вернемся сюда, я буду рядом с Петром и Иоанном, у Петра есть меч, важно, чтоб это заметили. Прошу тебя, не заставляй меня долго ждать, приходите сразу, я заранее чувствую, те минуты будут для меня очень трудными. Остальное – дело солдат. Если я попрошу, поцелуй меня на прощанье. Может быть, я это заслужил. Неважно, что я скажу; скорее всего, что-нибудь в том роде, что вот на безоружных нападают с оружием и врасплох, хотя могли бы сделать это и днем, на глазах у людей.

Иоанн и Петр, думаю, пойдут за мной, остальные убегут. Иоанн вхож к первосвященнику Анне и любопытен, ибо еще ребенок, Петр же ничего не поймет, но будет пытаться понять, ибо стар и бестолков. А тебе надо будет исчезнуть.

Иуда вскочил и стал ходить вокруг Иисуса.

– Тебе обязательно надо будет сказать, что предатель – среди нас?

– Обязательно. Предателя среди посторонних быть не может, там – враги.

Врагов ты стараешься одолеть и, если это удастся, чувствуешь себя героем. Но нам не нужны ни герои, ни жертвы. Нам нужно покаяние и прощение. Мы хотим преодолеть самих себя. Кто убоится врага, тот, возможно, думает о себе, что он – истинный человек. Но кто убоится себя самого, тот, можно надеяться, в самом деле станет истинным человеком. И это самое главное. До сих пор всякая власть искала свое оправдание через врагов. И оправдывала таким способом не только себя: каждую подлость свою, ненависть, каждое совершенное ею убийство. Наша власть – власть иная. В ней нет места Синедриону, царю, прокуратору. Это мы с тобой обсуждали тоже, и ты согласился. Я не хочу быть первосвященником, ибо я – человек.

– А станешь жертвой, я же – предателем. – Иуда остановился у Иисуса за спиной.

– Я знаю, что ты не предатель. Ты знаешь, что я не жертва. И это главное.

– А другие? Ты думаешь, они не меня станут подозревать?

– Если ты исчезнешь совсем, то да, станут. Но если вернешься, они будут тебе доверять. Еще раз скажу: имени твоего я не произнесу нигде, никогда. Правда, выполнить это обещание мне нетрудно: завтра в это время я уже буду мертв, а ты будешь жить.

– Смеркается. Нам не пора?

– Успеем, не торопи меня. И прошу тебя еще раз: ночью не заставляй меня ждать.

– Ты считаешь, я сумею дождаться, когда посев созреет?

– Да. Ты упорен, Иуда, и не любишь проигрывать, ибо всегда был в проигрыше.

Меня мать слишком сильно любила, мне было хорошо. Мне не за что было и не с чем бороться. Я мог отдать лишь себя самого, а не свою волю. Я пахал и разбрасывал зерна. А сейчас боюсь смерти.

– Еще можно все отменить.

– Уже нельзя. Да и сам подумай: останься я жить – я буду лишь повторять одно и то же, как попугай. А тебе все равно пришлось бы скрыться, ибо ты в их глазах станешь еще большим предателем. Я тебе уже говорил: в какой-то момент я почувствовал: все, конец, больше я ничего не способен сделать. Бить плетью торговцев мне больше не хочется.

– Я буду бить их после тебя.

– Ради меня ты готов на многое, я знаю. Но ради денег и власти никогда.

Иуда остановился, повернулся лицом к Иисусу.

– А что мне делать с деньгами?

– Придумаешь что-нибудь. Ты должен исчезнуть, чтобы исчезли они. Но самое трудное, что тебе предстоит сделать, – это добиться, чтобы все осознали мое отсутствие. Тогда все, может быть, получится.

– А твоя мать?

– Не беспокойся о ней, она будет счастлива умереть следом за мной. Ее смерть будет первой счастливой смертью; звучит нелепо, но это так. – Иисус встал, вдохнул густой аромат масличных деревьев. – Темнеет... Надо идти. И медленно, словно через силу, двинулся к городу.

– Твое решение окончательно?

Иисус отвернулся.

– Это не я решил: так вышло. Бесповоротно. Когда что-то кончается, это значит, его больше нет. И потому больше нет, что место занято чем-то иным.

Так забвение приходит на смену памяти. Ибо мы всегда вспоминаем то, что было, а забвение означает, что не было. Ты обратишь меня в память, я тебя – в забвение. Пойми: моя вера исчерпана, ибо я отдал все. В тебе же она осталась, и тебе предстоит нести ее дальше.

Склонив голову, Иуда двинулся следом за Иисусом. Тот подождал его; плечом к плечу они шли в густеющей темноте по тропинке Гефсиманского сада.

– О чем ты молчишь? – нарушил молчание Иуда.

– О том, сумеешь ли ты хранить тайну. Тебе будет труднее.

– Знаю. Память – всегда тяжелее, черная она или светлая, чем забвение.

Забвение – мой удел, ибо кто же захочет помнить предательство? А я никому не смогу объяснить, что предательства не было. Я тоже хотел одолеть невозможное. Сейчас я рад был бы поменяться с тобой.

– Если бы ты мог со мной поменяться, тебе от этого было бы мало радости.

Поверь мне.

Они молчали, глядя на тропу, уходящую из-под ног в темноту. Дорога показалась им долгой – и очень короткой. Они приблизились к дому; Иуда схватил Иисуса за локоть.

– Правда же, это не беда, что я тоже тебя никогда не забуду?

– Я прошу тебя об одном: сделай так, чтобы обо мне вспоминали с печалью. Как договорились. Я тебя не забуду.

И, сплетя пальцы на затылке Иуды, притянул к себе его голову и поцеловал.

– Вот, я попрощался с тобой. Скоро ты так же простишься со мной в саду. Как условились. Да будет мир с вами.

Остальные ждали их с нетерпением. Когда Иисус и Иуда вошли, раздались радостные восклицания. На столе был приготовлен агнец.

"Теперь сказываю вам, прежде нежели то сбылось, дабы, когда сбудется, вы поверили, что это Я. Истинно, истинно говорю вам: принимающий того, кого Я пошлю, Меня принимает; а принимающий Меня принимает Пославшего Меня. Сказав это, Иисус возмутился духом, и засвидетельствовал, и сказал: истинно, истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня. Тогда ученики озирались друг на друга, недоумевая, о ком Он говорит. Один из учеников Его, которого любил Иисус, возлежал у груди Иисуса. Ему Симон Петр сделал знак, чтобы спросил, кто это, о котором говорит. Он, припав к груди Иисуса, сказал Ему:

Господи! кто это? Иисус отвечал: тот, кому Я, обмакнув кусок хлеба, подам.

И, обмакнув кусок, подал Иуде Симонову Искариоту. И после сего куска вошел в него сатана. Тогда Иисус сказал ему: что делаешь, делай скорее. Но никто из возлежавших не понял, к чему Он это сказал ему. А как у Иуды был ящик, то некоторые думали, что Иисус говорит ему: "купи, что нам нужно к празднику", или чтобы дал что-нибудь нищим. Он, приняв кусок, тотчас вышел; а была ночь".

Евангелие от Иоанна, 13, 19 – 30.