Текст книги "Пастор (ЛП)"

Автор книги: Сиара Симон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

– Но ты любишь Поппи?

Стерлинг поджал губы.

– Любовь и желание по существу являются одним и тем же, – объяснил он. – Не то чтобы такой человек, как ты, знал это.

– По крайней мере, я уважаю твою честность, – ответил я. – Ты не лжёшь себе и, полагаю, не станешь лгать ей.

Неожиданный комплимент, казалось, удивил его, но он быстро пришёл в себя.

– Поппи не волнуется об этом настолько, насколько – как она сама думает – должна делать это, – сказал он мне. – Ты можешь питать иллюзии, что Поппи не вернётся со мной, раз я её не люблю, но она не ты. Она знает числа, смысл, закладные. Я предложу ту валюту, которая ей знакома: деньги, похоть и безопасность – и именно поэтому выиграю.

Я подумал о плачущей в исповедальне Поппи; о том моменте, когда мы стояли вместе в святилище, купаясь в Божьем присутствии. Она была не просто электронной таблицей с раздвинутыми ногами, и Стерлинг идиот, если он вырос с ней и умудрился пропустить все те глубоко духовные и эмоциональные грани Поппи Дэнфорс.

– Она намного больше, чем это.

– Как мило. Действительно мило, – Стерлинг снова надел очки. – И просто чтобы ты знал: ты гораздо меньше того, на что я рассчитывал. Я пришёл сюда, ожидая увидеть Александра Борджиа (прим.: Александр VI Борджиа вошёл в мировую историю как самый развратный и аморальный первосвященник среди безнравственных пап-меценатов XVI века), а вместо этого нашёл Артура Димсдейла (прим.: герой романа «Алая буква» американского писателя Натаниеля Готорна – молодой, но очень одарённый и уже приобрётший известность проповедник в пуританском Бостоне середины XVII в., человек, являющийся для окружающих примером праведной жизни, но носящий в сердце печать своего тайного прегрешения, мучимый раскаянием и не находящий в себе сил признаться в содеянном). Я был настолько готов к грязной борьбе и всё же подозреваю, мне не придётся сражаться вовсе.

– Это не борьба, – произнёс я. – Это личность.

– Это всего лишь женщина, Отец, – Стерлинг сверкнул широкой белозубой усмешкой. – Скоро станет моей женщиной.

Я не ответил, хотя каждая нервная клетка так и кричала: «Ты ошибаешься, ты ошибаешься, ты ошибаешься». Вместо этого я попросту наблюдал, как он бросил мне вызов, а затем, засунув руки в карманы, легко зашагал вниз по проходу, будто ничего в этом мире его не заботило.

ГЛАВА 19.

Различие между завистью и ревностью тонко, но ощутимо, если однажды вы познаете вкус и очертание обеих. Ревность хочет то, что имеет кто-то другой, например, похожие на соседские автомобиль или дом. (Или хочет быть мужчиной, владеющим сердцем своей девушки, а не каким-то мудаком, родившимся с серебряной ложкой во рту^*, у которого наверняка есть выдвижной ящик для всех его запонок.) (прим.: в оригинале WASP-y asshole, где WASP, White Anglo-Saxon Protestant, – это самое привилегированное, влиятельное и богатое меньшинство в США, это люди, родившиеся с серебряной ложкой во рту, получившие всё с самого рождения и вступившие в защищённый, чистый, белый мир. Они наследуют богатство, живут в исторических домах, особо одеваются, знают своих предков (изображения которых висят по стенам) на сотни лет назад, их высокий досуг – охота на лис, конная езда и тому подобные светские забавы в своём кругу, очень-очень закрытом.)

Зависть же ненавидит тот факт, что у кого-то есть то, чего нет у тебя; и такая ненависть проявляется в жажде искромсать шины своего соседа, потому что он не заслуживает грёбаный BMW и все, чёрт побери, об этом знают; но, если ты не можешь иметь это, ужасно несправедливо, что он получает желаемое.

Стерлинг попал в последнюю категорию. Дело не в том, что он непременно желал Поппи, не так, как, вероятно, хотел получить другие блага: новый летний дом, новую яхту или новый зажим для галстука. Но мысль о ком-то ещё, кто обладает ею, сжирала его изнутри, будто ненасытный паразит одержимости проникал в его нутро.

Сегодня у меня было достаточно времени для размышлений, потому что Поппи, видимо, пропала без вести. Сначала, после ухода Стерлинга, я пытался сохранять спокойствие, расхаживая в своём офисе и звоня ей, а затем посылая текстовые сообщения; конверт из манильской бумаги прожигал дыру в моём столе подобно алой букве (прим.: в вышеупомянутом романе «Алая буква» главная героиня всю жизнь обязана носить на одежде вышитую алыми нитками букву «А», что означает адюльтер). Что ей сказать, если она снимет трубку? Я бы просто сообщил ей, что Стерлинг нанёс мне визит, и ох, он, оказывается, следил за нами и ещё, кстати, шантажировал меня, чтобы я тебя отпустил, – абсолютно нормальная пятница, не хочешь посмотреть Netflix сегодня вечером?

Но Поппи не ответила ни на мои звонки, ни на смс, обычно же она делала это быстро, и в течение целого часа я наматывал круги по своему офису. Я просто должен пойти к ней домой. Произошедшее было действительно важно, и прямо сейчас нам нужно было это обсудить, но слова Милли по-прежнему занимали не последнее место в моей голове – нечего и говорить об этом чёртовом конверте в нескольких дюймах от меня, бывшем как чёрная дыра, полыхающая погребальным костром бьющегося грешного сердца – я боялся идти к ней домой, переживая, как бы нас не поймали… снова.

Потом мне захотелось накричать на себя за то, что я такая киска. Нам было необходимо во всём разобраться, и это было важнее всего. Мне лишь нужно пробежаться, вот и всё. Каждый видел меня бегающим в любое время дня и ночи, и, пройди я мимо старого дома Андерсона, никто бы не счёл это странным.

Я быстро переоделся в спортивную одежду, прикрепил свой телефон к руке и добрался до дома Поппи меньше, чем за две минуты. Её Fiat стоял на подъездной дорожке, но, когда я, проскользнув в сад (благодарный ещё раз за разросшиеся кустарники, предоставляющие такую чудесную маскировку), постучал в её дверь, никто не ответил. Где она, чёрт побери, была? Это очень важное дерьмо, а Поппи недоступна? Возможно, решила вздремнуть? Может, в душе?

Я постучал и стал ждать. Написал сообщение, постучал и снова ждал. Вышагивал, и ждал, и много раз стучал, а затем послал всё на хрен и отпёр дверь ключом, лежащим под горшком с бамбуком.

Как только вошёл внутрь, я мог с уверенностью сказать – Поппи не спала и не была в душе. Меня встретила гробовая тишина, которая приходит только с пустотой, с отсутствием, и, конечно, я увидел, что её телефон и кошелёк исчезли с обычного места на столе, хотя ключи всё ещё были там. Значит, она куда-то ушла без них. Может, отправилась в центр города? В кафе или, возможно, в библиотеку?

Я повернулся, чтобы уйти, но затем мысль обрела форму и ударила меня в грудь, будто была ледяным клинком.

Что, если она со Стерлингом?

Я практически сполз по стене. Это имело смысл. Я что, действительно думал, что он проделал весь этот путь, лишь бы предупредить меня? Что он объявит войну, а потом будет ждать ещё несколько дней, чтобы открыть огонь? Нет, после ухода из церкви Стерлинг, вероятно, направился прямиком к Поппи и в то время, когда я – идиот – топтал изношенный ковёр в своём кабинете, уже был здесь, убеждая Поппи пойти куда-нибудь с ним. На обед. В бар. Или в какой-нибудь гламурный отель в Канзас-Сити, где он бы трахнул её у панорамного окна.

Этот ледяной клинок поражал меня снова и снова: в горло, в спину, в сердце. Я даже не собирался бороться со змеями-близнецами, ревностью и подозрительностью, пока те обвивали мои ноги, потому что без тени сомнения знал, что был прав. Не существовало другой причины, по которой она бы игнорировала мои звонки и смс.

Она была со Стерлингом. Она была со Стерлингом, а не со мной, и я был совершенно не в силах изменить это.

***

После осознания того, что во второй половине дня Поппи не было дома, я забежал в кафе, и библиотеку, и винный сад, просто чтобы проверить, не пошла ли она поработать куда-нибудь ещё. Но нет, её не было ни в одном из этих мест; вернувшись домой, я отстегнул свой iPhone, но она по-прежнему не написала и не позвонила.

В отличие от епископа Бове.

Я не перезвонил ему.

Во время обычного сбора молодёжной группе я был разбит, сердит и встревожен. Но, к счастью, был вечер Xbox, поэтому мои разочарование и напряжение слились с теми же чувствами шумных подростков, сражавшихся со мной в игре. А в конце нашей встречи я прочитал краткую и подходящую случаю молитву.

– Боже, псалмопевец (прим.: здесь царь Давид) говорит нам, что слово твоё – луч света у наших ног: даже если мы не всегда знаем, куда ведёшь нас, ты обещаешь указать нам следующий шаг. Пожалуйста, сохрани для нас этот луч горящим, дабы наш следующий шаг, наш следующий час и наш следующий день были ясными. Аминь.

– Аминь, – пробормотали подростки и отправились домой к своим переживаниям, которые были (для них) такими же беспокоящими и тревожащими, как и мои.

Домашнее задание, влюблённость, несочувствующие родители и выпускной казались мне такими далёкими. Я хорошо помнил эти проблемы, хотя они были сильно омрачены смертью Лиззи. Подростки чувствовали себя иначе, нежели взрослые – без опыта, напоминавшего им о том, что их жизнь не разрушится из-за плохой оценки или неразделённой любви, они воспринимали всё острее и значительнее.

Но у меня был подобный опыт. Так почему же я до сих пор чувствую себя так, будто могу сломаться?

После молодёжной группы я сидел в своей гостиной с телефоном в руках, размышляя, должен ли связаться с епископом, звонил ли он, потому что Милли или Джордан рассказали ему о моих нарушенных обетах, и раздумывая о том, смогу ли продолжать притворяться, если он не знает. А затем я увидел это: присланное мне в смс фото.

Его отправили с неизвестного номера, но я всё понял в ту же секунду, когда открыл сообщение и увидел снимок Поппи, которая сидела в машине лицом к окну. Свет был тусклым, словно фотографирующий не использовал вспышку, и казалось, сделан он был на заднем сиденье, что навело меня на мысли о личном водителе за рулём. Я едва мог разглядеть локоны волос вокруг её шеи и ушей, мерцание небольших бриллиантовых гвоздиков, которые она иногда носила, и перламутровый блеск её блузы с бантом.

Стерлинг хотел дать мне знать, что он был с ней. Я понимал: это могло быть чем-то невинным, например, обедом или разговором, но, давайте честно, обед с бывшим был когда-нибудь абсолютно невинным?

Я попытался проглотить ощущение предательства. Как я мог претендовать на её время, если сам предлагал ей лишь украденные кусочки своего? Я не был такого рода парнем – или каким бы я ни был – который желает получать отчёт за каждую её минуту и каждую её мысль в ревностной надежде, что это поможет ей оставаться верной. Даже если бы у меня были права на её преданность (а их у меня нет, поскольку я был по-своему неверен, изменяя ей с Церковью), я бы не стал так поступать. Любовь безусловна и свободна, и даже я это знал.

Кроме того, именно этого и желал Стерлинг. Он хотел, чтобы я беспокоился и кипел от злости, чтобы сосредоточенно размышлял над его победой, но я не доставлю ему такого удовольствия и не стану оказывать Поппи медвежью услугу, обвиняя её посредством смс и голосовой почты.

Мы подождём с разговором, пока она не вернётся. Это было разумным решением.

Странно, но появление плана действий (или плана бездействия, так сказать) не помогло. Я пытался посмотреть телевизор, почитать и даже поспать, но в каждой паузе между репликами, в конце каждого абзаца передо мной возникали непрошеные и ужасные образы Поппи и Стерлинга: они разговаривали, трогали друг друга и трахались. В конечном итоге я бросил всё это и направился в подвал, где занимался с гантелями и приседал, пока луна не начала опускаться, затем осушил наполненный на четыре пальца стакан Macallan 12 и лёг спать.

Я проснулся этим утром не только с болью в мышцах, но ещё и с муками совести, на телефоне по-прежнему не было пропущенных звонков или сообщений. Я предался тайной фантазии о том, как брошу его в кастрюлю с кипящей водой или взорву в микроволновой печи (накажу за всё, что пошло чертовски неправильно за последние сутки), но вместо этого пошёл готовиться к мессе и после неё к блинному завтраку.

Утро прошло в размытом пятне отработанных действий, особенно после сообщения Милли о звонке Поппи, сказавшейся больной и предупредившей о своём отсутствии на волонтёрской работе (это сопровождалось взглядом, который был не совсем уничтожающим, но, безусловно, сердитым, и я, должно быть, выглядел довольно жалко, потому что она смягчилась и перед уходом сдержанно поцеловала меня в щёку).

А в субботу после полудня я обнаружил себя ничего не делающим, но старающимся бороться со своими чувствами, и знаете? Я решил, что собираюсь ещё немного потренироваться.

И выпить. Это тоже.

Наконец-то закончив уборку в подвале церкви, я увидел по дороге домой, что епископ Бове снова звонил и прислал мне сильно искажённое сообщение, которое также включало в себя несколько, как я предположил, случайных смайликов.

Я должен ему перезвонить.

Но вместо этого, переодевшись в свои тренировочные шорты, я схватил полупустую бутылку скотча и поспешил вниз по лестнице, где включил Бритни настолько громко, насколько могут работать динамики; я издевался над своими мышцами, кричащими от боли, посредством более тяжёлых гантелей, ещё большего количества приседаний и подъёма торса, между подходами потягивая виски прямо из бутылки.

Я собирался пить и потеть, пока не забыл бы о существовании Стерлинга. Чёрт, я бы пил, пока не забыл бы о существовании Поппи.

И я был уже близко. Пьяные отжимания начали убеждать меня, насколько моё тело не ценило одновременную интоксикацию и физическое напряжение, а руки практически отказывали, когда внезапно выключилась музыка и я уловил звук своего имени, произнесённого единственным голосом, который мне хотелось услышать.

Сильно удивившись, я встал на колени, когда Поппи направилась ко мне, одетая в ту же светлую блузку с бантом, запечатлённую на вчерашнем фото. Значило ли это, что она провела ночь со Стерлингом? Macallan и изнеможение дестабилизировали меня достаточно, чтобы я желал узнать – нет, обвинить – лишь это.

Но затем она тоже встала на колени, без колебаний запустила пальчики в мои потные волосы и наклонила своё лицо к моему.

В момент прикосновения её губ к моим всё остальное вспыхнуло и сгорело, будто подброшенная в воздух исчезающая бумага (прим.: имеется в виду особая форма нитроцеллюлозы, используемая фокусниками). Я забыл, почему наказывал своё тело, почему пил, почему не мог спать прошлой ночью.

Обернув руки вокруг моей талии, она разомкнула губы, заманивая меня в свой рот, и я последовал туда, куда меня звали, обнаруживая наши языки вместе и целуя её со всей своей яростью. Я обхватил шею Поппи сзади, удерживая так, как не мог владеть её верностью или временем; другая моя рука потянулась под её измятую юбку-карандаш и наткнулась на кружево стрингов, отталкивая его в сторону, чтобы найти мягкую плоть между её ножек. Без прелюдии или предварительных ласк я толкнулся пальцем в её киску, бывшую тугой и не совсем влажной, хотя уже почти готовой для меня.

Поппи застонала в мой рот в ответ на вторжение, прерывая наш поцелуй со вздохом, когда я начал тереть её клитор большим пальцем, тогда как другой изгибался внутри неё.

Она прильнула ко мне, пока я обрабатывал её киску, и, Боже, прости меня, я настолько ревновал к возможности Стерлинга дотронуться до её щёлки прошлой ночью, что не мог различить, делал ли я всё это ради неё или ради себя, как будто смог бы вернуть её, заставив кончить.

Её тяжёлое дыхание, устремлённое в моё плечо, вчерашние причёска и макияж, помятая одежда – весь этот вид в стиле «пути позора» – были столь чертовски горячими и одновременно приводящими в бешенство, поэтому неудивительно, что она вздрогнула от моего голоса:

– На четвереньки. Лицом от меня.

Она сглотнула и медленно выполнила приказ.

– Тайлер… – сказала она, словно впервые осознав, что, возможно, задолжала мне объяснение.

– Нет. Ты не можешь говорить, – мой голос был хриплым из-за тренировки и скотча. – Ни одного грёбаного слова.

Мой член стал твёрдым, стоило мне услышать её голос, но к тому времени, как я задрал её юбку на бёдра и стянул стринги к коленям, стояк стал настолько жёстким, что это причиняло боль.

«Я должен предупредить её, что пил. Я должен предупредить её, что злюсь».

Вместо этого я стащил шорты вниз и освободил свой член, в моей голове не было ничего, за исключением мысли трахнуть эту киску, но, как только конец моего ствола был у её щёлки, ревность переборола меня. Моя ревность и, возможно, совесть, которая была избита и с кляпом во рту, но всё ещё в состоянии не позволить мне – пьяному и в гневе – трахнуть женщину.

Поэтому я отстранился и взамен секса с ней обхватил ладонью свой член, взглянул на её задницу и принялся дрочить. Это не было тихо: я ворчал каждый раз, когда моя рука скользила по головке, а соприкосновение ладони и моего стояка создавало характерный звук мастурбации – вскрикнув, Поппи начала поворачиваться ко мне.

– Это несправедливо! – запротестовала она. – Не делай этого, Тайлер, – трахни меня. Я хочу, чтобы ты меня трахнул!

– Развернись.

– Ты даже не позволишь мне смотреть? – спросила она, звуча задетой и отстранённой.

«Ну, обидели мышку, написали в норку», – подумал Пьяный Тайлер, а Хороший Парень Тайлер поморщился. Но нет. Нет, она должна искупить вину. Хоть как-то.

Я шлёпнул её по заднице, и Поппи дёрнулась навстречу моей ладони, издавая низкий стон, говорящий мне о её стремлении получить больше, и мне хотелось подарить ей это, но часть меня в то же время не желала давать ей ничего, пока я не узнаю, не вернулась ли она снова к Стерлингу. Но на хрен всё: это могло бы стать началом её искупления, поэтому я снова и снова порол её ладонью, чередуя ягодицы, пока те не окрасились розовым цветом.

Я мог видеть, как она становится более влажной, её щёлка практически рыдала для меня, но мне было всё равно – пусть плачет; затем последовала мощная волна: моя сперма покрыла всю её вчерашнюю одежду, кульминация была сильной, но резкой, неприятной и короткой, потому что Поппи не разделила её со мной. Она не была удовлетворена, поэтому и я тоже не был, хотя всё это произошло не ради удовольствия – ради своего рода мести, и, Боже, я был грёбаным мудаком.

Я сел на пятки, мои щёки покраснели от стыда. Я должен был прикоснуться к ней: мне следовало развести её ноги в стороны и вылизывать её, пока она не кончит. Какого рода ублюдок сделал бы такое с женщиной – в тот момент пьяный и ревнующий – и не отплатил бы тем же? Но как бы я прикоснулся к ней теперь, когда чувствовал себя так отвратительно из-за своих грехов и неудач, когда всё ещё был настолько подозрителен и расстроен, что не мог доверять себе контролировать её тело?

Я не мог. До этого я думал членом, но стало бы ещё хуже, прикоснись я к ней с подобными чувствами, бушующими внутри.

Запихнув себя в трусы, я схватил полотенце и вытер сперму с её одежды настолько тщательно, насколько это было возможно.

– Ты… Мы не… – Поппи обернулась и посмотрела мне в лицо, не утруждая себя поправить юбку; вид её обнажённой киски послал толчок прямо в мой член. Я бы снова стал твёрдым через минуту.

Я заставил себя отвести взгляд:

– Позволь мне помочь тебе встать. И затем, думаю, тебе следует пойти домой.

Она встала и прижалась ко мне.

– Ты пил, – сказала она, глядя мне в глаза. – Выглядишь дерьмово.

Поппи потянулась, чтобы погладить мою щёку, но я поймал её руку, удерживая ту в воздухе, пока боролся с тысячами тёмных искушений, с ощущением того, что, трахнув её достаточно жёстко, я бы смог стереть Стерлинга из её памяти.

Я отпустил её руку.

– Иди домой, – устало произнёс я. – Пожалуйста, Поппи.

Её взгляд ожесточился, глаза как огромные агатовые камни решимости.

– Нет, – ответила она, и это был тот сенаторский голос, тот самый голос председательницы ФРС (прим.: Федеральная Резервная Система, также известная как Федеральный Резерв или Fed – это центральный банк США). – Наверх. Живо.

Я не собирался спорить из-за её тона и ещё потому, что, поднявшись наверх, она как раз смогла бы уйти, но, как только мы достигли моей гостиной, Поппи положила свои ладони на мои плечи и повела меня к ванной комнате вместо того, чтобы отправиться к двери, а я оказался пьянее, нежели думал изначально, поскольку едва ли мог двигаться, не врезаясь в стены, и дерьмо, на улице по-прежнему было светло. До четырёх часов дня мне удалось напиться в стельку и наебать самую совершенную женщину в мире.

Тайлер Белл – Американский Герой.

Я позволил Поппи подвести меня к краю ванны, куда и сел.

– Почему ты не идёшь домой? – спросил я жалобно. – Пожалуйста, иди домой.

Она опустилась на колени и расшнуровала мои кроссовки, нетерпеливо дёргая за верёвочки.

– Я не оставлю тебя в таком виде.

– Мне не нужна забота, чёрт побери.

– Почему? Потому что чувствуешь себя слишком уязвимым? Поэтому ты не трахнешь меня? Или не прикоснёшься? Или даже не посмотришь мне в глаза?

– Нет, – пролепетал я, хотя это была правда, которую мы оба знали.

– Поднимайся, – приказала Поппи тоном руководителя, и я повиновался, не наслаждаясь подчинением, но получая удовольствие от взаимодействия, от того, как она возилась со мной, как заботилась обо мне. Будто любила меня. Она стянула мои шорты, так что я остался голым, а затем потянулась через меня и включила душ. – Внутрь.

Я хотел запротестовать, пока не увидел, как Поппи расстёгивает свою блузку и сбрасывает каблуки. Она собиралась присоединиться ко мне.

Горячие брызги ощущались как небеса на моих воспалённых мышцах, потом рядом оказалась Поппи, и было ещё что-то с ароматом чистоты на мочалке; на какое-то время всё сосредоточилось на свежем запахе мыла, массаже мочалкой и мягком потоке воды, тёплом и утешительном. Когда она поставила меня на колени, чтобы помыть мне волосы, я без вопросов опустился на пол, прижимаясь лицом к её животу и одновременно гадая, существует ли слово для кожи, означающее больше, чем податливая, мягкая и сексуальная, – слово, объединяющее все эти качества в одно.

Я закрыл глаза и застонал, в то время как она массировала мне кожу головы, её пальцы создавали такое давление, которое и расслабляло, и стимулировало. Я сдвинул своё лицо и с мольбой поцеловал её пупок. Молил, однако, о том, чего не знал.

Но я точно знал, что впервые за двадцать четыре часа не был охвачен шквалом эмоций, не тяготился виной и не наказывал себя. Я был с Поппи, и её киска находилась совсем близко к моему рту, поэтому я наклонился и поцеловал вершинку её клитора, чувствуя дрожь под губами.

Но она упёрлась ладонями в мои плечи и оттолкнула меня от себя.

– Нет, пока я не позабочусь о тебе, – заявила она, смывая шампунь с моих волос.

Затем она оставила меня на том же месте, купаясь сама. Поппи не пыталась устроить шоу, не старалась быть соблазнительной, но до сих пор это была одна из самых сексуальных сцен, которую я когда-либо наблюдал: как её соски скользили между пальцами, пока она намыливала свою грудь; как пена струилась по её животу, а после стекала к её щёлке и бёдрам; как вода лилась по плавным полушариям её задницы, пока она, откинув голову назад, стояла под душем.

Когда Поппи выключила воду, мой член уже стал твёрдым как грёбаный камень, и я поймал её на том, как она краем глаза рассматривала мою эрекцию, глядя на меня с таким голодом, что мне захотелось взять её прямо на полу ванной.

Но ещё я протрезвел (не так уж и сильно) и понял, каким подонком был с ней в подвале, а также осознал, насколько не заслуживал такого ласкового обращения, каким она одаривала меня сейчас. Поэтому я не стал никого брать, просто вытерся и позволил оттащить себя к кровати.

– Ложись, – сказала она. – И засыпай.

Она не останется со мной? Блядь.

– Поппи, прости меня. Я не знаю…

– Что на тебя нашло? – закончила она за меня. – Судя по всему, полбутылки скотча. Но, – и тут Поппи опустила глаза, – думаю, я заслужила это.

– Нет, – произнёс я решительно, ну, не очень решительно, потому что теперь, устроившись на подушке, понял, что комната вращается вокруг меня. – Ты ничего подобного не заслуживаешь. Мне сейчас так стыдно за себя, я не стою того, чтобы ты даже находилась здесь. Тебе нужно уйти.

– Я не уйду, – ответила она с той же твёрдостью, которую я был не в состоянии проявить. – Тебе следует вздремнуть, а я почитаю книгу. Когда проснёшься, у меня найдётся способ, которым ты загладишь свою вину. Ладно?

– Ладно, – прошептал я, будучи неуверенным, заслуживаю ли того или нет.

Но ещё мне хотелось, чтобы она знала, почему я был таким ослом, почему вёл себя, как феноменальный ублюдок. То было глупое человеческое желание найти оправдание своим действиям: словно мне можно будет стереть все ошибки, как только она узнает мои причины.

Как тот, кто профессионально выслушивал рассказы о людских проступках и об их причинах, я должен был придумать что-нибудь получше. Но я был в отчаянии из-за того, что Поппи не испытывала ко мне лютой ненависти, и да, возможно, существовала крошечная часть меня, которая тоже хотела свалить с больной головы на здоровую, потому что – давайте смотреть правде в глаза – она провела ночь со Стерлингом, а затем заявилась сюда в своём вчерашнем великолепии, и как я, мать вашу, должен был реагировать?

– Я знаю: прошлой ночью ты была с ним, – выпалил я и затаил дыхание, страшась, что она подтвердит это, но куда больше страшась того, что попытается отрицать.

Но Поппи не сделала ничего подобного. Вместо этого она вздохнула и натянула одеяло до моей груди.

– Мне известно, что ты знаешь, – произнесла она. – Стерлинг рассказал об отправленном тебе фото, – затем отвела взгляд: – Я чертовски сильно ненавижу его.

Это слегка воодушевило меня. Может, прошлой ночью, в конце концов, вовсе не было секса. Может, всё это не было продуманной прелюдией к тому, чтобы сказать мне об уходе Поппи к Стерлингу.

– Я не трахалась с ним, Тайлер, – заметив мой взгляд, сказала она.

И я поверил ей. Возможно, дело было в её откровенности и честности. Возможно, в её широко распахнутых и невинных глазах. Или, может, это было нечто более эфемерное: духовная связь, знающая, что её слова искренние.

В любом случае я решил поверить в сказанное ею.

Поппи сделала глубокий вдох:

– Мы поговорим ещё, когда ты проснёшься. Но я не… Ничего не было. Я не касалась его… Он не касался меня.

Поппи нашла мою руку и сжала её – это движение стало осью, вокруг которой пьяно накренилась комната.

– Я хочу только тебя, Отец Белл.

ГЛАВА 20.

– Просыпайся, соня.

Голос пронзил туманную, размытую завесу тяжёлого сна; звуковые волны и нервные рецепторы работали вместе, дабы пробудить мой мозг, уговорить меня проснуться и вернуться в мир трезвой жизни.

Мой мозг не хотел этого понимать. Я перекатился, но вместо того, чтобы найти одну из моих старых, тонких подушек, моё лицо наткнулось на обнажённую плоть. Голые бёдра. Я обнял их бездумным жестом, зарываясь лицом в гладкую, ароматную кожу.

Пальцы прошлись по моим волосам:

– Время вставать.

То были больше бёдра, чем просьба, однако в итоге мне удалось открыть глаза, и как только я сделал это, тут же пожалел о содеянном.

– Брр, – простонал я. – Чувствую себя дерьмом.

– Из-за выпивки или твоего поведения?

Я прижался лицом к бедру Поппи.

– Оба варианта, – пробормотал я.

– Как я и думала. Что ж, время почувствовать себя лучше. Я оставила для тебя кое-какую одежду на кровати.

Бёдра исчезли, что меня опечалило. Поппи свесила ноги с кровати, встала и потянулась так, словно находилась в одном положении долгое время, но она больше не была обнажена, одетая теперь в короткую тунику с поясом на талии и сандалии-гладиаторы.

– Ты уходила, – обвинил я.

Она кивнула:

– Я не могла пойти туда, куда мы собрались, в одной из твоих футболок и, конечно, не собиралась надевать свою грязную одежду. Я уходила на несколько минут, клянусь.

Я медленно принял сидячее положение и взял воду и Адвил, которые она предложила.

– Теперь одевайся, – сказала она. – У нас свидание.

***

Через тридцать минут мы ехали в Fiat по межштатной трассе. На мне были тёмные джинсы и мягкий пуловер, который на последнее Рождество подарил мне Шон в своих непрекращающихся попытках улучшить мой гардероб. Это был повседневный наряд – вопреки смешной цене на свитер – и я гадал, почему мы выехали из города, если только не направлялись в какое-нибудь шикарное и дорогое место.

– Куда мы едем? – поинтересовался я.

Поппи не ответила сразу, проверяя зеркала и вытягивая шею, будто игнорировала из-за плотного ночного траффика в субботу. Я решил не давить на неё, хотя любопытство убивало меня, равно как и незначительная обеспокоенность тем, что кто-то мог бы увидеть нас вместе.

Наконец-то она произнесла:

– В одно место, куда я хотела тебя взять ненадолго. Но сначала: вчера. Мы должны поговорить о произошедшем.

Да, должны, но теперь, зная, что она не спала со Стерлингом, я в значительной степени хотел совсем избежать болезненного диалога. Эти последние полтора дня грубо вытолкнули нас за пределы фазы притворства, за пределы места, где мы могли просто воображать мир снаружи как неуместный шторм, безрезультатно бьющийся в наше окно, и я ненавидел это. Потому что вне этого места все решения и обсуждения медленно разобьют мою жизнь на маленькие кусочки.

– Итак, вчера Стерлинг пришел ко мне домой, – начала она. – После визита к тебе.

Поппи знала об этом?

Словно прочитав мои мысли, она ответила:

– Стерлинг любит хвастаться своими завоеваниями. В бизнесе, любви, мести – любым видом победы. Думаю, он считал, будто я впечатлюсь тем, насколько тщательно он загнал нас в угол при помощи этих доказательств наших отношений в виде фотографий.

Боже. Он такой мудак.

– Ты должен понять: я знала, что со временем он приедет сюда, и знала, что скажу ему о своём нежелании быть с ним. Но также я была уверена, что он не согласится на что-либо меньшее, чем отказ лицом к лицу, а ещё чувствовала, что должна ему, по крайней мере, обед и шанс всё обсудить. Я имею в виду, мы же встречались годами…

– И все эти годы он тебе изменял, – пробормотал я.

Она посмотрела на меня. Взгляд был не особо приятным.

– В любом случае, – продолжила Поппи, её голос зазвучал взволнованно, – я согласилась уехать из города и поужинать с ним. Мы закончили разговаривать так поздно, что я заснула в его гостиничном номере.

Мне не нравятся эти детали.

Мне вообще ни одна из этих деталей не понравилась.

– Но как я уже сказала, – снова заговорила Поппи, – ничего не было. Я продремала на диване до утра, а затем его водитель привёз мня домой. К тебе.