Текст книги "Пастор (ЛП)"

Автор книги: Сиара Симон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

– Ты в порядке? – спросил я встревоженно.

– Да, – сказала она нетерпеливо, схватив меня за воротник, чтобы привлечь обратно к губам.

Её поцелуи свели меня с ума, а мягкость рта вторила шелковистому жару под её юбкой.

– Я должен трахнуть тебя, – удалось мне выдавить между поцелуями.

Это была констатация факта. Предупреждение. Я скользнул рукой вниз и в очередной раз обнаружил, что она была без нижнего белья.

– Непристойно, – сказал я. – Адски непристойно.

Она выгибалась под моими прикосновениями, приподнимая свои бёдра так, чтобы предоставить моим пальцам лучший доступ, и, протолкнув в её щёлку два из них, я поцеловал её шею. Поппи была такой мокрой, а моё грубое обращение, казалось, только возбуждало её ещё больше, потому что она, комкая мою рубашку в кулаках, задыхалась, пока я продолжал своё нападение, сопровождая его такими непристойностями, как «динамщица», «шлюха» и «ты хочешь это, ты же знаешь, что хочешь».

Она стонала, а мои слова дразнили её больше, чем когда-либо могли мои пальцы, и части меня было стыдно за то, насколько я возбудился, говоря ей такие унизительные вещи, другая же моя часть сказала первой заткнуться и просто уже действовать.

Я припал своим ртом к её, когда сдёрнул боксёры достаточно для того, чтобы освободить свой член, а затем слепо подался бёдрами вперёд, погружая себя одним грубым движением.

Она обвила ногами мою талию и руками шею, её обжигающий рот был повсюду, и это было похоже на удерживание в руке провода под напряжением: то, как она двигалась и извивалась подо мной, пока я врезался в неё, позволяя любому сомнению, ревности и страху овладеть мной. Я буду трахать её до тех пор, пока она не почувствует, что принадлежит мне. Я буду трахать её до тех пор, пока она не сможет ходить.

Я буду трахать её до тех пор, пока сам не смогу ходить.

Каждый толчок подводил меня всё ближе и ближе, но одна мысль никак не могла отпустить меня, поэтому я прижал Поппи к себе и надавил тем самым на клитор, чувствуя, как её мышцы сокращаются вокруг меня. Она уже близко.

– Позволь мне взять твою попку, Поппи, – сказал я. Провёл кончиком своего носа вдоль её подбородка, заставляя задрожать. – Я хочу трахнуть тебя туда.

– О, мой Бог, – прошептала она. – Да. Пожалуйста.

Не было времени думать об организации, не было времени даже рассмотреть вариант перебраться в более подготовленное место. Всего в нескольких шагах отсюда у меня было кое-что, что могло сработать, и я не собирался тратить время на поиски чего-то ещё.

Я вынул свой пульсирующий и изнывающий от боли член и поднялся.

– Так и оставайся, – произнёс я и засунул своего парня обратно в боксёры, чтобы совершить короткую прогулку к хранилищу в задней части церкви: небольшому шкафу, где мы держали наши священные масла.

Мои руки дрожали, когда я открывал двери. Это были масла, благословлённые во время Страстной недели (прим.: последние шесть дней Великого поста, предшествующие Пасхе и следующие за Неделей цветоносной) моим епископом, они используются только для таинств типа крещения, конфирмации (прим.: в латинском обряде Католической церкви другое название таинства миропомазания, в ряде протестантских церквей – обряд сознательного исповедания веры) и елеосвящения (прим.: таинство православной и католической церквей, заключающееся в помазании тела освящённым елеем, одно из семи таинств). Я выбрал стеклянный флакон – масло миро (прим.: специально приготовленное и освящённое ароматическое масло) – и пошёл обратно к Поппи, усердно стараясь не смотреть на распятие и табернакль.

Она осталась на полу: её юбка всё ещё была скомкана на талии, щёки раскраснелись. Как только снова запер дверь, я встал над Поппи и потянул за свой воротник, пытаясь его снять.

– Нет, – сказала она, её зрачки были большими и тёмными. – Оставь его.

Мой член дёрнулся. Грязная девчонка.

– Ты когда-нибудь убьёшь меня, – ответил я ей и встал на колени.

Перевернул её на живот, чтобы её сладкая попка была перед моим лицом и чтобы она могла положить свою голову на руки, если будет необходимо.

Я раскупорил бутылочку и макнул в масло кончик своего пальца, которым после обвёл тугой бутон её попки. Она задрожала от моей ласки, невольно напрягаясь каждый раз, когда я её там касался. Но её киска тоже трепетала, и я мог видеть, как Поппи начала прижимать бёдра к полу, пытаясь несколько облегчить боль в клиторе.

Добавив больше масла на свои пальцы, я начал дразнить и исследовать ободок её дырочки, массируя его, расслабляя. Запах бальзама – древний, елейный – заполнил комнату.

– Ты знаешь, что это такое, Поппи? – спросил я. Она покачала головой, лежащей на руках. – Это священное масло. Его используют при крещении или посвящении в духовный сан. Им даже мажут стены церкви при постройке.

Я провёл рукой по гладкому и твёрдому изгибу её спины, чувствуя её вздох напротив моего прикосновения, и в этот самый момент мой палец проскользнул внутрь.

Она ахнула.

– Я тебя помазал им, – объяснил ей. – Я освятил тебя изнутри. Чувствуешь это? Это мой палец трахает твою задницу. И буквально через минуту это будет мой член. Мой член будет освящать тебя. Нет, не прикасайся к себе, сладкая. Мы ведь собираемся кончить вместе.

Я взял её руку, ранее скользившую по её животу, и завёл ей за голову, в то же время продолжая обрабатывать её попку своим пальцем в масле. Её задний проход был таким чертовски тесным, и осознание того, что мой член скоро прорвётся в неё, превращало меня в безумца.

Я не мог больше ждать. Я налил приличное количество масла на свою ладонь, а затем провёл ею по члену – вид, открывающийся передо мной, и я сам, скользящий в своей руке, толкали меня через край.

– Тайлер, – произнесла Поппи, оглядываясь на меня. – Я занималась этим прежде. Но не с таким размером, как у тебя, – она выглядела слегка нервной, но всё ещё лежала на полу, готовясь быть оттраханной.

Я желал сказать ей, что буду нежен с её задницей, но всё же не хотел давать обещание, в исполнении которого не мог быть уверен (потому что, блядь, едва ли я мог держать что-либо под контролем, глядя на всё это). Вместо этого я прошептал:

– Скажи мне остановиться, и я тут же прекращу, хорошо?

Она кивнула и опустила голову, приподнимая свои бёдра навстречу мне. Наклонившись, одной рукой я направил свой член к её входу, а другой потянулся к маслу, наливая его ещё больше на её попку и на свой член до тех пор, пока мы полностью не стали скользкими и готовыми к траху.

Я поставил склянку на место и снова начал её ласкать, толкаясь в её тесноту и чувствуя, как она открывается мне навстречу и медленно впускает меня.

Головка моего члена нажимала, нажимала и наконец ослабила первоначальное сопротивление, и вдруг я оказался внутри, а её попка окутала меня настолько тугим жаром, какого не чувствовал никогда раньше, даже с другими девушками, с которыми занимался этим. Мне было необходимо опустить голову, сделать несколько глубоких вздохов и досчитать до десяти, прежде чем я мог быть уверен, что не взорвусь слишком рано, дабы насладиться ею должным образом.

Я сделал небольшой толчок.

– Ох, ягнёнок, это будет плотное трение, – предупредил я.

И так оно и было.

В тот момент, когда полностью погрузился в неё, я остановился, давая ей время привыкнуть к моему размеру. Она набрала и выпустила воздух, а потом резко и жадно вдохнула, когда я нашёл её клитор и принялся за него. Я не шевелился какое-то время, просто давал ей почувствовать мою полноту, пока пытался использовать созданное в ней напряжение, подводя её к краю обрыва, чтобы мы могли спрыгнуть вместе.

Мне хотелось уточнить, готова ли Поппи к большему, но я знал, что она будет разочарована всегда спрашивающим разрешения Хорошим-Парнем-Тайлером, поэтому начал медленно двигаться, в любой момент ожидая от неё сигнала о том, что ей необходимо время или что мне нужно остановиться.

Я поднял её бедра, поставив её на четвереньки. Тишина.

Я устроил своё собственное тело, чтобы продолжать ласкать её клитор. Тишина.

Я вышел всего на дюйм, а затем толкнулся внутрь тоже на дюйм. Тишина.

И постепенно привыкнув, она показала своё желание, толкаясь ко мне как ненасытный котёнок, коим и была, хныкая в знак протеста, когда моя рука покидала её клитор. И я давал ей всё больше и больше, пока не начал вытаскивать свой член до головки и скользить им обратно, до сих пор не торопясь, даже хладнокровно, но теперь наращивая темп.

В то же время я гладил её ноги и спину, ласкал клитор и повторял, какой хорошей девочкой она была, такой хорошей маленькой шлюшкой, позволяющей мне трахать её сладкую попку, моей покорной маленькой шлюшкой, принадлежащей мне, не так ли? Она только и хотела меня внутри себя, только и жаждала мой член, мои пальцы и мой рот.

Она кивала в ответ на мои слова, на все из них, дрожала, пока я трахал её, покрытую потом, и сотрясалась, словно её лихорадило. Я намеревался сдерживать её до самого конца, но такой вид сводил меня с ума, делал меня одержимым от мысли о её кульминации, пока мой ствол находится в её попке, поэтому я взялся за её клитор всерьёз, надавливая на него подушечкой моего среднего пальца и кружа над ним жёстко и быстро, как ей нравилось.

Через несколько секунд она кричала, прижимая задницу к моим бёдрам так, что я был похоронен в ней по самые яйца, её пальцы царапали ковёр, а бессловесное хныканье вырывалось из её горла. Я наблюдал, как она распадалась на части. Тщательно собранная и вылепленная оболочка Поппи Дэнфорс исчезала как строительные леса, оставляя после себя дрожащее и слабое создание, состоящее из желания, а после она выдавила из себя одно слово – это был конец, я был потерян. Потерян для своего контроля, своих обетов, для всего остального, за исключением необходимости отметить эту женщину самым примитивным и низменным из возможных способов.

Одно слово.

«Твоя».

Теперь я вёл себя грубо, стискивая её бедра и врезаясь в неё, ворчал себе под нос, преследуя своё освобождение, пока она задыхалась от остаточных толчков своего оргазма, а её задница была такой чертовски скользкой, такой чертовски тесной, продолжающей сжимать меня снова и снова. И потом меня накрыло, словно приливная волна темноты, настоящего безумия, грохочущего и рычащего; это прокатилось вдоль моего позвоночника к яйцам, – чёрт побери, я кончал, кончал, кончал так, что помутилось в глазах, и уже собирался упасть в обморок, пока разряжался: упасть в обморок или просто продолжить кончать и кончать, будто тому не было завершения.

Я вышел в последний момент, поэтому мог наблюдать, как мой оргазм хлестал её задницу и, возвращаясь каплями и ручейками со спермой, чем-то напоминающими дождь, стекал в многослойную розу её входа и по изгибам спины и бёдер.

Поскольку моё зрение прояснилось и мои чувства вернулись, я мог восхититься своей авторской работой: задыхающейся, дрожащей женщиной передо мной, покрытой полностью мной.

Поппи вновь растянулась на животе, каким-то образом делая это элегантно и эротично.

– Приведи меня в порядок, – скомандовала она, будто маленькая королева, которой и была, а я поспешил подчиниться.

Я вымыл её влажным полотенцем и после продолжал удерживать на полу, пока массировал ей бёдра, спину и руки, шепча милые слова, какие мог придумать на латинском и греческом языках, и цитировал «Песнь песней», когда покрывал каждый дюйм её кожи поцелуями.

И по тому, как она улыбалась про себя, как всякий раз закрывала глаза, пытаясь скрыть слёзы, я мог сказать, что это было тем, чего никогда не делал Стерлинг. Он никогда не заботился о ней после секса, никогда не баловал её, не хвалил и не вознаграждал.

Я даже не пытался не чувствовать триумф по этому поводу.

И после того, как Поппи была приведена в порядок, мы сели и продолжили работать над нашим сбором средств. Она помогла мне подготовиться к мужской группе, а затем отправилась в женскую в дом Милли. Всё это время я ощущал аромат масла на нашей коже, и ничего, кроме пребывания с этой женщиной каждую минуту каждого дня, не будет достаточно, чтобы утолить разверзшийся в моём животе голод.

Или, что было более опасно, утолить голод в моём сердце.

ГЛАВА 16.

Нечто поменялось для меня в тот день, нечто, как я понял, было изменено на какое-то время. Это походило на чувство, испытываемое мною в детстве, когда я снимал свои роликовые коньки после нескольких часов катания и мои ноги ощущались аномально невесомыми и лёгкими. Или, возможно, походило на то чувство, когда папа, Райан и я, отправившись в поход, наконец-то сбрасывали рюкзаки на землю после нескольких часов движения, и я ощущал себя настолько свободно, что мог поклясться, будто зависал на несколько дюймов над поверхностью.

Я не мог дать этому название, но это были лёгкость и подъём и имело какое-то отношение к Лиззи. Нечто общее с разделением её смерти и последствий с Поппи, к её сказанным шёпотом словам: «Является ли Лиззи той причиной, почему ты боишься перестать сдерживаться со мной?»

Теперь я осознал, пока в своей ладони перебирал чётки Лиззи, что именно моя сестра стала причиной многих событий. Она была причиной всему. Её смерть стала тем бременем, которое я нёс, было бы ошибочно мстить. Но что, если я могу изменить это? Что, если я могу забыть месть ради любви? Это было именно тем, что призваны делать христиане: в конечном счёте ставить любовь превыше всего.

Любовь. Это слово было бомбой. Неразорвавшейся бомбой, живущей в моей груди.

Той ночью я написал Поппи: «Ты не спишь?»

Биение сердца и: «Нет».

Мой ответ был незамедлительным: «Я могу прийти? У меня для тебя подарок».

«Ну, я собиралась сказать нет, но теперь, зная о подарке… Приходи;)»

Надев тёмную футболку и джинсы, я проложил осторожный и спокойный путь через парк. Было уже поздно, и парк был расположен в природной лощине, защищённой от взглядов, но я до сих пор нервничал, поэтому стремительно шагал вниз, придавливая сорняки и высокую траву на пути к калитке Поппи. Я открыл её, морщась от каждого скрипа ржавой защёлки, а затем достиг её двери и постучал несколько раз по стеклу.

Она открыла дверь, и её лицо озарила самая красивая чёртова улыбка, какую я только видел.

– Ничего себе, – сказала она. – Ты здесь. Как нормальный человек.

– Неужели ты сомневалась, что раньше я не был нормальным?

Она покачала головой, отходя в сторону, чтобы я мог пройти внутрь, а затем закрыла за мной двери.

– Я никогда не встречалась с кем-то, кого фактически не могу пригласить на свидание. И почти убедила себя, что ты существуешь только в церковных стенах.

– Встречаемся? – мой голос прозвучал слишком возбуждённо, слишком взволнованно. Я откашлялся. – Я имею в виду, мы встречаемся?

– Даже не знаю, чем ты считаешь то, когда грубо трахаешь чью-то задницу, Отец Белл, но я называю это так.

Внезапное чувство страха поселилось в моём животе – я шагнул к ней, схватил за руку и потянул её к себе, чтобы появилась возможность увидеть её глаза.

– Болит? – спросил я обеспокоенно.

Поппи просияла, посмотрев на меня:

– Только в хорошем смысле, – она приподнялась и поцеловала мою челюсть, а затем направилась в сторону кухни. – Хочешь выпить? Дай угадаю… Космо? Нет – гранатовый мартини.

– Ха. Виски: неважно, ирландский или шотландский. Но чистый.

Она указала в сторону гостиной, и я, пользуясь возможностью, отправился осмотреть её дом. Здесь всё ещё стояли коробки и банки с краской, и было предельно ясно, что Поппи не проявила особой заинтересованности в домоводстве, несмотря на наличие привлекательной мебели и прислонённых к стене изысканных фотографий и картин.

Стопки книг покоились у стены в ожидании постоянного дома, я провёл пальцами вниз по выпуклым корешкам башни, одинаково ощущая наслаждение и тайную ревность из-за того, насколько начитанной была эта женщина. Там присутствовали не только привычные фамилии – Остин, Бронте и Уортон – но и те имена, которые я никак не ожидал увидеть рядом с теми: Джозеф Кэмпбелл, Дэвид Юм и Мишель Фуко. Я листал «Так говорил Заратустра» (давнее возмездие от моего магистра теологии и уроков по истории), когда Поппи появилась с нашими напитками.

Наши пальцы соприкоснулись, когда я взял свой стакан Macallan, но затем поставил его с напитком Поппи, потому что мне захотелось её поцеловать. Я мечтал скользнуть своими руками вверх, к её тонкой шее, и обхватить её лицо, в то же время исследуя её рот; я хотел подтолкнуть её к дивану, чтобы можно было опрокинуть её назад и медленно раздеть, снимая с неё каждый предмет одежды.

Но я пришёл сюда не за тем, чтобы трахнуть её (ну, не только трахнуть), поэтому, насладившись поцелуем, отстранился и взял свой напиток. Поппи выглядела немного ошеломлённой после поцелуя, и мечтательная улыбка появилась на её губах, когда из своего бокала она сделала глоток мартини, а затем объявила, что собирается приготовить для нас закуски.

Я продолжил медленное изучение её гостиной, чувствуя себя расслабленным и умиротворённым. «Я делаю всё правильно». Это может стать новым началом для нас, для меня. Что-то официальное, чтобы обозначить наши отношения – так ведь работают ритуалы, да? Нечто осязаемое для выражения непостижимого. Подарок, показывающий Поппи, что она значит для меня – что мы значим для меня – показывающий ей не только странную, но и божественную трансформацию, которая произошла в моей жизни из-за неё.

Дом был небольшой, но недавно отремонтированный, с гладкими деревянными полами, крупным оригинальным камином и искусными линиями отделки. У окна стоял широкий деревянный стол с находящимися на нём iMac, принтером, сканером, аккуратными стопками папок и ящичком, наполненным дорого выглядящими ручками, – всё это являлось единственным символом хоть какого-то реального намерения распаковаться и обжиться.

Рядом со столом притаилась открытая картонная коробка, в которой лежали обрамлённые учёные степени Поппи, забытые и погребённые среди остальных отверженных офисных принадлежностей: наполовину использованного блокнота со стикерами и начатой коробки конвертов.

Дартмут – бакалавр экономики, с отличием.

Школа бизнеса Дартмута – магистр делового администрирования, с отличием.

И ещё один диплом, который я совсем не ожидал увидеть: Университет Канзаса – бакалавр изящных искусств, танец. Датировано весной этого года.

Я поднял его, когда Поппи вернулась с разделочной доской, заполненной сыром и ломтиками груш.

– Ты получила вторую степень?

Она покраснела и занялась установкой подноса на кофейном столике.

– У меня было достаточно свободного времени после переезда сюда, и я, как только начала зарабатывать столько денег в клубе, решила потратить их с пользой. В этот раз моих родителей не было рядом, чтобы запрещать мне получать степень по танцам, поэтому я просто сделала это. Я сумела уместить её в три года вместо четырёх.

Я подошёл к ней:

– Ты когда-нибудь станцуешь для меня?

– Я могу сделать это прямо сейчас, – сказала она, прижав руку к моей груди и толкнув меня на диван.

Она оседлала меня, широко расставив ноги, и мой член незамедлительно с интересом подскочил. Но её бёдра, прижатые к карманам моих слаксов, заставили меня вспомнить, почему я пришёл сюда в первую очередь.

Обхватив одной рукой талию Поппи и тем самым заставив её замереть, я достал из кармана небольшой свёрток, обёрнутый папиросной бумагой.

Она склонила голову, когда я протянул его ей.

– Это мой подарок? – спросила она, выглядя восторженной.

– Это… – я не знал, как объяснить, чем это было. – Он совсем не новый, – закончил я сбивчиво.

Развернув его, она уставилась на нефритовые чётки, уложенные в обёрточную бумагу. Она не спеша подняла их, серебряный крестик кружился в слабом освещении.

– Они прекрасны, – прошептала она.

– У каждого человека должны быть хорошие чётки. По крайней мере, так всегда говорила моя бабушка, – я переместил свои руки на внешнюю сторону бёдер Поппи, чтобы у меня была возможность смотреть куда-нибудь ещё, за исключением чёток. – Эти принадлежали Лиззи.

Я почувствовал, как её тело напряглось на моих коленях.

– Тайлер, – произнесла она осторожно. – Я не могу принять их.

Она попыталась отдать подарок обратно, но я поймал руку Поппи и сжал её пальцы вокруг чёток.

– После смерти Лиззи никто не захотел забрать что-то из её вещей, напоминавших им о том, чему она подвергалась в церкви. Её Библия, молитвенные карточки, свечи – всё это мой отец выбросил, – я вздрогнул, вспоминая его бешеную ярость, когда он узнал, что я достал из мусора её чётки. – Но мне хотелось сохранить что-то её. Я хотел оставить в своей памяти все грани жизни Лиззи.

– Разве ты больше не хочешь?

– Разумеется, но после того, как мы поговорили в ту ночь… Я осознал, что должен отпустить эту частичку её. И когда думаю о ней, ну, знаю, что ты бы ей понравилась, – я встретился с Поппи взглядом. – Она бы полюбила тебя так, как люблю я.

Губы Поппи приоткрылись, её глаза расширились с надеждой и страхом, но до того, как она успела отреагировать, я взял её пальчики в свои и сказал:

– Позволь мне научить тебя, как ими пользоваться.

Да, я был трусом. Я боялся, что она не скажет, что любит меня, и боялся, что она скажет, что полюбила меня. Я испугался ощутимой связи между нами, испугался нити, пронзившей мои рёбра и окутавшей моё сердце, которая также пронзила и окутала Поппи.

Её глаза не покидали моих, пока я перемещал её руку от её лба к сердцу, а потом к каждому плечу.

– Во имя Отца, Сына и Святого Духа, – сказал ей я. Затем положил её пальцы на распятие. – Теперь мы прочтём Апостольский символ веры (прим.: текст Апостольского Символа был всегда широко распространён в Западной Церкви и используется ныне в богослужении Римско-католической, Англиканской и некоторых иных протестантских, а также православных церквей западного обряда. Также он входит в состав молитвы розария)…

Мы молились вместе с ней, сидящей у меня на коленях, она негромко повторяла за мной, наши пальцы в унисон перебирали бусины чёток, и где-то во время чтения десятой части я осознал, насколько твёрдым был и насколько её соски проступали сквозь ниспадающую мягкую ткань майки. Я был осведомлён об этих больших глазах цвета ореха, о волнистых длинных волосах, о пытливом уме, что вглядывается в любого, и о каждом её выражении лица.

«Это любовь, – думал я изумлённо и мечтательно. – Это ощущается как установление креста. Ощущается как принятие новой жизни… Как Поппи Дэнфорс».

И когда произносил последние слова молитвы, я чуть не забыл, кому молился.

Славься Царица… Отрада и надежда наша.

Позднее, когда я двигался над ней и в ней, эти слова крутились в моей голове: слова, настолько неотъемлемые от Поппи, настолько неотделимо связанные с яркостью её ума и с раем её тела.

Святая. Царица. Отрада.

Надежда.

ГЛАВА 17.

– Джордан.

Священник, стоявший на коленях передо мной, не перестал молиться, даже не повернулся ко мне лицом. Вместо этого он продолжил бормотать про себя тем же размеренным голосом и в том же размеренном темпе, а я очень хорошо изучил Джордана, чтобы знать, что это был вежливый способ сказать мне идти к чёрту, пока он занят молитвой.

Я сел на скамью позади него.

Джордан являлся единственным знакомым мне лично пастором, который всё ещё молился по «Литургии часов» (прим.: В Римско-католической церкви общее наименование богослужений, должных совершаться ежедневно в течение дня; также книга, содержащая эти богослужения. Название «Литургия часов» утвердилось в ходе литургической реформы после II Ватиканского собора. До этого времени на протяжении столетий богослужение суточного круга именовалось Officium divinum, отсюда закрепившийся в музыкальной науке термин оффиций), практике, бывшей настолько монашеской, чтобы считаться почти устарелой, что, вероятно, и стало одной из причин, привлёкших его. Как и я, он любил старые вещи, но его увлечение выходило за рамки простых книг и случающейся иногда духовной встречи. Он жил как средневековый монах: всё его время было почти целиком и полностью посвящено молитве и ритуалам. Именно эта мистическая, неземная натура привлекла в его приход так много молодых людей; за последние три года его присутствие превратило эту старую церковь в гетто, которая была так близка к закрытию, когда он принял её, в нечто процветающее и живое.

Джордан закончил молиться и перекрестился, с целенаправленной медлительностью вставая лицом ко мне.

– Отец Белл, – сказал он формально.

Я сдержался, чтобы не закатить глаза. Он всегда был таким: отчуждённым и напряжённым. Даже однажды, когда в семинарии он случайно напился на барбекю и, пока его рвало всю ночь, я должен был нянчиться с ним. Но то, что казалось высокомерием или холодностью, на самом деле было лишь признаком его полного энергии внутреннего мира, неизменной атмосферой святости и вдохновения, которой он жил, атмосферой настолько очевидной для него, что Джордан не понимал, почему другие люди не чувствовали этого наравне с ним

– Отец Брэйди, – произнёс я.

– Полагаю, ты здесь для исповеди?

– Да.

Я встал, и он окинул меня взглядом сверху вниз. Последовала долгая пауза, момент, когда выражение его лица изменилось от смущённого к грустному, а затем стало нечитаемым.

– Не сегодня, – сказал он наконец, а потом развернулся и пошёл в сторону своего офиса.

Я был в растерянности:

– Не сегодня? В смысле никакой исповеди сегодня? Ты занят, или что-то ещё?

– Нет, я не занят, – ответил он, продолжая идти.

Мои брови взлетели вверх. Кому-то отказывали в исповеди в соответствии с церковным законом? Уверен, что нет.

– Эй, подожди, – произнёс я.

Он не остановился. Он даже не удосужился повернуться, чтобы признать, что я сказал что-то или побежал за ним.

Мы вошли в небольшую прихожую с дверями по бокам, и, последовав за ним в кабинет, я понял, что это было намного больше, чем его обычное сдержанное отношение. Отец Джордан Брэйди был расстроен.

Он определённо не был огорчён, когда я приехал.

– Чувак, – сказал я, закрывая за собой дверь его кабинета. – Какого чёрта?

Он сел за стол, ранний дневной свет окрасил его русые волосы в золото. Джордан был симпатичным парнем с тем видом волос и здоровым цветом лица, которые обычно вы могли видеть в рекламе Calvin Klein. Он также был в хорошей форме: мы встретились в первом семестре нашей программы по богословию, а после постоянно сталкивались в местном тренажёрном зале. В конечном итоге мы делили квартиру следующие два года, и я был уверен, что больше всего подхожу под понятие его друга.

Именно по этой причине я отказывался сдаваться.

Он не поднимал глаз, работая на своём ноутбуке:

– Вернись позже, Отец Белл. Не сегодня.

– Церковное право говорит, что ты должен послушать мою исповедь.

– Церковное право ещё не всё.

Это удивило меня. Джордан не был нарушителем. Джордан был в двух шагах от того, чтобы стать жутким убийцей из «Кода да Винчи».

Я сел в кресло напротив его стола и сложил руки на груди:

– Я не уйду, пока ты не объяснишь мне, почему именно не хочешь слушать мою исповедь.

– Я не против, если ты останешься, – сказал он спокойно.

– Джордан.

Он сжал губы, будто споря с самим собой, и когда в итоге взглянул на меня, карие глаза смотрели обеспокоенно и проницательно.

– Как её зовут, Тайлер?

Страх и адреналин пронзили меня. Нас кто-то видел? Кто-то понял, что происходит, и доложил Джордану?

– Джордан, я…

– Не стоит лгать насчёт этого, – ответил он, причём произнесено это было без отвращения, а скорее с напряжённостью, что выбило меня из колеи, подтолкнуло к краю больше, чем когда-либо мог сделать его гнев.

– Так ты дашь мне исповедаться? – потребовал я.

– Нет.

– Почему, блядь, нет?

– Потому что, – медленно сказал Джордан, ставя свои локти на стол и подаваясь вперёд, – ты не готов остановиться. Ты не готов её отпустить, и, пока ты этого не сделаешь, я не смогу отпустить тебе грехи.

Я откинулся на спинку стула. Он был прав. Я не был готов отпустить Поппи. И не хотел останавливаться. Почему я тогда был здесь? Думал ли, что Джордан прочитает какую-то особенную молитву и все мои проблемы решатся? Думал ли, что, приехав сюда, я изменю то, что было в моём сердце?

– Как ты узнал? – взглянув на свои ноги, спросил я, уповая на Бога, что это произошло не потому, что Поппи и меня кто-то видел.

– Господь сказал мне. Когда ты вошёл, – ответил Джордан так просто, словно кто-то рассказывает, где он покупал недавно одежде. – Подобно тому, как Он говорит мне сейчас, что ты не готов положить этому конец. Ты ещё не готов исповедоваться.

– Бог сказал тебе, – повторил я.

– Да, – произнёс он с кивком.

Это звучало странно. Но я ему поверил. Если бы Джордан сообщил мне, что точно знает, сколько может поместиться ангелов на булавочной головке, я бы и тут ему поверил. Он был таким человеком – одной ногой в нашем мире, другой в следующем – и я достаточно сблизился с ним за годы нашей дружбы, чтобы с уверенностью сказать, что он видел и чувствовал то, что остальные не могли.

Гораздо меньше разочаровывало, когда я не был одним из «остальных» в обсуждаемом вопросе.

– Ты нарушил свои обеты, – проговорил он мягко.

– Бог сказал тебе и это тоже? – спросил я, не потрудившись скрыть горечь в своём голосе.

– Нет. Но я могу видеть это в тебе. Ты несёшь равное бремя вины и радости.

Да, вот и подвели итоги.

Я спрятал лицо в руках, переборовший эмоции, но внезапно ошеломлённый всем этим, смущённый своей слабостью перед человеком, который никогда не поддастся ни одному искушению.

– Ты ненавидишь меня? – пробормотал я в свои руки.

– Ты же знаешь, что нет. Как и Господь. И знаешь, я не буду ничего говорить епископу.

– Не будешь?

Он покачал головой:

– Не думаю, что Бог хочет этого прямо сейчас.

По-прежнему потрясённый, поднял голову:

– Так что мне делать?

Во взгляде Джордана было что-то вроде жалости.

– Ты вернёшься, когда будешь готов исповедаться, – высказался он. – А до этого ты должен быть чрезвычайно осторожным.

Осторожным.

Чрезвычайно осторожным.

Я думал об этих словах, когда навещал маму и папу, когда мыл посуду после ужина в их раковине, когда в темноте ехал домой. Когда пробирался через парк, чтобы снова трахнуть Поппи.

Прямо сейчас ничто во мне не было осторожным.

ГЛАВА 18.

Осторожным.

Неделей позже я смотрел на потолок Поппи. Она прижималась ко мне, её голова располагалась на моей руке, её дыхание было медленным и ровным. Я лежал без сна, наблюдая за ней после наших занятий любовью, глядя на то, как мягкие линии её лица расслабились после экстаза, и не чувствуя ничего, кроме бездумной удовлетворённости. Но теперь, когда Поппи спала в течение нескольких часов, довольство переросло в тревожное сомнение.

Последние несколько суток были будто из сна или сказки, где мои дни преследовались структурированными благодеяниями, и это была жизнь пастора, и где мои ночи были наполнены стонами, вздохами и скольжением кожи по коже.