Текст книги "Узаконенная жестокость: Правда о средневековой войне"

Автор книги: Шон Макглинн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

Штурм и разорение замков и городов, участь мирного населения

При обсуждении осадной войны вполне уместно заметить, что лица, не участвующие в боевых действиях, т. е. мирное население, попадали в круговорот событий, не связанных с ожесточенной битвой на огромном поле, когда друг другу противостояли, в основном, лишь противоборствующие армии. Осады приносили суровые реальности войны в каждый дом. Кроме того, размывались четкие границы между непосредственными участниками боевых действий и прочими людьми. Это приводило к тому, что «рафинированные» законы войны действовали бок о бок с соглашениями и традициями осадного положения. Однако на случай осад военные законы были упрощены, даже ужесточены. Если солдат, в пылу сражения бросивший оружие, рассчитывал, что его возьмут в плен и сохранят жизнь, то мирное население при успешном штурме со стороны осаждающих вполне могло ожидать безжалостной резни.

К этому аспекту осадных войн не всегда обращаются средневековые и военные историки, которые считают, что масштабное истребление мирного населения сопротивляющейся стороны – мужчин, женщин и детей – было оправдано в глазах современников на библейских основаниях. Говорят, что такое оправдание можно отыскать в двадцатой главе Второзакония (пятой книги Ветхого Завета, завершающей Пятикнижие), где описываются законы, которые следует соблюдать на войне, и особенно в стихах с десятого по двадцатый, где речь идет об осадах. Путаница возникает в стихах с двенадцатого по четырнадцатый и с пятнадцатого по семнадцатый. В этих двух, по версии короля Якова I, говорится, что если вражеский город отказывается сдаваться, его надлежит осадить: « И когда Господь, Бог твой, предаст его [город] в руки твои, порази в нем весь мужеский пол острием меча; только жен и детей и скот и все, что в городе, всю добычу его возьми себе…» (Второзаконие 20:13–14)

Основания для тотальной резни отыскиваются в более поздних стихах: « А в городах сих народов, которые Господь, Бог твой, дает тебе во владение, не оставляй в живых ни одной души» (Второзаконие 20:16).

Следующий стих дает ясное определение этих народов: Хаттеи, и Амореи, и Хананеии т. д. – ни одна из этих библейских групп населения никак не связана со средневековым Западом. И все-таки здесь проводилась определенная экстраполяция, чтобы узаконить резню мятежного населения, которое отвергло своего Богом назначенного лорда и господина. Иными словами, согласно весьма разжиженному толкованию этих стихов, полководец может истребить всех поголовно только в том случае, если это его подданные, однако он не вправе этого делать, когда город относится к другому государству (согласно стиху пятнадцатому) и когда надлежит (согласно стиху четырнадцатому) пощадить женщин и детей. Мужчин и только мужчин следует предавать смерти « в городах, которые от тебя весьма далеко» (Второзаконие 20:15).

Как и в случае с законами, относящимися к битвам и пленникам, эти запреты были чересчур избирательными и применялись настолько индивидуально, что во многих случаях оказывались бессмысленными. То, что эти библейские законы, скорее, извращались, нежели соблюдались (причем жители города, осажденного его лордом, имели куда больше шансов выжить, нежели жители другой страны при столкновении с неприятелем из-за границы), в очередной раз подчеркивает ограниченное соблюдение законов войны в средние века, а также их безусловное подчинение условиям сложившейся военной обстановки.

Иерусалим, 1099

Немногие события эпохи Средневековья могут символизировать кровавую бойню, порожденную религиозным экстремизмом, еще ярче и сильнее, чем осада и взятие Иерусалима в июле 1099 года. Стивен Рансимен, ведущий специалист по истории крестовых походов, утверждал, что « массовая резня в Иерусалиме глубоко потрясла весь мир», что она повергла в ужас многих христиан, и что « это было кровавое доказательство христианского фанатизма, породившего фанатизм исламский». Г. Е. Майер приходит к такому выводу: « Мусульманский мир был глубоко шокирован этим христианским варварством; прошло немало времени, прежде чем начали стираться воспоминания об этой резне». И все-таки самые последние исследования заставляют задуматься об истинных масштабах этого бедствия. И в самом деле, теперь уместно задать вопрос, что шокировало больше всего: сама резня или тот факт, что она произошла в Иерусалиме?

Путь в Иерусалим был долгим. В марте 1095 года византийский император Алексей I Комнин отправил посольство к папе Урбану II, прося помощи от бесчисленных набегов турок-сельджуков. Благодаря своим военным успехам турки успели поглотить большую часть Византийской империи на востоке, теперь они напрямую угрожали столице – Константинополю. Вообще, Алексей I рассчитывал на профессиональных воинов. К своему ужасу, он получил огромные массы европейцев всех родов и мастей, переполнивших его земли; те прибывали в огромных количествах, и из них в лучшем случае лишь десять процентов составляли рыцари и дворяне. Основные силы насчитывали приблизительно шестьдесят тысяч человек.

Крестоносцы, даже не успев добраться до Ближнего Востока, начали проявлять свой убийственный фанатизм. В начале похода в Святую Землю – и так случалось потом при каждом крестовом походе – они устроили ряд погромов среди европейских евреев. В Майнце в 1096 году была вырезана одна из самых крупных еврейских общин в Европе. Латинские и еврейские источники описывают ужасные подробности тех событий. Альберт Аахенский, хронист первого крестового похода, рассказывает, как крестоносцы

…убивали иудеев, всего числом около семи тысяч, которые тщетно сопротивлялись силе многих тысяч. Они убивали и женщин, а также мечами пронзали детей любого возраста и пола. Иудеи, видя, что их христианские враги нападают на них и на их детей, что не щадят никого, бросились друг на друга: братья, дети, жены и сестры, и все погибли от рук собственных. Страшно говорить, но матери перерезали горло грудным детям, а прочих пронзали ножами, предпочитая убить их собственными руками, нежели позволить это сделать необрезанным.

Приведенный отрывок напоминает нам о событиях в Масаде в 73 г., когда защитники крепости, не желая покориться римлянам, лишили жизни своих жен и детей, а потом и себя.

Оправдание столь массового убийства было возложено на самих евреев, как убийц Иисуса Христа: « Кровь его на нас и на детях наших» (от Матфея 27:25), – это было все, чего они заслуживали. Однако, по христианской теологии, человечество было спасено смертью и самопожертвованием Христа. Поскольку, таким образом, евреи сыграли роль в спасении человечества, это была в лучшем случае дурная теология (на самом деле – вопиющий цинизм), так как утверждала, что евреи были жертвами собственных поступков. Первые христиане, предъявившие притязания на еврейскую библию как на их собственную, обвиняли евреев в неправильном толковании библейских цитат и в отвержении собственного мессии, а следовательно, Бога. В « Послании святого Барнабаса» и других христианских писаниях иудаизм изображается как ложная, неправильная религия, созданная под пагубным воздействием злых ангелов.

Религиозный пыл крестового похода, несмотря на его очевидное присутствие, умело эксплуатировался и даже во многом применялся как прикрытие для достижения личных, своекорыстных целей: убийцы евреев присваивали себе богатство своих жертв, частично для того, чтобы набить собственные кошельки и карманы, а частично – для финансирования такого дорогостоящего и рискованного предприятия, как поход в Святую Землю. То, что толпы крестоносцев проигнорировали попытки Церкви как-то защитить иудеев (в том же Майнце, на западе Германии, они подвергли нападению резиденцию епископа Ротарда, в которой укрылась часть иудеев), лишь подчеркивает алчность, обуявшую сердца людей, которые не останавливались перед массовым убийством себе подобных. Как заметила Сьюзен Эдингдон, антисемитизм « никогда не являлся частью папской политики и не получал одобрения у видных современников». Что вовсе не исключает наличия тех не заслуживающих уважения летописцев, которые восхваляли факты подобной резни.

Крестоносцы находились под влиянием целого «букета» мотивов – богатая добыча, земли и духовные потребности, – причем все эти вещи были почти неотделимы друг от друга. В последнее время историки склонны подчеркивать именно религиозные мотивы и выставлять их на передний план, но это следует истолковывать, скорее, как смещение акцента в сторону от личных интересов, которые раньше превалировали. Однако, как мы уже в общих чертах описывали, религию следует считать лишь частью легковоспламеняющейся примеси, придававшей крестоносцам дополнительный стимул в походе. С самого начала перед всеми ставилась всеобъемлющая священная цель: освобождение Иерусалима от четырехвекового мусульманского гнета. В качестве jus ad bellum, или права государства на ведение войны, она обеспечивала высшие и праведные основания для колониальной экспансии, и все это под личиной вооруженного паломничества, дающего огромный побудительный повод в виде неограниченных индульгенций (гарантированного места в раю) для всех участников. Значение Иерусалима для христианской религии обеспечило присоединение к походу огромных количеств мирных паломников. Источники, относящиеся к первому крестовому походу, сосредоточиваются на суровом и изматывающем характере экспедиции в святейший из городов, когда голод, невыносимая жажда и болезни сделались для крестоносцев врагами не меньшими, чем сами турки. Поход длился три года и был сопряжен с невероятными трудностями, лишениями и потерями. Взятие города стало взрывной кульминацией феноменального и кровавого предприятия.

Во главе крестоносных армий стояли Раймонд Тулузский, Готфрид Бульонский и его брат Балдуин, Гуго Вермандуа, Роберт Нормандский, Роберт Фландрский и Стефан Блуаский. Именно эта коллективная сила с ядром из рыцарей и пехоты и позволила крестоносцам добиться выдающихся успехов. Неудивительно, что более мелкие и разрозненные группы оказали куда меньшее влияние. Выступив в конце 1096 года и довольно удачно прибыв на Ближний Восток, раздираемый политическими раздорами, крестоносцы в мае 1097 году успешно осадили Никею (которая, сдавшись, отошла к грекам, что лишило армию важной части добычи), после чего, при пересечении Анатолии, одержали трудную победу над сельджуками в сражении близ Дорилеи. Потери среди животных были не менее чувствительными, чем среди людей: большая часть вьючных животных погибла, и к моменту вступления в Святую Землю почти восемьдесят процентов рыцарей лишились своих лошадей (кладь везли на баранах и собаках. –  Прим. ред.). Осада Антиохии началась в октябре 1097 года. Из-за трудностей с нехваткой продовольствия, усугубленных болезнями, непогодой и наступлением зимы, осада продлилась восемь месяцев. Когда же крестоносцы ворвались в город, то, по словам автора « Деяний франков», все городские площади оказались « повсюду усеяны трупами, так что находиться здесь было невозможно из-за нестерпимого зловония. По улицам пройти было нельзя, разве что перебираясь через мертвые тела». Добыча оказалась неисчислимой, однако запасы провизии в городе, находившемся в осаде столь долго, подошли к концу. Ослабленные голодом и болезнями и неспособные выдержать осаду со стороны прибывшего под стены Антиохии большого мусульманского войска, крестоносцы совершили дерзкую вылазку и разбили врага, добавив в актив своего похода еще одну нелегкую, но выдающуюся победу.

Крестоносцы бомбардируют осажденную Никею отрубленными головами мусульман

Численность армии крестоносцев, выступившей в 1099 году на Иерусалим, составляла теперь всего около четырнадцати тысяч человек. Стен Священного города она достигла в середине июня и тут же приступила к яростной осаде, продолжавшейся чуть больше четырех недель. Ров вокруг стен в нескольких местах засыпали, что дало возможность подкатить осадные башни и тараны. В течение всей осады мусульмане осыпали крестоносцев градом стрел, горящих углей, горшков с горючим составом и просмоленными палками, утыканными гвоздями. Утром 15 июля с одной из осадных башен отряду крестоносцев удалось пробиться на укрепления. Защита мусульман дрогнула, и в город с нескольких сторон хлынули христиане. Некоторые мусульмане бросились к храму, другие нашли временное убежище в цитадели, башне Давида.

Латинские хронисты рисуют мрачные картины разорения города. Многие летописцы в основу своих трудов положили « Деяния франков» – автором последних был неизвестный очевидец событий, которого поначалу считали рыцарем, но позднее сошлись на том, что он, скорее всего, священнослужитель. Это объясняет, в частности, большую согласованность источников между собой. Раймонд де Агилер, еще один очевидец событий и участник первого крестового похода, добавляет и много собственных деталей. Однако некоторые авторы не могут удержаться от дальнейшего приукрашивания драмы. Роберт Монах, в частности, любит останавливаться на разного рода кровавых подробностях. Вот как некоторые из хронистов описывают резню в Иерусалиме: « Резня была устроена такая, что наши люди стояли по колено во вражеской крови». Эмир города сдался графу Раймонду и тем самым спас себе жизнь. Судьба его подданных оказалась намного трагичнее. В храме было захвачено множество пленников, крестоносцы « убивали по своему выбору». Многие из тех, кто собрался на крыше, держали в руках христианские знамена, и их в пылу общей спонтанной резни не тронули, однако наутро все они были обезглавлены. Смрад от разлагающихся трупов был настолько ужасным, что « выжившие сарацины вытаскивали мертвых за пределы города, складывая за воротами в виде огромных, величиной с дом, куч».

Фульшер Шартрский пишет, что « не было нигде места, где бы сарацины могли найти спасение от крестоносцев». Те, кто забрался на крышу храма Соломона, « были убиты стрелами», а из тех, кто укрылся внутри, « около десяти тысяч были обезглавлены» (Альберт Аахенский дает более реалистичную цифру: триста человек). « Если бы вы побывали там, то ваши ноги до лодыжек были бы испачканы кровью поверженных. Выжить не позволили никому. Не щадили ни женщин, ни детей». Раймонд де Агилер восклицает, что «количество крови», которую крестоносцы «пролили в тот день, было поистине невероятным»; «повсюду на улицах можно было видеть кучи голов, рук и ног». События в Храме Раймонд выделяет как превышающие « силы всякого воображения». Он описывает, как нападающие « ехали верхом в крови, достигающей поводьев и колен».

Роберт Монах заслуживает отдельного упоминания, поскольку его отчет – кстати, наиболее отвратительный, – о первом крестовом походе оказался самым популярным в Европе, насытив аппетиты изголодавшегося по крови общества.

Ни в одной битве, – пишет он, – не выпадало столько возможностей убивать. Многие тысячи специально отобранных воинов разрубали тела от головы до живота. Те [из мусульман], кому удавалось избежать этой бойни и резни, пробивались к храму Соломона… Наших воинов охватила новая волна куража, они ворвались в храм и предали всех укрывшихся в нем позорной смерти. Пролито было так много крови, что тела сраженных перекатывались по полу в потоке крови; отрубленные руки и кисти плавали в крови и соединялись с другими телами, так что никто не мог понять, к какому трупу относится та или иная рука, оказавшаяся возле другого обезглавленного тела. Даже те из воинов, которые участвовали в избиении, едва могли вынести испарения от теплой крови. Как только они закончили эту неописуемую резню, души их смягчились; кое-кого из молодых мужчин и женщин они оставили в живых, чтобы сделать своими слугами.

Описывая убийства в храме Соломона на следующий день, Роберт Монах проявляет свой садистский юмор: « Наверх забралось большое число турок, все они были бы рады сбежать и даже улетели бы, если бы у них выросли крылья. Оставив свои жалкие, никудышные жизни, они бросились вниз, обретя смерть на земле, которая дает все необходимое для поддержания жизни». И все-таки даже Роберт не утверждает, что резня носила тотальный характер: « Христиане не убивали всех, многих они пощадили, чтобы те служили им».

Наиболее очевидное расхождение с вышеупомянутыми текстами демонстрирует утверждение Фульшера Шартрского о том, что смерти были преданы все жители Иерусалима без исключения. Этот экстремальный вариант доминировал над нынешними представлениями о масштабах резни. Ибн аль-Асир считал, что в Иерусалиме было убито семьдесят тысяч; один из современных историков ограничил это число между двадцатью и тридцатью тысячами, которое все равно чересчур велико. Перед осадой многие граждане бежали из города, а гарнизон опытных воинов был невелик. Очевидцы несколько смягчают масштабы бедствия: Ибн аль-Асир допускает, что убиты были только мужчины, а женщин и детей забрали в плен, и что крестоносцы выполнили обещание пощадить часть гарнизона, а многие выжившие мусульмане оказались потом в Дамаске. Иудейский источник утверждает, что пленников захватили так много, что пришлось даже снизить размер выкупа.

С учетом таких оговорок ясно, что в Иерусалиме все же происходили сцены широкомасштабной резни. Вообще, штурм являлся ожесточенной кульминацией любой осады. И хотя захват Иерусалима произошел довольно быстро, он пришелся на конец похода, продолжавшегося почти три года, и был полон трудностей и лишений, которые по тяжести не уступали суровым условиям европейских войн. Неизменно присутствовал страх перед странным и незнакомым противником; болезни наносили крестоносному воинству урон не меньший, чем сражения, мучительный голод (который в ряде случаев приводил даже к каннибализму, и о чем не раз твердили хронисты), нестерпимая жажда, которая, по словам очевидца, погубила жизни сотен крестоносцев. Иерусалим давал шанс как-то компенсировать эти лишения и муки путем достижения конечной и главной цели Крестового похода. Необходимость возмездия доминировала в сердцах участников похода, к концу которого численность активного войска едва превышала десять тысяч человек. Уровень потерь крестоносцев от различных факторов за трехлетний период доходил до семидесяти процентов. Роберт Монах считает, что ко времени осады Иерусалима герцог Готфрид Бульонский уже потерял интерес к военной добыче, « вместо этого, как вождь франков, он отчаянно стремился к тому, чтобы враг заплатил сполна за кровь служителей Божьих, пролитую за Иерусалим, и желал мести за оскорбления, чинимые паломникам».

Обуянные жаждой крови крестоносцы были переполнены стремлением убивать своих врагов. Но не только уничтожение и месть занимали их во время штурма: все стремились к военной добыче, к практичному и материальному вознаграждению (в дополнение к духовной награде), к денежной компенсации своих страданий, к возможности наконец-то извлечь какую-то прибыль. В « Деяниях франков» описывается, как « войско наводнило город, захватывая золото и серебро, лошадей и мулов и дома, наполненные разным добром». Фульшер Шартрский подробно рассказывает: « После этого побоища крестоносцы ворвались в дома горожан, забрав все, что могли там найти. Кто бы ни вошел в дом первым, тому этот дом и доставался. Поскольку все договорились о соблюдении такого правила, многие бедняки обогатились».

Истребление жителей устраняло препятствия для грабежа: не было ни протестов, ни физических попыток остановить воинов. Никто потом, когда пыль сражения уляжется, уже не сможет пожаловаться или затребовать обратно свое добро. Фульшер приводит еще одно объяснение того, почему убийства способствовали погоне за добычей:

Странно и необычно было наблюдать, как наши рыцари и более бедные воины вспарывали животы мертвых сарацин, чтобы извлечь из их внутренностей византины [золотые монеты], которые те бессовестно проглотили, когда были еще живы. Спустя несколько дней образовалась огромная куча из выпотрошенных тел, и они сожгли ее до углей, и среди углей золото было отыскать еще проще.

Как и в случае с местью, взаимосвязь между совершаемыми зверствами и финансовой выгодой весьма и весьма велика. Годом раньше, после захвата Маррата, крестоносцы из бедных сословий пытали и убивали пленников, чтобы навести ужас на их товарищей и чтобы те рассказали, где спрятаны ценности (вопрос об изнасилованиях хронистами не освещен, но нетрудно предположить ситуации, в которых челны семей также безжалостно уничтожались, если они вмешивались или просто молили не прикасаться к супруге, дочери или матери).

Разорение Иерусалима выделяется само по себе не устроенной там резней – Антиохия и Маррат испытали совершенно аналогичную участь, – а тем, что это массовое убийство произошло в наиболее почитаемом христианами городе (на средневековых картах его помещали в центре мира), считавшемся священным еще для двух великих монотеистических религий. Летописцы отмечают этот заметный факт и, будучи лицами духовными, значительно преувеличивают религиозный аспект резни. Так, описание Раймондом де Агилером крестоносцев, скачущих по поводья в крови, – не что иное, как библейский намек, апокаплиптическая, пророческая ссылка на Откровение Иоанна Богослова. Пристрастие некоторых летописцев к преувеличению количества пролитой крови во время актов резни отражено в короткой, но весьма поучительной статье Дэвида Хея. Он показывает, что временная дистанция способствовала экстравагантной и кровожадной интерпретации события тем или иным автором, в то время как, руководствуясь идеологическими мотивами, летописцы вносили в свои описания еще больше крови. К актам резни не питали отвращения, наоборот, они считались предписанными свыше ритуалами очищения. В дальнейшем летописцы стремились создать впечатление, что нехристианское население истреблялось целиком, поэтому Фулыпер Шартрский пишет, как Иерусалим был восстановлен в первоначальном облике и очищен победоносным христианским воинством от скверны его варварских обитателей.

Стоит добавить, что мусульманский взгляд на очищение через пролитие крови был таким же, в чем мы смогли убедиться на примере Хаттинской битвы. Более того, как и в случае со сражениями, победа являлась знамением Божьим, знаком его высшего одобрения. Чем полнее победа, тем выше эта похвала. А что может сделать победу полнее, если не тотальное уничтожение врага в массовой резне? По мнению Хея, более правильное толкование источников обнаруживает, что обычно истреблению подвергалась мужская часть населения. Это вносит важную коррективу в наши предыдущие рассуждения и объясняет некоторые различия в описаниях масштабов иерусалимской резни. Однако даже те, кто неодобрительно отзывался о подобных убийствах, как тот же Альберт Аахенский, описывавший иудейские погромы в Майнце, указывают на то, что жертвами становились женщины и дети, как и в войнах на Западе, когда христиане сражались со своими единоверцами. Далеко не всякая резня носила тотальный характер: непрактичность массовых убийств делала подобные события крайне редкими; в крайнем случае ограничивались только мужчинами. Однако женщины и дети очень часто попадались под горячую руку и пополняли список сопутствующих потерь. Даже когда они не представляли для нападающих непосредственную цель, они могли легко погибнуть в результате намеренного применения политики бездействия, как мы увидим в дальнейшем. Законы войны, дававшие защиту женщинам и детям, не всегда применялись на практике и порой безнаказанно игнорировались.

Если мародерство в Иерусалиме носило систематический характер, то резня – едва ли. В « Деяниях франков» равнодушно описывается случайный, эпизодический характер совершаемых зверств, которые не были заранее запланированы: крестоносцы «убивали по своему выбору и по своему же выбору оставляли в живых». Священник из Пуатье Петр Тудебод пишет: « Наши воины схватили большое число мужчин и женщин. Некоторых убили, а остальных пощадили, как им подсказывал разум». Для одних это решение – действовать так или иначе – казалось рациональным, целесообразным; для других, что куда неприятнее, поступки являлись спонтанными и непредсказуемыми. Мы не знаем о приказах, в которых бы конкретно говорилось о массовом истреблении всего населения Иерусалима. Следовательно, эти убийства едва ли могли стать результатом военных инструкций, направленных на достижение стратегических целей. Что и делает такую резню редким, хотя и едва ли не самым мрачным примером среди эпизодов, рассмотренных в рамках данной книги. Либо она стала трагическим постскриптумом ко всем предыдущим событиям.

Разорение и резня упрощенно рассматривались многими как проявление преступного фанатизма крестоносных орд, давших волю обуявшей их жажде крови. Однако в поверженном городе фактически имели место две резни, или даже три, если рассматривать отдельно убийство пленников на крыше храма на следующий день после падения города. По словам Альберта Аахенского, через три дня после взятия города совет из предводителей похода принял решение о казни оставшихся пленников и заложников, будь то мужчины, женщины или дети. И снова не совсем ясно, до какой степени это решение было выполнено (удалось ли кому-то из выживших выбраться из города?), но сам Альберт пришел в ужас от устроенных казней. Причина таких спланированных убийств та же, что и при Уэксфорде, Аккре и Азенкуре: египетская армия, выступившая на Иерусалим, вызывала у крестоносцев серьезные опасения о том, что пленники могут восстать против своих завоевателей, вовлеченных в новый виток сражения. На то, что эти опасения были обоснованными, указывают две вещи: во-первых, должно было остаться значительное количество выживших после первого этапа резни – и именно это число и вызывало беспокойство; и, во-вторых, новая резня могла стать не менее ужасной, чем первая.

Этот мрачный эпизод, сопровождавший падение Иерусалима, часто игнорируется в популярных и даже академических описаниях первого крестового похода. В результате никто не задался вопросом: все ли население Иерусалима было обречено в тот момент, когда город пал? Поскольку, если бы не случилось резни во время штурма, когда крестоносцы яростно прорвались в город, то три дня спустя могла произойти резня еще больших масштабов, когда оставшихся в живых было приказано предать смерти.

Шато-Гайар, 1203–1204

Одним из определяющих эпизодов в многовековом англо-французском конфликте стала потеря англичанами Нормандии в 1204 году. Когда в 1202 году короли Иоанн и Филипп II развязали войну, то богатое герцогство Нормандское рассматривалось французами в качестве наиболее ценной военной добычи. Точно так же как Дуврский замок современники считали ключом к Англии, Шато-Гайар был великой крепостью, способной открыть или преградить дорогу в Нормандию. Когда войска Филиппа расположились здесь лагерем в сентябре 1203 года, началась одна из наиболее известных осад Средневековья.

Замок был построен по личному проекту Ричарда I Львиное Сердце – это был его « веселый замок», его « прекрасный замок на скале». Возвышаясь на грандиозном утесе высоко над Сеной в самом сердце комплекса укреплений в Лез-Андели, он представлял собой выдающееся архитектурное сооружение, с башен которого открывался великолепный вид на французскую территорию. Проект оказался настолько удачным, что Ричард даже хвалился, что замок можно защитить даже в том случае, если его стены будут сделаны из масла. Ресурсы, выделенные на его сооружение, намного превышали расходы на строительство любого из английских замков за весь период его правления. Неудивительно, что замок считался неприступным. Но Филипп понимал, что для того, чтобы покорить Нормандию, ему придется сначала захватить Шато-Гайар.

Подробности эпической шестимесячной осады получили слабое отражение в летописях. Внимания заслуживают лишь несколько упоминаний, сделанных как будто мимоходом. Основные сведения об этих событиях мы черпаем из профранцузских источников, автором которых является Гийом Бретонский, королевский капеллан Филиппа II. Следует отметить, что его хроники, а точнее, эпическая поэма «Филиппида», не делают даже попыток как-то скрыть его пристрастий. И все-таки его описание событий у Шато-Гайара как непосредственного очевидца, имевшего ясное понимание характера войны, являют собой бесценный источник сведений о средневековых войнах.

Замок находился в ведении Рожера де Лейси, констебля Честера, ветерана, широко известного за свои выдающиеся военные способности. Не имея земель в Нормандии, он был предан английской короне, от которой зависел материально. Его оборона осажденного замка была упорной и решительной, он эффективно противостоял большому французскому войску, блокировавшему замок на целых полгода. На одном из этапов осада едва не была снята в результате комбинированной речной и наземной атаки англичан под предводительством Уильяма Маршала, однако плохая координация усилий, ошибки с определением времени приливов и отливов, а также отпор со стороны французов привели к провалу операции. Вскоре после этого пал укрепленный остров у Пти-Андели после отчаянной атаки французов. Оставленные без защиты, жители города укрылись в замке, однако позднее их оттуда выдворили. Французы ужесточили блокаду: вырыв плотные ряды окопов и построив осадный лагерь, французы основательно подготовились к длительной осаде.

К февралю 1204 года, когда гарнизон из двухсот человек не испытывал недостатка в провизии, Филипп приготовился к штурму. Активно засыпались рвы, окружающие замок, осадные машины и саперы были приведены в действия, по мере того как возобновились ожесточенные бои. Когда рухнула одна из башен у несущей стены, Лейси приказал своим людям сжечь внешний двор, а перед этим отступить через перекидной мостик в средний двор замка. Французы ворвались во внешний двор и сразу принялись выискивать в новой линии обороны англичан слабые места. И вскоре отыскали одно из них. В этом месте недавно надстроили часовню, а внизу добавили уборные (Гийом Бретонский осуждает подобное расположение таких помещений, считая, что оно «противоречит религии», однако не исключено, что верхняя пристройка все же выполняла роль хранилища).

Есть две версии дальнейших событий. Наиболее вероятная из них состоит в том, что француз по имени Петр Богис, подсаженный на плечи товарища, смог пробраться внутрь замка через неохраняемое окошко часовни. Согласно более популярной версии, он взобрался по канализационному стоку. Затем Петр сбросил веревку, по которой наверх смогли взобраться и другие воины. Последовали шум, паника, и гарнизону пришлось отступить в наиболее укрепленную часть замка – донжон на внутреннем дворе. Центральная часть замка была окружена стенами с семнадцатью D-образными башнями с выпуклыми контрфорсами толщиной в восемь футов. Но даже такая защита не могла долго устоять перед непоколебимым упорством Филиппа II. В результате методичных подкопов и бомбардировки с помощью огромного камнемета один из участков стены обрушился. Французские солдаты бросились в образовавшуюся брешь. Англичане сражались отчаянно и храбро, но противник намного превосходил их числом. Так Филипп Август захватил самый красивый и могучий замок Ричарда Львиное Сердце. Прошло совсем немного времени, и под его властью оказалась вся Нормандия.