Текст книги "Право выбора"

Автор книги: Шломо Вульф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

3.

"Впервые вижу привычные морозные узоры на стекле в Комсомольске, – Юрий разглядывал ажурные белые папоротники на окне-стене плавательного бассейна, около которого они с Ингой остановились после прогулки к блестящему на солнце ледяному Амуру. – Обычно окна здесь ослепительно белые и слепые." "А я с детства люблю морозные узоры. Я представляю, как я скачу на белой лошади среди вот таких огромных деревьев, в ослепительных белых джунглях на какой-то загадочной планете. И уверена, что эта огромная планета существует, а морозные узоры – сигнал нам, выходцам с неё, чтобы не забывали родину..." Юрий постукивал ногой о ногу, глядя то на отражение в стекле Инги, спокойно стоящей в своих сшитых на заказ оленьих сапожках-торбазах на модной платформе, то на фантастически выглядевших при таком морозе людей в купальных костюмах по ту сторону стекла. Девушка не куталась, свободно и глубоко дышала морозным воздухом в ореоле куржаков вокруг её розового лица – на мехах воротника и шапки. На светлой чёлке, ресницах, бровьях, даже на незаметных усиках под прямым розовым носиком искрился иней. Она сама была похожа не Снежную королеву – свою в своём свирепом королевстве. Над её королевством сияло фальшивой теплотой и ласковой голубизной огромное небо. Юрий снова отметил эту необыкновенную, естественную голубизну, неповторимую, как оттенок живого цветка. Того же цвета и оттенка были в этот момент глаза Инги. "Хотите туда? – вдруг спросила она. – Это легко устроить. Я там подрабатываю детским тренером. Грибка у вас нет?" "Чего нет?" "Заразной кожной болезни?" "Да нет, я вроде не очень заразный..." "Не обижайтесь, это же бассейн. Плавки я вам достану. Пошли? Небось ни разу в сорокоградусный мороз не купались, а?" "Я вас не очень компрометирую? – смеялась Инга, ёжась от его восхищённого взгляда. – Имейте в виду, тут много наших, Юрий Ефремович. И завтра весь поток будет о нас с вами говорить. Девчонки будут мне со страшной силой завидовать. А уж ваша изумительная спина-треугольник будет предметом прямо анатомического исследования. В вас же все влюблены, даже замужние." "А в вас?" "Ну, меня-то вы видите не в первый раз, а? И небось находите, что в бикини я хуже, чем под вашим беспощадным полотенцем..." "Неужели вы мне никогда этого не простите?" "Ни за что, пока не отомщу. Вот приглашу вас к нам – в дом лесника, сведу в настоящую баню. Вы ведь ни о чём больше и думать с тех пор не могли, кроме как об Инге Савельевой под вашим веником... Верно?" Опять этот проклятый веник, подумал Юрий. "Раз все в меня влюблены, то и ты?" – вырвалось у него. "А ты? Ой... простите..." "Ничего, "ты" я признаю только взаимное." "Правда? Ой, как здорово! Что ты...тоже!" "Мы сюда купаться пришли, или?.." "Ты прав. Для "или"..." "Тогда... – Юрий, не совсем осознавая, что он творит на глазах и купальщиков, и многочисленных зевак на морозной стороне стекла, вдруг поднял Ингу на руки, крепко поцеловал в губы и вместе с ней рухнул в воду, подняв тучу брызг. Они едва не утонули оба, так как Инга тотчас крепко обняла его за шею и не отпустила его губ и под водой...

4. "Инга окрутила-таки Юрия Ефремовича, – хохотнул Заманский и потянулся за сигаретой. Оля уже курила, стряхивая пепел в кухонную раковину и глядя, как всегда на мужа в упор через столик с остатками завтрака. – Как ты? Хорошо это или плохо?" "Ей-то хорошо. Она им просто бредит. А ему... не знаю, он же столичная персона, а Инга – девчонка интернатская, таёжная. Впрочем, если женщине с мужчиной хорошо, она найдёт способ, чтобы и он приобщился к её счастью. И – наоборот, кстати." "А Игнату Ильичу мы что скажем? Доверил нам дикую девочку, а мы не уберегли. Наоборот, как бы нарочно свели у нас за столом, а?" "Такую девушку уберечь от внимания сильного пола невозможно. И лесник это прекрасно понимает. Что же касается Хадаса, то мне он нравится больше, чем тот лётчик." "Надёжный наш Аэрофлот мы, положим, отклонили единогласно. Но ведь Хадас твой почти ровесник Игната!" "И что?" "Ого! Так и мне можно?" "Кому ты нужен! Кто тебя с твоими амбициями и разбитой биографией вообще стерпит, кроме меня?" "Вот это ты верно подметила, единственный ты мой ветер в мои паруса. Только ведь и ты, подруга, без меня пропадёшь, однако..." "Однако... Чего это ты вдруг заокал, сибиряк ты доморощенный?" "Хадас нас считает аборигенами тайги. У них для нас снисходительно-дружелюбный тон, как к неожиданно встреченному в лесу медведю, однако." "А на Бурятова он зачем зарычал?" "Ой, как сладко вызверился! Ты бы видела эту пьяную рожу! Если бы я так мог..." "Зарычи, Марик, я разрешаю. Даже цапни. По крайней мере полай, как собака на машины, стресс снять." "Однако, Инга-то к нам не вернулась... В общежитии снова живёт. Что-то у них не сложилось, однако." "Соскучился, козлик, по свежатинке?" "Дело не во мне. Это она стесняется, что не окрутила окончательно. Больно форсировала, наверное. Он к таёжной тактике не приучен. С ним тонкое обращение нужно, подходец-с... А она ему своё тело в бассейне. А до того – в совхозе, а потом – в кубовой. Вот он и пресытился. Никакой фантазии мужику не оставила." "Ты мой старый сводник! А сам? Если бы я не форсировала, сидел бы бобылем на клотике фок-мачты. А Инга, по-моему, просто очень хороший человек. И Юрий тоже. Жаль, если у них не сложится..."

5.

Не складывалось. Свирепые февральские морозы не отступили и с наступлением марта. Утром Юрий выходил из подъезда в своём чёрном приталенном тулупчике и со страхом и отвращением смотрел в малиновое марево измороси, висящее в воздухе от восходящего солнца. Омертвевшие на восемь месяцев чёрные деревья торчали из грязного слежавшегося, полувысохшего с последнего декабрьского снегопада мессива, не скрипящего, а визжавшего под ногами, словно гвоздь по стеклу. Из твёрдых покрытых копотью сугробов ветер выдувал сухой как пыль снег. На трамвайной остановке невозможно было прикоснуться к поручням – варежка прикипала к металлу. Плевок звонко падал на синие рельсы. Толпа в ожидании трамвая была похожа на манекены или пугала – неподвижные фигуры с побелевшими от инея спинами, опушками куржаков вокруг лиц, белыми бровьями, ресницами и усами. Трамвай кидало на кривых рельсах, когда он, блестя на солнце бельмами окон, появлялся из-за угла и нёсся к остановке. Внутри был всё тот же мороз, слегка увлажнённый паром изо рта десятков плотно стоящих людей со словно замороженными лицами и с хрустящими в варежках платками около красных носов. Окна слепо светились малиновым светом. У Юрия всё это время было ощущение инородного тела во рту – ни проглотить, ни выплюнуть. Катаешь, катаешь языком во рту и нет выхода... С Ингой он больше не встречался. Она растеряла свою самоуверенность первой красавицы, как-то сразу опростилась и сникла. Боялась с ним разговаривать, опасаясь казаться глупой и примитивной. Через месяц он как-то увидел её спешащей на каток на стадионе со знакомым студентом. Поздоровались на "вы", хохотнули и убежали туда, где огни... Слух об интимных отношениях доцента Хадаса со студенткой испарился ещё быстрее, чем возник. Самое интересное, что исчезла и тоска об оставленной семье. Две проблемы проглотили друг друга, как теоретические змеи в траве, что заглатывают друг друга, пока не исчезают обе – только трава колышется... Будни, лекции, научная тема, а во рту всё тот же предмет: раскусить страшно, проглотить невозможно, а выплюнуть жалко. И бесконечные морозы. Белый дым из труб городской ТЭЦ, стелющийся неизменно с Амура на лесопарк на фоне псевдотёплого голубого неба.

7.

1.

Заманский разогнул спину и обернулся на голоса. С сопочки, отделявшей дачный посёлок от станции, по протоптанной в снегу тропке сквозь молодой березняк, с хохотом держась друг за друга, спускались, скользя, Инга и Юрий с лыжами в руках. Марк Семёнович махнул им рукой и снова взялся за топор. Янтарная смола блестела сквозь снег, запорошивший поленья. Снег сверкал на щедром мартовском солнце чистыми сугробами на грядках, на крыше домика, на крыльце. Из трубы упруго бил синеватый душистый дым прямо в ослепительно голубое и действительно потеплевшее небо. От сопок эхо возвращало удары топора в первозданной тишине разбуженного безмолвия. Двое остановились у калитки, розовощёкие, молодые, светлоглазые, очень красивые со своими счастливыми улыбками. Накануне к Юрию вернулся тот же идиотский сон. На этот раз он гонялся за Ингой со своим домашним веником по бассейну. Люди в купальниках сторонились странной пары – он в расстёгнутом женском чёрном кожушке, а она нагая, – затеявшей семейную ссору в общественном месте. Наконец, Инга вскарабкалась обезьяной на вышку, Юрий взлетел за ней по лестнице и уже совсем было огрел её по спине веником, когда она ласточкой прыгнула в воду. Он всердцах метнул туда же веник, который один и остался на поверхности бассейна, почему-то затянутого тонким льдом. Девушка была видна сквозь прозрачный лёд и воду – картинно раскинулась на спине, светя глазами. "За что убил?" – грозно спросил кто-то сзади. Юрий увидел, что студенты поднимаются на вышку. Один из них толкнул его в грудь. Ничего страшного, пронеслось в мозгу Юрия, пока он летел вниз, во-первых я в кожушке и сильно не ударюсь, а потом и лёд-то тонкий и хрупкий... От удара о лёд поднялся страшный звон. Он открыл глаза. Было утро, и кто-то упорно звонил в дверь. Там оказалась Инга с двумя парами лыж. "Вы любите сюрпризы, Юрий Ефремович? – смеялась она. – Тогда собирайтесь. Сегодня прямо жарко – минус двадцать пять, весна. Марк Семёнович и Ольга Львовна приглашают нас к ним на дачу покататься на лыжах. Согласны?" "Инга, – растерянно произнёс Юрий, чувствуя, что инородное тело во рту не то проглотилось, не то выпало во сне, пока он летел с вышки на лёд, – Как ты узнала, что ты мне снилась?" "Я знала? удивилась она. – А что вам... тебе снилось?" "Обычный сон, – ни с того ни с сего произнёс он, радуясь, что ничего не надо катать во рту больше. Что я за тобой, голой, гоняюсь с каким-то грязным веником. Сегодня, к тому же, в бассейне..." "Это серьёзно, – загадочно сказала она. – Скоро твой веник тебе наяву приснится. А пока собирайся, едем к Заманским." И вот они уже на участке. Заманский стягивает зубами мокрую заснеженную рукавицу и протягивает друзьям руку: "Как добрались?" "Автобус по расписанию не пришёл, Юрик сразу замёрз, он вообще у меня жуткий мерзляк, – Ингу явно заносило от гордости, что она тут с долгожданным спутником, побежал ловить такси, но нанял попутку, а лыжи ни внутрь, ни в багажник не лезут. Представляете, пришлось всю дорогу держать их за окном на весу. Сами замерзли и всю машину ему выстудили... Уже не рад был нашей пятёрке..." "А Оля и Костя здесь?" – Юрий восхищённо оглядывался на непривычно чистое великолепие местной зимы. "Печку наверху топят. Они в верхней комнате. Нижнюю так выморозило, что не протопить." Действительно, такую комнатку можно было прогреть и восковой свечой. А тут гудела раскалённая докрасна крохотная металлическая ржавая печурка, около которой сидел рыжий Костя Заманский и деловито пришивал подошву к лыжному ботинку. Рядом, тоже на полу, сидела Оля в байковых шароварах и летней маечке, не то всё ещё загорелая, не то смуглая, но какая-то "нерусская", слишком уютная и домовитая. Остро пахло лыжной мазью, таявшим снегом и прошлогодними травами, развешанными по наклонным стенам. Травы были прощальным осенним приветом раскинувшегося внизу под глубокими голубыми снегами стелющегося северного сада. На полу катались высохшие яблочки-ранетки, присохла жёлтая глина раскисшего огорода – следы короткого, щедрого и жаркого здешнего лета... За окошком пёстро громоздились дачные домики, убегавшие к синеющему на сопке лесу. Лес этот оказался весёлым березняком с вкраплениями сине-зелёных елей и кедров. Юрий, Инга и Костя остановились на гребне сопки, откуда виден был весь дачный посёлок с единственной дымящей трубой – над голубым домиком Заманских. За посёлком чернела линия железной дороги, почти пустынное заснеженное шоссе и морской простор замёрзшего Амура до синих гор на горизонте. Трое дружно присели, вскрикнули, подскочили на палках и понеслись по дачной улице вдоль чёрных срубов колодцев, разнообразных домиков и невидимых под сугробами садов – к заманчивому дымку. И всё на одном дыхании, с визгом резвящейся петляющей у них перед лыжами Инги, со снежками в её спину, с арбузным воздухом вглубь лёгких. У калитки все почувствовали, что приморозили щеки и стали весело их натирать снегом, смеясь неизвестно чему. На крохотном столике в верхней комнате краснели на столике душистые помидоры домашней засолки, светились янтарные луковицы, исходил паром разваристый картофель, звали к трапезе соль и чёрный хлеб. Столик едва помещался среди десяти вытянутых ног. В тишине устало потрескивала остывающая печурка, Все охотно сбросили свитера. Инга жалась светящимся белым плечом к плечу Юрия и щурилась как кошка на ждущую своего триумфа бутылку водки среди закусок. Пар от картофеля уносился вниз, в поддувало печурки. После второго тоста Заманский уже не напористо, а робко начал: "Завтра..." "На кафедральной предзащите, – тут же сказал Юрий, – я выступлю на вашей стороне!" Все облегчённо шевельнулись и переглянулись. Заговор, расслабленно подумал Юрий. Милый наивный заговор. Вот и Ингу подослали с лыжами... Закуски готовили, обсуждали, как бы меня уговорить... Поступили, как все, как бы им это ни претило, просто иного выхода для защиты диссертации нет, сработали, как сумели, со своими скудными возможностями... "Вам в самом деле понравилось, Юрий Ефремович, или?.." – настороженно сказала Оля. "Диссертация грамотная, смелая, интересная. Содержательная. Я с удовольствием вчитывался в каждое слово. Вы, Ольга Львовна, можете гордиться своим мужем. Я не часто получал такое удовольствие от научных изысканий. И не в моих, поверьте, правилах, – подчеркнул он, покосившись на восторженно глазевшую на него сбоку Ингу, – поддерживать диссертации самых близких друзей, если сама работа мне не по душе. Так что – не дрейфить!" – поднял он рюмку. "Без дрейфа парусник не плывёт, – растерянно произнёс Марк Семёнович, ошеломлённый безоговорочной поддержкой Хадаса, означавшей, по его мнению, несокрушимую поддержку самого Негоды! И – успех на защите в Ленинграде... – За объективную поддержку," – на всякий случай добавил он. Инга поцеловала Юрия в щеку и шепнула: "Спасибо."

2.

***

"Дорогой мой папочка (зачеркнуто) папа! Я не знаю, помнишь ли ты ещё меня, но я тебя помню и очень (зачёркнуто) люблю. Твой адрес у меня (зачёркнуто) твой адрес я украл (зачёркнуто) я украл (подчёркнуто) у дяди Кеши. Я живу так себе. Учусь тоже. Кирка, помнишь, из шестой квартиры научил меня карате, как ты хотел, но я тогда не захотел. Теперь я всех (подчёркнуто) в классе и на улице бью. Даже Димку, а он второгодник и у него есть настоящий кастет. Он дерётся нечестно, с гирькой в кулаке. Но я ему дал поддыхало ногой, и его папка к нам приходил меня зарезать. Но мама ему не открыла и позвонила в милицию. Но Димка сказал, что они с отцом всё равно меня поймают и убьют, но я ещё больше тренируюсь, сделал себе финку из твоего напильника. Так что ты за меня не бойся. Я сейчас и сам кого хочешь прикончу. Новый год я провёл у Кирки. Его отец налил нам с ним немного водки. Потом они там все перепились и передрались, а мы с Киркой всю новогоднюю ночь шлялись по Ленинграду и потом отсыпались у нас. Мамки всё равно дома не было. Она ушла (тщательно зачёркнуто). Короче. Мы были одни весь день, смотрели телек, голубой огонёк и фигурное катание. Папа! Дядя Инокеша говорит, что у тебя могут быть командировки в Ленинград. Давай с тобой сразу договоримся. Имей в виду, что я тебя с сегодняшнего дня буду ждать каждую субботу с восемнадцати до девятнадцати на станции "Автово" где кабинки телефонов-автоматов, понятно? Это, чтобы ты знал (зачёркнуто). Или давай я к тебе приеду сам, без мамы. Ты не думай, я уже решил, что можно на поезде. Просто пока холодно, а в мае можно. Я на товарной станции узнавал, есть вагоны прямо до Комсомольска. Я уже начал копить продукты на дорогу. Твой – сам знаешь кто..."

3.

Юрий положил письмо в карман и закурил вторую сигарету от первой, третью от второй... не помогало. Печальное лицо сына заслонило яркую теплынь. А тут, словно вдруг спохватившись, наступила бурная весна. Всё дружно и торопливо стало таять. С крыш с грохотом летели пласты почерневшего снега, сугробы превратились в бездонные лужи, солнце припекало чёрную спину тулупчика. Над институтом истерически орали где-то перезимовавшие и откуда-то возникшие сине-чёрные вороны. Полы, стены и потолки коридоров ослепительно сияли отраженным от весенних луж солнцем. Так же празднично выглядела аудитория, где развешивал свои плакаты обмирающий от волнения Заманский. Кроме членов кафедры и студентов-старшекурсников тут были проректоры. Потом пришёл и ректор. Хозяйски сел на самое видное место, согнув на запуганного ещё больше его появлением Марка Семёновича свои могучие обтянутые грубой вязки пуловером плечи. Во время доклада он несколько раз мощно откидывался назад и что-то зло и громко говорил заву и угодливо лезущему к его лицу старику. При этом он презрительно тыкал пальцем то в один, то в другой плакат. После одного из таких поворотов Ефим Яковлевич презрительно поднял верхнюю губу и что-то сказал ректору на ухо. Тот оглушительно захохотал и погрозил довольному до слёз Вулкановичу пальцем. Эксзав угодливо развёл руками. Малиново багровый Бурятов светил очками, сидя на подоконнике, чтобы в форточку оттягивало перегар от нюха ректора. Иногда он непроизвольно громко икал, прикрывая рот нечистым платком. На него оглядывались. Докладчик сбивался и начинал фразу сначала, всё более высоким от волнения голосом. Юрий сидел среди студентов. Инга стояла у стены, чтобы лучше слышать и видеть одновременно и докладчика, и Юрия. Она тоже волновалась так, что лицо и шея её шли пятнами. Заманский сначала только поглядывал на Юрия, а потом вообще обращался, казалось, только к нему. Юрий кивал, ободряя затравленного старшего преподавателя без степени. Во время безобразной пантомимы старика с хохотом ректора он позволил себе покрутить пальцем у виска. Между тем, плакаты производили впечатление какой-то нелепой мистификации. Диссертация казалась запоздавшей на сто пятьдесят лет. Все эти грот-бам-брам-реи и грот-брам-стаксели были бы уместнее в сценарии пиратского боевика. Но были алгоритмы, диаграммы, формулы. Все слушали доклад по разному. Студенты и аспиранты – восторженно, ректор, Бурятов и Вулканович – откровенно презрительно, Замогильский – пришибленно, Валентин Антонович Попов – нейтрально. Впрочем, в части аппробации всё выглядело неожиданно солидно: положительные отзывы от пароходств и энергетиков, даже вроде бы рекомендации к внедрению парусных систем для ветроустановок от Совмина Якутии. "В заключение я могу сказать, – светил Марк Семёнович рыжими глазами, что люди сожгут рано или поздно весь уголь и всю нефть, задохнутся в ядерных отходах, а ветер, этот вечный бродяга, будет двигать суда и крутить лопасти электростанций. За парусный двигатель атомного века!.." Студенты бурно захлопали. Когда они кончили, продолжал хлопать и истерически хохотать, громко икая, только Бурятов со своего подоконника. Зав встал: "Вы кончили, Марк Семёнович?" "Обо всём этом можно говорить часами, но я надеюсь расширить моё сообщение, отвечая на вопросы." "Спасибо Товарищи, попрошу вопросы." "Когда и где будет построен ваш первый парусник?" – студентка. "Мы в студенческом конструкторском бюро сделали несколько проектов и разослали их... Я полагаю, что как только кто-то возьмётся проектировать и строить, мы..." "Возьмётся – в неопределённом будущем, – поднялся, весь дрожа от возбуждения старик. – Я, товарищи, как бывший завкафедрой, должен внести некоторую ясность в существо излагаемой темы диссертации, многозначительная пауза. – Ник-то и ни-ко-му никог-да и ни-че-го по теме соискателя Заманского не рекомендовал. Есть обнадёживающие фразы в заключениях. Обычная дань вежливости, не более. Я и сам по своей диссертации десять лет назад получал подобные положительные отзывы, но верил только опытному образцу, который способен убедить Учёный Совет! И только за внедрение моей работы мне дали учёную степень, а не за вежливые фразы! Что, это, мол, всё интересно. Так ведь и романы о пиратских парусных фрегатах читать интересно! Значит ли это, что мы все должны бросить учить студентов и..." "Ефим Яковлевич, – поморщился зав. – У вас вопрос или выступление?" "Пока – вопрос! – агрессивно выдохнул Вулканович. – Выступление моё тут кое-кому очень не понравится..." "Марк Семёнович, будете сразу отвечать на вопрос доцента Вулкановича?" "Сразу. Да, однозначной рекомендации пока нет, но..." "Вы удовлетворены?" – зав старику. "Ещё бы!" "Алексей Павлович?" "У меня один вопрос, не по существу, если мне будет позволено, – преодолевая икоту соскочил с подоконника Бурятов. – На всех плакатах, по-моему следует к защите добавить по эмблеме – череп и две косточки без мяса..." Хохот ректора, свист молодых и студентов. "Я прошу серьёзнее, Алексей Павлович," – зав с детской улыбкой. "Да невозможно тут серьёзнее! – лицо Бурятова мгновенно стало синюшным и одутловатым. – Чем мы тут, чёрт нас возьми занимаемся? Для чего сюда пригласили студентов позорить преподавательский корпус института? Что мы тут вообще выслушиваем и пытаемся обсуждать? Да в нормальном вузе такую тему на курсовой проект постеснялись бы дать! Чушь собачья. И ею увлёкся вроде бы дипломированный инженер, старший преподаватель вуза. Ну увлёкся, так излагай родной жене на правах семейного графомана. При чём тут мы с вами? Серьёзнее! Да у него на плакате номер семь даже знак интеграла нарисован неверно. Интеграл, да будет вам известно, уважаемый докладчик, это сумма, эс латинское, а у вас вытянутое гэ русское. Как и вся ваша, с позволения сказать диссертация! Я ничего, – вытянул он руки вперёд, – я и не такое слыхивал. За студентов обидно, что их инженерии такие умельцы учат, словно нет никого пограмотнее..." Опять хохот, старик, сняв очки, крутит головой и вытирает слёзы. Ректор, весь багровый, криво улыбается. "Тогда, может быть, и обсуждать дальше нечего?" – зав ректору. Тот мощно пожимает плечами. Зав кивает и поднимает голову: "Юрий Ефремович?" Мёртвая тишина. Бурятов перестаёт икать и съёживается. Ректор прямо на глазах бледнеет. Старик проседает почти под стол. "Первый вопрос у меня не к докладчику, – спокойно начинает Юрий. – Где я? В вузе или в общей тюремной камере? Если в вузе, то почему кураж и расправа? Если в камере, то где конвой? ("Ого!" – молодые показывают большие пальцы друг другу. Инга подаётся от стены словно готова прямо тут броситься Юрию на шею.) Если же по существу, то прошу ответить на следующие вопросы. Кто проверял экономическое обоснование и есть ли заключение о достоверности ваших выводов? На плакате номер семь, кроме неудачно выписанного знака интеграла, есть, на мой взгляд, очень спорная, но интересная интерпретация эффекта Негоды. Вы уверены в вашей правоте, или прав профессор Негода? Если правы вы, то признал ли профессор свою ошибку и отметил ли это обстоятельство в своём положительном заключении руководителя темы на вашу работу? Благодарю вас." "В данном случае правы мы оба. И это отмечено в заключении. Просто я пошёл дальше профессора. При закритических ветрах, когда чайные клиперы прошлого века убирали все или часть парусов, моё судно, напротив, может включить запатентованный мною рекуперативный двигатель. Современные материалы позволяют сделать рангоут из легированной стали, такелаж – из стальных канатов или из канатов с окисью необия. Пластиковые паруса, армированнные стальной сетью, имеют практически безграничную прочность. Всё это позволяет судну плавать без уменьшения парусности при любом ветре, накапливая его энергию впрок. А потом долго ходить без расхода топлива при штиле. Но при закритическом давлении воздуха в пузе (хохот Бурятова)... Это парусная терминология, Алексей Павлович.... Так вот, в пузе паруса предложенной мною формы появляются полученные мною в аэродинамической трубе вихри, резко усиливающие тягу ветрового движителя. Иннокентий Константинович Негода даже предложил назвать этот феномен эффектом Заманского и..." "Простите перебил его Юрий. – К сведению присутствующих. Как сказал мне сегодня утром по телефону профессор Негода, диссертация Марка Семёновича рекомендована к защите на докторском совете, чтобы дать ему возможность получить сразу степень доктора технических наук без кандидатской степени прежде всего за эффект Заманского. Продолжайте, пожалуйста..." "Да я, собственно..." – Заманский развёл руками и вытер со лба обильный пот. "У вас вопрос?" – зав ректору. "Фантазии по поводу доктора наук Заманского, – начинает ректор, – оставим на совести Юрия Ефремовича и его утренних телефонных собеседников, если они вообще существовали, учитывая разницу во времени между Комсомольском и Ленинградом. Таких докторов в нашей стране сроду не было, и, смею надеяться, никогда не будет. Наша наука так низко ещё не опустилась. Впрочем, я о другом. Марк Семёнович, вы отдаёте себе отчёт о своём положении в нашем институте?" "Вопрос не по существу, Петр Николаевич," зав с детской улыбкой. "Ничего. За неимением другого существа вопроса, займёмся пока этим. Для пользы дела и докладчика. Вы отбыли пятилетний срок старшего преподавателя и не защитились за этот период, так? Если вы в течение года не защититесь, я вас понижу до ассистента, обещаю при всех. Подождите петушиться! Уволитесь? Отлично. Но квартиру вы получили от института, а потому должны будете её освободить более достойному преподавателю. Нам не нужны позорящие наш вуз фантазёры. Так вот, я лично займусь этим вопросом, но квартира за вами не останется, я вам это обещаю при всех, включая вашего покровителя. У меня десяток специалистов без квартир, мыкаются в общежитии. А вам пусть даст квартиру тот, кому нужны ваши закритические области, пузо и интегралы на букву гэ. Вам всё понятно?" "Ещё бы..." "Вот и отлично. Из всей же этой галиматьи, – ректор брезгливо обвёл ладонью красочно и любовно вырисованные плакаты, – я советую попробовать сделать толковую статью в "Технику-молодёжи." А вас я бы пристегнул к тематике Алексея Павловича. Ему как раз нужны люди. Если он через год лично попросит меня оставить вас на работе в прежней должности, то я вас, возможно, оставлю. Если же не справитесь и с его темой – вот вам порог! Идёт?" "Я... подумаю, Пётр Николаевич..." "Вот это другой разговор. Вам сколько лет? Сорок? Нельзя же до конца жизни быть ребёнком!" "А – подонком?" – тихо и внятно спросил Юрий, и все вздрогнули. Ректор резко обернулся на голос, словно его ткнули кулаком в спину. "Что вы сказали, Юрий Ефремович? Повторите!" – Он медленно пошёл в сторону Юрия. У зава перекошенное от страха лицо, старик зыркает глазами, словно прикидывая куда можно улизнуть в случае чего. Бурятов громко прыскает в грязный платок и икает. Юрий встаёт и идёт навстречу своему врагу. "Попробую повторить. Только подонок может на предзащите, среди коллег и студентов, а не в своём служебном кабинете, наедине, вести подобную беседу с преподавателем вуза. Только подонок может, пользуясь незнанием учёным гражданских законов, угрожать, что вышвырнет его семью на улицу – без решения горсуда. Тем более, достоверно зная, что ведомственной площади у института нет и никогда не было. Только подонок может "пристегнуть" учёного к заведомо чуждой ему и, на мой взгляд, абсолютно бесперспективной теме заведомого недоброжелателя. Только подонок, не прочитав даже и автореферата диссертации, может рекомендовать свернуть её в статью популярного журнала. Вы согласны со мной, Пётр Николаевич? Если да, то я вам советую сесть на своё место, не мешать заседанию кафедры. И не махать у меня перед глазами своими кулачищами. Когда вы это делаете, вы становитесь до смешного похожим на ветряную мельницу, а это скорее не по вашей части. Вы у Марка Семёновича, насколько я знаю, не стажировались." "Я ему только советовал... Все слышали!" "Я тоже слышал ваши советы. Мы никого здесь не судим, Пётр Николаевич. Мы не занимаемся ни положением Марка Семёновича в нашем институте, ни, тем более, его правом на горисполкомовскую квартиру. Не время и не место. Мы на предзащите диссертации. И обсуждаем здесь только научное исследование. Я внимательно ознакомился с идеей сохранения энергии ветра впрок..." "С бабой его, заготовленной впрок, ты внимательно ознакомился! – орёт вдруг, едва не лопаясь, Бурятов. – Ему Заманский блядь подложил, специально переселённую к себе домой впрок из общежития... Да или нет? Что глазки забегали? Да или нет? А?!" "Заткнись ты, скотина!" – кто-то из студентов. "Уберите хоть студентов!" – секретать истерично заву. "Все это знают! – разрывается Бурятов. – Как она перед ним в кубовой голыми сиськами трясла!.. Все это видели. Её за это чуть из комсомола не выгнали! Вот Заманский её сразу у себя дома впрок и поселил, чтобы Хадаса соблазнить и чтобы тот на предзащите... Все видели, как Савельева с Хадасом в общественном бассейне при всех чуть не еблись голые! И это все знают. И все молчат. Почему? Не хотят иметь дело с хамом! Вот он тут при нас даже ректора института обхамил! Тебе, Юрий Ефремович не в вузе, тебе бы в вытрезвителе работать, людям руки крутить, падла!" "Да подождите вы со своим вытрезвителем, – морщится ректор. – Вы что себе действительно позволяете, Юрий Ефремович? В вузе!.." "Вот тут вы совершенно правы, Пётр Николаевич, – спокойно говорит Юрий, направляясь к побледневшему как мел сразу остывшему Бурятову. Тот испуганно таращит слезящиеся голубые глаза с красными белками. – Вы правы... Такое нельзя себе позволить даже в вузе. Нигде нельзя себе позволить не дать по морде..." Бурятов обречённо и безропотно принимает тяжелый удар кулаком в нос, достаёт тот же грязный носовой платок и привычно закидывает голову, унимая кровь. "Звоните в милицию, – кричит басом побелевший ректор заву. – Я тебя не на пятнадцать суток!.. Я тебя на полтора года упеку, идиот..." Все выходят в коридор. Бурятов, поддерживаемый под руки секретарём и стариком, что-то быстро говорит высоким плачущим голосом, размазывая по лицу сопли, обильные слёзы и кровь. "Алексей Павлович, – вдруг раздаётся сбоку звонкий голос. – Подождите-ка. Тут же ещё я вас жду!.." Он оборачивается и тотчас отлетает, садясь у стены, от оглушающего удара кулаком по губам. Разъяренная и красивая Инга Савельева ждёт, когда он поднимется. Бурятов цепляется за стену, не сводя с Инги полных ужаса глаз, разгибается, громко чмокая разбитым ртом, и выплёвывает зуб, в изумлении глядя на него на ладони. "Погодите-ка, Алексей Павлович, я же только начала!.." – Инга размахивается, но её сзади охватывает не совсем прилично Юрий и оттаскивает к ошеломлённым всем происходящим возбуждённым студентам. Она яростно вырывается, пытаясь укусить Юрия за руку, шипит и фыркает, но он не сдаётся, с трудом справляясь с неожиданно очень сильной девушкой. Наконец, её хватают за руки подруги, и тут как раз появляется милиция. Ни слова не говоря, двое милиционеров тотчас заламывают руки тому же несчастному окровавленному Бурятову. "Опять вы безобразничаете, Алексей Павлович, – говорит лейтенант. – На этот раз уж точно я вам десять суток..." "Позвольте, – вмешивается ошарашенный ректор. – Я член бюро горкома партии, ректор института профессор Хвостов. И я свидетельствую, что доцент Бурятов сам был зверски избит прямо на заседании кафедры сначала доцентом Хадасом, а потом в коридоре студенткой Савельевой..." "Ничего не понимаю, – теряется лейтенант. – Рукоприкладство в вузе, это же... Но... позвольте, товарищ ректор, Бурятов же у вас пьян! И потом мы его хорошо знаем. Он у нас вечно по всем ресторанам драки затевает. Не может такого быть, чтобы трезвый доцент, тем более вот эта студентка, Инга Савельева... Она у нас лучшая дружинница... Чтобы они просто так избили ни за что известного пьяницу и дебошира. Мы, конечно всех троих задержим, но такого быть не может, чтоб Алексей Павлович был не виноват..." "Вам погоны надоели, товарищ лейтенант? Я вам говорю, что на него набросился сначала Хадас, а потом эта... больше не студентка, ибо хулиганкам и развратницам делать в моём институте нечего..." "Сейчас ты у меня и сам получишь, – огрызается Инга, вырываясь в драку уже с ректором. – Импотент сраный!.." "А ну-ка помолчи, Савельева, – грозит растерявшийся лейтенант. – Докричишься... Как не стыдно! Активная дружинница, убийцу недавно задержала... Мы тебя к грамоте представили, а ты тут ведёшь себя, как уголовный элемент, понимаешь..." "Да брось ты, Матвеич, – Инга уже улыбается, демонстративно держа руки по-арестантски за спиной. – Юрий Ефремович, стройся – за мной! С милым рай и в КПЗ! Сидеть так хоть за дело, правда? Вон он, результат – у Бурятова в кулаке..." "Никуда вы их не уведёте, – вступает староста Саша. – Мы все тут свидетели. Бурятов с Хвостовым их спровоцировали. Имей в виду, Матвеич, уведёшь Ингу, ни один из нас на дежурство не выйдет, понял? Ты меня знаешь..." "Тогда пускай доцент один идёт как задержанный, а Бурятов, как пострадавший..." "Тогда и я, как задержанная! Это я ему зуб выбила! Жалко только, что не дали остальные выкрошить!.." "Ладно, пошли, кто хотите, в отделение. Там разберёмся. И вы, товарищ Хвостов. Кто ещё свидетель? Вы?" – Вулкановичу. "Я?.. Чего вдруг? Нет, нет... Я тут не при чём. Ничего не слышал, ничего не видел. Меня от ваших драк, Бога ради, увольте. Молодые не поделили девушку? Отлично, но я-то при чём? Мои девушки уже носки внукам вяжут, товарищ лейтенант." "Жидовская морда, почти вслух произносит сквозь зубы Хвостов. – Ты у меня попомнишь..." Замогильский подобострастно кивает и открывает перед ректором дверь на лестницу.