Текст книги "Повседневный сталинизм"
Автор книги: Шейла Фитцпатрик
Жанры:
Прочая документальная литература
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 34 страниц)
Истории этих головокружительных успехов являлись лишь верхушкой айсберга. По всему Советскому Союзу, на всех уровнях люди меняли свой социальный статус – крестьяне переселялись в город и становились рабочими, рабочие занимали должности технических специалистов или уходили на партийную работу, бывшие школьные учителя становились университетскими профессорами. Везде не хватало квалифицированных работников; везде царили неопытность, некомпетентность и текучка кадров. Стахановское движение стало главным средством продвижения наверх, хотя вряд ли это было его целью с самого начала. После нескольких лет сверхпроизводительного труда на заводе или в совхозе стахановцы вроде самого Стаханова, Александра Бусыгина, Марии Демченко, Паши Ангелиной и пр. требовали вознаграждения и уходили учиться в вузы, становясь инженерами, директорами промышленных предприятий и агрономами [81]
[Закрыть].
Выдвиженчество было столь неотъемлемой чертой советской жизни, что стандартные анкеты, заполнявшиеся при вступлении членами профсоюза, содержали такую загадочную графу (пункт 8): «Год ухода с производства или оставления сельского хозяйства». Здесь в сокращенном виде наличествовали два вопроса, которые легко расшифровывались советскими гражданами того времени и в той или иной степени справедливо могли быть заданы большинству из них. Первый вопрос полностью звучал так: «Если вы перестали быть рабочим на производстве и перешли на административную должность, когда это произошло?»Второй вопрос имел тот же смысл и относился к крестьянам, оставлявшим деревню и находившим работу в городе [82]
[Закрыть].
Конечно, выдвижение не обязательно приводило к успеху. Некоторые выдвиженцы умоляли освободить их от работы, к которой они были неспособны, – как, например, один бывший пастух, 31 года от роду, выдвинутый в 1937 г. в председатели райисполкома, которого довели чуть не до безумия напряженная атмосфера эпохи террора и издевательства собственных избирателей. Другие цеплялись за свою должность, но их ошибки в работе дорого обходились не только им самим, но и всем окружающим [83]
[Закрыть]. Упасть можно было быстрее, чем поднимался, а это означало тюремный срок или (во время Большого Террора) 20 лет в Гулаге. Поэтому-то кое-кто считал более благоразумным неоткликаться на песню сладкоголосых сирен выдвиженчества.
В некоторых случаях «выдвижение» означало направление на учебу и лишь потом – занятие более высокой должности, но часто происходил обратный процесс. Чрезвычайно выросло число всевозможных вечерних школ и курсов. Каждый год огромное количество взрослых людей посещали курсы, чтобы научиться грамоте, усовершенствоваться в искусстве чтения и письма, обучиться основным навыкам какого-либо ремесла, повысить квалификацию и сдать «техминимум», подготовиться к поступлению в техникум или институт. Даже колхозники соперничали друг с другом за право поехать в райцентр на месячные курсы животноводов или бухгалтеров или научиться водить трактор. Существовала сеть специальных партшкол, где коммунистические чиновники получали некую смесь общего образования и идеологического натаскивания; «промакадемии» наподобие той, в которой учился Хрущев, давали избранным членам этой же группы инженерные знания (хотя и несколько более низкого уровня, чем обычные технические вузы). К директорам предприятий и рабочим-стахановцам, слишком занятым, чтобы ходить на курсы, прикрепляли учителей, занимавшихся с ними по вечерам на дому.
Евгения Федоровна, модистка, превратившаяся в технического директора, была одной из многих выдвиженцев, не имевших формального образования, но горячо стремившихся получить его. «От неграмотной Женьки я прошла большой путь к культурной советской женщине,– писала она. – И сейчас дома упорно учусь. Но этого мало. Хочется окончить втуз» [84]
[Закрыть]. Об этом заветном желании – «хочу учиться» – твердили все, от директора до домохозяйки. Во время проводившегося в 1937 г. опроса почти половина молодых рабочих Автозавода им. Сталина обоего пола заявляли, что «продолжить образование» – главный пункт их программы-минимум, и более одной восьмой всей этой группы собирались поступить в вуз в ближайшие два-три года [85]
[Закрыть].
«В Москве я загорелась желанием учиться,– вспоминает женщина крестьянского происхождения, вырванная из родной почвы коллективизацией. – Чему и где – неважно; я хотела учиться». Судя по ее рассказу, у нее не было четко сформулированных амбиций или интеллектуальных запросов, просто она понимала, что образование – это билет в приличную жизнь: «У нас на работе говорили: „Без бумажки ты букашка, а с бумажкой – человек“. Без высшего образования я не могла получать приличную зарплату» [86]
[Закрыть].
Даже в свободное время, после работы и учебы, советские граждане были заняты самосовершенствованием. Каждый, кто бывал в СССР в 1930-е гг., отмечал среди его населения страстную любовь к чтению и тягу к знаниям. Пушкинский юбилей в 1937 г. стал национальным праздником, в свет выходили объемистые издания русской литературной классики XIX века. Популярный еженедельник «Огонек» в 1936 г. вел постоянную рубрику «Культурный ли вы человек?», дававшую читателям возможность проверить свои знания. Культурный советский человек должен был знать названия пяти пьес Шекспира, пяти марок советских автомобилей, четырех рек в Африке, трех типов военных самолетов, двух поэм Генриха Гейне, двух советских ледоколов, имена семерых стахановцев и двух представителей утопической социальной мысли [87]
[Закрыть].
Стахановка Паша Ангелина была среди тех, кто не только поступил в институт, но и, как явствует из написанного ею, получила общие знания, позволяющие справиться с огоньковскими викторинами. К 40-м годам (по-видимому, в результате чтения журналов «Америка» и «Британский союзник» во время войны) она уже достаточно знала о жизни за рубежом, чтобы понимать (в отличие от многих своих современников), что продвижение из низов не является чисто советским феноменом: «В этих заграничных журналах нередко встречаются описания „головокружительных карьер“, „исключительных“ биографий. Помню, например, восторженное жизнеописание одного господина, который, по словам журнала, „вышел из народа“. Он был простым разносчиком, а потом нажил миллионы, стал владельцем многих газет, произведен в лорды».
В чем же, спрашивает Ангелина, разница между блестящей карьерой лорда Бивербрука и ее собственной? Ответ, который она дает, заключает в себе важнейшую составляющую менталитета людей той эпохи, особенно представителей когорты пролетарских выдвиженцев, – убеждение, что в Советском Союзе продвижение наверх не означает отделение от народа и не подразумевает существования иерархической социальной структуры, при которой одни имеют привилегии перед другими. Уникальность советского опыта, по словам Ангелиной, состоит в следующем: «Мой подъем не есть исключение. И если тот господин, как справедливо сказано в журнале, „поднялся из народа“, „вышел из народа“ в лорды, то я поднялась вместе со всем народом» [88]
[Закрыть].
4. СКАТЕРТЬ-САМОБРАНКА
Из всего, что входило в понятие «сказку сделать былью», один аспект был особенно дорог советским гражданам: обещание грядущего изобилия при социализме. Это был поистине экскурс в мир русских сказок, волшебный антураж которых включал некую скатерть-самобранку [1]
[Закрыть]. Если эту скатерть расстелить, на ней сама собой появлялась гора яств и напитков. Может быть, именно надежда на будущее изобилие помогала людям легче переносить всевозможный дефицит в настоящем. Так или иначе, в середине 1930-х гг. еда, напитки, потребительские товары прославлялись с жаром, которому могла бы позавидовать Мэдисон-авеню.
На тот момент товаров все еще не хватало, а имеющиеся были низкого качества. Тем не менее, скатерть-самобранка уже лежала на некоторых столах. В основном ее счастливыми обладателями были коммунистические чиновники и некоторая часть интеллигенции; Троцкий, былой революционный вождь, ныне пребывающий в изгнании за рубежом, усматривал в появлении нового привилегированного класса еще одно свидетельство измены Сталина делу революции [2]
[Закрыть]. Однако внутри страны отношение к этому факту было гораздо сложнее. Ведь доступ к скатерти-самобранке имели не только чиновники и представители интеллигенции, но и стахановцы – рядовые граждане, чьи выдающиеся достижения принесли им эту награду. Согласно бытующей в СССР системе понятий первоочередным доступом к дефицитным товарам и услугам пользовалась не элита общества, а его авангард. То, что авангард имел сегодня, остальные члены общества могли надеяться получить завтра.
ОБРАЗЫ ИЗОБИЛИЯ
Эта фраза, без конца повторявшаяся советской пропагандой, была одним из самых популярных лозунгов 1930-х гг. Ее носили на плакатах демонстранты, помещали в виде «шапки» в новогодних выпусках газет, писали на транспарантах в парках и исправительно-трудовых лагерях, цитировали в речах, пели в песне, исполнявшейся ансамблем Красной Армии, – а порой ее сердито передразнивали те, чья жизнь не становилась лучше [4]
[Закрыть]. Запечатленную в этой фразе смену ориентации, которую один американский социолог назвал «великим отступлением», в самом начале 1935 г. возвестила пропагандистская кампания по случаю отмены хлебных карточек, объявившая о конце лишений и наступлении эпохи достатка [5]
[Закрыть].
Новая ориентация подразумевала несколько важных моментов. Первый, наиболее очевидный, – она обещала, что в магазинах будет больше товаров. Это означало фундаментальный поворот от антипотребительского подхода прошлых лет к тому, чтобы вновь (весьма неожиданно, если принять во внимание марксистскую идеологию) начать ценить по достоинству предметы потребления. Второй момент – переход от пуританского аскетизма, характерного для эпохи Культурной Революции, к терпимости в отношении людей, наслаждающихся жизнью. Отныне поощрялись все виды массового досуга: карнавалы, парки культуры и отдыха, маскарады, танцы, даже джаз. Для элиты тоже открывались новые возможности и привилегии.
Публичное смакование жизненных благ в рекламе середины 1930-х гг. превратилось в какую-то потребительскую вакханалию. На первом месте стояли еда и напитки. Вот как в газете описывается ассортимент товаров только что открывшегося коммерческого гастронома (бывшего Елисеевского, совсем недавно – магазина Торгсина) на улице Горького:
«В гастрономическом отделе – 38 сортов колбасы, из них 20 новых сортов, нигде до сих пор не продававшихся. В этом же отделе будут продаваться три сорта сыра, выпущенных по специальному заказу магазина, – камамбер, бри и лимбургский.
В кондитерском отделе 200 сортов конфет и печений.
В булочном отделе до 50 сортов хлебных изделий... Мясо хранится в остекленных холодильных шкафах. В рыбном отделе бассейны с живыми зеркальными карпами, лещами, щуками, карасями. По выбору покупателей рыба вылавливается из бассейнов с помощью сачков» [6]
[Закрыть].
А. Микоян, на протяжении всех 1930-х гг. отвечавший за снабжение, немало сделал для развития такой тенденции. Особый энтузиазм вызывали у него некоторые товары, например мороженое и сосиски. Это была новая продукция либо продукция, изготовленная по новой технологии, и Микоян всячески старался приучить к ней массового городского потребителя. Он подчеркивал, что эти товары являются неотъемлемой принадлежностью образа довольства и достатка, а также современности. Сосиски, новый для русских вид колбасных изделий, пришедший из Германии, по словам Микояна, были некогда «признаком буржуазного изобилия и благополучия». Теперь они доступны для масс. Производимые в массовом порядке машинным способом, они превосходят изделия, изготавливаемые по старинке вручную. Микоян был также энтузиастом мороженого, «очень вкусного и питательного» продукта, в особенности такого, какое производится в массовом порядке с помощью машинной технологии в Соединенных Штатах. Оно тоже когда-то было предметом буржуазной роскоши, его ели по праздникам, но отныне оно будет доступно советским гражданам каждый день. В СССР импортированы новейшие аппараты по производству мороженого, и скоро в продажу поступит самый экзотический ассортимент: даже в провинции можно будет купить шоколадные эскимо и помпу (что это за сорт, не удалось установить), сливочное, вишневое, малиновое мороженое [7]
[Закрыть].
Покровительство Микояна простиралось также на напитки, в особенности шипучие. «Какая же это будет веселая жизнь, если не будет хватать хорошего пива и хорошего ликера?»– вопрошал он. Позор, что Советский Союз так отстает от Европы в виноградарстве и виноделии; даже Румыния его опережает. «Шампанское – признак материального благополучия, признак зажиточности». На Западе только капиталистическая буржуазия может им наслаждаться. В СССР оно теперь доступно многим, если не всем: «Товарищ Сталин сказал, что стахановцы сейчас зарабатывают очень много денег, много зарабатывают инженеры и другие трудящиеся». Следует резко повысить производство, чтобы удовлетворить их растущие запросы, заключал Микоян [8]
[Закрыть].
Новая продукция часто рекламировалась в прессе, невзирая на общее сокращение газетных рекламных объявлений в конце 1920-х гг. Эти объявления были предназначены не столько для сбыта товаров – как правило, рекламируемой в них продукции не было в магазинах, – сколько для воспитания публики. Знания о потребительских товарах, так же как хороший вкус, входили в понятие культурности, которой требовали от советских граждан, особенно женщин, признанных экспертов в сфере потребления. Одной из функций советской «культурной торговли» было распространение этих знаний с помощью рекламных объявлений, советов продавцов покупателям, покупательских совещаний и выставок [9]
[Закрыть]. На торговых выставках, организуемых в крупных городах СССР, демонстрировались товары, совершенно недоступные рядовому покупателю: стиральные машины, фотоаппараты, автомобили. («Все это очень хорошо,– сказал один раздраженный посетитель после осмотра выставки, – только в магазинах нет, и не найдешь» [10]
[Закрыть].)
О дидактической функции рекламы явственно свидетельствует реклама кетчупа, еще одного нового микояновского продукта, изготавливаемого по американскому образцу. «Знаете ли вы, что такое кетчуп?»– вопрошал заголовок одного рекламного объявления. И далее пояснялось: «В Америке на каждом столике ресторана и у каждой хозяйки в буфете стоит бутылка кетчупа. Кетчуп – самая лучшая, острая и ароматная приправа к мясным, рыбным, овощным и другим блюдам. Требуйте кетчуп заводов Главконсерва в фирменных магазинах Союзконсервсбыта и в других продуктовых магазинах», – заканчивалось объявление на неоправданно оптимистической ноте (возможно, просто повторяя традиционную для американской рекламы фразу) [11]
[Закрыть]. Одеколон тоже относился к товарам, пользовавшимся особым вниманием воспитательной рекламы в 1930-е гг. «Одеколон прочно вошел в обиход советской женщины,– заявлялось в специальном материале, посвященном парфюмерии, в популярном иллюстрированном еженедельнике. – Десятки тысяч флаконов одеколона требуют ежедневно парикмахерские Советского Союза». На сопровождающей текст фотографии парикмахер щедро обрызгивает одеколоном волосы клиентки [12]
[Закрыть]. Как ни удивительно, рекламировались даже противозачаточные средства, которые в действительности было практически невозможно достать [13]
[Закрыть].
Одежда и текстиль пользовались столь же нежным вниманием, как продукты и напитки. «Хорошо одевается Москва»– под таким заголовком в 1934 г. в рабочей газете была опубликована статья, якобы написанная портным:
«Сравнивая майские праздники, могу утверждать, что никогда еще Москва не была так нарядна, как в этом году.Редко, редко можно было в первомайские дни встретить человека, костюм которого не подошел бы для свадьбы или вечеринки. Твердый крахмальный воротничок был в рабочих колоннах демонстрантов рядовым явлением. На женщинах – хорошие костюмы из бостона, шевиота и тонкого сукна. Нарядные и хорошо сшитые платья из шелка или шерстяной материи» [14]
[Закрыть].
Коммунистические лидеры внесли свою лепту в пропаганду образа хорошо одетого человека, частично отказавшись от военного стиля, вытеснившего в 1920-е гг. гражданский костюм. По рассказам одних, честь подобного переворота принадлежит Молотову, другие отдают пальму первенства комсомольскому лидеру Александру Косареву, который «однажды провозгласил новый лозунг: „Трудиться производительно, отдыхать культурно“. После этого он стал всегда носить европейский костюм». Как бы то ни было, совершенно ясно, что это был коллективный проект, осуществляемый партийной верхушкой. На фотографиях, украшающих первые полосы советских газет летом 1935 г., члены Политбюро на параде физкультурников красуются в подобающих случаю легких белых пиджаках [15]
[Закрыть].
Женщин-коммунисток, в начале 1930-х гг. все еще тяготевших к одежде делового стиля, как можно больше напоминающего мужской, заставляли произвести такие же коррективы. Одна большевичка из старой гвардии, где-то в середине 30-х приглашенная в Кремль на банкет по случаю Международного женского дня, вспоминала, как в последнюю минуту им дали инструкции, «чтобы все наши деятельницы женского движения явились на банкет не нигилистками в строгих английских костюмах, с кофточкой и галстуком, а выглядели женщинами, и чтобы наряд был соответствующий. Наши активистки носились по Москве как угорелые, приводили себя в предписанный Сталиным вид» [16]
[Закрыть].
О перемене нравов ясно свидетельствует история Кости Зайцева, шахтера-угольщика и комсомольского активиста с юга. Во времена нэпа Зайцев купил у старого аристократа шелковый пиджак с синими атласными отворотами и по вечерам гулял в нем по степи. За это он получил резкий выговор от комсомольской ячейки, обвинявшей его в буржуазном разложении. Однако в 1934 г. он не только спокойно носил пиджак и галстук, но и являлся обладателем «пары превосходных костюмов, дорогих часов, охотничьего ружья, велосипеда, фотоаппарата, радиоприемника». Он приобрел для своей комнаты турецкий ковер, покрасил стены и потолок. В комнате у него стояла «изящная этажерка с десятками разных книг». Отныне это свидетельствовало не о буржуазном разложении, а о культуре, составлявшей необходимый аспект процесса самосовершенствования Зайцева. «Зайцев готовится стать инженером», – сообщал журнал [17]
[Закрыть].
Развлечения
«Красная Россия становится розовой», – писал в конце 1938 г. московский корреспондент «Балтимор сан» [18]
[Закрыть]. В элитных кругах снова вошли в обиход предметы роскоши вроде шелковых чулок, долгое время считавшихся «буржуазными». Модным стал теннис; бешеным успехом пользовались джаз и фокстрот. Партийный максимум на оклады был отменен. Наступила la vie en rose {1} по-советски. Впрочем, некоторым она казалась обуржуазиванием или «вторым нэпом».
Одной из примет времени стало возрождение в 1934 г. московских ресторанов. Перед этим четыре года длилась мертвая полоса, когда рестораны были открыты только для иностранцев, плата в них принималась в твердой валюте, а ОГПУ с глубоким подозрением относилось к любому советскому гражданину, вздумавшему туда пойти. Теперь же все, кому это было по карману, могли отправиться в гостиницу «Метрополь», где «нежная молодая стерлядь плавала в бассейне прямо в центре зала»и играла джаз чешская группа Антонина Зиглера, или в «Националь» – послушать советских джазменов А. Цфасмана и Л. Утесова, или в гостиницу «Прага» на Арбате, где выступали цыганские певицы и танцовщицы. Рестораны пользовались особой любовью в театральной среде и у прочих представителей «новой элиты», для рядовых граждан цены в них, разумеется, были недоступны. Их существование нисколько не скрывалось. «Прага», например, рекламировала свою «первоклассную кухню» («ежедневно блины, расстегаи, пельмени»), цыганских певиц и «танцы среди публики со световыми эффектами» в московской вечерней газете [19]
[Закрыть].
Не только представители элиты выиграли от смягчения нравов и пропаганды культуры досуга в середине 1930-х гг. Новым проводником культуры в массы было звуковое кино, и вторая половина 30-х годов стала великой эпохой для советской музыкальной комедии. Веселые, динамичные развлекательные фильмы с зажигательной музыкой в джазовой обработке: «Веселые ребята» (1934), «Цирк» (1936), «Волга-Волга» (1938), «Светлый путь» (1940) – завоевали огромную популярность. Существовали даже амбициозные планы (так и не реализованные) построить на юге «советский Голливуд». Танцы тоже были в моде как у элиты, так и у масс. В городах как грибы вырастали танцевальные школы, и молодая работница, описывая свои достижения в области культурного развития, помимо посещения курсов ликбеза упоминала также о том, что они вместе с ее мужем-стахановцем учатся танцевать [20]
[Закрыть].
В этот же период после нескольких лет запрета вернулось традиционное празднование Нового года – с елкой и дедом Морозом. В 1936 г., по рассказам газет, состоялся грандиозный праздник. «Никогда еще не было такого веселья»– под таким заголовком был напечатан репортаж из Ленинграда:
«Прекрасно одетые рабочие, работницы, дети собрались в залитые светом разукрашенные дома культуры, клубы и школы... Пышные залы Александровского дворца в Детском селе впервые открылись для шумного бала, где хозяевами были передовые рабочие и инженеры завода „Красный треугольник“. Игры, танцы, фейерверки, катанье на тройках с бубенцами – никогда еще детскосельский парк не был так оживлен. До зари звучит музыка, и всюду раздаются песни веселья и радости» [21]
[Закрыть].
Одним из видов новой культуры досуга стали автопробеги на длинные дистанции (как тот, что играет столь важную роль в сатирическом романе Ильфа и Петрова «Золотой теленок»), велосипедные и мотоциклетные гонки: в 1934 г. появился звуковой документальный фильм о «героическом автопробеге» от Москвы до Каракумов и обратно, рассказывающий, как его участники (и съемочная группа) выдержали шесть с половиной дней «в безводной пустыне» [22]
[Закрыть]. В 1930-е гг. стремительно выросла популярность футбола как зрелищного вида спорта; прямой официальной пропаганды футбола не было, однако в Лужниках открылся новый современный стадион, а команды получали щедрую материальную поддержку от профсоюзов, органов внутренних дел и армии [23]
[Закрыть]. Очень популярны были также авиационные праздники.
В области любительского спорта больше всего славились прыжки с парашютом и гимнастика. С парашютом прыгали везде: на авиационных праздниках (там свое искусство демонстрировали профессионалы), на военизированных учениях в рамках программы «Готов к труду и обороне», парашютные вышки стояли в парках культуры и отдыха, парашютисты красовались на фотографиях и рисунках в журналах и газетах, стахановцы рассказывали о прыжках в своих биографиях. Несомненно, этот вид спорта символизировал отвагу советского человека и господство СССР в воздухе (или, если посмотреть под другим углом, – склонность советских людей к риску, как на уровне правительства, так и в народе). Гимнастика, именуемая физической культурой, тоже оказалась на виду из-за увлечения массовыми демонстрациями, проводившимися летом на Красной площади и везде, где только можно, давая фотографам и художникам редкую возможность запечатлеть человеческое тело. «Физкультура – ура-ура!»– пели спортсмены слова весьма популярного «Спортивного марша» [24]
[Закрыть].
Открывшиеся во многих городах Советского Союза «парки культуры и отдыха» предназначались для того, чтобы предложить массам новые формы культурного досуга. В парках можно было покататься на лошадях, имелись аттракционы, танцплощадки, павильоны, киоски. Образцом служил Парк культуры и отдыха им. Горького в Москве, спроектированный и управлявшийся американкой Бетти Глен. На открытие зимнего сезона 1935 г. на воротах парка вывесили транспарант со сталинским лозунгом «Жить стало лучше, жить стало веселее», и в первые же три часа туда пришли 10000 чел. Все гости из-за рубежа посещали ПКиО и затем описывали свои впечатления, кто-то акцентировал внимание на развлекательном аспекте (чертово колесо, кегельбаны, танцплощадки, кино), кто-то – на воспитательном: чтение газет, агитационные уголки и т.д. (Почти все упоминали вышку для прыжков с парашютом [25]
[Закрыть].)
Первомайский репортаж о Парке культуры в советской газете сосредоточен на основе основ – еде и питье:
«Трудно рассказать, как веселилась Москва в радостные дни первомайского праздника. Не расскажешь всего о саде изобилия, выросшем подле здания манежа, о том саде, где на деревьях росли сосиски и колбаса... где пенящаяся кружка пива соседствовала с великолепной полтавской колбасой, с розовой ветчиной, с истекающим слезой швейцарским сыром, с беломраморным свиным салом. Прогулявшись раз по этой площадке, можно нагнать сокрушительный аппетит» [26]
[Закрыть].
Лето стало временем карнавалов на новый лад. Все еще пользовались популярностью, хотя и не играли уже такой роли, как во второй половине 1920-х гг., парады, высмеивающие врагов революции и советской власти. В 18-ю годовщину революции 3000 18-летних юношей и девушек с крупнейших заводов Москвы участвовали в «карнавале счастливой юности»; каждому району дали свою тему, и он должен был обеспечить костюмы и декорации. Сокольническая комсомольская организация для оформления своей колонны, которая должна была высмеивать все, относящееся к прошлому, пригласила знаменитых карикатуристов Кукрыниксов. Шествие открывали боги, ангелы и святые, за ними Адам и Ева. Далее на грузовиках следовали монахи, буржуи, романовские придворные, а позади «важно шествовали» страусы, ослы и медведи, представлявшие «генералов, графов и т.д.» [27]
[Закрыть].
Для первого ночного карнавала, состоявшегося в июле 1935 г. в Парке культуры, обязательно требовались костюмы и маски: после карнавального шествия лучший костюм получал денежный приз. Газетные сообщения, описывая разнообразие костюмов – пушкинские Онегин и Татьяна, Чарли Чаплин, Мать из романа Горького, маркизы XVIII века, тореадоры, Марк Антоний и т.д., – не отрицали, что маска предоставляет и некоторые романтические возможности. Подчеркнутое внимание уделялось смеху: по словам «Крокодила», среди лозунгов, предложенных «энтузиастами-одиночками», были и такие: «Кто не хохочет, тот не закусывает», «Смеши отстающего!» [28]
[Закрыть].
Несмотря на элементы спонтанности и схожесть с прежней формой народного празднества, карнавалы середины 1930-х гг. проводились по тщательно разработанному сценарию и ставились ведущими театральными деятелями; налицо было намерение создать новую традицию: «Это карнавальное веселье должно войти в традицию Советского Союза, подобно красочным национальным торжествам Франции и Италии» [29]
[Закрыть]. В воспоминаниях некоторых зарубежных гостей, так же как в газетных репортажах, подчеркивались радостное возбуждение и веселье карнавальной толпы. Находились и такие, кто писал об этом с меньшей уверенностью. «Несомненно, они „наслаждаются скорбя“,– заметила одна посетительница Парка культуры из Австралии. – Среди многих тысяч находившихся там людей нам редко встречались улыбающиеся, хотя предполагалось, что они развлекаются» [30]
[Закрыть].
ПРИВИЛЕГИИ
Изобилие должно было наступить в будущем; в настоящем же царил дефицит. В наихудшие времена, в годы первой пятилетки, дефицит, естественно, заставил власть принять особые меры, чтобы прокормить саму себя, так же как она делала, хотя и не с такой систематичностью, в гражданскую войну. Коммунистическое руководство в Советском Союзе стало в буквальном смысле слова привилегированным классом.
Но привилегиями пользовались не только коммунисты. Их получила и интеллигенция, по крайней мере главные ее представители. Начало этому тоже было положено в эпоху гражданской войны, когда по настоянию А. М. Горького были установлены специальные пайки для членов Академии наук и прочих лиц, считавшихся хранителями культурного наследия. В 1920-е гг. интеллигенция представляла собой в материальном отношении относительно привилегированную группу. В 1930-е ее привилегированный статус приобрел несколько иной оттенок. Он гораздо сильнее бросался в глаза, особенно по контрасту с предшествовавшим периодом Культурной Революции, когда с «буржуазными специалистами» обходились весьма круто. В первой половине 1930-х гг. совершился поворот на 180 градусов; как отмечал один эмигрантский журнал, политическое руководство со всей очевидностью стало практиковать новый подход к интеллигенции: «За ней ухаживают, ее обхаживают, ее подкупают. Она нужна» [31]
[Закрыть].
Одними из первых среди интеллигенции особые привилегии получили инженеры – что вполне понятно, учитывая их весомый вклад в проведение индустриализации. Удивительнее тот факт, что наряду с ними подобной чести удостоились писатели, композиторы, архитекторы, художники, театральные деятели и прочие представители «творческой интеллигенции». Неумеренные почести, посыпавшиеся на писателей в связи с проведением Первого съезда ССП в 1934 г., задали новый тон в отношении к ним, сочетавший подчеркнутое уважение к высокой культуре со скрытым намеком на то, что интеллигенция обязана служить делу Советов [32]
[Закрыть].
Пресса, обычно умалчивавшая о привилегиях коммунистической номенклатуры, нередко с гордостью объявляла о привилегиях интеллигенции. Возможно, такая стратегия была призвана отвлечь от коммунистов внимание возмущенной общественности. Хотя особого результата она, по-видимому, не принесла [33]
[Закрыть], тем не менее в народном сознании отложилось мнение, что некоторые представители творческой интеллигенции в СССР пользуются просто сказочными привилегиями. По слухам, дошедшим, кажется, до ушей каждого советского гражданина, романист А. Н. Толстой (аристократ по происхождению), М. Горький, авиаконструктор А. П. Туполев, джазмен Л. Утесов и популярный композитор И. Дунаевский были миллионерами, и советская власть позволяла им иметь неисчерпаемые банковские счета [34]
[Закрыть].
В сталинской России привилегии были связаны больше с доступом к товарам, услугам, возможностью получить жилье и т.д., чем с собственностью. Ключевым фактором, обусловившим в 1930-е гг. возникновение и институционализацию иерархии доступа к благам, являлся дефицит, в особенности структуры, порожденные крайне острым дефицитом в начале десятилетия. В тот критический период были введены не только карточки, имевшие свою иерархическую систему подразделения, но и различные формы «закрытого распределения» товаров для особых категорий лиц. Делалось все это не по идеологическим (идеология того времени была уравнительной и воинствующей), а по чисто практическим причинам: на всех просто не хватало.
