Текст книги "В ногу!"

Автор книги: Шервуд Андерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

Глава II

Мак-Грегор поселился в Чикаго на Вайклиф-стрит. По всей вероятности, землями в этих местах владел когда-то некий Вайклиф. Улица была омерзительная: трудно было вообразить себе что-либо более уродливое. Казалось, артель сквернейших плотников при содействии плохих каменщиков построила дома, обрамлявшие дрянную мостовую; они были верхом уродства и неудобства.

В западной части Чикаго – сотни таких отвратительных улочек. Даже Угольная Бухта, откуда прибыл Мак-Грегор, была красивее этой улицы. Когда юноша вечером бродил по холмам в окрестностях родного города, он все же находил там кое-что привлекательное. Длинная черная долина, окутанная густым дымом, принимала при свете луны диковинные очертания. Маленькие домишки, словно приклеенные к холму, глухие крики женщины, избиваемой пьяным рудокопом, зарево от доменных печей, грохот угля, ссыпаемого в вагоны, – все это производило жуткое, но вместе с тем сильное впечатление на богатое воображение молодого человека. И, несмотря на то что он ненавидел и угольные копи, и самих рудокопов, он иногда останавливался во время своих скитаний, выпрямлял могучие плечи и глубоко вдыхал воздух, переживая нечто такое, чего нельзя выразить словами.

На Вайклиф-стрит Мак-Грегор никогда не испытывал ничего подобного. Зловонная пыль наполняла воздух. В течение всего дня раздавался грохот огромных грузовиков, носившихся по улице. Сажа из фабричных труб, подхваченная ветром, смешивалась с конским навозом и засоряла глаза и ноздри прохожих. Повсюду слышны были грубые голоса ломовиков, останавливавшихся у кабака, чтобы наполнить свои ведра пивом. Они отвратительно переругивались и кричали. Вечером можно было видеть женщин и детей, с кувшинами идущих за пивом в кабак. Здесь постоянно грызлись и выли собаки. Пьяные валялись вдоль тротуаров, а проститутки, размалеванные и разодетые в дешевые пестрые тряпки, беспрерывно прохаживались мимо дверей кабака, возле которого околачивались бездельники.

Женщина, сдавшая комнату Мак-Грегору, хвастала тем, что в ее жилах течет кровь Вайклифов. Этот дом был оставлен ей в наследство, и, не зная, что с ним делать, она переехала в Чикаго из маленького соседнего городка и осталась в нем жить. Она пояснила Мак-Грегору, что Вайклифы играли большую роль в ранней истории Чикаго, и этот огромный старый дом, с потрескавшимися каменными ступеньками и объявлениями «Сдаются комнаты», некогда был главным гнездом этой фамилии.

Биография этой женщины была весьма характерна для жителей Америки. В глубине души это была женщина бесхитростная и чистая, и ей следовало бы жить в деревне, в маленьком красивом деревянном доме, где она ухаживала бы за своим садиком. По воскресеньям она бы наряжалась и шла в сельскую церковь, где сидела бы, сложив на коленях руки и отдыхая душой. Но мысль о том, что она будет владелицей большого дома в огромном городе, парализовала ее мозг. Этот дом связался в ее сознании с суммой в несколько тысяч долларов; мысль об этих деньгах никак не давала ей покоя, и потому она прибыла в Чикаго, где ее скуластое добродушное лицо стало безобразным от грязи, а все ее тело ныло от нескончаемой уборки комнат жильцов. В летние вечера она сидела на ступеньках дома, накинув на себя какую-нибудь старинную тряпку, добытую из сундуков Вайклифов; когда же из дома выходил кто-нибудь из жильцов, она пристально глядела на него и часто говорила:

– Когда я жила в своем родном городке, то слышала в такие вечера пароходные гудки.

Мак-Грегор занимал маленькую комнату во втором этаже, в самом конце длинного коридора; окна выходили на грязный дворик, окруженный кирпичными сараями. В комнате у него стояли кровать, стул, грозивший разлететься на куски, и маленький столик на шатких резных ножках.

И в этой комнате Мак-Грегор сидел по вечерам, пытаясь представить себе, как он осуществит свою мечту, с которой приехал из Угольной Бухты, мечту о том, чтобы натренировать свой ум и подготовить себя к чему-нибудь высокому. С половины восьмого до половины девятого он занимался в вечерней школе[21]21
  …занимался в вечерней школе… – О занятиях Андерсона в Институте Льюиса осенью 1897 г. см. примеч. 12 на с. 440.


[Закрыть], с десяти до двенадцати сидел у себя в комнате. Он нисколько не думал об окружающей обстановке, о страшном хаосе жизни вокруг него; вместо этого он всеми силами пытался упорядочить свои мысли и дать себе точный отчет в своих желаниях.

На маленьком грязном дворе под окном валялась куча старых газет, и здесь, в самом центре города, можно было видеть два больших бревна, вделанные в кирпичную стену и наполовину скрытые от глаз под грудой консервных жестянок, разбитых стульев и бутылок. Несомненно эти бревна в свое время были взяты из рощи, окружавшей дом. Эта местность так быстро превратилась из деревни в большой город, что на бревнах еще сохранились следы топора.

Мак-Грегор обращал внимание на дворик редко – только в тех случаях, когда тьма или лунный свет скрывали его уродство. В жаркие летние вечера он откладывал книгу в сторону; высунувшись из окна, протирал глаза от пыли и наблюдал за обрывками газет, которые летали и шлепались о стены сараев, подбрасываемые непрестанным водоворотом воздуха на дворике. Казалось, эти газеты всеми силами, хотя и тщетно, пытаются перелететь через крыши. Это зрелище зачаровывало Мак-Грегора, и невольно в его голове проносилась мысль, что большинство людей похожи на газеты, ибо судьба тоже бросает их из стороны в сторону, но им некуда бежать от уродливой действительности.

Эта мысль гнала его прочь от окна, и он с удвоенной энергией принимался за книгу.

– Но все равно, – бормотал он, – я должен чего-нибудь добиться. Я еще себя покажу!

Жизнь Мак-Грегора в течение первых лет его пребывания в городе со стороны могла показаться пустой и бессмысленной. Но сам он не согласился бы с таким мнением. Эти годы были тем временем, когда сын шахтера быстро и мощно развивался и рос. Благодаря огромной уверенности в силе и ловкости своего тела, он мало-помалу стал проникаться также уверенностью в силе и ясности своего ума.

Во время работы на фруктовом складе он не переставал строить планы, как сэкономить труд при выгрузке и отправке товаров, следил за рабочими и в уме отмечал бездельников; одним словом, готовился занять место рослого немца.

Заведующий складом не очень-то понял, к чему может привести разговор с Мак-Грегором в кабаке. Этот парень ему понравился, и, когда они встречались на складе, он всегда весело смеялся. Рослый же немец держался по отношению к Мак-Грегору сурово и молчаливо и по мере возможности разговоров с ним избегал.

Вечером у себя в комнате Мак-Грегор читал книги по юриспруденции, перечитывая каждую страницу по нескольку раз, а на следующий день, катая бочонки на складе, продумывал то, о чем читал накануне.

Мак-Грегор имел способность улавливать и усваивать факты. Он читал юридические книги так, как другой читает стихи или старинные легенды. Все, что он перечитывал, он запоминал и не переставал обдумывать. Он вовсе не испытывал священного трепета перед законами. Тот факт, что они были придуманы людьми, чтобы управлять своей социальной системой, и являлись результатом многовекового совершенствования, его не особенно интересовал. В его представлении законы были оружием, с помощью которого можно было атаковать и защищаться. Он только горел желанием поскорее принять участие в бою.

Глава III

В жизнь Мак-Грегора вошел некий новый элемент. Его охватило одно из тех многочисленных желаний, которые овладевают сильными натурами, стремясь рассеять их силы в мутном потоке оборотной стороны существования. Огромное тело Мак-Грегора стало испытывать настойчивый, нервирующий зов пола.

В доме, где жил Мак-Грегор, он слыл человеком таинственным. Благодаря молчаливости он заслужил репутацию мудреца. Конторщики, обитавшие в этом доме, считали его ученым. Хозяйка полагала, что он студент духовной семинарии. В том же коридоре жила красивая девушка, служившая в универсальном магазине. По ночам она грезила о Мак-Грегоре. Вечером, когда он, захлопнув дверь в комнату, направлялся на занятия, она всегда сидела на стуле у своего порога. Когда он проходил мимо, она поднимала глаза и смело глядела на него. Возвращаясь обратно, он Скова видел, что она сидит у дверей, снова встречал ее смелый взгляд.

После встречи с этой черноглазой девушкой Мак-Грегор убедился, что ему трудно сосредоточить свое внимание на книге. Он испытывал то же чувство, что и год тому назад, когда сидел с дочерью гробовщика на склоне холма в Угольной Бухте. Как и тогда, он чувствовал необходимость защищаться. И он старался быстрее проходить мимо дверей черноглазой девушки.

А та в свою очередь не переставала думать о нем. Когда Мак-Грегор уходил в вечернюю школу, с верхнего этажа спускался молодой человек в панаме и, стоя в дверях, беседовал с девушкой. Во рту у него постоянно болталась папироса, которая потешно свисала при разговоре.

Молодой человек не переставал говорить со своей черноглазой собеседницей о рыжеволосом Мак-Грегоре, которого ненавидел за его молчаливость, а девушка охотно поддерживала разговор.

По вечерам в субботу молодой человек и девушка иногда вместе ходили в театр. В один из таких летних вечеров, возвращаясь со спектакля, девушка остановилась у входа в дом.

– Давай поглядим, чем это занимается рыжий великан, – сказала она.

В темноте они прокрались по переулку и остановились в маленьком грязном дворе, глядя снизу на Мак-Грегора, который, положив ноги на подоконник, читал в своей комнате при свете лампы, горевшей у него за плечом.

Когда они вернулись к парадной двери, девушка поцеловала на прощание молодого человека, но при этом закрыла глаза и подумала о Мак-Грегоре. Она легла в постель и не переставала грезить о нем. Она представила себе, как молодой человек, с которым она только что была в театре, нападает на нее, но в это время вбегает Мак-Грегор и выбрасывает его за дверь.

В противоположном от Мак-Грегора конце коридора, возле лестницы, жил парикмахер. Он бросил жену и четверых детей в маленьком городке штата Огайо и, чтобы остаться неузнанным, отпустил себе длинную черную бороду. И вот между ним и Мак-Грегором завязалась дружба. По воскресным утрам они ходили гулять в парк. Чернобородого парикмахера звали Фрэнк Тэрнер.

У этого человека была своеобразная мания. По вечерам и воскресным дням он сидел у себя в комнате и мастерил скрипки. Он работал ножом, клейстером, осколками стекла и наждачной бумагой и почти все свои деньги тратил на материалы для изготовления лаков. Когда ему в руки попадался кусок дерева, из которого, ему казалось, выйдет хорошая скрипка, он приносил его в комнату Мак-Грегора и, держа на свету, принимался рассказывать, что он с этим материалом сделает. Иногда он приносил с собой скрипку и, усевшись на подоконнике, пробовал ее звук. Однажды вечером он отнял целый час у Мак-Грегора, рассказывая ему о разных лаках и читая отрывки из какой-то истрепанной книги о старых скрипичных мастерах.

* * *

В парке на скамье сидел Фрэнк Тэрнер, человек, мечтавший открыть тайну кремонского лака[22]22
  …тайну кремонского лака… – Кремона – город в северной Италии, в XVII–XVIII вв. славившийся своими скрипичными мастерами – Амати, Гварнери и Страдивари. Родоначальником кремонской школы является Андреа Амати (ок. 1520—ок. 1580), создатель так называемой классической скрипки. Характерной чертой скрипок Амати было особое лаковое покрытие янтарного цвета.


[Закрыть] для скрипок, и беседовал с Мак-Грегором, сыном шахтера из Угольной Бухты.

Был воскресный день, а потому парк кишел народом. В продолжение всего дня трамвай выбрасывал сюда все больше и больше горожан, жаждущих свежего воздуха. Они приезжали парами и целыми группами – молодые люди с возлюбленными и отцы семейств со своими отпрысками. Даже сейчас, когда день подходил к концу, они все приезжали и приезжали; устойчивый поток народа тек по посыпанной гравием дорожке мимо скамейки, где сидели и разговаривали двое мужчин. Навстречу прибывавшим лился поток людей, возвращавшихся домой. Слышен был детский плач и перекликание родителей с детьми… Полные трамваи выгружались у входа в парк и снова уезжали битком набитые.

Мак-Грегор наблюдал и думал о себе и о людях, беспокойно шмыгающих повсюду. Ему совершенно чужда была та боязнь толпы, которую можно наблюдать в людях, живущих одиноко. Презрение к людям и к той жизни, которую они ведут, еще более укрепляло в нем врожденное мужество. При виде молодежи с опущенными книзу плечами он гордо распрямлял свою могучую грудь. И каковы бы ни были люди, встречавшиеся на его жизненном пути, полные или тощие, рослые или приземистые, он смотрел на всех как на возможных противников в какой-то крупной игре, в которой он скоро примет участие в качестве одного из чемпионов.

Мало-помалу в Мак-Грегоре стала просыпаться та странная интуитивная сила, которую ощущают в себе многие, но понимают только строители жизни. Это была любовь к форме. Он стал чувствовать, что юриспруденция будет играть лишь случайную роль в его колоссальном замысле. Его нисколько не интересовал личный успех. В отличие от большинства окружавших его людей он вовсе не собирался заняться погоней за лакомыми кусочками. Когда в парке заиграл оркестр, он в такт закивал головой и нервно забарабанил пальцами по коленям. Иногда у него возникало желание поговорить со своим другом-парикмахером о том, что делать в будущем, но вместо этого он продолжал молчаливо сидеть, мигая глазами, наблюдать за прохожими и думать о том, как бессмысленна их жизнь. Когда мимо них прошел оркестр, следом за которым гордо и неуклюже шагало человек пятьдесят, Мак-Грегор был ошеломлен. Ему показалось, что он заметил какую-то перемену в людях, словно мимолетная тень пронеслась над ними. Гул голосов стих, и все начали кивать головой в такт музыке. В его мозгу стал обрисовываться гигантский в своей простоте замысел, который почти тотчас же уступил место злобе против марширующих. У него появилось безумное желание кинуться к этим людям и силой заставить их маршировать так, как должны двигаться люди под влиянием порыва. Губы Мак-Грегора подергивались, а руки сжимались в кулаки.

* * *

Между деревьями и на открытых лужайках гуляли люди. Другие, собравшись в кучки возле небольшого пруда, ели на белых скатертях, разостланных на траве. Они хохотали, перекликались и звали детей, когда те заходили слишком далеко. Мак-Грегор видел, как одна девушка запустила молодому парню в лоб яичной скорлупой, а затем, смеясь, бросилась бежать. Под развесистым деревом сидела женщина и грудью кормила ребенка. Его крошечная ручка вцепилась ей в губы. На улице, в тени огромного здания, несколько молодых людей играли в мяч, и крики их заглушали шум голосов в парке.

В голову Мак-Грегору пришла мысль, о которой ему захотелось поговорить с Фрэнком Тэрнером. Его взволновал вид женщин, и он встряхнулся, как человек, очнувшийся от сна. Повернувшись к парикмахеру и глядя на свои ноги, он сказал:

– Послушайте, как должен вести себя мужчина по отношению к женщине? Как ему добиться от женщины того, что он хочет?

По-видимому, парикмахер понял.

– Значит, уже до этого дошло? – спросил он, быстро взглянув на юношу. Затем он закурил трубку и долго молча курил, глядя на прохожих. И вот тогда-то он рассказал про жену и четверых детей, оставленных где-то в маленьком городке, подробно описав небольшой кирпичный домик, сад и курятник на заднем дворе, – как человек, которому приятно вызывать в памяти каждую мелочь. В его голосе чувствовались усталость и дряхлость.

– Я ничего не мог поделать с собой. Я ушел, потому что должен был уйти. Я вовсе не оправдываюсь, а только рассказываю вам, как это произошло. Во всей моей жизни с этой женщиной и моими детьми было нечто до того беспорядочное и невыносимо бессмысленное, что оно непременно затопило бы меня. А между тем мне хотелось жить нормальной жизнью и работать над тем, что меня интересует. Я не мог, как ни старался, бросить мои скрипки. Боже, сколько сил я положил, как я старался обмануть самого себя, называя эту страсть дурацкой манией!

Парикмахер взглянул на Мак-Грегора, чтобы убедиться, что тот его слушает.

– У меня была парикмахерская на главной улице городка. Позади находилась кузница. День я проводил в парикмахерской, где брил клиентов и беседовал с ними о женщинах и о долге человека по отношению к семье. В летние вечера я шел в кузницу, садился на бочонок и беседовал о том же с кузнецом. Но от этого мне нисколько не становилось легче. Когда я вырвался на волю, то думал вовсе не о долге по отношению к семье, а о том, чтобы работать без помех, как я по вечерам работаю здесь.

Тут голос Фрэнка Тэрнера стал резким. Он повернулся к Мак-Грегору и заговорил, словно защищаясь.

– Моя жена – недурная женщина. Но я думаю, что уметь любить – такое же искусство, как писать книги, рисовать или изготовлять скрипки. Много людей берется за это дело, но безуспешно; в конце концов, мы тоже перестали даже пытаться любить друг друга и жили, как живет большинство супругов. Наша жизнь стала тупой и бессмысленной…

До замужества моя жена была стенографисткой в конторе консервной фабрики. Она любила свою работу. Ее пальцы так и плясали по клавишам пишущей машинки. Когда она читала дома книгу, то ругала автора, если замечала у него ошибки в знаках препинания. Владелец фабрики так гордился ею, что рассказывал про нее посетителям. Иногда он бросал дела и отправлялся ловить рыбу, оставляя все дела на нее. Не пойму, отчего она вышла замуж за меня. Она была более счастлива, работая на фабрике; теперь она снова вернулась туда и снова счастлива. Но тогда мы гуляли по воскресным дням, останавливались под деревьями за городом и целовались. Мы много о чем говорили, и нам казалось, что мы нуждаемся друг в друге. А потом мы поженились и зажили вместе.

Но из этого ничего хорошего не вышло. Прошло несколько лет, и все как-то переменилось, хотя я и не пойму отчего. Ведь я, казалось, был тем же человеком, что и раньше, она тоже, а между тем мы начали ссориться и попрекать друг друга. Одним словом, мы не ужились.

Бывало, сидим мы на маленькой веранде нашего дома, и она начинает хвастать своей работой на фабрике, а я сижу и грежу о покое и о счастливом случае, который дал бы мне возможность заняться изготовлением скрипок. Мне казалось, что я знаю, как придать красивый звучный тон инструменту и как приготовить лак даже лучше того, что делали кремонские мастера.

Иногда она в течение получаса говорила о своей работе в фабричной конторе, а потом вдруг замечала, что я ее не слушаю. Начиналась ссора. Мы ссорились даже в присутствии детей. Однажды она сказала, что не видит никакой пользы вообще от скрипок, и тогда я по ночам стал грезить о том, с каким удовольствием задушил бы жену. Я просыпался и с наслаждением думал, что стоит лишь сдавить ее горло длинными, крепкими пальцами, и она навсегда исчезнет с моего жизненного пути.

Но так было не всегда. То и дело в нас происходила перемена, и мы снова начинали проявлять интерес друг к другу. Я с гордостью рассказывал знакомым, какая моя жена замечательная стенографистка. А она сочувственно говорила о моих скрипках, затем укладывала ребенка спать и давала мне спокойно работать.

В такие периоды мы часто сидели без огня, нежно держась за руки[23]23
  В такие периоды мы часто сидели без огня, нежно держась за руки. – Ср. письмо Андерсона Мариэтте Финли от 8 декабря 1916 г.: «Порой нас охватывала нежность, и поздними вечерами мы сидели в темноте комнат и плакали» (наст. изд. С. 350).


[Закрыть]. Мы прощали друг другу то, что наговорили раньше, и играли, как дети, бегали по дому во мраке, натыкались на стулья и весело смеялись. Затем мы смотрели друг другу в глаза и целовались. Вскоре мы стали ждать появления второго ребенка…

Парикмахер сделал нетерпеливый жест рукой. Его голос потерял ласковую интонацию.

– Но такие периоды продолжались недолго. В общем это была не жизнь, а каторга. Я ушел. А она отдала детей в приют и вернулась в ту же контору, где работала раньше. Меня там все ненавидят, а ее называют героиней; оттого я и ношу эту черную бороду, чтобы мои земляки при встрече не узнали меня. В противном случае я давно сбрил бы ее.

Мимо Мак-Грегора прошла женщина и оглянулась. Она глазами звала его. Юноше вспомнилось выражение глаз дочери гробовщика в Угольной Бухте. Неприятная дрожь пробежала по его телу.

– Как же вы теперь разрешаете этот вопрос? – спросил Норман.

Голос его собеседника зазвучал резко и взволнованно.

– Я избавляюсь от того чувства, которое вы испытываете сейчас, так же как человек избавляется от больного зуба, – ответил он. – Я плачу за услуги и, таким образом, могу сосредоточиться на своей работе. Таких женщин сколько угодно, и они ни к чему другому не пригодны. Когда я впервые прибыл сюда, я бродил по ночам, желая скорее уйти к себе и работать, но мой мозг был парализован голосом пола. А теперь этого со мной не случается и не случится. Уверяю вас, что я делаю то же, что и очень многие хорошие люди, – вернее, люди, занятые хорошим делом. Задумываться над этим вопросом все равно что сознательно биться головой о каменную стену и только вредить себе.

Чернобородый человек встал, сунул руки в карманы и оглянулся; затем снова сел. Он был сильно возбужден.

– В современной жизни происходит что-то великое, но пока скрытое от большинства людей, – заговорил он быстро и взволнованно. – Раньше это сознавали только люди из верхов, но теперь дошло уже и до таких, как я. Люди знают об этом, но не говорят и не смеют думать. И женщины тоже переменились. Они всегда готовы были на все для мужчин, лишь бы остаться их рабынями. А между тем теперь никто этого от них не требует.

Он вскочил на ноги и стал перед Мак-Грегором.

– Люди не понимают того, что происходит, и не желают знать! Они слишком заняты своей будничной жизнью, своими футбольными матчами и спорами о политике. А если сдуру начинают задумываться, то к чему приходят? Им в голову лезут нелепые мысли. Они видят вокруг немало прекрасных, целеустремленных женщин, которые, возможно, даже заботятся о своих детях, и пристыженно начинают каяться в собственных пороках. А потом все равно отправляются к шлюхам, закрыв глаза и очертя голову. Они платят за то, что им нужно, как платили бы за обед, задумываясь о женщине, которая их обслужила, не больше, чем об официантке в ресторане. Они отказываются думать о зарождающейся новой породе женщин. Они знают, что если начать сентиментальничать в этом вопросе, то можно нажить только неприятности и потерять покой душевный и физический. Они вовсе не желают терять своего покоя. Они только хотят найти получше оплачиваемое место, посмотреть в воскресенье футбольный матч, построить хороший мост или написать книгу. Они находят, что человек, начинающий сентиментальничать с женщинами, – дурак. И так оно действительно и есть.

– Вы полагаете, что все мужчины таковы? – спросил Мак-Грегор, которого нисколько не удивило услышанное. Наоборот, его поразило, до чего это верно. Сам он боялся женщин. Ему казалось, что этот человек с черной бородой строил дорогу, по которой он, Мак-Грегор, тоже сумеет пройти вполне безопасно. Ему хотелось, чтобы он продолжал говорить.

В уме мелькнула мысль, что, случись это теперь, его прогулка с бледной девушкой в тот воскресный день кончилась бы совсем иначе.

Парикмахер снова сел на скамью. Румянец исчез с его лица.

– Что касается меня, то я относительно недурно справился с этой проблемой. Но это потому, что я занят скрипками и не думаю о женщинах. За два года жизни в Чикаго я истратил на женщин одиннадцать долларов. Хотел бы я знать, сколько в среднем тратят на это другие? Как жаль, что не найдется человека, который опубликовал бы соответствующие данные. Это привело бы многих в ужас… Не иначе как каждый год на это выбрасываются миллионы. Я, видите ли, не особенно силен физически и к тому же целыми днями стою на ногах в парикмахерской. – Он посмотрел на Мак-Грегора и рассмеялся. – Черноглазая девушка в нашем коридоре на вас засматривается. Будьте осторожны и держитесь от нее подальше. Занимайтесь своими книгами. Вы не похожи на меня. Вы здоровый и сильный мужчина, и одиннадцати долларов на два года вам не хватит.

Мак-Грегор посмотрел на людей, двигавшихся к выходу из парка в наползавшей темноте. Его восхитило то, как мозг оказывается способным к подобной ясности мысли, а язык – к столь точному ее выражению. Желание Мак-Грегора провожать взглядом каждую проходящую мимо девицу исчезло. Его сильно заинтересовала точка зрения пожилого друга.

– А как же дети? – спросил он.

Фрэнк Тэрнер бочком сидел на скамейке.

При последнем вопросе в его глазах мелькнуло тревожное выражение.

– Я вам отвечу на это, – сказал он, – я ничего не хочу от вас скрывать.

Он придвинулся вплотную к Мак-Грегору и сказал, ударив кулаком правой руки о ладонь левой.

– Разве не все дети также мои дети?

Он сделал паузу, чтобы собраться с мыслями. Когда Мак-Грегор хотел было заговорить, собеседник поднял руку, словно желая отогнать новую мысль или другой вопрос.

– Я вовсе не собираюсь юлить, – сказал он. – Я хочу выразить словами те мысли, которые изо дня в день копились в моем мозгу. Я никогда раньше не пытался выразить их вслух. Я знаю, что есть мужчины и женщины, которые посвящают всю свою жизнь детям. Это потому, что у них ничего не осталось от тех грез, которые они лелеяли когда-то, до брака. Со мной было то же самое. Я долго жил этим и продолжал бы и сейчас так жить, если бы моя страсть к скрипкам не повлияла на меня так сильно.

Он нетерпеливо поднял руку.

– Поймите, что я должен был сам себе дать ответ. С одной стороны, я не хотел быть негодяем и удирать от семьи. Но с другой – я не мог оставаться в прежнем положении. Я не был рожден для того, чтобы посвятить жизнь семье.

Некоторые люди рождаются, чтобы работать и заботиться о детях и жене, а другие в течение всей своей жизни лелеют какую-нибудь смутную мечту, вроде того, как я пытаюсь извлечь идеальный звук из скрипки. Если даже у них ничего не выходит, это не имеет значения, они все равно продолжают свое. Моя жена говорила, что мне это, в конце концов, надоест. Ни одна женщина не поверит, что мужчина может интересоваться чем-либо другим, кроме нее. И вот я доказал моей жене, что она ошибается.

Маленький парикмахер посмотрел Мак-Грегору в глаза.

– Вы считаете меня негодяем? – спросил он.

Мак-Грегор с серьезным видом ответил:

– Не знаю. Продолжайте, расскажите мне еще о детях.

– Как я вам говорил, дети – это последнее, за что остается уцепиться. Это действительно так. Раньше у нас была религия, но это было давно. Да и религия была весьма ветхая! А теперь мужчины стали думать о детях, я говорю об определенном типе мужчин – о тех, у кого есть работа, которая им по душе, – для них дети и работа – единственное, что имеет значение. Если у такого и есть какие-то чувства к женщине, то только к своей собственной, той, что живет с ним под одной крышей. Они хотят, чтобы она была лучше, чем они сами. Поэтому ту, другую страсть они приберегают для продажных женщин. Женщины много говорят о мужчинах, любящих детей, хотя большинству женщин до этого нет никакого дела. Это лишь уловка, чтобы требовать к себе уважения, которого они не заслуживают. Однажды, когда я впервые прибыл в этот город, я нанялся слугой в богатый дом. Я хотел временно скрыться, пока не отрастет борода. Туда приходили женщины, устраивали митинги и говорили о всяких реформах. Ба! Ведь вся их работа, все их планы сводятся к тому, чтобы добраться до мужчин. Всю свою жизнь они только и делают, что льстят нам, развлекают нас, заражают фальшивыми идеалами, притворяясь слабыми и робкими, между тем как на самом деле они очень сильны и решительны. Им незнакомо чувство жалости. Они ведут войну против нас, стремясь превратить нас в своих рабов. Вся их цель заключается в том, чтобы взять нас в плен и повести к себе в дом, подобно тому, как римские императоры вводили своих пленных в Рим. Вы посмотрите! – Тэрнер вскочил на ноги и потряс пальцем перед лицом Мак-Грегора. – Попробуйте только что-нибудь сделать! Попытайтесь быть искренним, откровенным и прямодушным с женщиной, с любимой женщиной, вот так, как вы говорили бы с мужчиной. Предоставьте ей жить своей жизнью и попросите ее дать вам жить своей. Хо-хо! Только попытайтесь, – она не позволит. Она скорее согласится умереть.

Он снова сел на скамью и угрюмо покачал головой.

– Боже, как бы мне хотелось уметь выразить то, что я думаю. Я знаю, что выражаюсь очень путано. О, как бы мне хотелось все вам рассказать! Я, видите ли, убежден, что взрослые обязаны делиться с детьми всем своим опытом. Довольно мы лгали им!

Мак-Грегор уставился в землю. Он был глубоко тронут и потрясен. До этого времени только ненависть так сильно захватывала его.

Две женщины прошли мимо них по дорожке, остановились возле дерева и оглянулись. Парикмахер улыбнулся и приподнял шляпу. Когда женщины улыбнулись ему в ответ, он встал и направился к ним.

– Идемте со мной, мой мальчик, – шепнул он Мак-Грегору. – Давайте заполучим их.

Когда Мак-Грегор поднял глаза, он увидел сценку, которая вывела его из себя. Парикмахер, держа шляпу в руке, что-то говорил и улыбался. Вид женщин, поджидавших под деревом с выражением невинности на лице, привел Мак-Грегора в слепую ярость. Он бросился вперед и, схватив Тэрнера за плечо, повернул его кругом и швырнул наземь. Тот упал на колени, ладонями в землю.

– Убирайтесь прочь отсюда, самки! – рявкнул Мак-Грегор, и обе женщины в ужасе убежали.

Парикмахер сел на скамью, потирая руки, чтобы счистить приставший к ним песок.

– Что такое с вами стряслось? – спросил он, глядя на Мак-Грегора.

Последний колебался. Он не знал, как ему выразить то, что с ним творится.

– Всему свое время, – сказал он наконец. – Я хотел продолжить наш разговор.

В темном парке зажглись огни. На скамье сидели два человека, погруженные в глубокое молчание.

– Я собираюсь сегодня вечером вынуть кое-что из моих станков, – сказал парикмахер и взглянул на часы. Они встали и направились к выходу.

– Послушайте, – сказал Мак-Грегор, – я вовсе не хотел вас обидеть. Но те две женщины помешали нам, и это привело меня в бешенство.

– Женщины всегда мешают, – сказал парикмахер. – Они черт знает что делают с мужчинами. – Его мысль побежала дальше, играя со старой как мир проблемой взаимоотношений полов. – Если многие женщины сдаются в борьбе с нами, становятся нашими рабынями и за деньги служат нашим страстям, то неужели стоит поднимать из-за этого шум? Пусть они тоже, как и мужчины испокон веков, несмотря на многочисленные поражения, помогают решить проблему.

Парикмахер остановился на перекрестке, чтобы закурить трубку.

– Женщины могут все изменить, если только пожелают, – сказал он, стоя с горящей спичкой в руке и глядя на Мак-Грегора. – Они могут добиться материнских пособий, возможности решить все свои проблемы и вообще всего, чего только захотят. Они имеют полную возможность стать наравне с мужчинами. Но они вовсе не желают этого. Они пользуются своей наружностью и своим телом, чтобы превратить нас в рабов, они считают выгодным для себя продолжать вечную, изнурительную борьбу.