Текст книги "В ногу!"

Автор книги: Шервуд Андерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

Глава II

Джон Мур, составитель реклам, отправился однажды под вечер в контору велосипедной фабрики «Молния», расположенной в самом конце западной части города. Фабрика представляла собой кирпичную громаду с широким цементным тротуаром вдоль фасада, с узенькой зеленой лужайкой и несколькими цветочными клумбами. Здание, в котором помещалась контора, было значительно меньше, его веранда выходила на улицу, а стены были обвиты плющом.

Как и репортер, который наблюдал за ротой «Марширующего Труда», Джон Мур был весел, молод и носил маленькие усики. В свободное время он играл на кларнете.

– Это дает человеку возможность оставаться чему-то верным, – говорил он друзьям. – Я смотрю, как протекает жизнь, и чувствую себя не просто щепкой на волнах житейского моря. Правда, как музыкант я ничего не стою, но это по крайней мере дает пищу мечтам.

В отделе рекламы, в котором работал Джон Мур, он слыл дураком, способным только сыпать красивыми фразами. Он носил толстую черную цепь для часов и ходил всегда с тростью. Он был женат, но его жена вскоре после замужества принялась изучать медицину и с ним больше не жила. Иногда они в субботу вечером встречались в каком-нибудь ресторане и часами сидели там, распивая вино и весело хохоча. А когда жена шла к себе, Джон Мур продолжал ходить из одного кабака в другой, произнося длинные речи, в которых излагал свою философию.

– Я индивидуалист, – говорил он, гордо похаживая и размахивая палкой. – Я эксперименталист, если хотите. Я мечтаю открыть какое-нибудь особенное свойство жизни, – раньше, чем сойду в могилу.

На этого молодого человека было возложено составление брошюрки, в которой красивыми стихами описывалась история велосипедной компании. Когда брошюрка будет закончена, ее разошлют всем, кто отозвался на рекламу компании в газетах и журналах. Велосипедная компания «Молния» изготовляла какие-то необыкновенные колеса, и эту особенность нужно было особо подчеркнуть в брошюрке.

Остроумно сконструированное колесо велосипеда, которое должен был воспеть Джон Мур и которому компания была обязана своим успехом, в действительности было изобретено одним рабочим. Он умер нищим. Глава компании решил использовать его изобретение. После тщательного размышления он пришел к убеждению, что это изобретение отчасти принадлежит ему самому.

«Наверное, это так, – решил он, – в противном случае оно бы не было таким удачным».

Глава велосипедной компании, рослый седой старик с маленькими глазками, шагал по своему кабинету, пол которого был устлан толстым ковром. Возле стола сидел молодой человек из отдела рекламы и что-то записывал в блокноте. Глава компании, заложив большие пальцы в проймы жилета, поднимаясь на носки, рассказывал ему изумительную повесть, героем которой был он сам.

То был рассказ о воображаемом молодом рабочем, который в течение многих лет тяжело трудился. Вечером он убегал из мастерской, где работал, к себе на чердак и там учился без устали; в конце концов, он открыл тот секрет, которому велосипеды «Молния» обязаны успехом. Потом этот рабочий открыл собственную небольшую фабрику и стал пожинать плоды своих трудов.

– Этот рабочий – я, – торжественно закончил толстый хозяин велосипедной компании. В действительности же ему было уже за сорок, когда он купил ту долю акций, которая поставила его во главе всего предприятия. Он в течение нескольких минут барабанил пальцами по груди, словно был не в состоянии продолжать под влиянием сильных чувств. Слезы стояли у него в глазах: воображаемый молодой рабочий, о котором он только что рассказывал, начал принимать в его представлении вполне реальные очертания.

– Весь день, бывало, я хожу по фабрике и кричу: «Качество! Дайте мне лучшее качество!» Я и теперь делаю то же самое. Качество – мой лозунг. Я не ради денег изготовляю велосипеды, а во имя той гордости, которую я, труженик, испытываю от своей работы. Вы можете это записать. Можете даже указать, что это мои собственные слова. Вы особенно должны подчеркнуть, что я горжусь своей работой.

Молодой человек кивал головой и быстро записывал слова хозяина в блокнот. Он мог бы все это написать и дома. Ему ужасно хотелось, чтобы толстый председатель компании ушел и предоставил ему возможность побродить по фабрике.

Накануне Джон Мур принимал участие в небольшой попойке. Вместе с другом, карикатуристом большой газеты, он отправился в ресторан, и там они встретили знакомого журналиста. За беседой и пивом они просидели до поздней ночи. Второй журналист и был тот юркий молодой человек, который глядел на марширующих рабочих Мак-Грегора; он-то и рассказал об этом своим друзьям.

– Поверьте мне, из этого вырастет нечто колоссальное, – сказал он. – Я видел этого Мак-Грегора, а потому знаю, о чем говорю. Верьте или нет, как вам угодно, но он открыл что-то новое. Это факт. В человеческой душе кроются страсти, которых до сих пор никто не понял. В груди рабочего таится мысль, великая, невысказанная мысль, являющаяся частью не только его мозга, но и мускулов. Теперь вообразите: что, если этот Мак-Грегор понял и сумел использовать эту мысль?

По мере того как росло количество выпитых стаканчиков, молодой репортер приходил все в больший экстаз и наконец принялся строить дикие предположения насчет будущности мира. Стукнув кулаком по столу, залитому пивом, он обратился к Джону Муру.

– Есть в мире много такого, что инстинктивно знают животные и чего еще не понял человек! – воскликнул он. – Посмотрите на жизнь пчел. Подумали ли вы хоть раз о том, что люди никогда еще не сделали попытки выработать коллективный ум? Почему бы человеку не поломать головы над этим?

Его голос стал глухим и напряженным.

– Когда вам случится побывать на какой-нибудь фабрике, держите ухо востро и обращайте внимание на каждую мелочь, – сказал он. – Войдите в какое-нибудь отделение, где занято много рабочих. Стойте совершенно неподвижно. Не пытайтесь думать. Ждите!

Репортер вскочил и возбужденно стал ходить взад и вперед перед столиком, за которым сидели его друзья. Мужчины, стоявшие у бара, прислушивались к его речи, задержав стаканы у рта.

– Я вам говорю, что уже существует «Гимн Труда». Он выражен еще не вполне ясно, он не совсем и не всем еще понятен, но он раздается на каждой фабрике, всюду, где люди трудятся. Каждый рабочий чувствует этот «Гимн», хотя и будет смеяться над вами, если вы заговорите с ним на эту тему. «Гимн» ритмичен и груб, он составлен из низких нот, он исходит из самого нутра рабочего. Он сродни тому ощущению формы, что живет в художнике. Мак-Грегор – первый вождь, понявший рабочего. Мир еще услышит о нем. Пройдет еще немного времени, и его имя прогремит по всему свету.

Сидя в кабинете директора велосипедной компании, Джон Мур думал о словах популярного репортера. Он слышал гул машин, доносившийся с фабрики. Толстый хозяин, упоенный собственными словами, продолжал ходить взад и вперед по кабинету, рассказывая о тех лишениях, с которыми столкнулся когда-то воображаемый молодой рабочий, пробивший себе, в конце концов, путь к успеху.

– Мы слышим очень часто разговоры о силе рабочих, но это грубая ошибка. Сила – это люди вроде меня. Мы вышли из массы, и мы ведем ее вперед! – воскликнул он с пафосом.

Толстый директор остановился и, подмигнув Джону Муру, сказал:

– Вы можете не писать этого. Во всяком случае незачем приписывать эту мысль мне. Наши велосипеды в большом ходу среди рабочих, и было бы глупо оскорблять клиентов. Но то, что я сказал, – правда. Разве не люди, подобные мне, – люди с тренированными мозгами и колоссальным терпением, – вносят великую организацию в современное общество?

Толстяк широким жестом указал на фабрику, откуда доносился скрежет и гул машин. Джон Мур рассеянно кивал головой. Ему хотелось различить в этом шуме тот трудовой гимн, о котором говорил вчера полупьяный репортер. Пробило пять часов, и рабочие зашабашили. Послышалось громкое шарканье ног, и гул машин замер.

Директор снова заходил по кабинету, рассказывая о карьере того рабочего, который пробил себе путь к богатству и могуществу. Из ворот фабрики потянулись рабочие. На цементном тротуаре послышался тяжелый топот ног. Внезапно говоривший умолк. Джон Мур словно застыл, и карандаш остановился в его руке на полпути к бумаге. Снаружи донеслись отчетливые слова команды. Снова послышался топот. Директор велосипедной компании и Джон Мур из отдела рекламы подбежали к окну. Они увидели изумительную картину: на цементном тротуаре стояли фабричные рабочие, по четыре человека в ряд, разбитые на взводы и отделения. Во главе роты стоял капитан. «Шагом марш!» – раздалась команда.

Толстый директор с открытым ртом посмотрел на рабочих.

– Что там происходит? Что это значит? Прекратить немедленно! – заревел он.

Под окном послышался насмешливый хохот.

– Смирно! Правое плечо вперед! Шагом марш! – раздалась команда капитана.

Рабочие мерным шагом свернули с широкого тротуара и прошли мимо окна, у которого стояли высокий, толстый директор и Джон Мур из отдела рекламы. Лица рабочих выражали суровую решимость. Болезненная усмешка скользнула по лицу седовласого директора велосипедной компании, но тотчас же исчезла. Джон Мур не отдавал себе отчета в том, что, собственно, происходит, но видел, что старик испуган. Страх отражался на его лице, и молодой человек с радостью отметил это.

Старик возбужденно заговорил:

– Что это может значить? Что происходит здесь? Неужели мы, представители индустрии, живем на вулкане? Неужели у нас было мало неприятностей с рабочими? Что они теперь затевают?

Он снова заходил взад и вперед, а Джон Мур наблюдал за ним.

– Мы оставим на сегодня брошюру, – сказал старик. – Приходите завтра. Приходите когда угодно. Сейчас я хочу заняться этим делом. Я должен узнать, что происходит.

По выходе из конторы велосипедной компании Джон Мур пустился бежать. Он не последовал за марширующими рабочими, а в страшном возбуждении слепо устремился вперед. В голове его звучали слова репортера о великом «Гимне Труда», и Джон Мур был опьянен мыслью, что он уловил размер и дух этой песни. Он сотни раз видел, как рабочие в конце дня выходили на улицу. Но раньше это была масса, состоявшая из отдельных индивидуумов. Каждый думал о своих делах, каждый в отдельности уходил своей дорогой и терялся между высокими зданиями. А теперь все переменилось: эти люди не плелись поодиночке, а плечом к плечу маршировали по улицам.

Джон Мур почувствовал, что к его горлу подкатил комок, и он тоже, как и тот репортер, начал говорить про себя:

– Это «Гимн Труда», великий «Гимн Труда»! Его уже запели! – крикнул он вне себя от восторга.

Джон Мур вспомнил, как побледнело от испуга лицо упитанного хозяина фабрики. Он остановился возле какой-то лавки и вскрикнул от радости. Затем он пустился в пляс, страшно испугав стайку детей, глядевших на него с разинутыми ртами.

Глава III

Уже несколько месяцев по всему Чикаго, сильно волнуя деловых людей, носились слухи о каком-то новом, непонятном движении среди рабочих. Рабочие отчасти понимали, какой страх внушает их маршировка. Подобно Джону Муру, который от радости заплясал на улице, они чувствовали себя счастливыми от этого сознания: их сердцами овладела жажда мести. Они вспоминали свое детство и тот гнетущий страх, который входил в дома их родителей каждый раз, когда наступал индустриальный кризис и рабочие тысячами выбрасывались на улицу. Теперь они наслаждались мыслью, что в свою очередь сеют страх в душах людей богатых и сильных. Год за годом они слепо плелись по путям жизни, пытаясь забыть нужду и лишения; теперь же они чувствовали, что жизнь имеет какую-то цель и что они маршируют по направлению к ней. Раньше, когда агитатор им говорил, что в них кроется могучая сила, они этому не верили.

– Этому человеку нельзя верить, – говорил себе рабочий, стоя у машины и глядя исподлобья на рабочего за соседним станком. – Я слышал его разговоры и убедился, что он дурак.

Рабочий за станком раньше нисколько не задумывался о своем брате, труженике за соседним станком. Теперь по ночам он видел новые сны. Жажда власти заронила свое семя в его мозг. Он внезапно стал казаться самому себе частью какого-то гиганта, шагающего по лицу земли.

– Я подобен капле крови, текущей по жилам труда, – шептал он. – Я своей личностью придаю мощь сердцу и мозгу труда.

Я стал частью великого движения. Я не стану говорить, я буду только ждать. Если маршировка и есть это движение, то и я буду маршировать. Правда, я сильно устаю к концу рабочего дня, но это не может меня остановить. Я и раньше часто уставал, но тогда был совершенно одинок. Теперь же я – часть чего-то необъятного. Я в этом уверен, я знаю, что сознание мощи зародилось в моем мозгу, и, если меня будут даже преследовать, я ни за что не отдам того, что отвоевал себе.

В конторе треста земледельческих орудий происходило совещание крупных пайщиков в связи с новым движением, распространившимся среди рабочих. Движение перебросилось и на фабрики земледельческих орудий: по окончании трудового дня рабочие уже не плелись домой, как раньше, беспорядочной массой, а маршировали по улицам ротами.

Дэвид Ормсби, как всегда, был спокоен и превосходно владел собой. Когда один из директоров треста окончил свою речь, Дэвид Ормсби встал с места и, заложив руки в карманы, принялся ходить взад и вперед. Этот директор, жирный человек с реденькими волосами и изнеженными руками, был банкиром. Во время своей речи он ударял желтыми перчатками по длинному столу в такт словам. Дэвид Ормсби предложил ему успокоиться и сесть.

– Я сам пойду и повидаюсь с Мак-Грегором, – сказал он. – Возможно, что в этом движении действительно таится новая страшная угроза, хотя я лично в этом и не уверен. В течение многих тысяч лет мир шел своим путем, и я не думаю, чтобы можно было остановить его движение. Я имею счастье быть знакомым с этим Мак-Грегором, – добавил Дэвид Ормсби, с улыбкой глядя на собравшихся. – Это человек, а отнюдь не новый Иисус Навин, который сумел бы остановить солнце[44]44
  Это человек, а отнюдь не новый Иисус Навин, который сумел бы остановить солнце. – Согласно библейской легенде, Иисус Навин избавил жителей Гаваона от пяти Аморрейских царей и в день победы «воззвал к Господу (…) и сказал перед Израильтянами: стой, солнце, над Гаваоном, и луна, над долиною Аиалонскою!
  И остановилось солнце, и луна стояла, доколе народ мстил врагам своим» (Книга Иисуса Навина. Гл. 10. Ст. 12–13).


[Закрыть].

Дэвид Ормсби стоял перед Мак-Грегором на Ван Бюрен-стрит.

– Если вы ничего не имеете против, то я предпочел бы говорить с вами на открытом воздухе. Я бы не хотел, чтобы нам помешали.

Они сели в трамвай и направились в Джексон-парк. В течение целого часа они ходили по дорожкам и беседовали. С озера дул сильный ветер, и в парке почти никого не было.

Они дошли до озера, и здесь Дэвид Ормсби хотел было начать разговор о том, что привело его к Мак-Грегору, но подумал, что при таком сильном ветре трудно говорить, а потому решил подождать. Он не мог бы объяснить, почему он почувствовал большое облегчение при мысли, что разговор можно несколько оттянуть. Они снова вернулись в парк и сели на скамью, лицом к озеру.

В присутствии молчаливого Мак-Грегора Дэвид Ормсби внезапно почувствовал неловкость и смущение.

«Какое право имею я допрашивать его?» – спрашивал он себя и не находил ответа.

Он уже несколько раз начинал разговор, но постоянно отвлекался и заговаривал о чем-нибудь другом. Наконец он сделал над собой усилие и сказал:

– Существует много людей, с которыми вы не посчитались. Вы и ваши последователи упустили самое важное – тайну психологии сильных людей. – Дэвид Ормсби внимательно посмотрел на Мак-Грегора. – Не думаю, чтобы вы искренно верили, будто мы, деловые люди, гонимся только за наживой. Я убежден, что вы способны заглянуть дальше. У нас есть определенная цель, и мы спокойно и упорно идем к ней.

Дэвид Ормсби взглянул на неподвижную фигуру Мак-Грегора и снова заговорил, пытаясь сбросить маску с этого человека.

– Я не дурак и знаю, что рабочее движение, которое вы организовали, – дело новое. В этом движении есть сила, как и во всех великих замыслах. Возможно, что и я верю в силу, таящуюся в вас; в противном случае я не пришел бы сюда.

Дэвид Ормсби смущенно рассмеялся.

– Отчасти я вам сочувствую, – сказал он. – Хотя я всю свою жизнь и служил деньгам, я тем не менее не стал их рабом. Вы не должны думать, что люди вроде меня живут, не имея перед собой никакой другой цели, кроме наживы.

Старый фабрикант взглянул на деревья, стонавшие под напором ветра.

– На свете были крупные люди и вожди, понимавшие психологию молчаливых компетентных служителей капитала. Я хочу, чтобы вы поняли этих людей. Хотелось бы, чтобы вы стали одним из них не ради богатства, которое это принесло бы вам, а потому, что это дало бы вам возможность послужить всему человечеству. Вы таким образом добрались бы до истины, и сила, таящаяся в вас, сохранялась бы и действовала с большей пользой. Правда, история почти или совершенно не упоминает о тех лицах, которых я имею в виду. Они прошли через жизнь, никем не замеченные, без шума, творя великое дело.

Мак-Грегор ничего не отвечал, а Дэвид Ормсби чувствовал, что беседа протекает не так, как следовало бы.

– Я бы хотел знать, что у вас на уме, чего вы и ваши люди предполагаете достигнуть, – сказал он довольно резко. – Я не вижу, почему бы нам не говорить друг с другом прямо, вместо того чтобы идти окольными путями.

Мак-Грегор все еще не отвечал. Когда он встал со скамьи, Дэвид Ормсби последовал его примеру, и они молча пошли по парку.

– Истинно великие люди не попадают на страницы истории, – с горечью продолжал Дэвид Ормсби. – Они никогда не стремятся к этому. Великие люди жили и в Риме, во времена Нерона, и в Германии, в эпоху Лютера[45]45
  …в Риме, во времена Нерона, и в Германии, в эпоху Лютера… – Нерон (37–68) – римский император в 54–68 гг., вошедший в историю как один из наиболее распутных и жестоких правителей; после пожара 64 г., когда сгорела большая часть Рима, восстановил город, придав ему небывалое величие и пышность. Мартин Лютер (1483–1546) – ведущий деятель Реформации в Германии, основатель лютеранства – крупнейшего направления протестантизма.


[Закрыть], но о них в истории не упоминается. Я не думаю, чтобы это их очень трогало, но они несомненно хотели бы, чтобы другие сильные духом их поняли. Вращение земного шара имеет большее значение, чем пыль, вздымаемая ногами нескольких десятков рабочих, которые тем не менее могут быть ответственны за ход событий. Вы совершаете крупную ошибку, и я предлагаю вам объединиться с нами. Задумав встряхнуть мир, вы, возможно, и попадете в историю, но едва ли это будет так уж существенно. У вас ничего не выйдет. Вы плохо кончите.

Когда они вышли из парка, Дэвид Ормсби снова подумал, что этот разговор вряд ли можно признать успешным. Это было очень обидно. В тот вечер фабрикант потерпел поражение, а он давно уже отвык от поражений.

«Я стою перед непреодолимой стеной», – подумал он.

Они молча шли по аллее вдоль опушки парка. Казалось, что Мак-Грегор не слышит слов, обращенных к нему. Достигнув пустыря, он остановился и, опершись о дерево, глубоко задумался.

Дэвид Ормсби тоже хранил молчание. Ему вспомнилась юность, прошедшая в маленькой деревне, тяжелая борьба за жизненный успех, долгие вечера, проведенные за чтением книг в целях самообразования.

– Неужели вы предполагаете, что юность таит в себе нечто такое, чего люди вроде меня не понимают или не замечают? – снова начал он. – Неужели все усилия безвестных, но упорных работников мысли должны остаться безрезультатными? Неужели вы ждете, что наступит новая жизнь, которая внезапно перевернет все наши планы? Неужели такие люди, как я, кажутся вам ничтожной частицей необъятного целого? Неужели вы отрицаете за нами индивидуальность, право занимать передовые места, решать собственные проблемы и контролировать свою жизнь?

Фабрикант уставился на огромную фигуру, стоявшую неподвижно под деревом. Его раздражал этот человек, а потому он закуривал одну сигару за другой и, затянувшись два-три раза, бросал ее. В траве, где-то за скамьей, застрекотали кузнечики. Ветер, налетавший теперь мягкими порывами, медленно раскачивал ветви у них над головой.

– Или вы думаете, что в мире существует вечная юность, которую люди теряют, сами того не сознавая? Юность, которая не перестает разрушать, уничтожая созданное? Неужели примеры из жизни сильных людей не идут в счет? Какое право имеете вы хранить молчание в присутствии людей мыслящих и пытающихся воплотить свои мысли в дела?

Тем не менее Мак-Грегор все еще не отвечал. Вдруг он указал на дорогу, которая вела к парку. На боковой улице показался отряд людей, мерными шагами направлявшихся к тому месту, где стояли Мак-Грегор и Дэвид Ормсби. Когда они прошли под ярким уличным фонарем, раскачивающимся от ветра, Дэвиду Ормсби показалось, что на лицах марширующих он прочел насмешку. В нем на мгновение закипела злоба, вскоре сменившаяся, однако, его обычным ровным настроением. Возможно, что виной этому была ритмичная поступь маршировавших.

Отряд, бойко отбивая шаг, завернул за угол и исчез под мостом надземной железной дороги.

Дэвид Ормсби повернулся и ушел, оставив Мак-Грегора под деревом. Этот разговор, который так неожиданно оборвался с появлением отряда «Марширующего Труда», встревожил его и сбил с толку.

«У них есть молодость и горячая надежда юности. А что, если его план будет иметь успех?» – подумал он, садясь в трамвай.

Дэвид Ормсби сел в вагоне у окна и стал глядеть на длинные ряды домов по обеим сторонам улицы. Он снова вспомнил свою юность и вечера в родной деревушке, когда он со сверстниками распевал песни в лунные летние ночи.

На пустыре, мимо которого проезжал трамвай, он опять увидел марширующий отряд, быстро выполнявший команду молодого человека, который стоял на тротуаре с палкой в руках.

Седой фабрикант опустил голову. Невольно он подумал о дочери:

– Будь я на месте Маргарет, я бы не отпустил его. Я согласился бы отдать что угодно, но не позволил бы такому человеку покинуть меня, – пробормотал он.