Текст книги "Ночные откровения"
Автор книги: Шерри Томас
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)
Глава 16
Первое, что сделал Вир по достижению совершеннолетия – отказался от прилагаемого к титулу майоратного имения. Когда маркиз выставил поместье на продажу, это вызвало заметный скандал. Однако мир менялся: огромный загородный дом, земля вокруг которого приносила все меньше и меньше дохода, для многих становился ярмом на шее.
Вир не хотел для себя такой обузы. Не хотел, чтобы его судьба и возможности выбора были прикованы к груде камней, пусть даже древней и прославленной. Он не желал такого и для Фредди и будущих отпрысков брата – ведь, учитывая ничтожную вероятность женитьбы Вира, титул мог когда-то перейти к младшему в семье.
Но все же у маркиза имелся домик в деревне. Большинство долгих прогулок Вира пролегали по берегам Бристольского канала. Однако весной девяносто четвертого он отправился на две недели в пеший поход вокруг залива Лайм. В последний день своего путешествия, возвращаясь из предпринятой вылазки к руинам замка Берри Померой [52]52
Замок Берри Померой(англ. Berry Pomeroy Castle) – был основан в первой половине ХІІ века на землях, пожалованных Ральфу де Померой Вильгельмом Завоевателем за лояльность и поддержку во время завоевания английских земель. Семья Померой обитала в замке около 500 лет – до 1549 г. Эти годы в Англии были неспокойны – в народе шли религиозные волнения в ответ на церковные реформы короля. Последний владелец замка Томас Померой оказался на стороне защитников католической веры. За это замок у него отобрали и передали шурину короля, Эдварду Сеймуру, герцогу Сомерсету, которого казнили в 1552 году. Наследники Сеймура еще в течение 100 лет получали доходы от этого поместья. В конце XVI – начале XVII вв. во дворе, огороженном древним крепостным валом, началось строительство нового особняка. На его возведение ушло 20 000 фунтов стерлингов – огромная сумма для того времени. К сожалению, строительные работы на последней стадии были прерваны Гражданской войной, а впоследствии сторонники Парламента разрушили недостроенное здание. В конце ХVII века во время страшной грозы огнем была уничтожена крыша, и владельцы окончательно перестали заботиться о здании, превратившемся в развалины. Замок известен своими привидениями: Белой и Голубой леди.
[Закрыть], Вир наткнулся на скромный коттедж с нескромно роскошным розарием. «Пирс-хаус» – гласила дощечка на низеньких воротцах. Маркиз, с неожиданной для самого себя заинтересованностью, оглядывал этот незатейливый образчик недвижимости: дом с белыми стенами и красной черепицей, садик, такой же благоухающий и милый, как утраченное воспоминание.
По возвращении в Лондон он дал распоряжение своим адвокатам выяснить, не выставлена ли усадьба на продажу. Дом продавался, и Вир его купил.
Когда маркиз привез в Пирс-хаус жену, Элиссанда довольно долго простояла перед коттеджем и палисадником, до сих пор пестрящим соцветиями, хотя пора пышного буйства роз уже миновала.
– Прекрасное место, – выдохнула она. – Такое спокойное и…
– И? – спросил Вир.
– Обыкновенное, – подняла взгляд жена. – По-моему, это лучший комплимент.
Он понял ее, конечно же, понял. Вот почему и дом, и сад вызвали в нем такой восторг, вот почему при виде их у Вира щемило сердце: это было воплощением всей той сладостной нормальности, которой он был лишен.
Но маркиз не хотел понимать жену. Он не хотел обнаруживать между ними что-то общее.
Вир постиг, как управлять избранной им судьбой. У него есть идеальная спутница, которая никогда не рассердит, не разочарует и не причинит боли. Но ему не известно, как справляться с опасностями – или возможностями – какой-то иной жизни.
– Что ж, желаю хорошо провести время, – сказал он. – Это твой дом.
Пока.
* * * * *
Девоншир, с его мягким и солнечным климатом, показался Элиссанде замечательным. А море, о котором она мечтала в своей темнице, совершенно очаровало, хотя женщина любовалась им не со скалистых утесов Капри, а с живописных холмов, окружающих побережье, называемое Английской Ривьерой.
Но в опьянении свободой Элиссанда посчитала бы замечательной даже бесплодную скалу на краю пустыни. Иногда маркиза ездила в близлежащую деревушку – ни за чем, просто потому, что это было возможно. Иногда, поднявшись пораньше, прогуливалась к самому морю и приносила оттуда для тети ракушку или водоросли. А бывало, притаскивала в свою комнату три десятка книг, зная, что никто их не отберет.
И Рейчел после краткой вспышки страха в день ареста Эдмунда Дугласа тоже расцвела. Ее доза лауданума уменьшилась уже на четверть. Аппетит женщины, хоть и не больший, чем у птички, по сравнению с прежним казался просто зверским. А когда Элиссанда преподнесла тете сюрприз, повезя в Дартмур, та воспринимала путешествие с ребяческим восторгом, словно открывая неведомый для себя мир.
Одним словом, бывшие узницы были счастливы, как никогда в жизни.
Если бы только Элиссанда могла увериться, что муж также доволен.
Маркиз сохранял свой обычный вид: неунывающий, словоохотливый и глупый. Элиссанду приводил в восторг его талант выступать с пространными лекциями, изобилующими фантастическими, прямо-таки восхитительными нелепостями – а Вир давал представление каждый день за ужином, хотя за столом супруги сидели только вдвоем.
Попробовав пару раз толкнуть спич сама, маркиза убедилась, что подобные речи требуют на удивление глубоких и обширных познаний в том, что является истинным для предмета сообщения, и незаурядной гибкости ума, чтобы перевернуть почти все с ног на голову, оставляя не перепутанным ровно столько, чтобы довести слушателя до умопомрачения.
Темой для своей третьей попытки она избрала искусство приготовления варенья, с самого обеда хорошенько об этом начитавшись. Как раз наступила пора заготовок даров осени – а в Пирс-хаусе имелся огороженный стеной сад, где выращивались на шпалерах плодовые деревья. Вероятно, Элиссанде неплохо удалось подражание затейливым монологам мужа, потому что в конце своего выступления она заметила, как Вир отвернулся, пряча улыбку.
Ее сердце встрепенулось.
Но, за исключением этого краткого мига, маркиз никогда не выходил из образа. И, кроме как за ужином, его невозможно было отыскать. Всякий раз, спрашивая кого-либо из слуг о местонахождении супруга, Элиссанда получала неизменный ответ: «Его сиятельство отправился на прогулку».
Похоже, это было привычным делом. По словам миссис Дилвин, маркиз имел обыкновение проходить по окрестностям пятнадцать-двадцать миль в день.
Двадцать миль одиночества…
Почему-то Элиссанда не могла думать больше ни о чем, кроме как об одиночестве в синих глазах, когда они в последний раз любили друг друга.
Она вовсе не ожидала наткнуться на мужа во время короткой прогулки. Элиссанда отправилась на две мили к северо-западу от дома, на край долины реки Дарт, где, как правило, ей приходилось долгонько набираться сил, прежде чем побрести обратно.
Когда-то Элиссанде ничего не стоило прошагать семь миль. Но за годы домашнего заточения выносливость сошла на нет. Понадобятся месяцы постоянных тренировок, прежде чем она достаточно окрепнет для походов с маркизом по гористой местности вокруг Пирс-хауса.
Да, именно этого ей и хочется – гулять с ним вместе. Им нет нужды разговаривать, но она будет наслаждаться удовольствием от близости. И может статься, с течением времени в ее обществе муж обнаружит что-то приятное для себя.
Элиссанда вышла на гребень, запыхавшись на подъеме. И тут ее сердце забилось сильнее, чем просто от физических усилий – на зеленом склоне, на полпути к реке стоял мужчина, одной рукой держа шляпу, вторую засунув в карман. Его рост и разворот плеч невозможно было не узнать.
Маркиза ступала неслышно и осторожно, словно подкрадываясь к необъезженному арабскому скакуну, готовому в любой момент рвануться прочь. Но муж все равно слишком рано ее заметил, обернувшись, когда она была еще в добрых шестидесяти футах. Элиссанда замерла. Вир пристально посмотрел на жену, взглянул на холмы, снова на нее – и отвернулся обратно к реке.
Никакой любезности. Но вместе с тем, и никакого притворства.
Элиссанда подошла к мужу, чувствуя, как сердце захлебывается странной нежностью.
– Долгая прогулка? – спросила она, останавливаясь рядом.
– Угу, – отозвался маркиз.
Солнце зашло за тучу. Воздух всколыхнулся. Ветерок взъерошил волосы мужчины, слегка выгоревшие на кончиках от долгих часов, проведенных на улице.
– Не устаешь?
– Я привык.
– Ты всегда гуляешь один.
Ответом была полугримаса. Элиссанда вдруг заметила, каким усталым он выглядит – не обычное физическое утомление, а измождение, от которого не избавит даже крепкий ночной сон.
– И тебе… ты никогда не нуждаешься в спутниках?
– Нет.
– Ну разумеется, нет, – пробормотала под нос задвинутая на место Элиссанда.
Некоторое время они молчали: маркиз, судя по виду, погрузившись в созерцание зеленеющей пологой долины, Элиссанда – сосредоточив внимание на кожаных нашивках на локтях его коричневого твидового пиджака. Ей внезапно захотелось коснуться этих нашивок, положив руку так, чтобы ощутить и шероховатое тепло шерсти, и гладкую прохладу кожи.
– Я пойду, – неожиданно выпалил муж.
Поддавшись порыву, Элиссанда положила ладонь на его рукав.
– Не уходи надолго. Может начаться дождь.
Маркиз жестким взглядом уставился на жену, затем перевел глаза туда, где она дотрагивалась до него.
Элиссанда поспешно отдернула руку.
– Я только хотела потрогать нашивку.
Нахлобучив шляпу, Вир кивнул и удалился, не сказав больше ни слова.
Дождь так не пошел, а вот муж скрылся надолго. Впервые со дня их приезда в Девон он не явился к ужину.
Уже поздним вечером Элиссанда заметила, что маркиз вернулся к себе. Она прислушивалась, но тщетно: будучи довольно крупным мужчиной, Вир, если хотел, двигался бесшумно, как призрак. О его появлении можно было судить только по свету, появившемуся под дверью, соединявшей комнаты супругов.
Открыв эту дверь, Элиссанда увидела мужа – без пиджака, с выпущенными поверх брюк полами рубашки.
– Миледи, – полетел в сторону съемный воротничок.
Маркиза осталась стоять по свою сторону порога.
– Ты что-нибудь ел?
– Я заходил в паб.
– Мне не хватало тебя за ужином, – негромко заметила Элиссанда.
Правда, не хватало. Все было как-то не так.
Муж хмуро взглянул на нее, но ничего не сказал, поднимая уже снятый твидовый пиджак и обшаривая карманы.
– Зачем ты это делаешь? – спросила Элиссанда.
– Делаю что?
– Я улыбалась, потому что этого требовал дядя. Почему ты нарочно ведешь себя так, чтобы люди не воспринимали тебя всерьез?
– Не понимаю, о чем ты, – отрезал Вир.
Элиссанда и не ожидала, что муж ответит на прямой вопрос, но это резкое отрицание все равно ее расстроило.
– Когда Нидхем приходил в городской дом осмотреть тетю, я спросила, что ему известно о несчастном случае. Он сказал, что как раз в то время гостил у твоей родственницы и знает о падении все.
– Ну, вот видишь – теперь тебе известно о травме не только с моих слов.
Но ведь муж позвал именно Нидхема, когда не хотел распространяться о пулевом ранении. До сих пор никто из слуг и не подозревал о том, что маркиз был ранен: все повязки либо сжигались, либо выносились из дома.
– Кстати, как твоя рука?
В последний раз он позволил жене сменить повязку вечером перед дядиным арестом.
– Спасибо, в порядке.
Вир пересек комнату и, открыв окно, зажег сигарету.
– Дядя не курил, – вполголоса проговорила Элиссанда. – У нас была курительная комната, но он никогда не курил.
– А надо было, наверное, – затянулся маркиз.
– Ты ничего не рассказываешь о своей семье.
А расспрашивать миссис Дилвин было неудобно. Элиссанде не хотелось, чтобы экономка удивлялась неосведомленности маркизы в отношении собственного супруга, хотя ей действительно почти ничего не было известно о муже – кроме того, что он отнюдь не идиот.
– Вся моя семья – это Фредди, с ним ты уже знакома.
Прохладный воздух из окна резковато пахнул сигаретным дымком.
– А твои родители?
– Они давным-давно умерли, – выпустил очередную струйку дыма муж.
– Ты рассказывал, что унаследовал титул в шестнадцать – полагаю, тогда скончался твой отец. А мать?
– Умерла, когда мне было восемь, – сделал Вир еще одну длинную затяжку. – У тебя ко мне еще есть вопросы? Уже поздно, а мне рано утром нужно отправляться в Лондон.
Элиссанда стиснула дверную ручку. Да, пожалуй, у нее найдется еще один вопрос.
– Ты не возьмешь меня в постель?
Муж застыл.
– Нет, извини. Я очень устал.
– Но в прошлый раз в тебе была дырка от пули и море рома…
– Перебрав с выпивкой, мужчины часто творят всякие глупости.
Вир выбросил окурок в окно, подошел к межкомнатной двери и мягко, но решительно закрыл ее перед самым носом жены.
* * * * *
Анжелике пришлось трижды перечитать записку от Фредди.
Тот приглашал ее взглянуть на портрет – на готовыйпортрет. Но женщина ожидала, что для завершения картины понадобится еще самое меньшее месяц-полтора, ведь друг был живописцем неспешным и тщательным.
Фредди коротко пожал гостье руку и поздоровался со всегдашней сердечной улыбкой. Но ей показалось, что мужчина нервничает. Или это ощущение было следствием ее собственной нервозности?
– Как у тебя дела? – спросил Фредерик по дороге в студию.
Друзья не виделись с того самого дня, как были сделаны снимки: Фредди не приходил, а Анжелика твердо решила не обращаться к нему, пока упрямец сам не даст о себе знать.
И без того с момента своего приезда она постоянно ему навязывается.
– Все хорошо. Кстати, Киприани ответил на мое послание. Он приглашает нас зайти вечером в среду или в пятницу.
– Значит, мы сможем отправиться к старику завтра – завтра ведь среда?
– Нет, среда сегодня.
– Ох, извини. Я работал день и ночь, – смутился Фредди. – Показалось, что сегодня вторник.
Не в его обыкновении было работать день и ночь.
– Я и не знала, что ты способен писать так быстро.
Остановившись двумя ступеньками выше, мужчина обернулся.
– Возможно, на меня просто никогда не снисходило подобное вдохновение.
Сказано было негромко и с таким достоинством, словно речь шла о чем-то возвышенном, а не о ее бесстыдной наготе.
Анжелика провела пальцем по перилам:
– Что ж, теперь мне вправду не терпится увидеть портрет.
В студии по-прежнему стояла расстеленная в художественном беспорядке кровать, позади нее находилась задрапированная белой тканью картина.
Глубоко вдохнув, Фредди сбросил покрывало.
Анжелика ахнула. Перед нею возлежала богиня: с темными, отливающими золотом и бронзой локонами, безупречной смугловатой кожей и телом куртизанки – весьма преуспевающей куртизанки.
Но сколь ни прекрасно было тело, внимание Анжелики привлекло выражение неулыбающегося лица: женщина смотрела прямо на зрителя, в темных глазах пылало искушение, полураскрытые губы выражали неутоленное возбуждение.
Фредди увидел ее такой?
Анжелика украдкой покосилась на художника. Тот внимательно изучал пол. Она попробовала снова посмотреть на картину – и не смогла выдержать собственный взгляд с холста.
– И как тебе это? – наконец спросил Фредди.
– Немного… Немного грубовато по краям, – она просто не могла смотреть ни на что другое. Мазки были не столь аккуратны, как Анжелика привыкла видеть на работах друга. Но в изображении чувствовалась такая мощь, такой эротический заряд, что расспрашивай Фредди дальше, Анжелике пришлось бы признать: небрежная манера письма как нельзя лучше подходила неприкрытому, ненасытному желанию, излучаемому женщиной на полотне.
Фредерик накрыл портрет.
– Тебе не понравилось?
Анжелика пригладила волосы, надеясь, что являет собою воплощение чопорности и благопристойности.
– Неужели я и вправду так выглядела?
– Для меня – да.
– Ты мог бы переписать портрет, совсем отвернув мое лицо…
– Но зачем?
– Потому что я выгляжу, словно… словно…
– Словно хочешь, чтобы я занялся с тобой любовью?
Анжелика чуть не задохнулась от невероятного предчувствия. Они не сводили друг с друга глаз. Мужчина сглотнул. А со следующим ударом сердца уже держал ее в объятиях и целовал – нежно, но крепко.
В этом поцелуе было все, что она когда-либо воображала, – и даже больше. Опустившись на столь удобно расположенную кровать, Фредерик снял с подруги шляпку, Анжелика развязала ему галстук.
– Секунду, – шепнул он в полураскрытые ждущие губы. – Я запру дверь.
Он поспешил к выходу, но не успел повернуть ключ в замке, как дверь распахнулась, и в студию вошел лорд Вир.
– О, Фредди, здравствуй. Приветствую, Анжелика. Двое любимейших мною людей в одном месте – как здорово. Смотри-ка, братец, у тебя галстук развязался. Что стряслось – забылся в творческом порыве?
И маркиз принялся повязывать галстук потерявшему дар речи брату.
– А ты, Анжелика, почему лежишь? Тебе плохо? Может, сходить за нюхательной солью?
– Ах, нет, Пенни, мне уже лучше, – Анжелика, пребывавшая в остолбенении, вскочила с кровати.
– Глянь, твоя шляпка на полу, – подняв шляпку, Вир протянул ее владелице.
– Надо же, – промямлила женщина. – Как она там оказалась?
– Повезло тебе, подруга, – подмигнул маркиз, – что сюда не заявилась какая-нибудь болтливая старая перечница, как раз когда ты чуток прилегла. Леди Эйвери уже погнала бы вас обоих к алтарю, точно как меня!
– А что… что привело тебя в Лондон, Пенни? – откашлялся пунцовый от смущения Фредди.
– Да так, обычные дела. А потом я вспомнил, что у меня есть ключ от твоего дома и решил заглянуть.
– Всегда рад тебя видеть, – запоздало обнимая брата, уверил хозяин. – Я этими днями почти не выходил из студии, но моя экономка сегодня утром пересказала мне какие-то ужасные сплетни. Вроде бы дядя леди Вир арестован по подозрению в страшных преступлениях. Я уже и письмо тебе написал. Это что, правда?
– Боюсь, да, – огорченно вытянулось лицо маркиза.
– А как эту новость восприняли леди Вир и ее тетя?
– Как и должны были, мне кажется. Подозреваю, что в этот тяжелый час я – их единственная защита и опора. Но поскольку никто из нас не в силах что-либо изменить, давайте поговорим о более приятных вещах.
Маркиз окинул взглядом помещение, остановившись, к отчаянию Анжелики, на накрытой картине.
– Так ты говоришь, Фредди, днюешь и ночуешь в студии? Это не из-за заказа, полученного перед самой моей свадьбой?
– Да, но я еще не закончил.
– Вот это? – направился Вир к занавешенному холсту.
– Пенни! – вскрикнула Анжелика, ведь старший брат был одним из тех немногих, кому Фредерик разрешал смотреть неоконченные работы.
– Что такое? – повернулся маркиз.
– Мы как раз собирались к синьору Киприани, торговцу предметами искусства. Хочешь пойти с нами?
– Верно, Пенни, пойдем, – пылко вторил Фредди.
– А с какой стати вы к нему идете?
– Помнишь картину в Хайгейт-корте, ну, ту, что я фотографировал? – зачастил брат, спеша с объяснениями. – Анжелика помогает мне выяснить происхождение полотна. Похоже, оно принадлежит кисти того же художника, чью работу когда-то продал Киприани – а старик ничего не забывает.
Лорд Вир казался слегка озадаченным.
– А в Хайгейт-корте что, была картина? Ну ладно, я с вами. Мне нравится знакомиться с интересными людьми.
Сообщники выпроводили маркиза из студии. Женщина с облегчением приложила руку к груди: если бы Пенни увидел ее такой, какой изобразил Фредди, она никогда бы не смогла посмотреть на себя в зеркало.
Вир спустился по ступенькам первым. Фредерик затащил Анжелику за угол и еще раз быстро поцеловал.
– Пойдем потом ко мне? – шепнула она. – У прислуги сегодня выходной.
– Ни за что на свете не откажусь.
* * * * *
Дуглас, ожидавший назначенного через пять дней судебного слушания, так и не заговорил. Тем не менее, в деле наметился некоторый прогресс.
На основании сведений, почерпнутых из зашифрованного досье, леди Кингсли отследила в Лондоне банковскую ячейку, в которой хранилась толстая пачка писем, адресованных мистеру Фрэмптону. Все послания были от торговцев бриллиантами, и каждое содержало согласие взглянуть на искусственные алмазы.
– Видите, – взволнованно сказала леди Кингсли на их утренней встрече, – вот как Дуглас заставил их выложить денежки. Наверное, поначалу он не помышлял о шантаже, а только хотел выяснить, действительно ли искусственные алмазы не отличить от природных. А когда с синтезом не вышло, он с другой точки зрения просмотрел полученные ответы. Некоторые из них написаны небрежно и могли быть истолкованы, как желание заниматься поддельными бриллиантами. Тогда наш голубчик, уже с преступным умыслом, обратился к еще нескольким торговцам. Полученные ответы он разделил на две части, и те, кто не был осторожен в подборе слов, стали мишенью для вымогательства.
Однако, по мнению Вира, отсутствовала самая важная часть головоломки: подлинная личность человека, известного под именем Эдмунд Дуглас. Пока Фредди с Анжеликой не упомянули о своем расследовании, маркизу и в голову не пришло потянуть за эту ниточку. Теперь он готов был пнуть себя за то, что проглядел такую очевидную и важную зацепку.
Иногда лучше быть удачливым, чем умным.
Киприани, семидесятипятилетний старик, жил в огромной квартире в Кенсингтоне. Вир ожидал увидеть помещение, заставленное предметами искусства, но хозяин оказался ревностным хранителем собственной коллекции. В гостиной, где принимали посетителей, висело по одной картине Греза и Брейгеля, и больше ничего.
Анжелика описала полотно, виденное ими в гостиной викария в Линдхерст-холле – Вир в свое время и внимания на него не обратил. Сложив пальцы домиком, Киприани внимательно выслушал.
– Припоминаю. Я приобрел его у некоего юноши весной семидесятого.
Двадцать семь лет назад.
– Он был автором? – поинтересовалась Анжелика.
– Утверждал, что это подарок. Но, судя по тому, как молодой человек нервничал, пока я оценивал картину, авторство принадлежало ему. Кроме того, инициалы на холсте совпадали с его собственными.
Вир надеялся, что выражение рассеянности и скуки на лице скрывает его волнение. И еще – что Фредди или Анжелика сами зададут вопрос об имени художника.
– Так как его звали? – спросил брат.
– Джордж Каррутерс.
Джордж Каррутерс. Имя могло быть вымышленным, но все же давало отправную точку…
– А вы больше никогда не встречали ни самого живописца, ни его картин? – задала вопрос Анжелика.
– Не припомню, – покачал головой Киприани. – Жаль, поскольку юноша обладал немалым талантом, и при надлежащем обучении и усердии мог бы достичь успехов в живописи.
Тема Джорджа Каррутерса исчерпалась, и гости заговорили с хозяином о последних течениях в искусстве. Вир заметил, как его спутники то и дело переглядывались, – оставалось только надеяться, что его приход не помешал романтическому свиданию.
Маркиз внутренне улыбнулся. Он всегда искренне желал брату счастья: не только ради Фредерика, но и ради себя самого, чтобы однажды иметь возможность порадоваться за благоденствующего в семейном кругу брата.
При этом предполагалось, что Вир будет наблюдать со стороны, что его собственная жизнь останется лишенной того блаженства, которое он с такой легкостью воображал для Фредди.
Маркизу вспомнилось, как вчера на берегу реки на него смотрела собственная жена: словно он полон возможностей. Словно у них двоих полно возможностей.
Однако решение давно уже принято. Пора ей это понять.
Когда посетители поднялись, прощаясь, Виру вдруг пришел в голову вопрос, которого никто не задал, но ответ на который ему хотелось бы узнать.
Пришлось спросить самому:
– А этот мистер Каррутерс не сказал, зачем он продает картину?
– Сказал, – откликнулся Киприани. – Ему требовались средства для поездки в Южную Африку.
