Текст книги "Безжалостный (ЛП)"

Автор книги: Шерил МакИнтаер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Шерил МакИнтаер
«Безжалостный»

Оригинальное название: Cheryl McIntyre «HARD», 2015

Шерил МакИнтаер «Безжалостный», 2016

Переводчик: Кристина Ивановская

Редактор: Елена Скворцова

Вычитка: Екатерина Шевчук

Оформление: Иванна Иванова

Обложка: Врединка Тм

Перевод группы: http://vk.com/fashionable_library

Пролог

Холланд

Чтобы понять, как я оказалась способна на поступки, которые совершала, действия, которые предпринимала, решения, которые продолжаю принимать, думаю, сначала вам нужно понять, почему я такая, какая есть. Вот тогда, возможно, вы сможете судить меня.

Своего мужа, Даррена, я встретила на первом курсе в колледже. Он заканчивал учёбу и был на финишной прямой от выпуска. Это не было любовью с первого взгляда. Не для меня. Я не влюбилась в него по уши, после нашего первого свидания. Вместо этого, всё произошло медленно, естественно и абсолютно неожиданно. Сначала он был моим другом, а уже потом – парнем. Сначала он стал человеком, которому я всецело доверяла, а уже потом – любовником. Я всегда считала его милым с этими белокурыми кудрями и ямочками на щеках. Милым и добрым. Надежным. У него была голова на плечах, и он знал, чего хочет от жизни. Он всегда знал, как заставить меня смеяться, и частенько это делал. На нашем первом официальном, как настоящей пары, он признался, что для него всё это немного странно, потому что как только встретил меня, он понял, что хочет быть со мной навсегда. Именно в тот момент я поняла, что хочу провести остаток жизни с ним. Мы поженились через неделю после моего выпуска.

Через несколько месяцев, я получила, как мне тогда казалось, самые худшие новости в моей жизни: моя мама, мой единственный и лучший друг, умерла. А ведь я разговаривала с ней в то утро. Она давала мне семейный рецепт ирландского кофейного пирога, который я хотела испечь для моего молодого мужа. Мы смеялись над тем, как много виски нужно в рецепте, и что Даррену пирог точно понравится. Всё было в порядке.

Мне позвонили спустя два часа, когда я уже сидела за столом на своей новой работе и быстро пролистывала ленту на Фейсбуке, стараясь не упустить ни одной новости из жизни моих друзей. Так это и случилось. Аневризма. Маме было 45. Она была такой молодой. Слишком молодой.

Мама была для меня намного больше, чем просто мама. Она также стала мне отцом, когда того не стало рядом с нами. Она была моей жилеткой, в которую я могла поплакаться, как в детстве, так и в подростковом возрасте. Она была первой к кому я обращалась, когда у меня был плохой день. Первая, с кем я хотела поделиться хорошими новостями. Она научила меня завязывать шнурки, кататься на велосипеде, красить ресницы, флиртовать с мальчиками, готовить вкусную еду, менять колесо, водить машину... Она вдохновила меня проехать через всю страну, чтобы воплотить в жизнь все свои мечты. Она была моим советчиком, учителем, наставником. Она дала мне жизнь, мудрость, дружбу и любовь. И оставила меня навсегда в одно мгновение.

Скорбь, которую я чувствовала в тот момент, из-за её потери была непреодолима. Я была уверена, что не существует боли сильнее во всём мире.

В то время я много полагалась на Даррена. Пожалуй, слишком много. Он больше не был мужем или партнером, он был вынужден принять на себя роль психолога. Не могу сказать, сколько раз он приходил в тёмный дом и находил меня в постели. Я была больше похожа на комок из нервов, слёз и душевной боли. Некоторые дни были хуже, чем другие. Иногда я забывала, что её больше нет, и вспоминала только тогда, когда набирала номер её телефона. Такие дни были хуже, потому что я чувствовала, будто снова только что потеряла её, и потому что не могла поверить, что позволила себе забыть. Как такое можно забыть?

Проходили месяцы, и я плакала всё меньше и меньше. Время помогло мне вынести правду. И тогда я узнала другую новость, казалось, лучшую в моей жизни за последнее время.

Я была беременна.

Я вылетела из приёмной врача с телефоном в руке, с волнением набирая мамин номер. Только после того, как услышала до боли знакомую запись голосовой почты на её номера, я поняла, что сделала. Снова.

В ту ночь я плакала сильнее, чем когда-либо до этого. Мама никогда не встретится со своим внуком. А что ещё хуже, так это то, что мой ребёнок никогда не узнает, какой замечательной была его бабушка.

Она пропустит первые слова, первые шаги. Пропустит первый день садика, школьные спектакли, выпускной. Она пропустит всё это, а я буду скучать по ней.

Чего я точно не ожидала, так это того, что ребёнок исцелит мои душевные раны ещё до своего рождения. Радость, которая объединяла нас с Дарреном, вскоре смыла скорбь утраты. С каждым днём малыш внутри меня рос ребенок, и боль от того, что своих родителей у меня больше нет, утихала.

Подруга детства, Алиса, которая уехала вместе со мной на другой конец страны, чтобы поселиться со мной в одной комнате, занимала меня покупками детской одежды и шоппингом для беременных. Даррен и я проводили выходные, обустраивая детскую: покупали мебель и собирали её дни напролет.

Несмотря на то, что я не могла разделить это с мамой, я была счастлива. Со мной был Даррен. И Алиса. И с каждым днём внутри меня рос мой ребёнок.

Калеб родился через две недели после годовщины маминой смерти. И он стал самым прекрасным, что я только видела в своей жизни. Густые белокурые волосы, большие голубые глаза, десять пальчиков на руках и ногах – абсолютное совершенство. Я не чувствовала пустоты, когда он покинул мою утробу. Всё было наоборот. Меня переполняли чувства любви и возможностей. Всё казалось на своих местах, у всего была цель, и всё происходило по определённой причине.

Даррен и я были типичными молодыми родителями. Если Калеб не спал, то всегда был у кого-то на руках. Мы посетили курсы по оказанию первой медицинской помощи и уроки приёмов искусственного дыхания. Мы читали статьи и книги о том, как стать родителям, которые всё делают правильно. Я кормила малыша грудью, даже когда соски были потрескавшимися, и боль была непреодолимой. Даррен никогда не пропускал своей очереди, чтобы поменять подгузник посреди ночи. Не важно, какими уставшими мы были, мы никогда не шли в обход правил. Я гордилась им, как своим мужем и отцом Калеба. Я гордилась собой, как женой и матерью.

Я плавала в своём пузыре блаженного счастья почти только полгода, прежде чем всё пошло не так.

Они сказали, что это был СВДС. Синдром внезапной детской смерти. Они так говорят, когда не знают, почему здоровый, счастливый, крепкий малыш однажды просто не просыпается.

Я думала, что мы, наконец, получили небольшой перерыв, и Калеб проспал всю ночь. Мы с Дарреном выспались и вспомнили какого это снова проснуться отдохнувшими.

Но когда я подошла к его комнате, что-то – какая-то материнская интуиция – подсказало мне, что что-то не так. Я на носочках подошла к его колыбельке, над которой мы с Дарреном промучились шесть часов, прежде чем, наконец, собрали её, и сосредоточилась на его груди, в бледной голубой пижамке с собачками. Это была моя любимая пижама. Она так шла к цвету его глазок.

Я долго всматривалась, ожидая, что она поднимется и опустится. Но ничего не увидела. Я коснулась рукой его груди и замерла, уверенная, что ошибаюсь. Как же иначе…

Но мой мальчик лежал неподвижно. Я ощущала его холодную кожу даже через ткань.

Только не мой малыш…

Только не мой малыш!!!

Я знала, но не хотела этого. Я не хотела верить в это.

Дрожащими руками я осторожно взяла своего мальчика на руки и прижала его к себе. Я прижалась щекой к его животику, пытаясь услышать стук сердца и дыхание. Всё, что происходило после этого, для меня до сих пор, как в тумане. Я знаю, что набрала 911. Знаю, что сделала искусственное дыхание. Знаю, что пыталась вернуть своего малыша к жизни до самого приезда медиков. Когда они забрали его у меня, я знала, что держу его в руках последний раз.

Знала, что не стоит ожидать ничего хорошего.

Калеба больше не было. Он был с моей мамой на небесах, а я… я была до сих пор здесь. Я поняла, что это не мама не увидит, как он растет. Это была я. Я пропущу его первые слова, первые шаги. Я пропущу его первый день в садике, школьные спектакли, выпускной. Я пропущу всё это, потому что ничего этого не будет. Жизнь Калеба была украдена до того, как он получил шанс прожить её.

Родители никогда не должны хоронить своих детей. Это противоестественно. Особенно, когда ребенок ещё так молод. И такой маленький. Воспоминание, как маленький белый гроб опускают в землю, и осознание, что внутри мой сын, будут преследовать меня до конца жизни.

Вам, наверное, интересно, как я пережила этот момент. Как я смогла найти силы просыпаться каждое утро и идти на работу. Жить. Есть. Спать. Принимать душ. Правда в том, что я не знаю.

Собственно говоря, я не помню всего за тот год. Я имею в виду, кажется, я выбиралась из кровати каждый день и шла на работу. Принимала душ, ела и спала, но всё это было в состоянии оцепенения.

Если кто-либо из вас терял человека, которого любил больше жизни, он поймет, о чём я говорю. Они точно знают, что я имею в виду. Место, в которое мы, слишком занятые мыслями о прошлом, отправляемся подальше от реальности. Где снова и снова мы переступаем через «а что, если»… Пытаем себя постоянной надеждой о том, что всё это всего лишь сон, от которого мы проснемся, но всё равно в глубине души знаем, что мы не настолько везучие. Мы молимся о сне, чтобы забыть в нём о боли. Мы боимся проснуться, чтобы не вспоминать. Плачем, пока в голове не просветлеет, пока глаза не начинает жечь огнём от слез и горло не пересыхает от рыданий. Дни тянутся один за другим, и как-то, как-то, мы переживаем всё это, чтобы завтра снова начать сначала.

Нет какой-либо магической формулы, чтобы по щелчку пальцев снова вернуться в русло жизни. Не знаю, как я это сделала. Но я сделала. И знаю точно, что с каждой секундой, когда Калеба не было в моих руках, я всё больше и больше теряла себя.

Муж это понимал. Ему тоже было больно, но в отличие от моего молчаливого страдания, ему нужен был кто-то. Он не мог обратиться ко мне, замкнутой и поврежденной своей собственной агонией. Он пытался. Боже, знаю, что пытался. Месяцами он хотел помочь мне. Помочь себе. Пытался найти хоть какой-нибудь способ, чтобы унести часть нашего несчастья. Но я не хотела прощаться со своим несчастьем. Я не хотела чувствовать себя лучше после смерти ребёнка. Я хотела ощущать каждую частичку своей утраты. Мне нужно было это. Я хотела увязнуть в своей агонии настолько долго, насколько это было возможно.

В конце концов, мой муж тоже понял это. И поэтому он сделал единственное, что мог сделать. Он нашел кого-то, кто утешил его. Кого-то, кто предложил ему немного света в нашей тёмной жизни.

Я была на работе. Работе, которую любила, которую хотела с момента, как купила свою первую газету в четырнадцать лет и увидела статью, написанную специально для таких подростков, как я. Работу, на которую я вставала каждое утро. И оборачиваясь назад, я не вижу, что же так сильно в ней любила… Всё это было настолько бессмысленным. Кому вообще есть дело до того, как правильно наносить макияж или какое платье выбрать на выпускной? Кому есть дело до колонки советов в подростковом журнале? Не мне. Точно не мне.

Меня больше вообще ни черта не волнует.

С решимостью женщины, которой теперь абсолютно всё до лампочки, я собрала все свои вещи в офисе и отправила документ по электронной почте об увольнении своему боссу. И когда я приехала домой на три часа раньше, чем должна была, я стала свидетельницей того, как задница моего мужа ритмично двигается позади голой задницы Алисы, нагнутой над нашим диваном. Та самая подруга, которая помогала мне выбирать детскую одежду. Та самая подруга, которая была рядом всегда, когда со мной впервые что-то случалось, от моей первой веснушки до первого ребенка. Та самая подруга, которая была моей подружкой невесты на свадьбе. А теперь она стояла раком над диваном, который мы выбирали с Дарреном вместе.

Она увидела меня первой. Шок и ужас отразились на её красивом лице, покрытом маленькими капельками пота. Даррен не заметил изменений, даже когда она прекратила стонать. Не заметил, что его жена стояла в паре метров от места, на котором он рушил наш брак. Он продолжал вколачиваться в неё с чувством высвобождения, и звук хлопков при соприкосновении его влажной кожи об её, эхом отражался по всей комнате. Это был саундтрек к окончанию нашего брака.

Мне не было больно. Не могло быть. Ему нужен был кто-то, а меня не было рядом. Уже больше года. Но я была в ярости. Удовольствие на лице Даррена вызвало во мне отвращение. Я была в ярости, потому что ему было хорошо. Ему могло быть хорошо. В этот день и во все другие. Я была в смятении, а он выместил свои эмоции на скользкой заднице моей подруги.

В тот момент я его ненавидела. Ненавидела их обоих.

Я выронила коробки с офисным хламом, позволяя им громко упасть на пол и разрывая этим звуком всё. После всего, что случилось, это казалось уместным. А потом, я просто развернулась и ушла из своего четырехкомнатного дома, подальше от мужа, брака, своей прежней жизни и своих воспоминаний.

Я остановилась в банке, чтобы закрыть свой личный счёт. Наш общий я не тронула. Он мог забрать его себе. С одеждой, которая была на мне надета, и парой тысяч долларов, я ехала, не имея цели, останавливаясь лишь для того, чтобы заправить бак. Рано утром, на следующий день, я остановилась на стоянке возле кафе, чтобы выпить кофе. Я пока не собиралась спать. Я не была готова снова иметь дело с болью от воспоминаний после того, как проснусь. Я выбрала столик и, попивая кофе, начала ножом для стейка кромсать свои карточки на кусочки. «Visa», «MasterCard», скидка на бензин, дисконты, чёрт, да я даже библиотечный билет уничтожила. Я стёрла последнюю связь со своей прошлой жизнью, зная, что никогда к ней не вернусь. Зная, что никогда и не смогла бы. Я больше не была тем человеком. Прежняя Холланд умерла. А новой мне нужна была новая жизнь. Свежее начало.

Поставив на стол пустую чашку, я вернулась к машине и продолжила свой путь дальше, по кусочкам выбрасывая в окно то, что осталось от карт. Когда выбросила последний кусок моей прежней жизни, я была в Огайо. Там я и остановилась.

Итак, как вы видите, мне больше не за что цепляться. Ни мамы, ни отца, ни мужа, ни ребенка – нет какой-либо семьи. Нет настоящих друзей. Нет работы. Люди, которых я любила больше всего в жизни, уничтожили меня. Они оставили меня и это всё разрушило. Мне абсолютно не перед кем отвечать. Никому нет дела, где я или что делаю. По большому счёту, даже мне.

Мне до сих пор всё равно.

Глава 1

Дженсен

Я наблюдал за ней в течение трёх месяцев.

Девяносто два дня я встречался с этими маленьким изумрудными глазами. Я позволял моему взгляду скользить по её безупречной белой коже. Фантазировал о её сочных губах.

Девяносто два дня она вдохновляла меня способами, о которых я раньше и не подозревал. Сама того не осознавая, она стала моей музой. Мотивировала меня. Возбуждала мои самые тёмные желания, которые никогда не воплощались в жизнь. Когда я был близок к тому, чтобы сдаться, преклониться перед моей неизменной судьбой, я заметил её, и с тех пор не могу оторвать от неё глаз.

Не думаю, что она понимает, что я ловлю её взглядом, как только она заходит в помещение. Она не обращает внимания на то, что я постоянно сижу на одном и том же месте, с самым лучшим видом на бар. На неё. Она не знает, что я провожу свои вечера, наблюдая за ней.

Запоминая её. Дюйм за дюймом.

Её изысканная красота и невинная наивность заставляют меня возвращаться. Снова и снова, с того самого дня, когда она впервые обслужила мой столик. Она не видит, как твердеет мой член каждый раз, когда она приближается ко мне. Её грудь слегка покачивается с каждым лёгким шагом в мою сторону, но моё возбуждение не имеет абсолютно ничего общего с сексуальной привлекательностью. И хотя у неё прекрасное тело, идеальные изгибы во всех местах, которые мужчинам так нравится сжимать, иметь, завоевывать, меня возбуждает то, как она заставляет меня чувствовать себя внутри. Её сила, вожделение и амбиции неосознанно возрождают меня.

Смелая мужская фантазия. Женское стремление. Моё божественное вмешательство.

И её рот. Он создан для улыбок, хотя она никогда этого не делает. Не по-настоящему, по крайне мере. Свободной. Искренней. И её губы… полные и сочные… Слегка надутые. Идеальные.

Восхитительные.

Она облизывает их и останавливается возле меня. Мой взгляд прикован к её рту, пока в мозгу роится калейдоскоп грёз. Я не показываю ни единого признака волнения или восторга, что она производит на меня. Я – непоколебимый, равнодушный. Холланд понятия не имеет, что ни проходит и дня, чтобы я не думал о ней.

– Привет. Как дела сегодня? – спрашивает она.

Она приветствует меня так каждый раз, когда я прихожу сюда.

Я слегка киваю, не заботясь о вежливых формальностях.

– Что тебе принести? – взгляд Холланд направлен прямо на меня, пока она ждёт ответа. Интересно, что скрывается за этим мёртвым взглядом. Насколько мы похожи? Она и я? И ещё... Как меняются её глаза, когда она кончает. Когда оргазм удерживает её на краю эйфории – в тот момент, когда весь сдерживаемые контроль растворяется.

В тот момент, когда её тело превращается в ни что иное, как пучок нервов и чувств, поглощенных чистым и незапятнанным блаженством.

Я хочу видеть это.

Мне нужно видеть это.

Я хочу владеть этим.

– Виски Сауэр, – отвечаю я. Мои слова резкие, почти грубые, потому что последние три месяца я заказываю только один единственный напиток. Несмотря на этот факт, я всего лишь ещё один посетитель. Безликий клиент, которого она каждый день обслуживает с мягкой, фальшивой улыбкой, которая стала рутиной. Именно такой улыбкой она и одаривает меня, прежде чем повергнуться и уйти за моим напитком. Мой взгляд незамедлительно опускается на её круглую попку, когда она уходит. Я представляю её лицо, когда, наконец, доберусь до неё. Когда вонжу свои клыки в её податливую плоть.

Думать об этом, равносильно муке. Агонии, я бы сказал. Мне хочется пойти за ней к бару, задрать юбку и отыметь её на глазах у всех этих людей. При одной мысли об этом я чувствую, как сжимаются мои яйца. Понимание того, что я не могу сделать этого сейчас, болезненно сверлит дыры в моём теле. Всему своё время. А пока этого не случилось, я буду наслаждаться видом.

Красота создана для того, чтобы её лицезрели. И на неё я буду смотреть вечно.

Холланд возвращается к работе и начинает смешивать мой коктейль. Всегда на высшем уровне. Лучший работник. Она опускает в стакан коктейльную вишню, кусочек лимона и соломинку, не отрывая глаз от того, что делает. Даже принеся мне стакан, она не посмотрит в моём направлении.

Она подходит к столику, ставит стакан, и я хватаю её за запястье вокруг манжетки на рукаве. Интересно, как будут выглядеть её нежные ручки, когда я привяжу их к своей кровати. Да. Нужно испытать это.

Она моргает прежде, чем встречается со мной взглядом. Любопытно: я сжимаю её руку, но пульс остаётся неизменным под моими пальцами, и в её взгляде не отражается ни страх, ни злость. Хотя должно. Однозначно должно. Я бы не назвал себя добрым самаритянином.

Эта женщина – робот. С высшим образованием, хорошими манерами, идеальная, хладнокровная, бездушная машина. Возможно, это подстрекает меня сделать свой следующий шаг.

– Когда ты заканчиваешь, Холланд? – если она и удивлена тому, что я знаю её имя, она никоим образом не выдаёт этого. А что более завораживает, она отвечает мне сразу, не колеблясь.

– В два.

Всё ещё удерживая её за запястье, я проверяю время. Два – не очень хорошо. Слишком поздно. Слишком темно. Я не люблю водить ночью. Но я сделаю всё, как нужно. Я тяну её за руку, притягивая ближе к себе.

– Я бы хотел отвезти тебя кое-куда.

Это не вопрос. Хотя у неё есть выбор – потому что я всегда даю им выбор – я подаю им это в таком виде, что становится ясно: отрицательный ответ не принимается.

Легкий звон стекла напоминает мне, что мы всё ещё в общественном месте. Я отпускаю её руку, но она не отступает на безопасное расстояние. Отсутствие инстинкта самосохранения – вот что притягивает меня в этой женщине.

Что, несомненно, служит огромным минусом в её идеальности.

– Куда? – спрашивает она.

– Разве это важно? – я опираюсь на локти и наклоняюсь к ней. Ей неважно. Я это знаю. Я мог бы сказать ей, что собираюсь отвезти её в лес для жертвоприношения дьяволу, а она бы и глазом не моргнула.

Она слегка пожимает плечами, качая головой, и мой член сковывает судорогами от желания оказаться в ней. Она даже отдаленно не подозревает, на что подписалась.

Я противоречу сам себе. Нет ничего, что я бы любил больше, чем податливую, уступчивую женщину.

Спокойную.

Покорную.

Желающую.

И в то же время, она – паззл, который нужно собрать. Вызов. Загадка.

– В два, – подтверждаю я. – Неизменно.

Она смотрит на свою белую блузку и чёрную юбку-карандаш, проводя пальцами по животу.

– Вы хотите, чтобы я оставила форму?

Да. Да! По крайней мере, пока.

Я пренебрежительно киваю в знак подтверждения. Внутри меня всё ликует, когда я представляю нашу ночь.