Текст книги "Пальцы женщины"

Автор книги: Шепард Ривкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

– Я хотел бы поговорить с ней.

Я бросил эту фразу просто наугад. Иногда, когда совершенно не ожидаешь чего-нибудь, получаются неожиданные реакции.

– Никто не видел ее последнюю неделю. Мы звонили ей по телефону. Там никто не отвечает. Ее телефон выключен. Управляющий домом, по нашей просьбе пошел взглянуть на ее квартиру. Все на месте. Не хватало лишь одного маленького чемодана, – как сказал он нам, – того, с которым она всегда отправлялась за город на конец недели. Пять дней тому назад мы получили от нее письмо, в котором она пишет, что страшно нуждается в отдыхе и что она будет отсутствовать две или три недели. Она очень изменилась со времени смерти ее мужа, но никто не посчитал это ее состояние странным.

– У вас есть какие-нибудь мысли относительно места, где она может находиться?

– Никаких.

Хирурги отошли от операционного стола. Больного положили на носилки и увезли. У него был открыт рот. Сестры занялись уборкой и мытьем. Весь состав казался в хорошем настроении.

– Отлично, отлично, – сказал один из хирургов, обращаясь к Морисону.

Мисс Форзич прошла мимо меня и бросила на меня холодный взгляд своих зеленых глаз. Я вытеснил ее из моих мыслей.

Доктор Морисон встал.

– Идемте наружу, – сказал он.

Когда мы выходили в коридор, я сказал ему, что его госпиталь видимо очень хорошо управляется.

– Это лучший из северо-восточных. Вот почему история с доктором Хенли и доктором Лион, нас так обеспокоила. Мы начали изучать все проделанные им операции, когда он уехал на Караибы. Потом он неожиданно вернулся. Я находился в кафетерии вместе с доктором Лион, когда он появился. Она приняла его появление очень спокойно. У меня создалось впечатление, что он, вероятно, написал ей, что возвращается. И вот она замужем. За ревнивым человеком, который обожал ее.

– Вы думаете, что это Хенли подсказал ей избавиться от Фалконе?

Доктор Морисон покачал головой.

– Сомневаюсь в этом. Он вернулся и проделал несколько операций, предложенных ею и потребовал очень высокую оплату. Я считал, что эта оплата, как он требовал обычно, очень завышена. Но это очень деликатный вопрос.

– Странная деликатность.

Но он не понял моего сарказма.

– Когда человек проводит пятнадцать лет своей жизни на изучение в течение дней и ночей предмета своей специальности, в которой он должен бороться против смерти, нужно быть очень осторожным в своих выражениях. И ведб не было доказательства.

– Вы хотите этим сказать, я думаю, то, что ни он, ни она ясно не объяснили своего диагноза больным, а говорили о необходимости срочного хирургического вмешательства, чтобы спасти жизнь?

– Это как раз то. И очень трудно это доказать, если люди не хотят говорить.

– А что произошло после его возвращения из Карибского моря?

– Вместе их не видели.

– Они были осторожны?

– Возможно. Потом умер ее муж. Месяц спустя Хенли отправился в Японию изучать новинки хирургической техники, доведенные до совершенства японскими хирургами апробировавших их на оставшихся в живых после Хиросимы. Неделю спустя, она заявила, что отправляется на две недели вакансий в Италию.

– Она уехала?

– Да.

– Откуда вы это знаете?

Я проводил ее до аэропорта Кеннеди и посадил на один из самолетов Италии.

– Когда это было?

– 2-го или 3-го августа.

– А когда она вышла замуж, какого рода обручальное кольцо она носила?

– Золотое кольцо.

– На нем ничего не было?

– Нет самое обыкновенное кольцо.

– Покажите его размер.

Он показал на ширину около трех сантиметров.

– Вот такое приблизительно. Но теперь, когда мы заговорили об этом, я вспомнил одну вещь. Я это не понял, но заметил. Я никогда об этом не говорил, так как не придавал этому особого значения.

– Что же это?

– Когда доктор Фалконе умер, она надела кольцо на правую руку, как это делают все вдовы. Но когда она вернулась из Италии, она носила уже кольцо гораздо шире первого. Я подумал, что она, вероятно, потеряла то, купаясь в море или моя руки, или в самолете. И я, конечно, догадался, что она купила новое кольцо. Но то, чего я не понял из этого, почему она снова носила его на левой руке.

Я мог бы ему сказать. Но я воздержался и спросил:

– А потом?

– Она казалась очень несчастной. Я... я хотел ее немного развлечь и пригласил пообедать со мной. Я слышал, что будет интересный спектакль у "У Бруно" и туда я и повел ее.

– Коробка, в которой произошла та сцена между ними.

– Да. Я бываю иногда рассеян и помнил только, что она как-то сказала мне, что любит это место. Она весь вечер была очень молчалива, она сворачивала свою салфетку и разворачивала ее. Это похоже на те жесты, которые наблюдаются в психиатрических лечебницах. Она безусловно была под влиянием нервного напряжения. Две недели спустя, Хенли вернулся из Японии и тогда все началось все снова... их комбинации рекомендаций.

– Больше ничего?

У него был смущенный вид.

– Я знаю, что она вернулась к нему. Я часто проезжал мимо ее дома, когда она выходила, чтобы отправиться в госпиталь и подвозил ее. Но после его возвращения, я никогда не видел, чтобы она выходила от себя, а когда я приезжал в госпиталь, она уже была там. Она говорила, что Хенли по дороге подвез ее. Но я зал хорошо, что она проводила с ним ночи у него в Манхеттене.

Ему не доставляло удовольствия рассказывать мне про это.

– Есть еще другое, что я хочу вам рассказать.

– Что?

– Когда Хенли находился на этом хирургическом конгрессе в Японии, он завязала важные контакты с медицинской службой в новых странах Африки, а также и в Индонезии. Он хвастался теми блестящими предложениями, которые ему были сделаны. Ему предложили руководить госпиталем, самому подобрать состав врачей из числа профессоров университетов и подобрать служащих.

– А почему человеку так хорошо зарабатывающему могло понравиться ехать в Африку?

– Это правда, деньги и все те удовольствия, которые он имеет здесь, там не могли бы иметь место. Но для человека, которому, может быть, пришлось бы быстро удирать отсюда куда-нибудь далеко, перспектива иметь приготовленное хорошее место, должна была очень устраивать.

Он был прав.

– Многие из этих стран, – продолжал он, – не любят Соединенные Штаты Америки. А он превосходный хирург и он не рискует быть выданным.

– Вы ненавидите его?

– Да, – ответил он не колеблясь.

Морисон был умен. Он находился в ситуации, в которой женщина, которую он любил и желал, никогда не смотрела на него иначе, как на славного парня, в жилетку которого она время от времени приходила плакать. Сорт типа, который приглашает девушку к обеду и хлопает ее по руке. И если он дотрагивается до нее, она чувствует, как кожа ее сжимается несмотря на все усилия быть с ним приветливой. И не могло быть разговора о том, чтобы спать с ним. Иногда подобные чувства без взаимности продолжающиеся долгое время кончаются убийством. Иногда покорностью.

А иногда на полпути между обоими. Например, доктор Морисон, устроился так, чтобы обвинить доктора Хенли в исчезновении доктора Лион? Может быть, то была своего рода месть безнадежно влюбленного.

Этот тихий человек, колеблющийся, мало уверенный в себе, производил на него впечатление человека, уверенного в том, что он говорит. Может быть, он специально для меня ведет рассказ таким образом?

Не толкала ли его месть на вранье? Я ничего не мог сказать. Мне нужно было поговорить с другим лицом, которое не имело непосредственных отношений ни с Хенли, ни с доктором Лион. Любой посторонний наблюдатель подходил для меня.

– А что сделала администрация госпиталя по этому делу?

– Ничего, насколько мне известно.

– А с кем бы я мог поговорить?

– Лучше всего вам адресоваться к Берману.

– Берману.

Надо идти теперь напрямик.

– Это директор?

Морисон кивнул головой.

– Пройдите по коридору и сверните направо, в глубину. Подниметесь на этаж. Вы окажетесь в таком большом помещении, как Тадж Махал. Это маленький кабинет Бермана.

Я посмотрел на него. У меня сложилось мнение, что он не любит Бермана. Я быстро узнал почему.

Когда я вошел в кабинет, репецтионистка скрывалась за журналом "Бог".

Она посмотрела на меня поверх своего журнала, открытого на фотографии свадьбы принца и принцессы Кресс фон Крессиринг.

– Да? – сказала она.

Ни "Да, мистер?" или "Добрый день". Я никогда не терял времени на то, чтобы раздражаться грубостью служащих конторы: в этом всегда бывают виноваты наниматели. У меня создалось впечатление, что я не полюблю ее начальника.

– Здравствуйте, – сказал любезно я.

– Да? – повторила она тем же тоном без всякого выражения.

– Здравствуйте.

Я решил быть любезным, нравится ли ей это или нет.

– Скажите, наконец, вы стараетесь прикидываться умным? Я вас спросила, что вам надо.

Хорошо. Она глупа. Еще один плохой пункт в пользу доктора Бермана. Я заявил:

– Скажите доктору Берману, что это по вопросу, который интересует полицию.

Она сразу преобразилась. Еще плохой признак. Она должна была бы спросить мое удостоверение.

– Да, сэр. Я сейчас же уведомлю его, мистер. Теперь, сэры сыпали, как из ведра. Она теперь была сама любезность и объявила мне, что я мог сразу же войти.

– Здравствуйте, – сказал я проходя мимо нее. Она широко раскрыла рот и повторила "здравствуйте" в свою очередь. Она не плохо соображала.

Кабинет Бермана был роскошен и обставлен с большим вкусом. По стенам проходили две гигантские черные линии на белом фоне. Пол был покрыт зеленым ковром, на котором любое пятно резко бы выделялось. Комбинация радио, теле, проигрывателя и микрофона, все щедро отделанное бронзой стояла на специальном столе. Над диваном метра четыре длиной, висела псевдо, модерн люстра. Потолок был задрапирован материей кремового цвета.

При моем появлении он встал. Это был высокий тип, наполненный жиром. На нем был серый костюм от дорого портного. Триста долларов. Он просто обливал его фигуру. Все его слабые стороны были тщательно закамуфлированы: его большой зад, широкие бедра, узкие плечи. Костюм определенно стоил цену, которую за него заплатили.

Он удостоил меня теплым пожатием руки.

– Я очень счастлив видеть вас, сэр, – сказал он.

Я ничего на это не ответил. Инспектор полиции, который приходит поговорить с директором госпиталя, это всегда нехороший признак. К чему же его заявление, что он рад меня видеть? Этот тип был специалистом по крепким и теплым рукопожатиям. Почему? Он больше не не занимался врачеванием. Его роль заключалась в том, чтобы взимать деньги с пациентов. Его роль заключалась в том, чтобы заставить себя любить своими служащими. Но он мне совсем не понравился, но ведь у меня, очень недоверчивый характер, я это знал.

Я показал ему свое удостоверение.

– Нам бы хотелось получить некоторые сведения, – сказал я. – Я из конторы прокурорского надзора.

Это сулило всякие ужасы, жалобы клиентов, поданные на госпиталь и на отдельных лиц, жалобы на неправильную оплату и многое другое.

– Да, – сказал он, – да, да.

Казалось он нервничал и чувствовал себя неуверенно. Безусловно у него был свой маленький рэкет, который он широко использовал. Например: отправить санитарную карету по вызову до самого Вестчестера за сорок долларов за этот путь, десять из них шоферу, а остальные ему в карман.

– Мы получили жалобу на чрезвычайно высокую оплату, – сказал я. – Я могу сесть?

– Да, да. Конечно.

Он очень быстро забыл свой торжественный вид.

– Мы стараемся скрыть это дело от газет, – продолжал я свою ложь. – В конце концов, часть ваших доходов вы получаете от муниципалитета. Мы себя чувствуем ответственным за вас.

– Да, да.

– Прежде чем реагировать на жалобы, мы хотели бы узнать, какие меры вы приняли, чтобы предотвратить такие возможности. Мы не собираемся конфисковать ваши досье и ваши счета и привлекать к ответственности вас и ваш персонал. Я думаю, что вас это тоже не устраивало бы.

Мой голос звучал спокойно и очень уверенно для доктора Бермана.

Он побледнел.

– Нет, нет. Это обеспокоило бы наших клиентов.

И тебя тоже, фазан ты эдакий. Я уверен, что небольшой просмотр его досье вскрыл бы многие противозаконные операции.

– Я был бы очень огорчен, если бы пришлось сделать это, – с печалью в голосе проговорил я. – Получить соответствующие мандаты со всеми вытекающими отсюда последствиями. И уж совсем против воли, я был вынужден поместить здесь двух наших агентов, конечно инкогнито.

Его глаза округлились.

– Но почему?

– Один член вашего коллектива, доктор Хенли, может быть мог так устроить, чтобы уничтожить компрометирующие документы.

– Но какие документы?

Легкий знак головой. Он уже рассмотрел такую возможность и не исключил ее.

– По первому диагнозу доктора Лиона, может быть. Превращенный доктором Хенли в серьезное и опасное заболевание. Необходимость операции. Такого сорта документы, какие я, если бы я был доктором Хенли, хотел, чтобы они исчезли. Или, быть может, я заменил бы их другим диагнозом.

– Другими?

Или он был идиотом, или прикидывался таким.

– Такими, чтобы операция казалась необходимой.

У него был подавленный вид.

– Так что мы поставили кое-кого из наших людей. Никто не сможет уничтожить какие-либо ваши документы без того, чтобы я не узнал об этом. Мы очень внимательны.

Он не сомневался в этом.

– Проверка при помощи инфракрасных лучей. ЦРУ выделили нам такие аппараты. Но это ультра секрет.

Это казалось уже совсем зловеще. Еще немного и я сам поверил бы в это. Что касается Бермана, то он был сражен.

– Да, да, – проговорил он. – Да, безусловно.

Этот бедный прохвост будет теперь вынужден оставить в архиве бумаги, которые будут компрометировать его самого. Теперь он уже был совсем готов.

– Что за человек, этот доктор Хенли?

Я довел его уже до такого состояния, что он должен был отвечать уже не задумываясь на все мои вопросы.

– Очень надменный. Очень надменный и характер у него невероятный. Его лицо изменилось. Несколько месяцев тому назад он накинулся на анастезиста во время одной операции. Он оставил больного на столе, подошел к врачу о котором я сказал и выругал его самым неприличных образом.

– А разве это так необычно для него? Разве хирурги иногда не ругаются во время операций?

– Да, конечно, да, и никто их в этом не упрекает. Они страшно напряжены, каждая секунда на счету. Но он не удовольствовался тем, что выругал анастезиста, он еще размахивал под самым его носом своим окровавленным бистуреем. То, что вы сами должны согласиться уже не входит ни в какие рамки.

– А кто был анастезистом?

– Доктор Морисон.

– А вы что сделали?

– Я вызвал доктора Хенли и спросил его, верно ли мне передали историю. Я знал, что она верна, так как разговаривал с каждым из шести присутствующих тогда на операции. Тогда он стал ругать меня последними словами.

– Каким образом?

– Просто ругательными.

– Что он сказал?

– Он назвал меня жирным боровом и болваном.

– Он перешел все границы, доктор Берман.

– Да, – согласился он. – Доктор Хенли тогда еще сказал мне, что доктор Морисон вертится около доктора Лион, это точное выражение, которое он употребил: "вертится вокруг" и, что он хотел публично выразить ему свое мнение.

– А он вам не сказал, что он считает неприличным забрызгать блузу врача бистурием полным крови.

– Он насмехался над этим.

– А потом?

– Некоторый шум дошел до меня относительно его операций.

– Просто шумок?

– Некоторые определенные жалобы.

– Определенные в каком смысле?

– Заявляющие, что сделанная операция не была необходимой.

– Что же вы сделали?

– Ну что ж мне было делать. Среди больных всегда имеется некоторое количество параноиков и истеричек. В таком случае, а речь шла о больном ребенке, и другие жалобы касались в основном детей. Они были сделаны родителями. У нас имеется обычай не обращать внимания на подобного рода жалобы.

– Тогда, почему же вы приняли во внимание эту жалобу?

– Нам нанес визит врач, лечащий всю их семью. Например... – В этот момент он глубоко вздохнул, как бы решившись все выложить мне. – Например, домашние врачи ставят диагноз ребенка: небольшое инфекционное заболевание. Неделя госпитализации и порция инъекций пенициллина. Классические лечения. Потом врач узнает, что ребенок подвергся прививке, которая стоила три тысячи долларов.

– И как же Хенли вышел из этого положения?

– Попробуйте сами произвести подобный опыт в своем собственном ведомстве, мистер Санчес. Домашний врач, просто лечащий врач... как его мнение может повлиять на решение и авторитет лучшего педиатра нашего края, подкрепленное еще членом Коллегии американских хирургов?

– Да, я понимаю.

– Но уж слишком много жалоб. Слишком.

– Что вы сделали?

– Я предупредил доктора Хенли и доктора Лион.

– И потом?

– Они задавили меня своим презрением и им почти удалось убедить меня. Если бы было лишь два или три случая. Я бы бросил это дело, но их было слишком много. И я заметил, что когда доктор Хенли уезжал в отпуск и поступали больные, присланные доктором Лион, и им делали операции другие врачи, никаких жалоб не поступало. Как только он возвращался, начинали поступать жалобы. А больных ему постоянно посылала доктор Лион.

– Они разделяли прибыль?

– Нет, еще хуже. Намного хуже. Я говорил нашему адвокату, очень порядочному и знающему наши проблемы, профессиональные проблемы, произнес он запинаясь и качая головой. – Он мне сказал, что если жалобы поданы родителями и предъявлены определенные требования госпиталь в этом деле проиграет. Я уладил с тремя такими жалобами к взаимному удовлетворению, но осталось еще не мало их уладить.

– А сердечный приступ доктора Фалконе?

– Нас всех это очень поразило и опечалило. Никто не знал, что у него больное сердце. Но многие врачи избегают показываться врачам. Потом он женился на женщине полной жизни...

У него промелькнуло удивленное выражение.

– Откуда вы знаете, что у него был сердечный приступ?

– Ведь доктор Лион видела, как он умирал. Она пыталась делать ему массаж сердца и впускала ему адреналин, но без результата.

– А есть тому доказательства?

– Ее показания.

– Вы разрешите мне бросить на них взгляд? – Он встал.

– Ну разумеется.

Мы прошли в кабинет доктора Лион, находящийся на третьем этаже.

Он был темный и неуютный. Он заставлял думать о старой деве, с шиньоном на затылке. На стене висело несколько репродукций, а также несколько дипломов.

Он открыл один из ящиков стола, немного в нем поискал, потом вынул карточку, которую протянул мне. Для меня было все равно все совершенно непонятно. Я попросил его перевести мне ее содержание.

– Сильное напряжение и сильная слабость. Задыхание. Все признаки сердечной недостаточности.

– Когда она вышла за него замуж?

– Около Рождества, насколько я помню. На собрании он сказал, что Анн, это его рождественский подарок.

– А каким числом помечен этот медицинский осмотр?

– 28-го декабря.

Я посмотрел на карточку.

– А это – 27 февраля – к чему относится?

Он в свою очередь посмотрел на карту.

– Другой медицинский осмотр. Состояние еще ухудшилось. Прописано было лечение.

– Что вы об этом думаете?

Он сгримасничал улыбку.

– Доктору Фалконе было сорок семь лет. Доктор Лион очень темпераментная женщина. Может быть, у них были слишком бурные ночи. Это может плохо отразиться на том, кто не привык к такому образу жизни.

– А может быть она выдумала эту болезнь сердца.

– Но почему же... – Он неожиданно замолчал. Да. Да. Я никогда об этом не думал.

– Он умер от закупорки сосудов: тут есть записанные показания о всей истории его болезни сердца. А что доктор Фалконе когда-нибудь видел эти записи?

– Сомневаюсь в этом. У него не было никаких оснований открывать этот ящик.

– Сомневаюсь в этом.

Он обхватил обеими руками голову. Это продолжалось несколько секунд и мне даже стало его немного жаль. Он считал, что у него много неразрешенных вопросов со служащими, сторожами и с водителями санитарных машин. У него были проблемы с набором медицинских сестер, с решением необходимых операций, с разделом гонораров и жалобами на неправильное взыскание оплаты за операции. Все это следовало разрешить к обоюдному удовлетворению, но вот появляюсь я и говорю, что поместил двух шпионов в его госпиталь. Потом я сказал ему, что один из лучших педиатров страны убила своего мужа.

– Около недели тому назад, ко мне пришла доктор Лион, – сказал он. Было приблизительно половина шестого. Видно было, что она плакала. Она сказала мне, сто у нее есть что-то неотложное, что она должна что-то сказать мне. Она казалась очень нервной и она сказала, что ей необходимо собраться с силами, чтобы смочь рассказать мне. Я дал ей стакан воды и она сказала, что ее сообщение займет не менее двух часов. Я спросил ее о чем пойдет речь и она мне ответила, что это будет касаться ее официальных отношений с доктором Хенли. Профессиональных отношений. Она добавила, что прекрасно понимает, что после ее этого заявления, она будет лишена медицинских прав и доктор Хенли тоже, но что она тем не менее решила обо всем рассказать.

– А что вы ей ответили?

– Ну вот, видите ли, у меня было назначено свидание и в семь часов вечера я должен был присутствовать на обеде в Алокуч Вели с Джоном Герольдом. Самим Джоном Герольдом.

Я скрыл свое незнание этой личности.

– Президентом "Интернациональ электрик". Его жена подверглась у нас очень сложной операции и она прошла удачно. Он пообещал построить новый павильон для медицинских сестер: в том, в котором они живут, построен пятьдесят лет назад. Его стали бы называть павильоном Джона Герольда, конечно. Мы очень охотно идем на такие вещи. Тогда я сказал доктору Лион, что я поговорю с ней завтра утром в первый же час. Она ответила, что принесет свои записи.

– Записи?

– Секретные записи, которые она делала на каждого больного. Она сказала, что это скомпрометирует доктора Хенли самым явным образом. Я посоветовал ей никому не говорить об этом и, в особенности, доктору Хенли.

– Что же она сделала потом?

– Она улыбнулась и она умоляла меня выслушать ее.

– И разумеется, павильон Джона Герольда не мог подождать?

– Если бы вы знали мистера Герольда, вы бы знали до какой степени ваше рассуждение нелепо.

По всей видимости, у доктора Лион произошла ссора с Хенли и она собиралась поставить его на место: она спасла б таким образом репутацию "Генерального Грина". А к чему это надо было манкировать своими прямыми обязанностями ради нового павильона, который потерял свою репутацию и доверие общества? А потом, оба дела не так просто балансировались. Если его предупредили, что вопрос шел об очень серьезной проблеме, мог ли он ради какого то обеда откладывать это сообщение?

Нет. Это было лишь лишнее доказательство того, какие глупые люди еще возглавляют учреждения, которые не понимают серьезности данного момента. Берман был типичным представителем тупого администратора, но он понимал, что сулила ему такого рода ситуация.

Я вдруг понял, что пристально смотрю на Бермана.

– Простите меня, – сказал я. – Я не слышал вашей последней фразы.

– Я сказал, что вы высказали глупое предположение.

– Да, – ответил я, – я часто говорю глупые вещи.

Он почувствовал себя неловко.

– Но, – продолжал я, – потому что вы сделали глупую вещь, доктор Лион, может быть, в настоящий момент близка к смерти. Ее постепенно умервшляют.

Я покинул его. Пусть попортит себе крови после этого. В следующий раз, когда ему представится выбор между человеческой жизнью и материальными благами, может быть, он выберет жизнь.

17

Я влез в машину и включил газ. И совершенно также как мотор, который стал крутиться, стал кружиться и мой мозг, на полную мощность. И мне стало совершенно ясно, так, как будто я смог читать в мозгу этого интеллигента психопата, почему он татуировал эту женщину и почему он прислал нам ее пальцы по почте.

Она вышла замуж. Это означало, что она предала его ради другого человека. Конечно, он бросил ее для какой-то авантюры с матерью своего больного или ради соблазнительной медицинской сестры, но это не имело для него никакого значения. Психопат не беспокоится о переживаниях других людей.

Он дал ей приказ освободиться от доктора Фалконе. Она послушалась его. Может быть, он считал этот способ нелепым, но все произошло так, как он хотел. Когда эта проблема оказалась решенной, они условились о встрече в Японии.

Безусловно произошло полное примирение. Он крепко держал в руках бразды правления. Вот тогда то он и татуировал ее. И это потому Морисон заметил широкое кольцо, которое она стала носить после своего возвращения. На этой стадии их взаимоотношений Хенли достаточно было щелкнуть пальцами, чтобы она делала перед ним стойку или ходила у его ног, если он отдавал соответствующее приказание. Во всяком случае, это был человек, которому я не смог бы доверить свою сестру.

Но посылка этих пальцев по почте! Гениально. Вот каким образом я объяснял это.

Урок, который он преподал ей в Японии изуродовав ей кожу, она забыла. Она намекнула ему, что собирается пойти к Берману и Хенли подумал, что она говорит серьезно. Его ожидало место Африки или Индонезии и его паспорт был готов.

Он подумал о том, что ему надо увезти молодую женщину в изолированное место. Если он хотел, чтобы ее стоны не были слышны, ему действительно было необходимо изолированное место. А если этого не удастся сделать, ее придется усыплять: находясь под влиянием наркотиков она согласится на все, что он предложит. Он, вероятно, связал ее и привязал к чему-нибудь – это был наилучший способ, чтобы она ничего не почувствовала, когда он будет отрезать ей палец. Потом он осторожно проделал все необходимое для операции и сделал ее, как всегда очень тщательно, как высокого ранга специалист.

Итак, у нее был завязан рот, он не услышал, когда она взывала к богу. Но он знал, что она призывает бога, знал.

После того, как он отрезал ей первый палец, он, может быть, даже показал ей его и произнес несколько слов, вроде: – Итак, ты хотела предупредить полицию о наших махинациях? Как ты глупа! Я отрезал у тебя палец по двум причинам. Во-первых, чтобы наказать тебя, так как теперь ты никогда не сможешь оперировать. Во-вторых, чтобы доказать глупость и несообразительность полиции.

Я пошлю им этот палец, палец, которым ты хотела указать им на меня. Я как бы скажу им: вот как вы сможете отыскать доктора Лион, ее палец вам это укажет. Но они недостаточно умны, чтобы воспользоваться этим. – Потом он, вероятно, приобрел оберточную бумагу, коробочку и веревку в каком-нибудь отделении почты в сердце Нью-Йорка, чтобы не оставить никаких следов. Потом отправил эту посылку из Главного Почтамта, в котором бывает столько народу, что невозможно кого-нибудь запомнить.

На следующий день он, вероятно, сказал что-нибудь в этом роде: – Ну что ж, твои друзья не пришли. Без сомнения они идиоты. Хорошо, сегодня я им немного помогу. Мы пошлем им твой палец с кольцом. Ты разрешишь? Спасибо. Мы посмотрим, что же произойдет с ними на этот раз.

Да. Это действительно должно было так происходить. Я был страшно рад.

Потом я отдал себе отчет в том, что мне осталось лишь найти их.

Я направил машину в Манхеттен. Мне пришлось неожиданно остановиться, когда такси пересекло мне дорогу. Я затормозил и чуть, чуть не врезался в него. Мало по малу мои тормоза пришли в негодность: раньше я этого не замечал. Я знал, что не смогу больше так ездить, нужно было многое заменить. Я нуждался в средствах, чтобы оплатить счета врачей. Мне необходим был такой основательный признак, который мог бы поставить меня на след моих обоих докторов.

Моя финансовая ситуация была настолько серьезной и требовала срочного разрешения, что я решил немедленно заняться ею. И я поехал по Кингсборо Бридж вместо того, чтобы проехать тоннелью Кюин Вил. Дорога заняла на десять минут больше времени, но у меня было предчувствие, что таким образом я урегулирую часть своих долгов. Мост был бесплатный, тогда как за проезд через тоннель нужно было платить десять центов. Доехав до середины моста, я бросил взгляд на канал. Из моря появился уач, все паруса которого были распущены и ветер надувал их. Зрелище было очень красивым.

Неожиданно я вспомнил, что Хенли располагал яхтой. Он держал ее на якоре в Файантоне, в проливе Лонг Истланд.

Яхту звали "Веселый".

18

Я оставил машину в одном из гаражей на Первой авеню, расположенном всего в трех кварталах от моего дома. Отсюда я позвонил Тилли. Он сказал, что я могу взять его Бюйк: сам он всегда сможет пользоваться машиной своего коллеги.

Я пешком вернулся в себе домой, съел сандвич, выпил стакан молока, побрился, сменил рубашку и вышел из дома. Рев клаксона почти разорвал мне барабанную перепонку и краем глаза я заметил красный свет. Я бросился на тротуар и увидел, как остановился ярко красный автомобиль. Он забрызгал мне брюки.

У меня забилось сердце.

– Безмозглый дурак... – начал я, но много ли женщин с длинными черными волосами, завязанными на манер конского хвоста водят красный Мазерати?

– Какая невероятная случайность обнаружить вас на этом перекрестке! сказала она.

Она нагнулась через окно и улыбнулась. На ней был надет серый кашемировый пуловер и она не была намазана.

Я постепенно расширял свою улыбку.

– В ваших венах, вероятно, имеется адреналин, – заметила она. – А что если вы хлопнете меня, чтобы придти в себя?

Я обрел дыхание.

– О, входите сюда, – сказала она, открыв дверцу.

Я влез в машину.

– Какое направление?

– Конектикут.

Не говоря ни слова, она отъехала и приняла направление Восточная Ривер Драй.

– Послушайте, я пошутил, – сказал я. – Дайте мне сойти. Мне пообещали машину.

– Почему столько рассуждений? Я буду вас возить.

– Я не знаю сколько времени это займет.

– Я подожду.

– Нет, остановитесь.

– Вы поедете далеко?

– Райантон.

– Чтобы покататься в море?

Она остановила машину и нагнулась назад. Потом она закурила сигарету и зевнула, закинув руки за голову. Этот жест приподнял ее грудь.

– Райантон. Райантон. Очень часто мы отправлялись в Райантон, чтобы провести вечер развлечений, сопровождаемый хорошо поданным мартини, а на десерт опять мартини вместе с задранными ногами в воздух, потом на следующее утро отъезд в Оустер с глоткой из дерева, которую вы никогда не испытали и, вероятно, даже не можете себе представить. Я не возражаю снова повидать это место, для перемены обстановки.

– Мне необходимо попасть туда как можно скорей, очень быстро переговорить кое с кем и очень быстро вернуться. Я предпочитаю отправиться один, чтобы быть уверенным, что другая персона не будет иметь каких-либо неприятностей. Я вам очень благодарен за ваше предложение.

– Я лягу в машину, спрятав голову между лапками и буду вас ждать пока вы все не кончите, – сказала она. – Она ухватилась обеими руками за руль. – Я не буду спрашивать у вас подачек и буду вести себя хорошо.

– Я сожалею.