Текст книги "Шесть записок о быстротечной жизни"

Автор книги: Шэнь Фу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

Как-то некий торговец солью, по имени Чэн Сюй-гу, позвал меня на прогулку и устроил угощение. Были поданы маньтоу[156]156
  Печеные на пару пирожки или пампушки.


[Закрыть] с мясом. Молодой послушник не отрываясь смотрел на них, и мы дали ему четыре штуки. Когда собрались уходить, решили вознаградить тамошнего монаха двумя заморскими серебряными таэлями[157]157
  Основной денежной единицей в Китае был лан, или таэль, равный приблизительно одной унции серебра. Монеты, соответствующей лану, не существовало, и для сделок употреблялись слитки серебра, взвешиваемые на особых безменах. В ланах производились крупные расчеты, в обыденной жизни все расчеты велись в мелкой медной монете – чохах. Это медные кружочки с квадратным отверстием посредине, через которое монеты нанизывались на шнурок.


[Закрыть]. Горный отшельник, не разумея их назначения, денег не принял. Мы сказали ему, что за одну такую монету можно выменять более семисот бронзовых зеленых грошей. Но поблизости не было меняльной лавки, и он вновь отказался. Мы скинулись и набрали ему мелочью шестьсот монет, и монах с благодарностью принял подношение.

Как-то я пригласил друзей вновь посетить эти места. И вот, захватив короб со снедью, мы отправились. Нас встретил знакомый мне монах. Укоряя меня, он сказал:

– Уж не знаю, что в прошлый раз съел у вас послушник, только у него разболелся живот. Не вздумайте опять его угощать.

Я понял, что брюхо, привыкшее к листьям гороха и траве, не принимает мясного. О происшедшем я весьма сожалел. Я сказал друзьям:

– Чтобы стать монахом, надо жить вот в таком глухом углу и всю жизнь ничего не видеть и не слышать, может быть, тогда укрепишь в себе изначально-истинную природу и обретешь покой в мыслях. Если же удалиться на Тигровый холм, что на моей родине, по целым дням глазеть на кокетливых отроков и размалеванных певичек, слушать песни под струны и цевницу, вбирать ароматы изысканных закусок и хорошего вина, вряд ли твое тело уподобится иссохшему дереву, а сердце – мертвому пеплу!

В тридцати ли от Цзиси была деревня под названием Поселение человеколюбцев. Раз в двенадцать лет в деревне устраивали праздник цветов и плодов, причем каждый участник выставлял свои вазоны с цветами. Мое пребывание в Цзиси как раз совпало с праздником, и я загорелся желанием пойти в деревню, но, на беду, не оказалось ни паланкина, ни коня. Тогда я велел нарубить бамбука, сделать шесты и к ним привязать стул – так получилось подобие носилок. Нанятые носильщики подняли шесты на плечи, и мы тронулись в путь. Один из моих сослуживцев, по имени Сюй Цэ-тин, отправился со мной, и всякий, кому случилось попасться нам на пути, смеялся, дивясь необычному зрелищу. Пришли на место, в деревне оказался храм, но не знаю, в честь какого божества его воздвигли. Перед храмом на открытой площадке сколотили для представлений высокий помост, его разрисованные перила и квадратные стойки поражали грандиозностью и ослепительно блестели, но, подойдя ближе, я разглядел, что это – разрисованная и скрученная в трубу бумага, поверх крытая лаком. Вдруг раздались удары гонга и показались люди: четверо несли две свечи, огромные, словно колонны, а восемь других тащили на палке здоровенного, как вол, борова. Двенадцать лет всем миром его откармливали и вот сейчас закололи в честь божества[158]158
  Свинья – одно из жертвенных животных. Обычно в Китае приносят в жертвы свинью, курицу и рыбу.


[Закрыть]. Цэ-тин рассмеялся и сказал:

– Свинье повезло с долголетием, но, видно, и зубы у бога остры. Будь я божеством, не сумел бы насладиться подношением.

Я ответил:

– Но это так хорошо показывает их нелепую веру.

Мы вошли в храм. Галереи и двор были заставлены вазонами с цветами и деревьями; здесь не было растений с подрезанными ветвями или обломанными коленцами, вся прелесть деревьев была в серебристой блеклости причудливых ветвей – большей частью это были сосны с Желтой горы. Началось представление, народ повалил валом, и мы поспешили уйти.

Не прошло и двух лет, как я повздорил со своими сослуживцами, как говорится, «взмахнул длинными рукавами»[159]159
  Жест, означающий гневное презрение и порицание присутствующих.


[Закрыть] и воротился домой.

Со времени службы в Цзиси мне нестерпимо было видеть всю убогость и презренность моего положения в сутолоке казенной жизни, и я решил сменить ученые занятия конфуцианца на торговое дело. У меня был дядя по имени Юань Вань-цзю, муж сестры отца, в Паньси, в местечке Сяньжэньтан, он занимался виноделием. Вместе с неким Ши Синь-чэном я затеял дело на паях – мы продавали вино Юаня за море. Но не прошло и года, как на Тайване разразился мятеж Линь Шуан-вэня[160]160
  Линь Шуан-вэнь – член тайного общества «Тяньднхуэй» («Союз неба и земли»), поднял мятеж на Тайване в 1787 г. Год спустя был казнен в Пекине.


[Закрыть], сообщение морем прервалось, у нас скопилось много товара, и мы понесли убыток. Я оставил торговое дело, решив «уподобиться Фын Фу»[161]161
  В трактате философа Мэн-цзы (гл. VII, ч. 2, § 23) рассказывается о некоем Фын Фу, искусном ловце тигров, который однажды бросил свое занятие и стал ученым мужем и чиновником, но вскоре обстоятельства вынудили его опять вернуться к старому занятию.


[Закрыть]. Четыре года я прослужил в Цзянбэе[162]162
  Т. е. в землях к северу от Янцзы.


[Закрыть] и за все время не совершил ни одного приятного путешествия, о котором стоило бы написать.

Поселившись в Сяошуанлоу, мы довольствовались пищей святых отшельников. Муж моей двоюродной сестры, по имени Сю-фын, как раз вернулся из Восточного Гуандуна[163]163
  Т. е. из района Кантона.


[Закрыть]. Видя, что я не у дел, он с великой горячностью воскликнул:

– Вы ждете жалованья, чтоб было чем растопить очаг, а на огонь ставите то, что заработаете кистью. Вижу, нет у вас дальней сметы. Почему бы вам не поехать со мной в Линнань[164]164
  Линнань – земли на юге Китая, на границе с Вьетнамом.


[Закрыть]? Ведь непременно будем при выгоде, во всяком случае, как говорится, «все ж более мушиной головы».

Юнь принялась уговаривать меня:

– Воспользуйся случаем, пока твои родители в полном здравии и ты в расцвете лет. Ведь говорят: продай хворост, рассчитай на рис – будешь жить в довольстве; лучше один раз потрудиться, чтобы потом не ведать забот.

Вскоре я и мои товарищи по торговому делу сложили свои средства и составили общий капитал нашего предприятия, Юнь ко всему прочему приготовила для меня вышивки, я взял еще сучжоуское вино, «пьяных крабов» – ничего этого нет в Линнани; затем известил отца о своем намерении и на десятый день Малой весны[165]165
  Образное название десятого лунного месяца.


[Закрыть] отбыл вместе с Сю-фыном.

Мы вышли из Дунба и поплыли в Уху[166]166
  Уху – уезд в провинции Аньхой.


[Закрыть]. Я впервые видел Янцзы и был переполнен радостью и воодушевлением. Каждый вечер, когда мы причаливали к берегу, я устраивался на носу лодки и выпивал немного вина. Однажды я увидел, как рыбаки тянут сеть; она была в ширину и длину не более трех чи, притом с широкими, в четыре вершка, ячейками. Я рассмеялся и сказал:

– Хотя в наставлении мудреца и сказано: «При ловле не бери частую сеть»[167]167
  Перефразированные слова из книги «Мэн-цзы», где говорится: «С частой сетью не ходят в стоячую воду».


[Закрыть], – но разве что-нибудь выловишь этим малым покрывалом с большими прорехами?

Сю-фын пояснил:

– Эта сеть предназначена для ловли леща.

Рыбаки, ухватившись за длинные веревки, то погружали ее, то вытаскивали. Но немного погодя они вдруг резко выдернули сеть из воды – в ней трепыхался лещ, застрявший жабрами в ячейках. Я вздохнул и сказал:

– Поистине, не исчислить, сколько можно узнать, увидев все своими глазами.

Однажды мы плыли мимо горы, одиноко возвышавшейся на самой середине реки, так что со всех сторон ее омывала вода. Сю-фын сказал мне, что это Гора-сирота.

Сквозь заиндевевший лес изредка проглядывали разбросанные строения и храмы, мы шли при попутном ветре и не могли остановиться, чтобы их осмотреть. Наконец, подошли к Беседке тэнского князя. Здесь я лонял, что нельзя принимать на веру утверждение Ван Бо, высказанное им во вступлении к оде «Беседка тэнского князя»[168]168
  Имеется в виду знаменитое сочинение Ван Бо (647—675) «Во дворце тэнского князя. Предисловие к стихам».


[Закрыть], будто казенное училище Павильон почитания классиков в Сучжоу находилось подле Сюймын-ских ворот у Большой пристани.

Подле Беседки тэнского князя мы пересели на сампан – лодку с высокой кормой и сильно задранным носом – и отплыли в Ганьгуань. Из Ганьгуаня отправились в Наньань, там мы снова высадились на берег. Как раз был день моего рождения, и Сю-фын в знак пожелания долголетия приготовил мне длинную лапшу[169]169
  Длинная лапша подается как непременное блюдо на день рождения и в день свадьбы, ибо длина символизирует «нить жизни» – долголетие.


[Закрыть].

На следующий день мы миновали хребет Даюйлин. На самой вершине хребта стояла беседка, на которой была надпись: «Подыми голову – солнце ближе». Вершина горы разламывалась надвое, обе стороны среза были отвесны, точно стены, между ними, словно в каменном переулке, пролегала тропа. У входа на тропу были высечены еще две надписи: «Здесь потоки стремительны, отступи мужественно» и «Остановись, не иди дальше». На самой вершине хребта стоял храм военачальника, что носил фамилию Мэй[170]170
  Генерал Мэй был первым колонизатором Линнани во времена ханьской династии на рубеже нашей эры.


[Закрыть] – Дикая слива, не знаю, при какой династии жил этот полководец. Что ж до сливы, то в округе не нашлось ни одного сливового деревца. Возможно ли, чтобы название известной горы – Сливовый хребет – пошло от фамилии этого полководца?

В подарок друзьям я вез в вазоне деревце мэйхуа, оно уже отцвело, листья его пожелтели. И то сказать, ведь был канун месяца ла – двенадцатой луны.

Когда мы миновали хребет и вышли из ущелья, взору нашему открылся необычный пейзаж. К западу от хребта лежала гора, в ней виднелась расселина, вся прозрачная, я уже забыл ее название. Сопровождавшие нас носильщики сказали:

– В той пещере ложе бессмертного небожителя.

Но так как мы спешили, мне не удалось побродить в тех местах, о чем я очень сожалею.

В Наньсюне мы наняли старую «ладью-дракон». Проплыли мимо городка Фошань, где видели выставленные рядами у стен домов цветочные горшки. Цветы были только трех оттенков – ярко-красного, розового и белого, листья как у падуба, а цветы – похожи на пион. Оказалось, это камелии.

Мы прибыли в Кантон к полнолунию и остановились у Цзинхайских ворот. Сняли у некоего господина Вана на втором этаже три комнаты окнами на улицу. Свои товары Сю-фын сбыл местным торговцам, я сопровождал его, когда он наносил визиты, согласно составленному им самим списку. На Новый год много брачных церемоний, товары брали охотно, не прошло и десяти дней, как у меня иссякло все, что я привез. Кантонцы носят подбитые ватой халаты, поверх которых по случаю Нового года они надели платья из легкого шелка. В здешних местах не только погода иная, даже сами люди по духу и нравам совершенно другие. В полнолуние, что приходится на пятнадцатый день первой луны, трое моих земляков – служители здешней управы, потащили меня на реку поглядеть на певичек. Этот обычай называется «выйти на лов». Певичкам дали прозвание «лаоцзюй» – «старушки».

Мы вышли из Цзинхайских ворот и наняли лодчонку с навесом, она походила на половинку яичной скорлупки. Причалили к Песчаному острову – Шамянь, джонки с певичками («цветочные ладьи») здесь были в два ряда, образуя посредине нечто вроде прохода для снующих взад и вперед небольших яликов. Каждые десять или двадцать лодок привязывались к бревну для придания им устойчивости и защиты от морских ветров. Меж каждой парой лодок вбита деревянная свая, на которую насажены кольца из лиан – это позволяло лодкам свободно опускаться и подыматься на волнах.

Управительницу подобного заведения называют Шу-тоупо – Матушка, расчесывающая волосы. На голове ее обычно убор – каркас из серебряной проволоки около четырех чи высоты, изнутри полый, а снаружи обвитый волосами, он дополнительно украшается цветами, воткнутыми в волосы при помощи длинных уховерток. Одета она в темную короткую куртку и такие же темные шаровары до пят, по поясу повязывается красным или зеленым полотенцем, а ходит на манер актерок из Грушевого сада[171]171
  Грушевым садом называлась в эпоху Тан школа, где обучали придворных актеров. С тех пор выражение «Грушевый сад» стало образным обозначением театра.


[Закрыть] – ее босые ножки будто сбрасывают на ходу туфельки. Если гость подымается на лодку, она с улыбкой кланяется ему и семенит навстречу, приподымает занавеску и пропускает посетителя внутрь. В каюте в ряд стоят стулья и табуреты, посредине широкий кан[172]172
  Кан – лежанка, обогреваемая проходящим внутри дымом.


[Закрыть], рядом с ним дверь, через которую можно выйти на корму. Когда мы подъехали, женщина крикнула:

– Гости пришли.

Тотчас мы услыхали топот многих ног, потом показались девицы. У одних волосы подобраны в узел, у других уложены пучком, все напудрены – словно выбеленные стены, нарумянены – как гранат, одеты или в красные куртки и зеленые шаровары, или в зеленые куртки и красные шаровары, на ногах у иных короткие носки и туфли с вышивкой «бабочки среди цветов», другие хотя и босы, но зато с серебряными браслетами на щиколотках. Девицы сели на кан, другие прислонились, к стенам, они не произносили ни слова, молча пожирая гостей глазами. Я повернулся к Сю-фыну:

– Что сие означает? Сю-фын мне разъяснил:

– Моргни какой-нибудь, подзови и слюбись по взаимному согласию.

Я попробовал подозвать одну. Тотчас какая-то девица радостно вышла вперед, вынула из рукава бетель, и в знак приветствия протянула мне. Я поднес бетель ко рту, вкус его был невыносимо терпким, я поспешил выплюнуть бетель и обтер бумажкой губы – моя слюна походила на кровь. На соседних лодках громко засмеялись.

Потом мы направились к Арсеналу. В тамошнем заведении женщины были одеты и убраны в точности так же, только все, и молодые, и постарше, умели играть на лютне. Когда я заговорил с одной, в ответ услышал:

– Ми?

По-кантонски это значит: «Что это?»

Молва гласит: «Молодым не ходи в Гуандун – душой истаешь». Но могут ли тронуть сердце дикие наряды и варварское наречие? Один из друзей заметил:

– Вот в Чаочжоу красотки разряжены и убраны словно бы небожительницы. Можем прогуляться и к ним. Отправились в Чаочжоу. Лодки стояли здесь в том же порядке, что и на Шамяне. Была там знаменитая управительница, по имени Матушка Су, наряженная, что танцовщица с разрисованным барабанчиком. Размалеванные певички наряжены по-особенному: у платья воротник-хомутик, застегнутый сзади, спереди свободно свисает; волосы распущены до плеч, челка до бровей, в дополнение ко всему на манер девочек-служанок узел на макушке. Те, что бинтовали ноги, ходили в юбках, те, что не бинтовали, носили длинные волочащиеся штаны, короткие носки и туфли, расшитые непременным узором «бабочки среди цветов». Речь здешних девиц я еще кое-как мог разобрать, но их нелепые одеяния и весь вид вмиг охладили меня, так что всякая охота пропала. Сю-фын сказал:

– На другом берегу реки, против Цзинхайских ворот, есть еще Янчжоуское заведение, девицы там одеты как у нас на родине, в местности У. Пойдем, вот где непременно найдешь кого-нибудь по душе.

Один из друзей добавил:

– Да ведь это одно название, что Янчжоуское заведение, тамошняя хозяйка – вдова Шао, да при ней невестка – старшая тетушка, обе они, и правда, уроженки Янчжоу, а остальные – кто из Цзянси и Хуна-ли, кто из Хубэя, а то из Гуандуна или Гуанси.

Янчжоуское заведение располагалось на десяти лодках, поставленных в два ряда. Платья девушек состояли из кофты с широкими рукавами и длинной юбки, румяна и белила были положены тонко, волосы словно бы облака, а на висках блестели как иней, и главное – речь их была мне понятна. Вдова Шао встретила нас с величайшей любезностью. Один из моих друзей подозвал лодку, с которой торговали вином (те, что побольше, вроде джонки с надстройкой, а те, что меньше, здесь называют «плоскодонки для девиц»), и, взяв на себя роль хозяина, предложил мне выбрать певичку. Я остановил свой выбор на одной молоденькой, словно птенец феникса, у нее были маленькие слабые ножки, а фигурой и лицом она напомнила мне Юнь, мою жену. Имя ее было Си-эр. Сю-фын подозвал девушку, которую звали Цуй-гу. Остальные предпочли своих старых подружек. Мы принялись весело пить вино, пустив лодку по течению. Пробило третью стражу.

Я испугался, что выпил слишком много и не смогу держаться на ногах, и решил вернуться домой. Оказалось, городские ворота запирают, как только сядет солнце, а я и не знал. Веселье иссякло, некоторые гости легли на кан и предались курению опиума, другие принялись обнимать певичек и весело хихикать. Слуга принес каждому по стеганому одеялу и подушке и принялся стелить постели на сдвинутых в ряд кроватях. Я потихоньку спросил у Си-эр:

Нельзя ли устроиться на ночлег на твоей лодке? Она ответила:

Можно устроиться в ляо, да нет ли там гостей. (Ляо – каюта в пристройке на верхней палубе.) Я сказал:

Давай-ка, сестрица, съездим и разузнаем.

Я окликнул лодочника с ялика и велел ему переправить нас на джонку вдовы Шао. Огни лодок разных заведений светились друг против друга, образуя подобие длинной освещенной галереи. В каюте гостей не оказалось. Хозяйка с улыбкой встретила меня и сказала:

– Знала, что приедет дорогой гость, потому и оставила для вас каюту.

Я улыбнулся:

– Ах, матушка, воистину, вы небожительница под лотосовым листом!

Тотчас же явился со свечой слуга и повел нас на корму. Я поднялся на несколько ступенек и очутился в комнате, похожей на келью. У стены стояла длинная тахта, к ней были придвинуты столик и стулья. Раздвинув еще одну занавеску, я попал на крышу, она служила кровлей носовой части лодки. В каморке была кровать и широкое прямоугольное окно, заделанное стеклом. Лампы не было, комнатка озарялась отсветом огней с лодок напротив. Одеяло, полог, туалетный столик и зеркало были нарядны, изящны.

Си-эр сказала:

– С террасы можно полюбоваться луной.

Я поднялся на ступеньку порога, растворил окно и выполз наружу. Я стоял над кормой, с трех сторон меня ограждали низкие перильца. Светлый овал луны, безбрежные воды, бездонные небеса... По реке, подобно плывущим в беспорядке листьям, сновали лодки, с которых торгуют вином, а фонари их, как мириады звезд, выложенные на небесах, рассыпали по воде блестки. Лодки, точно челноки на ткацком станке, разбегались по реке, где-то лилась песня, ей вторила свирель цитра, звуки сливались с рокотом волн – все чувства в моей душе сместились. Я вспомнил: «Молодым не ходи в Гуандун...» – и подумал: «Воистину верно». Жаль, что Юнь не сопровождала меня в этом путешествии.

Я обернулся и увидел Си-эр, лунный свет придал ей сходство с Юнь, я увлек ее с палубы, задул свечу и лег. Наутро, едва рассвело, Сю-фын с компанией, появился на лодке. Я накинул платье и вышел. Они стали укорять меня за вчерашнее бегство. Я ответил им присловьем:

– Боялся, что вы, господин, да и вся ваша братия не оставите мне ничего: «И постель сдерете, и полог унесете».

Все вместе мы двинулись домой.

Через несколько дней я с Сю-фынем отправился прогуляться к Храму морской жемчужины. Храм стоит посреди воды и, словно город, с четырех сторон окружен стеной. На случай защиты от морских разбойников в стене пробиты бойницы для жерл больших пушек на высоте более пяти чи над водой. Пушки то подымаются, то опускаются силой прилива, а насколько – трудно сказать. Думаю, что всякий расчет здесь будет неточен. «Тринадцать иноземных рядов» были сооружены к западу от Ворот простой орхидеи, и по четкости линий напоминали европейскую картину. На противоположной стороне реки был Цветник – кантонский цветочный рынок, цветов и деревьев здесь множество. До сих пор я полагал, что нет цветка, которого я бы не знал, но на этом торжище мне были знакомы лишь шесть-семь названий из десяти. Я стал выспрашивать, что это за цветы, и оказалось, что в «Собрании всевозможных благовоний»[173]173
  Имеется в виду знаменитый каталог растений, составленный Ван Сяном (XVI – первая половина XVII в.).


[Закрыть] они не значатся, возможно, дело было в их местном произношении.

Храм Крыша над морем превеликих размеров. Сразу за храмовыми воротами росла большая смоковница, ствол ее в десять обхватов, а тень густая, точно от балдахина. Дерево не увядало ни в осенние, ни в зимние холода. Колонны, перила, решетки, окна и стропила были выточены из железного или грушевого дерева. Подле храма росло еще дерево бодхи, листья его как у хурмы. Прибой ободрал кору дерева, и истонченные волокна древесины приобрели сходство с шелковистыми крылышками цикад; склеенные, они годились бы для небольших тетрадок, в которые обычно переписываются буддийские сутры.

На обратном пути я заехал к Си-эр на «цветочную ладью». У Си-эр и Цуй-гу не оказалось гостей. Чаепитие закончилось, я хотел уже уходить, но девушки трижды просили меня остаться. Тогда я решил подняться с ними в каюту на верхнюю палубу, но хозяйка, старшая тетушка, в нашей каюте уже потчевала гостей вином. Я решил испросить разрешения у матушки Шао, не будет ли она против, если девушки пойдут ко мне домой.

– Ладно, идите.

Сю-фын отправился первым, чтобы сделать необходимые приготовления и послать слугу за вином и закуской. Я привел с собой Си-эр и Цуй-гу. Среди веселья нежданно-негаданно нагрянул Ван Мао-лао из местной управы, мы потащили его с нами выпить. Едва мы пригубили вина, как внизу послышался шум, казалось, будто кто-то лезет к нам на второй этаж. У хозяина была племянница, отроду, видно, порядочная дрянь, она прознала, что я пригласил певичек, и созвала людей, замыслив вымогательство. Сю-фын сказал мне с укором:

– Не по мне была затея, а все же поддался я твоей минутной прихоти.

Я сказал:

– Раз дело сделано, поспеши найти способ, как «отвести солдат», – не время препираться.

Мао-лао предложил:

– Попробую спуститься первым и поговорить с ними.

Я кликнул слугу и послал его поскорее нанять два паланкина, ибо принял решение вначале избавиться от девиц, а затем попытаться самому выбраться из крепости. Было слышно, как Мао-лао уговаривает тех, что внизу. Они не отступали, хотя больше и не лезли к нам. Тем временем паланкины были поданы. Я приказал слуге поработать руками и ногами, дабы проложить девицам дорогу. Сю-фын бросился за слугой, таща за собой Цуй-гу, следом я волок Си-эр; с трудом мы спустились вниз. С помощью слуги Сю-фын и Цуй-гу вырвались за ворота. Вдруг дорогу Си-эр заградила чья-то рука. С быстротой я поднял ногу и пнул того в плечо – рука ослабла, и Си-эр удалось выскользнуть. Тут и я, улучив момент, вырвался и удрал. Мой слуга стоял на страже подле ворот на случай преследования и нападения. Я взволнованно спросил его:

– Где девушки? Он ответил:

– Цуй-гу села в паланкин, и его унесли. Я заметил, как девица Си вышла из ворот, но чтоб она садилась в паланкин, не видел.

Немедля я запалил факел, на обочине дороги увидел второй пустой паланкин. Тогда стремглав я помчался к Цзинхайским воротам, где нашел Сю-фына, который стоял у паланкина Цуй-гу. Я стал их расспрашивать о Си-эр. Однако они не знали, где она.

– Ей надо бы бежать на восток, а она, видно, кинулась на запад, – сказал Сю-фын.

Я повернул к дому, но и там ее не оказалось, прошел еще с десяток строений и, наконец, услышал, как кто-то зовет меня. Посветил – оказалось, Си-эр. Я с поспешностью усадил ее в паланкин, взял на плечи один шест, и мы пошли. Сю-фын, увидев меня, бросился со словами:

– При Воротах простой орхидеи есть шлюз, через него можно выйти за городскую стену. Я договорился, чтобы за плату нам отперли замок. Цуй-гу уже на пути к шлюзу, пусть и Си-эр не медлит.

Я сказал ему:

– Быстрее возвращайтесь домой и «отгоните неприятеля», а Цуй-гу и Си-эр я беру на себя.

Мы подошли к шлюзу. И правда, замок был снят. Цуй-гу уже поджидала нас. Я взял Си-эр под правую руку, Цуй-гу под левую, и они, пригнувшись и высоко по-журавлиному подымая ноги, прошли по шлюзу. Пошел мелкий дождь, дорога стала скользкой, словно бы маслом смазанная. До Шамяня мы добрались берегом. На реке было оживленно, звучали цевницы и песни. На одной из лодок Цуй-гу заметила приятельницу и окликнула ее. Мы сели к ней в лодку. Тут только я заметил, что волосы у Си-эр растрепаны, точно куст полыни на ветру, а шпильки и серьги бесследно исчезли.

– Что, отняли? – спросил я.

Она улыбнулась:

– Слыхала, что они из чистого золота, это ведь вещи матушки-хозяйки. Когда мы спускались, я сняла их и спрятала в карман. Если бы шпильки отняли, непременно она затеяла бы тяжбу и заставила вас возместить убыток.

После такого объяснения мое сердце исполнилось благодарности. Я велел водворить шпильки и серьги на место и ни слова не говорить хозяйке о происшедшем, а наше возвращение объяснить тем, что-де в моем доме оказалось много народу.

В точно таких словах Цуй-гу доложила обо всем управительнице, притом добавила:

– Вином и закусками мы уже угостились, хорошо бы дать нам теперь чжоу.

К тому времени бражники из верхней каюты ушли, и хозяйка заведения, вдова Шао, послала Цуй-гу проводить меня в каюту. Тут я увидел, что расшитые туфельки девушки насквозь промокли и вымазаны грязью. Втроем мы принялись за чжоу и слегка утолили голод. Потом сняли нагар со свечи и потянулась долгая беседа. Я узнал, что Цуй-гу родом из Хунани, а Си – уроженка Хэнани, подлинная ее фамилия – Оуян, отец ее умер, мать вновь вышла замуж, а жестокосердный дядя, брат отца, продал Си-эр. Цуй-гу принялась рассказывать о горестях своего житья-бытья, когда, как говорится, не успеешь проводить одного – встречай другого; на сердце нерадостно, а улыбайся, вина душа не принимает, а пей насильно, тело радостей не просит – иди с гостем, в горле скребет – непременно пой. Находятся и такие беспутные посетители, чуть что не по нему, швырнет бокал с вином, опрокинет столик, наговорит грубейших слов – знает ведь, что хозяйка ему поверит, еще скажет, будто девица необходительно встретила гостя. Случаются и вовсе мерзкие гости, всю ночь напролет словно топчут тебя или ездят по тебе колесами, так что мочи нет. Когда Си-эр только пришла в заведение, она была еще очень молода и матушка-хозяйка всегда жалела ее. Цуй-гу рассказывала, а из моих глаз лились слезы. А тут и Си-эр вдруг заплакала.

Я привлек ее к груди, приласкал и успокоил. Я велел Цуй-гу лечь на тахте, ибо считал ее подружкой Сго-фына.

С той поры раз в десять, а то и в пять дней за мной непременно посылали кого-нибудь и звали на лодку. Иногда Си-эр приезжала в ялике и поджидала меня на берегу. Каждый раз, отправляясь на «цветочную ладью», я брал в компанию Сю-фына, но мы никогда не звали других гостей и не шлялись по другим лодкам. За всевозможные услады одной ночи брали всего четыре заморские серебряные монеты. Правда, Сю-фын имел обыкновение нынче пригласить одну, а на завтра – другую, как говорится, то в зеленом, то в красном, в народе это называется «прыгать от лохани к лохани», а порой доходил до того, что звал двух певичек зараз. Я всегда был только с Си-эр. Случалось, я приезжал на лодку один, выпивал на верхней палубе чашечку-другую вина, вел тихие беседы в каюте и, проявляя участие и сострадание, не заставлял девушку петь и не принуждал много пить, и у каждого на лодке веселело на сердце. Девушки, товарки Си-эр, завидовали ей. Узнав, что я в заведении, девицы, которые были свободны и не принимали гостей, обязательно приходили к нам. Все они хорошо знали меня. Идешь по лодке, так окликают без конца. Взглянешь на одну, кивнешь другой, всем-то ведь и не ответишь, да осыпь их десятью тысячами монет, и то не удостоишься подобного расположения. Я же за четыре месяца истратил всего сто с лишним монет, а уж сколько плодов личжи[174]174
  Личжи – небольшие плоды, растут на юге Китая, по виду схожи с орехом, но внутри скорлупы мякоть, напоминающая клубнику.


[Закрыть] и свежих фруктов мне привелось отведать! Редкое удовольствие, на всю жизнь.

Вскоре управительница заведения возымела желание получить с меня пять сотен монет, принуждая, чтобы я их внес за Си-эр. Я стал тяготиться ее назойливостью и принял решение уехать. Сю-фыну, который пришел в помрачение от любовной страсти, я посоветовал купить наложницу.

В Сучжоу мы воротились тем же путем.

На следующий год Сю-фын снова отправился в Кантон, отец не разрешил мне ехать с ним. Я был приглашен в Цинпу па службу к начальнику уезда Яну. Возвратись из Кантона, Сю-фын рассказал мне, что Си-эр хотела покончить с собой, тоскуя, что я не еду.

 
Увы! Те полгода минули словно сон.
На «цветочной ладье» прослыл я равнодушным!
 

После Гуандуна я два года прожил в Цинпу[175]175
  Цинпу – уезд в провинции Цзянсу.


[Закрыть] и за это время не совершил ни одного приятного путешествия, о котором стоило бы рассказать. Незадолго перед этим Юнь встретилась с певичкой Хань-юань, и мы были втянуты в водоворот пересудов. Юнь переволновалась и заболела. Я вместе с Чэн Мо-анем открыл лавку по продаже свитков и книг, это давало мне возможность покупать для Юнь лекарства.

Спустя два дня после праздника Середины осени У Юнь-кэ, Мао И-сян и Ван Син-лань пригласили меня посетить Малую обитель спокойствия, что расположена в Сишаньских горах. Ради какого-то неотложного дела я не мог пойти с ними и предложил им отправиться одним. У Юнь-кэ сказал мне:

– Если у вас будет возможность пойти за город, то завтра в полдень мы будем ждать вас перед самыми горами у Приюта журавля подле моста Шуйтацяо (что значит «Ступивший на воду»).

Я согласился. На следующий день, оставив лавку на Чэна, я вышел из ворот Чанмынь, дошел до гор, миновал мост Шуйтацяо, прошел тропкой по меже и, повернув к западу, заметил скит, что был фасадом обращен к югу и опоясан у ворот светлым ручьем. Я забарабанил в ворота и стал звать кого-нибудь. В ответ услыхал:

– Откуда гость?

Я объяснил. Тот рассмеялся и сказал: – Это Обитель облаков. Разве гость не видел над воротами надписи? Приют журавля вы уже прошли. Я ответил:

– Но от самого моста я не видел никакой другой обители!

Тогда человек показал рукой назад:

– Разве гость не видит вон там, в густых зарослях бамбука, глинобитную стену? Это и есть Приют журавля.

Мне пришлось вернуться. Я дошел до стены. Небольшая дверца в стене была плотно прикрыта. Через щель я заглянул внутрь: была видна низенькая изгородь и тропинка, петляющая среди густых зеленых зарослей бамбука, – кругом тишина, ни единого звука. Какой-то человек, проходящий мимо, сказал:

– Под стеной есть выемка, в ней камень, постучите им посильнее.

Я забарабанил в дверь, на стук вышел молодой монах. По узенькой тропке я прошел внутрь, миновал каменный мостик, затем свернул на запад и только тут увидел храмовые ворота с доской, покрытой лаком, на ней белилами было начертано: «Приют журавля». Ниже следовала пространная надпись, но у меня не было времени читать. Войдя в ворота и миновав зал, я заметил, что в обители опрятно и все блистает чистотой, будто пыли здесь никогда и не бывает. Я понял, что в этом храме ценят тишину и чистоту. Неожиданно я увидел, как из галереи вышел молодой монах с чайником в руке. Я окликнул его и спросил о приятелях. В ответ услышал смех Син-ланя:

– Каково? Я же говорил, что Сань-бо не обманет наших надежд.

Я обернулся и увидел Юнь-кэ, который шел навстречу.

– Ждем вас, господин, к ранней трапезе. Что же вы так припозднились? – спросил он меня. Позади него стоял монах, он мне поклонился. Я спросил его об имени, оказалось, монаха звали Чжу-и.

Я вошел в его келью, она была чрезвычайно мала – едва ли не в три потолочные решетины. На вывеске значилось: «Кабинет коричного дерева». Действительно, посреди двора росло два коричных дерева, они были в полном цвету. Син-лань и И-сян поднялись навстречу мне с возгласом:

– За опоздание вы наказаны тремя чарками!

К столу были поданы лучшие, скоромные и постные блюда и выставлено желтое и белое вино. Я спросил своих друзей:

– Много ли мест посетили?

– Вчера прибыли под вечер, нынче поднялись спозаранку, но сходили только в Обитель облаков и Речную беседку.

Мы долго и с удовольствием пили вино. А когда трапеза подошла к концу, отправились посетить восемь или девять мест, начав с Обители облаков и Речной беседки. Дойдя до Цветочной горы – Хуашань, сделали привал. В каждом месте была своя прелесть, нет возможности подробно здесь обо всем рассказать.

Вершину Цветочной горы венчает Лотосовый пик. Время шло к закату, и мы отложили его посещение до другого раза. В здешних местах кассии цвели особенно пышно. Мы устроились под цветущими деревьями и выпили по чашке ароматного чая, а затем сели на повозку и по тропе вернулись в обитель. Бокалы и тарелки были уже расставлены в павильоне Приближения к чистоте. Монах Чжу-и был немногословен, но он любил гостей и был здоров выпить. Поначалу мы сломали ветку коричного дерева и пустили ее по кругу, так продолжали игру до тех пор, пока каждому не пришлось выпить по разу. Кончили, когда барабан пробил вторую стражу.