Текст книги "Шесть записок о быстротечной жизни"

Автор книги: Шэнь Фу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Я спросил ее:

С танского времени стихи входили в экзаменационные программы[36]36
  Речь идет о государственных экзаменах; в более позднее время (в эпоху Мин) занятие поэзией стало считаться для чиновника зазорным.


[Закрыть], а Ли Бо и Ду Фу[37]37
  Ли Бо (701—762), Ду Фу (712—770) – крупные поэты эпохи Тан.


[Закрыть] считались мастерами поэзии. Кто же из них тебе нравится больше?

Стихи Ду Фу словно выкованы из металла, в них ритм редкой чистоты, а поэзия Ли Бо – это река Сяо, что выплескивает свой несдержанный порыв; я предпочитаю живость поэзии Ли Бо строгой мерности стиха Ду Фу.

Я заметил ей:

– Но ведь Ду Фу – великое поэтическое достижение, тот, кто учится поэзии, учится именно у Ду Фу, почему же ты предпочитаешь Ли Бо?

– Действительно, Ду Фу превзошел всех поэтов, в мелодии, в словах и мыслях его стихов видна опытная рука. Поэзия Ли Бо – воздушная и легкая, как бессмертные с горы Гушэшань, в ней прелесть льющегося потока и опадающих лепестков, его стихи нравятся всем. Не хочу сказать, что Ду Фу плох, а Ли Бо хорош, но Ду Фу все же нравится мне меньше, чем Ли Бо.

Я рассмеялся:

– Вот уж не думал, что ты горячая поклонница Ли Бо.

Юнь улыбнулась и призналась:

– Но почитаю я своего первого наставника – Бо Цзюй-и, то впечатление, которое в свое время он на меня произвел, осталось во мне до сих пор.

О каких стихах ты говоришь? Юнь удивилась:

Ну конечно же о «Песне о пипе». Я пошутил:

– До чего странно! Ли Бо – твой близкий друг, Бо Цзюй-и – наставник, а литературный псевдоним твоего мужа Сань-бо, похоже, что твоя судьба связана с иероглифом «бо».

В ответ Юнь улыбнулась и согласилась:

– Верно, иероглиф «бо» – моя судьба, но опасаюсь другого, что слово «бо» я буду писать всю жизнь.

(У нас, в Сучжоу, ошибочное написание иероглифа называется «бо»[38]38
  Старинное название Сучжоу – У, на диалекте У говорят в Цзянсу. Знак бо («белый» в пекинском произношении звучал бы как бай) обозначает также и неверно написанный иероглиф.


[Закрыть].)

Мы оба весело рассмеялись. Я решил продолжить беседу:

– Коль так хорошо ты разбираешься в поэзии, посмотрим, знаешь ли ты поэмы фу[39]39
  Фу – жанр описательной поэмы в прозе, был популярен в эпоху Хань, произведения этого жанра чрезвычайно трудны для понимания из-за обилия редко употребляемых иероглифических знаков.


[Закрыть]!

Юнь ответила:

– «Чуские строфы»[40]40
  Чуские строфы – стихи древних поэтов периода Сражающихся царств (VI—III вв. до н. э.). Наименование сборника «Чуские строфы» идет от названия одного из государств этой эпохи – Чу.


[Закрыть] – начало этой поэзии, но знаний моих недостаточно, чтоб ее понимать. А среди поэтов династий Хань и Цзинь нет стихотворца более замечательного, чем Сыма Сян-жу, как по напевности стихов, так и по изысканности стиля.

Я шутливо заметил:

– Полагаю, что отнюдь не цитра влекла Вэнь-цзюнь к Сыма Сян-жу[41]41
  Сыма Сян-жу (ок. 179—117 гг. До н. э.) – известный государственный деятель и знаменитый поэт древности. Намек на известный эпизод, как Сыма Сян-жу пленил молодую вдову, красавицу Чжо Вэнь-цзюнь, игрой на цитре. Поскольку родные Чжо Вэнь-цзюнь не разрешили им пожениться, она бежала с поэтом и стала его женой


[Закрыть], не так ли?

И мы снова разразились хохотом.

Я по натуре простосердечен, несдержан и поступаю по велению чувства, в Юнь, напротив, преобладало рассудочное начало—словно наставник-конфуцианец, она ревностно исполняла принятые правила поведения, если мне случалось принести ей платье или оправить рукав, всякий раз слышал: «Виновата», а принимая от меня полотенце или веер, она– непременно вставала.

В конце концов мне это надоело и однажды я сказал ей:

– Уж не собираешься ли ты связать меня веревкой благочестия? Пословица гласит: «Чересчур благочестивый всегда лжет».

У Юнь заалели щеки, и она горячо возразила:

Зачем называть ложью обычную вежливость и проявление уважения?

Истинное уважение и почитание в сердце, а не в пустой условности.

Юнь возразила:

– На свете нет для человека никого ближе отца и матери, так может ли уважение к ним, как ты говоришь, носимое в сердце, внешне проявиться в дерзости или беспутстве?

Я сдался:

– Да я пошутил.

Юнь, однако, не успокаивалась.

– Разлад в семье как раз и начинается с необдуманной шутки. Если бы я знала, что когда-нибудь ты рассердишься на меня из-за пустяка, я уже сегодня умерла бы с горя.

Я привлек Юнь к себе, приласкал, и на ее лице заиграла улыбка. С той поры слова «прошу прощения», «виновата» стали для нас обычными, вроде служебных слов в грамматике. Точно Лян Хун и Мэн Хуан[42]42
  Лян Хун – известный литератор конца 1 в. Мэн Хуан – его жена. Всю жизнь они относились друг к другу с любовью и уважением.


[Закрыть], мы были вежливы друг с другом в течение всех двадцати четырех лет нашей совместной жизни.

Шло время, и наши чувства день ото дня становились прочнее. В доме среди своих, встречались ли мы в полутемной комнате или сталкивались в длинном коридоре, мы неизменно брали друг друга за руки и спрашивали:

– Ты куда идешь?

И сердца наши трепетали, точно мы стыдились, что кто-то нас увидит[43]43
  По китайским обычаям супруги не должны показывать на людях свое увлечение друг другом. Поэтому поведение Шэнь Фу н Юнь могло показаться шокирующим


[Закрыть]. На людях мы старались избегать сидеть рядом или вместе гулять, но прошло какое-то время и мы перестали придавать этому значение. Даже если Юнь с кем-то разговаривала, увидев меня, она подымалась и шла навстречу или высвобождала местечко рядом с собой, и мы опять были вместе. Это получалось естественно, как само собой разумеющееся, но я поначалу стыдился. Наше стремление быть вместе стало как бы привычкой. Мне трудно представить, чтобы муж и жена, дожив до седых волос, питали друг к другу неприязнь. А пословица гласит: «Если жена не враг мужу, они не доживут вместе до седых волос». Уж не знаю, есть ли правда в этих словах?

В седьмую луну седьмого дня[44]44
  В этот единственный день «небесные супруги» Пастух и Ткачиха могут видеться. В одной из версий легенды о Пастухе (Волопасе) и Ткачихе (звезде созвездия Лира) рассказывается: «К востоку от Млечного Пути была Ткачиха, дочь небесного бога. Круглый год она трудилась, ткала из облаков небесное платье. Богу стало жаль ее, одинокую, и он отдал ее в жены Пастуху, что жил к западу от Млечного Пути. Выйдя замуж, она перестала ткать, бог рассердился, велел ей вернуться и впредь видеться с мужем раз в год». Этим днем был седьмой день седьмой луны. В этот день женщины украшают дома, расставляют во дворах столы с угощением. Видимо, по аналогии с Ткачихой-рукодельницей возник обычай устраивать в этот день соревнование: при свете луны женщины старались продеть нитку в иголку с одного раза. Та, которой это удавалось, считалась самой искусной рукодельницей. В литературе седьмой день седьмой луны метафорически обозначает день любовного свидания.


[Закрыть] того года мы собрались свершить поклонение Небесной внучке[45]45
  Небесная внучка – Чжи-нюй, Ткачиха.


[Закрыть]. Юнь расставила свечи и курительные душистые палочки, принесла тыкву и фрукты. Я вырезал две печатки с надписью: «Быть нам мужем и женой во веки веков». На моей печатке надпись шла красным по белому, на печатке Юнь – белым по красному – мы решили пользоваться ими в нашей переписке. Той ночью луна была на удивление красива, я смотрел на воду, отсвет луны напоминал переливчатое сияние шелка. Мы были в легких платьях, в руках держали маленькие веера и, усевшись у окна, выходящего на поток, смотрели, как гонимые ветром облака пролетают над нашими головами, непрестанно и причудливо меняя очертания. Юнь заметила:

– Как велика вселенная, а луна – одна, не знаю, есть ли сейчас в мире два других человека, которые бы любили друг друга так, как мы?

Я ответил:

– Думаю, что многие в этот чудесный прохладный вечер любуются луной, я уверен, что немало юных дев рассуждают сейчас об облаках и туманах, сидя в своих укромных теремах за расшитыми пологами; но сомневаюсь, чтобы муж и жена любовались луной и говорили об облаках.

Тем временем свечи догорели, луна исчезла в темном небе, мы убрали фрукты и пошли спать.

Пятнадцатый день седьмой луны в народе называют Днем духов[46]46
  Праздник голодных духов, или Праздник милосердия, отмечается в пятнадцатый день седьмой лупы, это буддийский праздник, иногда называется также юйлань пэнь – «блюдо с яствами», его предлагают не имеющим пристанища голодным духам. В этот день духи на месяц отпускаются из ада, по истечении срока врата ада закрываются. В буддийских храмах широко отмечаются три религиозных праздника: День избиения дьяволов, День рождения Сакья-муни и День блюда с яствами. Существует легенда, что мать одного из сподвижников Будды после перерождения оказалась в «мире голодных духов». Сын принес ей пищу, но она во рту матери превратилась в огонь. Будда изрек, что только проповедь «святого учения» и сострадание к грешникам могут облегчить участь грешников. Поэтому в День милосердия в храмах не прекращаются молитвы о спасении мучеников ада.


[Закрыть]. Юнь приготовила чашечки с вином, чтобы выпить их при свете луны. Но вдруг тучи закрыли небо, стало сумрачно, словно землю окутала тьма. Юнь испугалась и загадала:

– Если суждено нам прожить вместе до седых волос, пусть луна появится снова.

На душе у меня было тоскливо. Мы молча смотрели на другой берег реки, где сияние светлячков то угасало меж ив на дамбе, то разгоралось вновь в мириадах точек среди осоки, росшей на отмелях. Стараясь передать свое настроение, мы с Юнь начали составлять стихи: один говорил две строки, другой сочинял две следующие, так мы продолжали до тех пор, пока наши упражнения не потеряли смысла.

Юнь, не в силах больше сдерживаться, залилась слезами и тут же со смехом упала мне на грудь, не в состоянии вымолвить ни слова. В нос мне ударил густой запах жасмина, приколотого к ее волосам. Я похлопал ее по спине и будто сам себе сказал:

– Всегда полагал, что древние за форму и цвет уподобляли жасмин жемчугу, они украшали жасмином волосы и добавляли лепестки в пудру. И не ведал того, что в волосах, впитав запах пудры и масла, жасмин благоухает даже тоньше. Да, пожалуй, цитрус фошоу[47]47
  Цитрус фошоу – «Рука Будды» – разновидность цитруса, по форме похожего на кисть руки.


[Закрыть], «Рука Будды», не идет ни в какое сравнение с жасмином, как говорится, он «вынужден отступить на тридцать верст».

Юнь перестала смеяться:

Вот уж нет! Фошоу все равно что высокорожденный среди простых родом, у него непередаваемый едва уловимый аромат, а жасмин – из простонародья, что вечно ищет опору в других. Его аромат не что иное, как сочетание разных запахов.

Так почему же ты не с высокорожденным, а с тем, что из простонародья?

А мне смешон благородный, обожающий простонародье.

Пока мы весело перекидывались словами, пробило третью стражу. Поднялся легкий ветерок и разогнал тучи, на небо выплыла круглая луна – мы ликовали и осушили наши чашки с вином. Но прежде чем допили третью чашечку, услыхали всплеск, казалось, кто-то упал в воду под самым мостом. Мы выглянули в окно и пристально вгляделись в воду: она была подобна зеркалу, только стремительно пролетевшая над водой утка потревожила тишину. Я слышал, что подле Цанланского павильона бродит дух утопленника, но, чтобы не испугать Юнь, не стал говорить об утопленнике.

Юнь спросила:

– Послушай! Что это за шум?

Она дрожала от страха. Я поспешил захлопнуть окно, и, захватив с собой чашки и вино, мы вернулись в спальню. От светильника, в котором пламя было не больше бобового зерна, отбрасывалась причудливая тень – словно свернувшаяся змея. Чувство необъяснимой тревоги овладело нами. Я подрезал фитиль, чтоб пламя было ярче, и мы пошли спать. В ту ночь у Юнь началась лихорадка. Вскоре и я заболел. Мы пролежали в постели около двух недель – поистине, когда радость жизни достигает предела, наступает пора невзгод – то был зловещий знак, он предвещал, что нам не дожить вместе до седых волос.

К празднику Середины осени[48]48
  Праздник Середины осени считается праздником луны. В эту ночь принято гулять и любоваться луной.


[Закрыть], что приходится на пятнадцатый день восьмой луны, я был вполне здоров. Вот уже полгода Юнь была моей женой, но она еще не выходила за пределы нашего жилища и видела лишь стену Цанланского павильона. В тот день я через старого слугу передал сторожу приказ никого к нам не пускать. С наступлением вечера я, Юнь и моя младшая сестренка в сопровождении няньки и девочки-служанки двинулись вслед за старым слугой осматривать парк и павильон. Мы миновали каменный мост, вошли в ворота, повернули на восток и, попетляв немного, достигли места, где среди ярко-зеленых деревьев высилась насыпная гора. Павильон стоял на самой ее вершине. Мы поднялись по ступеням к павильону, и взору открылся бескрайний простор: в красном зареве догорающего заката в небо подымались струйки дыма от очагов, а дальше, на другом берегу реки, виднелся парк Лес у подножия горы, здесь богатые и знатные обычно устраивали званые обеды. Позже на этом месте построили Школу полного знания. В павильоне мы постелили циновку и уселись в кружок. Сторож приготовил нам чай. Из-за макушек деревьев скоро выплыла ясная луна, легкий ветер колыхал края наших рукавов, луна отражалась в волнах, и пыль мирских забот и суеты словно слетала с нас. Юнь сказала мне тогда:

– Какое радостное путешествие у нас сегодня. Но будет еще веселее, если мы поплаваем вокруг павильона на легкой лодочке.

В домах засветили огни, напомнив нам, что близится пятнадцатая ночь восьмой луны. Поддерживая друг друга, мы спустились с холма и воротились домой.

Согласно народному обычаю, все женщины, богатые или бедные, в ту ночь выходят из домов и гуляют, обычай этот зовется «гуляние при лунном свете». Но никто не пришел в уединенное, тихое и полное спокойного сияния место – к Цанланскому павильону. Мой отец господин Цзяфу обожал брать себе приемных сыновей, в конце концов у меня набралось двадцать три брата, а моя матушка удочерила девять девочек. Среди них были девица Ван, вторая моя сестра, и шестая сестра[49]49
  Обычно женщине прозваний не полагалось, часто ее называли просто по счету.


[Закрыть], по имени Юй, обе были задушевными подругами моей жены. Ван, большая охотница до вина, была взбалмошная, а Юй – веселая и говорливая. Всякий раз, когда подруги собирались вместе, они попросту выставляли меня из комнаты, а если ночевали, то втроем укладывались в одну постель. Я знал, что все это проделки Юй. В шутку я однажды сказал ей:

– Когда ты выйдешь замуж, я приглашу твоего мужа погостить у меня дней десять.

В ответ сестрица сказала:

– Тогда и я приду сюда и буду спать с Юнь в одной постели. Разве это не удовольствие?

Юнь и Юй улыбнулись друг другу.

К этому времени собрался жениться мой брат Питан, и мы поселились у Моста пьющего коня на улице Цанми. Дом был большой, просторный, но не такой уединенный и изысканный, как Цанланский павильон.

В день рождения моей матушки у нас в доме обычно давали театральные представления, и поначалу Юнь находила эти зрелища интересными. Отец никогда не признавал никаких запретов и попросил представить «Жестокое расставание»[50]50
  «Жестокое расставание» – возможно, отрывок из пьесы Шэнь Цзиня (XVI в.), где рассказывается об отце и сыне, приговоренных к смерти; актеры показывали сцену прощания сына с отцом, первым идущим на казнь.


[Закрыть], актеры с мастерством показали тонко сделанную сцену и сумели глубоко тронуть зрителей. Я украдкой взглянул на Юнь, находившуюся за занавеской, она стремительно поднялась и ушла. Прошло немало времени, но Юнь не показывалась. Я пошел искать ее. Ко мне присоединились и сестры – Ван и Юй. Мы нашли Юнь в ее комнате, она сидела у своего туалетного столика, положив голову на руки. Я спросил:

– Тебе грустно? Она ответила:

– Обычно пьесы смотрят ради развлечения, но эта разбила мне сердце.

Сестрицы расхохотались. Я заметил им:

– Перестаньте, Юнь всегда принимает все близко к сердцу.

Сестрица Юй спросила мою жену: уж не собираешься ли ты просидеть здесь весь день?

Я приду, если актеры сыграют что-нибудь веселое, – ответила ей Юнь.

Услышав пожелание Юнь, сестрица Ван попросила матушку, чтоб актеры представили что-нибудь вроде «Убийства Ляна» или «Возвращения долга»[51]51
  Отрывок из пьесы «Месть рыбака» (XVII в.); «Возвращение долга» – комический отрывок из пьесы неизвестного автора XVII в.


[Закрыть]. Юнь пришла посмотреть представление, оно ей понравилось, и она вновь развеселилась.

Когда мой дядюшка Су-цунь безвременно скончался, отец назначил меня его наследником, поскольку у того не было детей. Могила дяди была в Сикуатане, на Горе счастья и долгой жизни, то есть как раз подле нашего родового захоронения.

Каждый год весной я отправлялся в те места с Юнь поклониться праху дяди и обмести могилу. Сестрица Ван, узнав, что в тех местах находится знаменитый парк Гоюань, как-то пошла вместе с нами. По дороге Юнь обратила внимание на камни, они были самых разнообразных оттенков, с рисунком наподобие лишайника. Она предложила:

Что если из этих камней сделать на подносе горку, получится куда интереснее, чем пейзаж с белыми камнями из Сюаньчжоу[52]52
  Местность в провинции Аньхой.


[Закрыть].

Боюсь, не найдем достаточно камней нужной формы, – ответил я.

Если уж сестрице они так нравятся, я соберу для нее эти камни, – предложила Ван.

Она взяла у нашего провожатого пеньковый мешок и, шагая словно журавлик, принялась подбирать камни. Каждый раз, подняв какой-нибудь голыш, она спрашивала, годится ли он, и я отвечал ей «хорош» или «не стоит». Собирала она довольно долго, усталая, она вернулась к нам с мешком, набитым камнями, на лице ее сквозь пудру выступали капельки пота. Бросив мешок, она сказала:

– Если еще подыму хоть один камень, упаду.

– Говорят, что в горах для сбора фруктов приручили обезьян, теперь я вижу, что такая работа как раз для них, – заметила Юнь.

Ван с возмущением закрыла лицо руками и готова была разрыдаться, я остановил ее и сказал Юнь осуждающе:

– Для тебя так старались, а ты городишь чушь, неудивительно, что сестрица рассердилась.

Возвращаясь домой, мы посетили парк Гоюань, молодая зелень соперничала в яркости с кокетливыми купами красных цветов. Ван по натуре была грубовата, она срывала цветы и тут же их бросала. Юнь стала бранить ее.

– Если ты не хочешь поставить цветы в воду или приколоть к волосам, зачем же рвать?

Ван ответила:

– А что тут плохого? Ведь им же не больно! Я в шутку решил постращать ее:

– Когда-нибудь тебя постигнет суровая кара – выйдешь замуж за рябого или бородатого.

Ван бросила на меня гневный взгляд, кинула цветы на землю и ногой отшвырнула их в пруд.

– Почему вы все время меня обижаете? – вскричала она.

Юнь помирилась с ней, приласкала, и Ван успокоилась.

Поначалу Юнь была неразговорчива, и ей нравилось слушать мои рассуждения. Я стал учить ее красноречию, подобно тому как сверчка заставляют бегать, подхлестывая травинкой. В конце концов она научилась вести беседу. Вот пример тому.

У Юнь была привычка запивать рис чаем, еще ей нравились соевый соленый творог с горчицей (в Сучжоу это блюдо зовется «вонючий творог» и особым способом замаринованные в креветках огурцы. Могу только сказать, что более всего на свете я ненавидел именно этот творог и огурцы. И чтобы подшутить над ней, сказал ей однажды:

– У собаки нет вкусового обоняния, и она ест отбросы, не ведая, что они дурно пахнут; жук роется в навозной куче, и если и превращается в цикаду, то только потому, что жаждет взмыть повыше. Но разве ты собака или жук?

Юнь ответила мне так:

– Соевый творог едят, потому что он дешев, его можно есть и с чжоу, и с сухим рисом – я привыкла к нему с детства. Ныне я вступила женой в твой дом – словно жук, оборотилась цикадой, но мне по-прежнему нравится творог, ибо не следует забывать, откуда ты родом. Что же до огурчиков, то впервые я попробовала их в твоем доме. Я сказал ей:

– Что же, тогда выходит, мой дом – собачья конура?

Юнь оказалась в затруднении и, немного подумав, привела такой довод:

– Конечно, в каждом доме есть нечистоты, но различие состоит в том, едят их или нет. Ты обожаешь чеснок, и я пытаюсь привыкнуть к нему, тогда как творог я тебя есть не заставляю. А огурчики хороши, попробуй взять их в рот, зажав нос, и ты поймешь их вкус. Маринованные огурцы схожи с У Янь[53]53
  У Янь – супруга князя Сюаня царства Цп (III в. до н. э.). Была безобразна и до сорока лет не выходила замуж. Сама пришла к Сюань-вану, и тот, пораженный ее умом, взял ее в жены. Помогала ему в управлении страной. В литературе синоним безобразной лицом женщины, но добродетельной и умной.


[Закрыть], которая была уродлива лицом, но прекрасна добродетелями.

Я расхохотался:

– Уж не собираешься ли ты превратить меня в собаку?

Юнь ответила:

– Долгое время у меня был пес, почему бы и тебе не попробовать им стать.

Тут она подцепила палочками кусочек огурца и насильно засунула его мне в рот. Я зажал нос и попробовал огурец, – действительно, вкусно. С того раза я полюбил огурцы. Потом я ел их, уже не затыкая носа, и мне казалось, что у них ни с чем не сравнимый аромат.

Юнь готовила еще соленый бобовый творог, в который добавляла конопляное масло и сахар, и я находил, что это по-своему вкусно. Мы смешивали мелко нарезанные огурцы с соленым творогом и называли это блюдо «удивительный двойной соус». Вкус его был необычен. Я сказал ей однажды:

Не могу понять, почему вначале я находил и творог, и огурцы отвратительными, а сейчас люблю их.

Когда любишь, не замечаешь уродливости того, на кого обращена любовь, – рассудила Юнь.

Мой младший брат, Ци-тан, женился на внучке господина Ван Сюй-чжоу. Когда накануне свадьбы собрались послать свадебные дары, не оказалось жемчуга и цветов. Юнь отдала матери свой жемчуг, который когда-то получила в качестве свадебного подарка. Служанке было жаль жемчуга, но Юнь сказала:

– Супруга есть воплощение женского начала – инь, жемчуг представляет собой чистейшее проявление стихии инь, если украсить жемчугом волосы, то создастся противодействие мужскому началу – стихии ян. Зачем же его жалеть?

Юнь любила растрепанные книги и порванные живописные свитки. Разрозненные части и отдельные листы она непременно переплетала в книжку – подобные книжки именовались у нее «Собранием фрагментов». Порванные живописные свитки или каллиграфические надписи она реставрировала, подыскивала нужную бумагу и просила меня подрисовать и поправить испорченный рисунок. Свою коллекцию реставрированных свитков она называла «Восхитительное собрание, составленное из выброшенных листков». Если у Юнь выдавался свободный от вышивания или приготовления пищи день, она возилась с подобными пустяками, не чувствуя ни утомления, ни усталости. А уж коль случалось ей в старом сундуке или в куче заплесневелых книг отыскать исписанный листок или рисунок, который ей казался красивым, она радовалась, словно ей в руки попалась редкая драгоценность. Кончилось тем, что одна наша соседка, старуха Фын, стала собирать всякую бумажную рухлядь и продавать нам.

У нас с Юнь были одинаковые привязанности и неприязни. Мне было легко с ней, она угадывала мои мысли по выражению глаз, по едва заметному движению бровей; тотчас уловив какое-нибудь желание, она выполняла его наилучшим образом, не дожидаясь напоминаний. Однажды я заметил ей:

До чего досадно, что ты рождена женщиной. Будь ты мужчиной, нам удалось бы посетить знаменитые горы, увидеть красивейшие места, побродить по всей Поднебесной! То-то было бы весело!

Так в чем же дело, – ответила мне Юнь. – Подожди, пока поседеют волосы у твоей подруги. Если не сможем посетить Пять священных гор[54]54
  В древнем Китае четырем сторонам света и центру соответствовали пять священных гор: Тайшань – восточная священная гора (в Шаньдуне), Хуашань – западная священная гора (в Шэньси), Хэишаиь – северная священная гора (в Шаньси), Хэшань – южная священная гора (в Хунани), Сун-шань – центральная священная гора (в Хэнани).


[Закрыть], то наверняка доберемся до мест близких, вроде Хуфу и Линъяня, на юге дойдем до озера Сиху, а на севере – до Пиншаня.

Все это так, однако для странствий ты будешь уже старовата.

Ничего. Не успею в этой жизни, сумею в другой.

Но ведь в следующем перерождении ты будешь мужчиной, а я женщиной.

– Так не будем же омрачать этой жизни, пусть нам все будет в радость, – заключила Юнь.

Я рассмеялся:

– В день нашей свадьбы мы уже говорили, что не надо омрачать жизнь, и не сомкнули глаз всю ночь. Если же станем рассуждать о будущих перерождениях, то у нас совсем не останется времени для сна.

Юнь заметила:

– Говорят, что на небе свадебные дела вершит Лунный старец[55]55
  Лунный старец – согласно народным поверьям, на луне живет старец, который устраивает брачные союзы, связывая супругов красным шнуром. Иногда его изображают с весами, на которых он будто бы взвешивает, подходят ли муж и жена для счастливой жизни.


[Закрыть]. Он соединил нас, и мы стали мужем и женой. В следующем перерождении наша судьба также в его руках, почему бы нам не повесить в доме его изображение?

Мы попросили господина Ци Лю-ти из Таоси, имя его было Цянь, большого мастера кисти, нарисовать Лунного старца. На его картине старец держал в одной руке красную шелковую нить, в другой – плетенку, что берут в странствие, в ней, по мысли художника, должна храниться книга судеб. У старца было лицо юного отрока и волосы словно перья журавля, казалось, он летел не то среди дымки, не то в тумане – так воплотил художник свое представление о Лунном старце. Мой друг Ши Чжо-тан написал хвалу портрету, и мы повесили изображение бога в комнате. Первого и пятнадцатого дня каждой луны я и Юнь курили перед изображением благовония и совершали поклонения, моля о ниспослании нам долголетия.

Ныне, после стольких несчастий, обрушившихся на мою семью, эта картина утеряна.

 
Ухожу на покой в этой жизни,
Гадаю о жизни другой.
 

Неужели до богов могли дойти просьбы и молитвы?

Вскоре мы переехали на улицу Цанми, и я сделал для нашей спальни надпись: «Палаты благоуханного гостя». Это был намек на имя жены: ведь слово «юнь» значит «пахучая луговая рута».

При доме был узкий дворик с очень высокими стенами – дворик нам не нравился. Зато вызывала восхищение пристройка к дому, где хранились книги,– окна ее выходили в заброшенный сад семьи Лу. Юнь любовалась садом и вспоминала Цанланский павильон.

К востоку от Моста Золотой матушки[56]56
  Золотая матушка (Цзиньму) – другое имя царицы Запада Сиванму, по представлениям китайцев, хозяйки страны смерти.


[Закрыть] в самом конце улицы Гэнсян жила одна старая женщина. Возле её дома был огород. За изгородью с калиткой виднелся пруд в несколько му[57]57
  My – мера площади, равная 0,061 га.


[Закрыть] шириной, вдоль изгороди росли цветы и тенистые деревья. На этом месте некогда стоял дом, в котором в конце юаньской династии размещалась управа Чжан Ши-чэна[58]58
  Чжан Ши-чэн – один из предводителей восстания «Красных войск», начавшегося в 1353 г. Чжан Ши-чэн захватил Сучжоу и объявил город столицей своего царства.


[Закрыть]. В нескольких шагах от дома горой лежали битые черепки и кирпичи, с этого холма открывался вид, полный неповторимого очарования. Однажды наша соседка заговорила о своем доме, и Юнь уже не оставляла мысль о переезде. Как-то она сказала мне:

– Я постоянно вспоминаю Цанланский павильон. Коль скоро мы не можем жить там, давай поселимся на лето у старой женщины!

Я ответил:

– Я тоже думал, что хорошо бы нам найти место, где будет попрохладнее, ведь пока дождешься осени – сгоришь от жары. Я пойду посмотрю ее дом, если подойдет – соберем пожитки и переедем на месяц-другой.

Матушка, наверное, не позволит, – высказала свои опасения Юнь.

Я успокоил ее:

– Я сам попрошу у нее разрешения.

На следующий день я отправился к соседке. Ее дом состоял из двух комнат, каждая была разделена еще на две. Окна были заклеены бумагой, внутри стояли бамбуковые лежанки, дом производил впечатление места тихого и уединенного. Хозяйка узнала о моем намерении и с удовольствием сдала спальню. Я заново обклеил стены белой бумагой, и теперь жилище выглядело совсем по-иному. Я уведомил свою матушку о нашем намерении, и вскоре мы с Юнь переехали.

Нашими соседями оказались двое стариков, они выращивали овощи на продажу. Узнав, что мы собираемся провести в этом доме лето, они пришли познакомиться, принеся в подарок несколько рыб из своего пруда и овощи. Мы хотели заплатить, но они от денег отказались. Тогда Юнь сшила для них туфли. Старики поблагодарили и взяли туфли. Как раз была седьмая луна, – пора, когда под деревьями густая тень, когда ветер бороздит поверхность водоемов, а цикады оглушают вас своим стрекотом. Сосед соорудил нам рыболовную снасть, и мы с Юнь удили рыбу, устроившись в тени ив. Когда солнце клонилось к закату, мы поднимались на насыпную гору и любовались отблесками вечерней зари. Нам хотелось выразить свое настроение в стихах. Помнится мне следующая строка:

 
Туча-зверь проглотила заходящее солнце,
А месяц-лук настиг падающую звезду.
 

С наступлением вечера, когда луна отражалась в пруду, а насекомые поднимали писк, мы выносили бамбуковые лежанки и ставили их где-нибудь у изгороди, пили вино в компании с луной, совершенно позабыв, что живем в городе. Затем, выкупавшись, надевали прохладные шлепанцы и, устроившись на лежанках, обмахиваясь веерами, слушали рассказы о возмездии за грехи, которые принималась рассказывать хозяйка. А с наступлением третьей стражи шли спать.

По нашей просьбе хозяйка высадила у изгороди хризантемы. В девятую луну хризантемы зацвели, и мы задержались в доме еще на десять дней. Моя матушка пришла проведать нас. Тот день мы провели весело – устроили небольшое пиршество среди цветов и ели крабов. Юнь радостно сказала мне:

– Когда-нибудь непременно поставим здесь дом. Прикупим десять му земли, слуги будут выращивать овощи и тыкву, дохода с огорода как раз хватит, чтобы жить безбедно. Ты будешь рисовать, я – вышивать, и у нас всегда будет на что купить вина для гостей и устроить поэтические состязания. Мы будем ходить в холщовых платьях, питаться только овощами, но будем счастливы до конца дней своих.

Меня глубоко тронули ее слова. По сей день стоит тот дом, но мой лучший друг мертв. Увы, мне остается только сокрушаться!

Примерно в одном ли[59]59
  Ли – мера длины, приблизительно равная 600 м.


[Закрыть] от нашего дома на улице Цукусян стоял храм повелителя озера Дунтинху. В народе его называли Храм водяного. Попетляв по его переходам, попадаешь в сад с павильоном. Каждый год в день чествования повелителя озера всякая семья стремилась приобрести место в храме. Храм украшали множеством стеклянных фонариков, посреди водружали почетное кресло и выставляли вазы с цветами – на этой выставке и вазы, и цветы соперничали в красоте.

Днем в храме давали театральное представление, а в сумерки зажигали фонарики – они были понатыканы среди вазонов с цветами. Игра света и теней, отбрасываемых цветами на стены храма, плывущие клубы благовоний, струящихся из дорогих курильниц, создавали у присутствующих впечатление, что они в подводных чертогах Лун-вана, Царя-дракона[60]60
  Лун-ван – божество дождя и воды, одно из мест его обитания, согласно преданию,– озеро Дунтинху.


[Закрыть]. На празднике кто играл на свирели, кто пел, некоторые обсуждали качество заваренного для гостей чая. Перед храмом, точно полчище муравьев, теснились зеваки, и чтобы сдержать толпу, вокруг храма ставили ограду.

Однажды друзья пригласили меня помочь расставить цветы и вазы – так я попал на праздник. Когда я об этом сообщил Юнь, она посетовала:

– До чего жаль, что я не мужчина и не могу пойти поглядеть на праздник.

Я предложил ей:

– Надень мою шляпу, накинь мое платье, вот и превратишься в мужчину.

Тут же она заплела волосы в косу, густо подвела краской брови и завершила свой туалет моей шляпой, под которую ловко спрятала волосы. Платье оказалось в полтора раза длиннее положенного, и она подтянула его поясом, накинув на плечи еще и магуа[61]61
  Магуа – короткая, преимущественно однобортная кофта.


[Закрыть].

– А как быть с ногами?[62]62
  По-видимому, Юнь бинтовала ноги.


[Закрыть] – спросила Юнь. Я предложил:

– Надень «туфли-бабочки», они подойдут на всякую ногу и их легко найти в лавке, потом они заменят тебе шлепанцы. Хорошо я придумал?

Юнь возликовала. Вечером после ужина она переоделась в мужское платье и довольно долго ходила по комнате, стараясь усвоить мужские манеры – училась размахивать руками и широко шагать. Но вдруг, переменив намерение, сказала:

– Не пойду! Будет неловко, если кто вдруг узнает меня. К тому же и матушка твоя, коль до нее дойдут слухи, мне этой выходки не простит.

Я все же уговаривал ее пойти со мной в храм.

– Даже если дело выплывет наружу, все воспримут это как шутку. Матушка сейчас гостит в доме девятой сестры. Мы потихоньку уйдем, потихоньку и придем, и никто ничего не узнает.

Юнь взяла зеркало и посмотрела на себя, она хохотала как одержимая и долго не могла остановиться. Я силком вытащил ее из дому, и мы направились к храму. Пока мы бродили по храму, никто не догадывался, что Юнь – женщина. Если меня спрашивали, кто это, я объяснял, что младший двоюродный брат. Нам жали руки, и этим все ограничивалось. Мы подошли к группе молодых женщин и девушек, которые сидели за выставленными цветочными вазонами. (Женщины были из семьи Ян, один из членов этого рода и был устроителем празднества.) Юнь подошла к ним поболтать, во время разговора она нечаянно коснулась плеча одной из женщин. Служанка возмутилась и громко сказала:

– Что за нахал! Он не знает приличий.

Я хотел было объясниться и исправить оплошность Юнь. Видя, что дело оборачивается плохо, Юнь сняла шляпу и выставила ногу:

– Смотрите, я ведь женщина!

Все остолбенели, и гнев сменился общим хохотом. Нас попросили остаться и угостили чаем. Скоро мы вернулись домой в паланкине.

Когда господин Цянь Ши-чжу, уроженец Уцзяна, скончался от болезней, отец прислал мне письмо, в котором просил меня приехать на похороны. Узнав об этом, Юнь поведала мне о своем желании:

– Тебе надо будет плыть по озеру Тайху, а мне так хочется поглядеть на него.

Я ответил:

– Хотел бы отправиться с тобой вместе, да не знаю, какой придумать предлог.

Юнь предложила:

– Давай скажем, что я еду повидать матушку, и я тотчас отправлюсь вслед за тобой.

Я согласился, и мы решили, что на обратном пути поставим лодку на прикол у моста Десяти тысяч лет.

– Дождемся полной луны, отдохнем от жары и будем слагать стихи, как в те времена, когда жили у Цанланского павильона,– мечтал я вслух.

Ранним прохладным утром восемнадцатого дня шестой луны я нанял лодку и вместе со слугой стал дожидаться Юнь у моста Тигрового рыка. Она прибыла в паланкине, пересела в мою лодку, и мы отчалили. Паруса, полные ветром, реющие в небе птицы, водная гладь, уходящая за горизонт, – таков был открывшийся нашему взору вид. Юнь воскликнула:

– Так вот оно какое, озеро Тайху! Увидишь вот простор небес и земли и поймешь, что жил не напрасно. А ведь многие из тех, кто проводит время в теремах, за всю жизнь не видели ничего подобного.

Быстро проходит время за разговором, вскоре мы увидали ивы на берегу и догадались, что это Уцзян.

Я сошел на берег и отправился выразить соболезнование родственникам усопшего, а когда после похорон вернулся, обнаружил, что Юнь нет. Я бросился к лодочнику, и он мне сказал:

– Поглядите, разве не она наблюдает за бакланами, охотящимися за рыбой? Вон там, под ивами у длинного моста!

Вскоре Юнь вернулась вместе с дочерью рыбака. Пудра и пот смешались на ее лице, и если бы ее не поддерживала девушка, она не могла бы сделать и шага. Я потрепал ее по плечу:

– Да ты вся мокрая.

Юнь обернулась, увидела меня и объяснила:

– Боялась, что придет кто-нибудь из семьи господина Цяня, и ушла. А чего ты так скоро вернулся?

– Хотел поймать беглянку, – ответил я смеясь.

Мы сели в лодку и отчалили. До захода солнца добрались до моста Десяти тысяч лет. Опустили до отказа рамы окон, чтобы легкий ветерок мог проникнуть в каюту, надели шелковые рубашки, взяли веера, чтобы остудиться, и съели по куску арбуза. Скоро последние лучи вечерней зари позолотили перила моста, туман прикрыл мглой ивы, серебряная луна повисла в вышине, река засияла огнями лодок. Я велел слуге сходить на корму и пригласить дочь лодочника выпить с нами.