Текст книги "Письмоносец"

Автор книги: Шарлотте Вайце

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Они нагружают почтовую машину, и Руск вдавливает педаль газа до отказа. У него в глазах слезы, а Каспар блюет в полиэтиленовый пакет. Когда Каспар выходит из машины, горы колышутся. На какой-то момент он прислоняется к машине, в горле у него так сухо, что глаза слезятся. Каспар зачерпывает снег и набивает им рот. Зубы сводит.

Руск нашел какие-то лыжи, еще более старые, чем те, которые потерял Каспар. Он говорит, что они раньше принадлежали Фрицу-Маркину. Каспар варежкой стирает с них серую паутину и дохлых ночных мотыльков. Он натирает их воском и затягивает скрипящие кожаные ремни. Каспар возится, пыхтит и замечает, что у него плохо пахнет изо рта.

– Воды, – шепчет он.

Руск дает ему фляжку. Каспара тошнит, и на снег капает желтая желчь. В голове стучит, словно сердце бьется у него в горле.

На горе больше снега, чем вчера. Каспар смотрит только вперед, вперив глаза в спину Руска, передвигает лыжи, как робот. На снегу глубокие следы; Лэрке, наверное, уже дошла до поселка.

На пути вниз с горы к поселку он оступается и кубарем катится вниз вместе с комьями снега и камешками. Одна нога уезжает не в ту сторону. Дом Софии ближе и ближе, в ноге стреляет, словно там лопнула резинка. Он врезается в каменную ступеньку крыльца Софии.

Каспар не может встать, в ноге странное ощущение, она ослабла. Кровь сочится сквозь прореху в штанах, на снегу появляются розовые пятна. Он тяжело дышит, в воздухе сгущаются облака, как дым от вулкана. Руск садится на корточки рядом с ним, кладет ему в рот жвачку и прижимает губу пальцем.

Выходит София с санитарной сумкой через плечо.

– Надо бы вертолет, – бормочет Руск.

– Каспар может остаться здесь, – быстро отвечает София. – Мы здесь в поселке всегда справлялись со всем сами. Я на своем веку вылечила столько ягнят с поломанными ногами. К тому же сегодня здесь ни один вертолет не сможет сесть.

Она смотрит на небо, оттуда валит снег.

Каспара вносят в дом и кладут на диван в стиле рококо среди пахнущих лавандой больших подушек. София стаскивает с него штаны и ощупывает ногу. Каспар вскрикивает. Она обмывает его ногу, кладет ее высоко и обертывает пакетами с мороженым горохом.

– Всего-навсего растяжение, – говорит она и промывает ему царапины.

Руск долго смотрит на Каспара; язык во рту заплетается, у Каспара вырывается только хрип.

– Будь умницей, – бубнит Руск и похлопывает его по плечу.

Из окна видно, как почтмейстер переходит к дому Лэрке и стучится. Она открывает, но тотчас захлопывает дверь. Руск разворачивается, падает на четвереньки и ползет к горе.

– Хочешь что-нибудь посмотреть? – спрашивает София и бросает Каспару стопку глянцевых журналов.

Она падает как раз на больную ногу, он вскрикивает.

– Больно? – спрашивает она.

– Нет, – отвечает он и открывает журнал.

Король на этот раз швырял мраморные статуи в роялистов, которые в его день рождения собрались под его балконом, чтобы спеть для него.

В комнате Софии тепло, и Каспар снимает сперва фуражку, а затем и форменную куртку. На ужин у нее сушеная баранина Страдивариуса. Она странного красно-коричневого цвета, лежит на тарелке, а у Каспара нет аппетита. София помогает ему дойти до комнаты для гостей, там стены желтые и в ней еще жарче.

– Я сплю наверху, – говорит она. – Если что-нибудь будет нужно, зови.

Она долго стоит в дверях и смотрит, Каспар закрывает глаза и притворяется, что он уже спит.

Дождавшись, когда она уйдет, он пробует снять кальсоны, но каждое движение отдается в ноге острой болью. Пот катится с него, как тропический ливень. Наверно, так бывает, когда лежишь на пляже в жаркий летний день, думает Каспар. Он тяжело дышит, ему хочется снега. Наверху раздается грохот сапог. Подумать только: женщина – и так тяжело топает.

Горы плотным кольцом окружают поселок, вдали слышен камнепад. Не так далеко отсюда спит Лэрке.

Он снимает с нее шубу, шерстяную шляпу и длинные сапоги со шнуровкой выше колен. Он тонет в глубинах сна, поднимается из постели Лэрке, идет в ванную и улыбается своему отражению в зеркале. Тут гладкая поверхность трескается, и лицо меняется. Лэрке стоит за его спиной, видит, как шелушится его кожа и как из-под нее проступает чужое лицо. Он закрывает глаза руками, кричит, падает и просыпается от звуков собственного голоса.

Каспар пытается опять заснуть, но стоит ему закрыть глаза, как перед ним встает чужое лицо, как отпечаток на сетчатке. Он садится в кровати, смотрит на желтую стену, кашляет – так сухо у него во рту, – но не решается выйти в ванную и напиться воды.

Каспар просыпается от звуков выстрелов. Он садится на постели. Все тело у него болит, словно все кости отломили друг от друга, перетряхнули под кожей и поставили не на свои места. В дом вваливается София, на ней серая шуба, а через плечо – охотничье ружье. Каспар поднимает руки вверх и кричит: «Спасите!»

Раньше он никогда не видел Софию смеющейся, а сейчас она расхохоталась. Она корчится от смеха на полу, от нее пахнет ветром.

– Я тренируюсь, – говорит она, откидывая мокрые волосы со лба.

– Волки, что ли? – тихим голосом спрашивает Каспар.

– Когда я была маленькой, здесь водились волки, – говорит она, – зимой они подбегали к самым домам, и наша семья, и я съеживались от страха. И ведь не одни волки голодали. Иногда вопрос стоял о том, кто кого скорее съест. Вот это, – она расстегивает шубу, – мой отец сшил моей матери. Волк уже собирался запустить в мать свои когти, но отец его опередил. Шуба много лет лежала на чердаке, а я ее нашла, это просто шикарная зимняя одежда. Смотри, тут к рукавам пришиты волчьи когти, они до сих пор острые. Отец их там оставил, чтобы матери в случае чего было чем обороняться.

На лице Софии показывается улыбка.

– Сейчас я сготовлю обед, – говорит она.

Когда она поднимается, шуба вскользь задевает Каспара. От нее идет терпкий запах. Пока он доковылял до гостиной, София уже успела накрыть обильный стол: на нем и йогурт, и рыба, и суп, и фрукты, и свежевыпеченный хлеб. Серебряные приборы сияют, как зеркала.

– Давай поправляйся, – говорит она, подает ему блюдо с бараниной Страдивариуса и говорит, что это мясо еще не самого лучшего качества, но подходит для того, чтоб есть по будням. Каспар мотает головой и вместо него берет несколько кусочков маринованной селедки, украшенной свежим укропом.

– Ты сама ездишь в Форехайм за продуктами?

София смеется: зачем ей вообще мотаться в город, если на свете существует доставка на дом? Ей привозят заказы на вертолете раз в месяц. Чаще всего они не могут приземлиться из-за неправильного направления ветра или плохой видимости и просто сбрасывают товары вниз.

На улице раздаются звуки флейты.

– Ага, Лэрке уже вернулась от своей тетки, или к кому она там ходила в Форехайм, – говорит София. – Я наняла ее, чтоб она играла овцам во время еды. Это улучшает у них аппетит. После того, как у меня появился музыкант, я смогла поднять цены на мясо на десять процентов! Кстати, ты мою эмблему видел?

Она дает Каспару лист бумаги. Наверху напечатано маленькое стилизованное изображение девочки, которая, согнувшись, играет на флейте.

Он пробует встать, потому что ему нужно в туалет, но без посторонней помощи ему не обойтись. София стоит у него за спиной и, когда он со всем управился, подает ему туалетную бумагу. Зачем она ему? Каспар ложится на диван в стиле рококо. София садится в кресло-качалку и читает журналы. Картинки она вырезает и складывает в коробочку.

В одном из глянцевых журналов есть приложение под названием: «Проверь: вдруг в твоих жилах течет королевская кровь?» В него вложена тонкая бумажка с шероховатой фактурой. В маленьком целлофановом пакетике – иголка. В инструкции сказано: «Капни каплю СВОЕЙ крови на приложенную бумагу и дай просохнуть в течение двух минут. Потом сравни цвет с прилагаемой шкалой. Чем выше по голубой шкале, тем ТЫ в более тесном родстве с королевской семьей».

Каспар смеется, у Софии вид обиженный: очевидно, над ее журналами смеяться нельзя. Вдали блеет овца.

– Ага, это овцематка, – сухо говорит она, – она до сих пор тоскует по своему ягненку. Теперь она уже никуда не годится: у овцы, потерявшей ягненка, качество мяса снижается на шестьдесят процентов. Но конечно, гораздо хуже, что этот ягненок пропал.

Она так глубоко вздыхает, что шелковый платок на ее шее трепещет.

Позже, этим же днем, София поднимается и смотрит на гору.

– Руск идет! – кричит она.

Покинутое кресло-качалка бешено раскачивается взад-вперед.

Руск вносит в гостиную свежий и холодный воздух. Он вваливается туда, не сняв ботинок, и разносит по паркету черную грязь. Руск протягивает Каспару измятый букет и кидает почту на стол Софии.

– Ну, я пошел, – бубнит он и выходит из дома.

Руск разговаривает с Лэрке на улице. Его рот беззвучно открывается и закрывается, как у рыбы под водой. Лэрке отпихивает его прочь, упирает руки в боки и идет домой. Кончики жухлой травы высовываются из-под снега и гнутся под ветром. Вот Руск потерял равновесие и рухнул. Фуражка слетает, ветер раздувает отросшие волосы и бороду во все стороны. Каспар хочет выйти и помочь Руску, но нога подкашивается. Он скачет на здоровой ноге, но кровь отливает у него от головы, и он падает на пол.

– Выйди к нему, – шепчет Каспар.

Но София сидит сложа руки. Только после того, как Каспар некоторое время полежал на полу, маша руками и ногами, она приходит и поднимает его.

– Ты ужасно выглядишь, – говорит она. – Тебе ночью хоть глаза сомкнуть удалось?

– Мне всегда трудно заснуть на новом месте, – бормочет он.

– Да, – задумчиво произносит София и толкает его на диван. – Я об этом как-то читала в журнале. Сама я никогда не спала в других местах, только у себя дома, но говорят, когда спишь в чужом месте, снится много снов. Я пробовала спать и на этом диване, и в комнате для гостей, и в хлеву с овцами, но ничего не помогает. Мне снились сны только в молодости, а с тех пор – ни разу.

Она разворачивает букет и ставит цветы в вазу. В нем открытка от Ханса и Анны-Греты. Там написано: «Поправляйся! Ждем тебя с нетерпением!»

София садится на диван и долго смотрит на кальсоны Каспара:

– Тебе не пора их сменить?

– Они обычно выдерживают неделю. И потом, у меня нет с собой других.

Она стаскивает с него кальсоны и с любопытством рассматривает его. На ляжках у Каспара дыбом становятся бледные волоски. София не уходит и медленно складывает кальсоны семь раз.

Далеко-далеко Лэрке играет на флейте, звуки легки, как цветочная пыльца, и поднимаются все выше и выше, как птицы. Каспар видит перед собой ее маленький розовый рот, которым она сейчас дует во флейту. Она закрывает глаза, а он раздевает ее, пока не показывается горная вершина венерина бугра. Голая, она продолжает играть. Каспар ведет ее к ручью, чистому, как стекло. Они заглядывают в него, и он видит лицо Лэрке, а его собственное лицо уже изменилось. Каспар баламутит воду ногой, чужое лицо пропадает. Он глубоко вдыхает и вытирает лицо полотенцем. Но когда он бросает его в траву, оказывается, что чужое лицо отпечаталось на ткани.

Каспар просыпается от звуков собственного голоса. В гостиной полумрак, София сидит в кресле-качалке, горит лампа с круглым бумажным абажуром, она листает журнал «Дом и хозяйство».

– Это сон, – говорит она.

Каспар трогает себя за горящее лицо, но кожа на нем гладкая и прочная. Он ковыляет в свою комнату и падает на кровать.

– Если что – зови! – кричит ему София.

Он старается не закрывать глаза, но они сами закрываются. Приходит Лэрке, она долго смотрит на Каспара, и его лицо отражается в ее зрачках. Нос вырастает, лоб очерчивается четче. Он быстро садится на кровати, медленно опускает ноги и идет в туалет. Он мочится, не закрывая двери, брызгает в лицо холодной водой, не глядя в зеркало, и ковыляет обратно в комнату. В какой-то момент он все же наступает на больную ногу, и ему приходится засунуть в рот руку, чтоб не закричать. Наверху ходит София.

В коридоре висят фотографии, в основном на них овцы. Овцы в загоне, в горах, с ягнятами и без. У самой лестницы висят в ряд фотографии двух девочек. На первой из них они лежат в обнимку в колыбели, на другой сидят на скале вплотную друг к другу. Одна девочка красивее другой, она раскинула руки в воздухе, а другая жмется к скале. Позади них, очевидно, дом Софии до того, как его перестроили на современный лад. За ними еще несколько фотографий, где обе девочки также сидят рядом, но не касаются друг друга. Чем старше они, тем понятнее, что менее красивая – София. Последней в ряду висит фотография молодого почтальона… Ба, да это же Руск! Усы у него точно такие же, какие были у дедушки в молодости. Каспар усмехается.

Каспар забирается в постель с широко раскрытыми глазами. Девочки сидели так близко друг к другу, слишком уж близко. Как будто их руки были там, где они не могли быть, а платья были единым куском материи. Он засыпает, и ему снятся сны, потом внезапно просыпается и лежит с открытыми глазами. И так всю ночь, пока утро не вползает к нему сквозь шторы.

Каспар голоден, он ковыляет в гостиную, залитую голубым светом. София лежит в солярии. Каспар покашливает и прикрывается спереди рукой.

– Мои кальсоны еще не высохли?

– Э-э… – говорит она, – они висят в ванной.

Каспар минут десять сидит и смотрит на тело Софии, светящееся лиловым светом под длинной стеклянной трубкой. Солярий выключается, София накидывает на себя халат и вытирает пот с верхней губы, от чего черные усики совсем взъерошиваются.

– Мой работник и его жена иногда приходят загорать в моем солярии. Здесь в году почти не бывает солнечных дней, и когда солнце наконец начинает светить, мы все обгораем. Но если чуть-чуть подзагореть до того, тогда не обгоришь.

София завязывает пояс халата потуже.

– Солярий мне привезли на вертолете пятнадцать лет назад, а я его и не заказывала. Я хотела отправить его обратно, но он пришел на мое имя.

Она закрывает солярий и закатывает его под диван.

– А сейчас я сготовлю что-нибудь на завтрак, – говорит она.

Так проходят две недели в доме Софии, и время близится к Пасхе.

Чудесным пасмурным утром Каспар надевает свою верхнюю одежду и, хромая, выходит из дому. Сейчас он может опираться на ногу, и если идти медленно, ничего не будет мешать. Воздух звонкий, холодный, и пот, набежавший под мышками за две недели, застывает. Ветер освежает ввалившиеся глаза, и в какой-то момент он не чувствует, как мало спал в эти ночи.

Горы красивы и сини. Лужи покрыты тонкой корочкой льда, а оставшийся кое-где снег лежит над поселком, как тонкий пух. Каспар идет в хлев: может, ему повезет и он услышит, как играет Лэрке?

Работник Софии сгружает с телеги сено.

– Ага, вот идет оступившийся почтальон, – усмехается он, – видно, ты только что поднялся с одра болезни, бледный ты наш!

Каспар кивает и улыбается. Сено похоже на засушенные цветы и пахнет медом.

– Это лиловые цветы с высокогорья. Они здесь для того, чтоб придать мясу особый вкус «баранины Страдивариуса».

Каспар входит за ним в хлев. Похоже, что его проектировал архитектор; там пахнет свежей древесиной, а сводчатая крыша – медная. Овцематка стоит в углу и блеет, работник нацеживает из бака какую-то желто-коричневую жидкость и дает овце.

– Пиво повышает аппетит у овец. Если они не хотят есть, им дают кружечку.

«Только продукты зря переводят!» – думает про себя Каспар. Работник надевает белые перчатки и принимается делать овцам массаж. Они глубоко вздыхают, закрывают глаза, и даже овцематка замолкает.

– Мы пытаемся как-то спасти положение с овцой, которая грустит, но, скорее всего, ее придется пустить на фарш. Рубленый бифштекс из баранины Страдивариуса – это тоже вкусно. Но самая серьезная проблема – это то, что блеянье овцематки плохо влияет на все стадо. Другие овцы слышат ее и теряют аппетит.

Он делает овцам массаж еще разок.

– Важно, чтоб жир равномерно распределялся по всему мясу, – говорит он, – вкус придает именно жир, он не должен откладываться просто белой полосой по краю мяса.

Каспар садится на тюк соломы.

– Японцы нарезают мясо на тоненькие полоски и совсем недолго отваривают в воде с овощами. Лучшие из наших овец стоят в восемь раз больше, чем я зарабатываю за год.

Работник вынимает папку, обходит всех овец и шепчет им на ухо какие-то фразы. Они стоят неподвижно, уткнувшись мордой в соломенную подстилку.

– Я каждой из них читаю хокку, – говорит он. – К сожалению, не на японском, мне его не выучить. А София говорит на нем почти свободно, ведь она в последние пятнадцать лет проходила заочный курс. Она иногда приходит и шепчет им, чтобы они хоть немножко послушали язык.

Работник дает Каспару папку, в ней фотография каждой овцы, а под ней день и час рождения, родословная и стихотворение хокку.

– Мы очень серьезно относимся ко времени рождения. Некоторые импортеры выбирают себе овец по нему, а для других важнее хокку.

Работник снимает со стены большой нож, обходит всех овец и проводит им по глоткам. Они стоят тихо, и кажется, им это приятно.

– Овцы должны к этому привыкнуть. В день забоя они не должны беспокоиться. Когда они напуганы, качество мяса падает на пятнадцать процентов.

Входит Лэрке. На ней оранжевое шелковое платье, а на плечах норковая накидка.

– А сейчас начинается утренний концерт, – говорит работник, кивает Лэрке и выходит. А Каспар остается.

– Мне так нравится, когда ты играешь, – говорит он, улыбаясь.

– Я играю только для овец.

– Мне так нравится музыка, я просто посижу тут в уголке и послушаю.

– До свиданья, – говорит она.

Каспар ковыляет к выходу, но в стене есть трещина. Лэрке открывает красный бархатный футляр и вынимает флейту. В темноте хлева она сияет золотом. Лэрке протирает флейту тряпочкой, продувает ее пару раз и некоторое время играет гаммы. Потом она встает на деревянный ящик и кланяется. Лэрке глубоко вдыхает воздух и приставляет флейту к своим розовым губам. У Каспара начинает кружиться голова, каждый звук – как белая жемчужина, перекатывающаяся в сверкающем море. Когда она заканчивает третий номер, Каспар замирает и слушает, как умолкает последний отзвук музыки. А потом он принимается аплодировать и кричать. Лэрке вскрикивает и пулей вылетает из хлева.

– Ты подслушивал! – орет она и вцепляется ему в лицо своими длинными ногтями, пинком сбивает его с ног и садится на него верхом. Он пробует вырваться, но больная нога легла не так. Лэрке сжимает руки у него на шее и вдавливает затылок в лед на замерзшей луже, который тут же с треском крошится.

– Тебе разве не говорили, что хлопать нельзя?

Она шипит ему в лицо, Каспар чувствует запах ее влажной кожи.

– Но ведь ты хорошо играешь, – шепчет он.

– Спасибо, без тебя знаю! – говорит она, поднимается и отряхивает свою одежду.

Из одного глаза катится слеза, она отворачивается и уходит в хлев. Каспар встает и нетвердыми шагами идет к трещине в стене, но она бьет его кулаком в глаз и затыкает трещину лиловыми цветами.

– Катись отсюда, – кричит она. – Почтальонов терпеть не могу!

Каспар бродит по окрестности, лицо у него все в крови, а идти обратно к Софии ему не хочется. Вдруг он обнаруживает, что стоит перед лестницей, которая, извиваясь, ведет наверх, к белому дворцу. Он поднимается по ней, скача на одной ноге. Идет густой дождь, ступеньки узкие, и каждая истерта до такой степени, что в ней образовалось углубление.

Он медленно поднимается наверх сквозь влажные облака, завесой расстилающиеся перед глазами. Но вот показался белый дворец, солнце брызжет в глаза, а ступеньки исчезают под ним в черно-серой глубине. У него нет с собой ни солнцезащитного крема, ни очков, он надвигает фуражку на глаза и поднимает воротник.

На террасе он почти вплотную утыкается в большое, во всю стену, окно. Внутри все белое, а мебель в чехлах. Каспар нажимает на дверную ручку и входит во дворец, под потолком позвякивает хрустальная люстра. Часть помещения ближе к окнам нагрета солнцем, но чем дальше он заходит, тем делается холоднее. Каспар щурится, глядя на окна. Может, он невесомо прошел по облакам и дошел до края света? Кое-где торчат вершины гор, словно каменные вехи под снегом. Наверное, это самое красивое место в мире – и самое одинокое. Углы с воем овевают струи ветра.

На вершине горы в отдалении виднеется маленькая красная точка. Наверное, это Руск, который пьет свой шнапс. Он закрывает глаза, свет слишком яркий, хотя он и в безопасности за стеклами окон. За веками плывут белые точки и превращаются в машущих крыльями ангелов. Каспар выходит на улицу и быстро, как может, ковыляет вниз. В серых тучах лицо приятно покалывают прохладные капли дождя.

Руск стучится в дверь к Лэрке. Она не открывает; он уменьшается в маленького сгорбленного человечка и плетется по направлению к дому Софии. Когда Каспар входит в гостиную, Руск не поднимает глаз. Седые волосы на макушке взъерошены, от него пахнет спиртом и мочой. Сегодня он опять забыл снять ботинки и стоит как истукан посреди комнаты, теребя пальцами замок своей сумки.

– Садись, – тихо говорит Каспар.

Он остается стоять. Каспар обнаруживает, что спина у Руска мокрая – а София ушла на кухню варить кофе. Он, пятясь задом, ведет его в ванную; там он помогает почтмейстеру снять брюки. Каспар полощет его кальсоны.

Руск почесывает у себя в паху, затем чешет нос, Каспар снимает свои собственные кальсоны, отдает Руску, а его кальсоны вешает для просушки. Руск вышагивает на месте, и заставить его надеть штаны очень трудно. Каспар берет его под руку, они вместе идут в гостиную и садятся на диван.

– Что случилось? – спрашивает София, увидев исцарапанное лицо Каспара.

– Я упал.

Руск барабанит по столу и выпивает свой кофе еще горячим. Он воет и хлопает себя по ляжкам.

– Руск, – кричит ему София, как глухому, – что ты сегодня-то пришел? Сегодня страстная пятница, ты же знаешь: у тебя в праздники выходной!

Каспар помогает Руску открыть сумку, но писем в ней нет. Он встает и выходит за дверь.

– Ты должен поправиться, – говорит София, когда они с Каспаром стоят на крыльце и смотрят почтмейстеру вслед.

София стоит у него за спиной и часто дышит, ее дыхание щекочет ему затылок. Каспар оборачивается и видит, что она плачет. Его глаза наполняются слезами. Когда он видит, как уходит Руск, это отдается у него в ногах. Каспар водит ногой в носке туда-сюда по камню, на котором стоит. Камень не гладкий, похоже, что на нем узор. В низком свете заходящего солнца на камне проступают контуры зверя. Он наклоняется и обводит рельеф пальцем. Это изображение идущего ягненка.

– Под этим камнем лежат белые ягнята, – говорит София, ни к кому не обращаясь, – последнего похоронили, когда я была молодой; тогда моя сестра уехала в город. Я связала ему ноги и похоронила под этим камнем живьем. Это у нас в поселке такой обычай, чтобы отвратить от дома несчастье. Когда мы с сестрой должны были родиться, тогда тоже похоронили барашка. Мать с отцом знали, что роды будут опасные, потому что ждали двойню. Похороны ягненка хорошо помогают, но это колдовство надо время от времени обновлять, иначе ягненок, которого похоронили последним, может восстать из могилы и начнет бродить по ночам.

Когда моя сестра уехала в город, я похоронила белого ягненка, купила несколько тысяч метров колючей проволоки, поставила изгородь, чтобы овцы не разбежались или не зашел кто-нибудь чужой. Но сейчас столбы изгороди подгнивают, а проволока ржавеет. На то, чтобы заменить изгородь, уйдет много времени, а пока я сменю все, там успеют образоваться дыры. Если б я успела похоронить под крыльцом того белого ягненка, это помогло бы. Но он, наверно, уже давно погиб в снегах.

София не дыша прислушивается к шуму ветра и падающих с крыши мелких капель.

– Ты слышишь, – шепчет она, приложив ладонь к уху, – ветер переменился, и у туч цвет стал какой-то не такой. Что-то должно случиться, наверно, беда. Это началось, когда я впервые увидела тебя… а не тогда ли, когда этот ягненок пропал?

София вздыхает и нетерпеливо топает ногой.

– Нет, – говорит она, – все нормально. Просто мы тут в поселке уже стареем.

София уходит в дом, а Каспар все еще стоит и думает, что жертвоприношением от беды не отгородишься.

Каспар идет в ванную и умывает лицо. В белую раковину бежит красная водица.

София с грохотом ставит стопку тарелок на стол, она плачет, а Каспар путается у нее под ногами. Они едят и смотрят в темноту за окнами. София жует котлету из баранины Страдивариуса, а Каспар взял себе только картошку и соус. Потом София убирает со стола, роняет стакан и чертыхается. Каспар тихо ложится на диван, но у него все болит, лицо тоже опухло.

После того, как София помыла посуду, они усаживаются на небольшом расстоянии друг от друга и смотрят журналы, пока кукушка в часах не кукует двенадцать раз и София не уходит к себе наверх. Каспар доползает до своей комнаты и подтягивается, чтобы залезть в кровать. Он беспокоится за ягненка, который остался у него дома. Ведь Руск никогда ни за чем не уследит.

Наверно, надо было напичкать ягненка едой, а задик заткнуть пробкой, думает он. Без еды и питья не проживет ни одно животное.

Каспар закрывает глаза руками и видит перед собой маленького белого ягненка. Он лежит на полу и ловит ртом воздух, от него остались только кожа да кости и большие блестящие глаза. Может быть, в этот самый момент он умирает ужасной смертью, а тогда виноват во всем он, Каспар, потому что смерть ничем не исправишь.

После поездки с Обществом альбиносов и своего бегства через гору ему ничего так не хотелось, как иметь зверюшку. Однажды он нашел в саду птенца черного дрозда, который, должно быть, выпал из гнезда. Каспар приставал к маме с просьбами оставить птичку себе, – и конечно, она ему разрешила, потому что ей стало жаль, что он все время сидит один, пока она встречается с заказчиками. Птичка осталась у Каспара, и мама раздобыла для нее клетку необычно большого размера.

Вначале он любил птичку. Она научилась хорошо свистеть, но заставить ее делать это могла только мама. Ведь она любила музыку. А когда мимо клетки проходил Каспар, она просто сидела на насесте и смотрела на него. Когда он просовывал в клетку руку, птица в испуге билась о прутья, как будто думала, что Каспар собирается ее убить.

Они договорились, что Каспар будет сам ухаживать за птицей, но когда он приходил из школы, у него всегда находились другие дела.

Однажды она спала на своем насесте, а он заметил, что у нее из клюва течет белая жидкость. Каспар потыкал в нее карандашом, но она не проснулась. Он занервничал и побежал скорее наполнять кормушку кормом, менять вонючий грязный гравий и зеленую от тины воду.

– Ну, – сказала мама, придя домой, – наверно, твоя птичка устала.

Она накрыла клетку покрывалом.

На следующий день она опять замахала крыльями, Каспар выхватил птицу из клетки, открыл окно и выкинул ее вон. Он рассчитывал на то, что она замертво упадет на землю, но вместо этого дрозд поднялся на крыло и улетел прочь.

Каспар надел темные очки, намазался солнцезащитным кремом и пошел бродить по улицам города. Птицу было слышно повсюду. Сперва она пела, сидя на дереве, потом она села на крышу. Каспар попробовал подозвать ее, но не мог выдавить из себя ни звука. В одном месте на подоконнике сидел человек и играл на флейте. Ему птица ответила.

Мама пришла домой, увидела пустую клетку и раскрытое окно.

– Где птица? – закричала она.

– Ах, – прошептал Каспар, – я нечаянно. Я открыл клетку и забыл, что окно открыто.

– О нет! – воскликнула мама. – У нее был такой красивый голосок!

Мама посмотрела из окна на большое небо, а Каспар разрыдался. Сперва он притворялся, но потом это переросло в почти настоящий плач. Мама прижала его к себе, и он заметил, что она тоже плачет. Она принесла молоко и конфеты, но это не помогло. Потом мама начала рассказывать, как сильно она его любит и как много он для нее значит. Когда она призналась в своей любви к нему множество раз, а Каспар все это время проплакал, они оба замолчали и взглянули друг на друга.

– Учти, он, наверно, не выживет на воле, – сказала мама, – он не приучен сам находить корм. Но я знаю, что мы сделаем, – сказала она. – Похоронить нашу птицу по-настоящему мы не можем, но мы поставим ей памятник.

Каспар нашел в саду более-менее красивый камешек, а мама написала на нем лаком для ногтей имя дрозда. Они поставили его в углу сада и положили рядом букет цветов.

К вечеру Каспар вышел из дому. Дрозд валялся посреди лужайки лапками кверху. Он со всей силы пнул его, так что он отлетел и ударился об изгородь.

– Идиотская птица, – сказал он.

Мама стояла в дверях, выходивших в сад.

– Каспар… – сказала она и странно посмотрела на него.

Она тут же ужасно разозлилась. Она назвала его вруном и тысячу раз плюнула. Она шипела, кричала и визжала.

Прошло много времени, пока мама не увидела, что ее сын стоит совсем один посреди лужайки и качается из стороны в сторону. Мама подошла к нему, и на нее что-то нашло. Ее лицо изменилось. Мама бросила на Каспара такой взгляд, которого он раньше ни у кого не видел. Как будто она узнала в нем кого-то, про кого он и сам ничего не знал. Она моргала глазами и хлопала его по плечу.

– Прости, – сказала она, – я не знаю, что на меня нашло. Но ты мне не просто сын, ты еще и хороший друг. Мы с тобой так похожи.

Он простил ее и поклялся самому себе, что никогда не причинит ни одному живому существу страданий. В будущем он даст себе труд заботиться о других существах.

Каспар разворачивает ночник так, что свет бьет в глаза. Пот катится с него и щиплет губы, но он все равно засыпает. Улыбка Лэрке вырастает перед закрытыми глазами, розовые губы и руки движутся взад-вперед над флейтой. Потом у него на лице опять начинает облезать кожа, он ощупывает его руками и замечает черты, которые должен бы знать, но не может припомнить откуда.

Каспар просыпается, хватает ртом воздух и смотрит на часы. До утра еще далеко. У него все болит, но наверху ходит София. Может, у нее найдется панодил?

Он выбирается из постели, выползает в коридор и поднимается по лестнице. Когда он добирается до ее двери, силы иссякают. Каспар вытягивает руку, чтоб постучаться, но внезапно ослабевает. София высовывается из комнаты.

– Каспар, – тихо произносит она, – входи.

Она помогает ему добраться до постели, он глядит ей в глаза. Она тоже не спала.

– Почему здесь такая ужасная жара? – шепчет он. – Нельзя ли сделать потише обогреватель или класть в печку меньше дров?

– Я как-то читала в одном журнале, в котором было приложение про толкование снов, что чем в помещении теплее, тем больше тебе снится снов. От тепла мозг закипает, и картины, которые, может быть, долго лежали и ждали своего часа, начинают вырастать. Но мне ничего не помогает, наверно, у меня уже иммунитет. Иногда мне просто хочется…

Назад к карточке книги "Письмоносец"