Текст книги "Платон едет в Китай"

Автор книги: Шади Бартш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

3. Мышление с опорой на благородную ложь Платона

Может ли ложь (если она благородна) обладать большей пользой и ценностью для города и народа, чем истина? Сократ использовал метафору о золоте, серебре, меди и железе в качестве лжи[14]14
  В том смысле, что «сказка – ложь, да в ней намек». – Прим. пер.


[Закрыть], но действительно ли это ложь?

Чэнь Янь

Если во второй главе рассматривался поворот, произошедший в китайских исследованиях классической древности и приведший к использованию античной философской и политической мысли для критики запада, то в этой главе мы обратимся к самому влиятельному философу соответствующей традиции – афинянину Платону (429?–347 годы до н. э.). Масштаб наследия Платона побудил Альфреда Норта Уайтхеда язвительно заметить: «Наиболее правдоподобная общая характеристика европейской философской традиции заключается в том, что она представляет собой серию примечаний к Платону»¹. Возможно, неудивительно, что Платон привлек столь пристальное внимание китайцев, особенно среди последователей Штрауса, создающих эзотерические трактовки его диалогов, понятные лишь избранным². В частности, широкую аудиторию завоевало «Государство» – самое доступное, обширное и поучительное произведение Платона, затрагивающее вопросы политики, философии, общества, иерархии, пропаганды, брака, семьи и многого другого. Соответственно «Государство» вызвало в Китае больше размышлений, чем любой другой древний (западный) текст. Интерес к его идеям во многом обусловил возвращение классики как объекта изучения в посттяньаньмэнскую эпоху, и в том числе ее интеграцию в учебные программы в университетах. Как пишет Вэн Лэйхуа:

Становление дисциплины антиковедения в Китае в последние два десятилетия в значительной степени провоцировалось, продвигалось и поддерживалось чтением Платона в современном материковом Китае с 1990-х годов. Имя Платона, а также его концепции упоминаются во многих книгах и журнальных статьях, встречаются в обсуждениях на интернет-форумах, а также в эссе с комментариями о популярной культуре. Платон служит основой для дискуссий в различных дисциплинах, а его труды достигли широкой аудитории и стали частью популярной культуры³.

Что думают современные китайские ученые о «Государстве» – платоновском исследовании природы справедливости, хорошего гражданина и идеального государства? В большинстве своем (в отличие от читателей Платона на западе) китайские ученые одобряют его видение иерархического сословного общества, которое зависит как от генетики, так и от заслуг: лучшие люди, по мнению Платона, обычно рождаются от лучших родителей⁴. Таким образом, критики используют «Государство», чтобы предположить, что враждебное отношение Платона к демократии должно было направить в нужное русло заблуждающиеся демократические страны современного мира, особенно США⁵. И все же этот китайский энтузиазм может показаться нам необычным, учитывая старомодную коммунистическую приверженность равенству людей. Хотя Платон не высказывал подобных убеждений, возможно, его философию тоже можно «перелить в удобный сосуд»; идеологический диссонанс здесь нельзя назвать необычным; скорее, он является естественным результатом придирчивого отбора античных текстов. И, как обычно, есть культурные факторы, облегчающие идеологический дискомфорт. Возрождение «конфуцианской философии» позволяет проводить параллели с «Государством» Платона, а также делает более привычной концепцию верховной власти платоновских царей-философов. Как выясняется, платоновское описание предположительно идеального государства представляется как имеющее (а возможно, действительно имеет) немало сходств с нынешней идеологией КПК.

I. Справедливость в большом и малом

Тема «Государства» – часто обсуждаемая природа справедливости: как она достигается на уровне индивида? И, как следствие из этого, как она достигается в городе-государстве? По мере перехода диалога с несколькими афинскими и неафинскими собеседниками в обсуждение первого из этих вопросов Сократ выдвигает предположение о том, что мы можем увидеть личную справедливость правильного свойства, если обратимся к понятию справедливости «в большом» – то есть к справедливости в городе-государстве. Это странный шаг со стороны философа. Вообще-то, ни аналогия между индивидом и государством, ни мысль о том, что в человеке может существовать внутренняя справедливость, не являются популярными идеями в западных текстах о справедливости по Платону. Западная традиция склонна рассматривать справедливость как нечто, возникающее во взаимодействии между двумя либо более людьми, или между государством и гражданином, или даже между государством и государством⁶. Но сократовская справедливость в «Государстве» – это самодостаточная система⁷. Аналогия между справедливостью отдельного человека и справедливостью в государстве привела к возникновению одной из самых известных и спорных идей Платона – идеи о природе идеального города-государства Каллиполиса.

В изложении Сократа справедливость в государстве возникает тогда, когда «человек делает свое дело и не вмешивается в чужое»⁸. Цари-философы лучше всего справляются с задачей руководства, стражи – с охраной порядка, а простые люди – с повседневной и банальной рутиной. Аналогично, справедливость в человеке связана с правильной иерархией элементов, которые Платон называл началами души: разумным, яростным и страстным. Эти начала борются друг с другом за контроль над личностью, но справедливость возможна только в том случае, если рациональное начало (логистикон) управляет двумя другими, подобно тому как логически мыслящие цари-философы идеального государства должны править «яростными» воинами и «страстными» плебеями, вожделеющими вещей и удовольствий⁹. Править должны именно цари-философы, поскольку только они обладают знанием о том, что лучше для двух других категорий людей и для всего общества в целом. Каллиполис возглавят те, кто постиг абстрактную идею Блага, высшую форму рационального мышления. Как говорит Сократ, «всякому человеку лучше быть под властью божественного и разумного начала, особенно если имеешь его в себе как нечто свое; если же этого нет, тогда пусть оно воздействует извне, чтобы по мере сил между всеми нами было сходство и дружба и все мы управлялись бы одним и тем же началом»¹⁰. Неразумные граждане могут не знать, что они неспособны управлять собой, и это является частью проблемы: если бы они были мудры, если бы их душами управляла рациональность, то они бы узрели эту истину и более не нуждались в руководстве свыше. Однако в реальности этих граждан, неспособных понять, что отвечает их собственным интересам, нужно тем или иным образом к этому подвести. Более того, участники диалога, демонстрирующие типичные страсти, которые Сократ стремится искоренить в идеальном городе-государстве, полагают, что «нормальные» афиняне не захотят отказываться от роскоши – гастрономической, сексуальной и прочей – ради размышлений о Форме (а не получении опыта) счастья или удовольствия¹¹.

Упор Сократа на примат рационального в его описании души и города формировало представления людей о хорошем правительстве по крайней мере со времен Просвещения¹². Одна из причин, по которой американские отцы-основатели с подозрением относились к афинской прямой демократии, заключается в том, что им было прекрасно известно, что политические акторы (т. е. избиратели) не всегда делают выбор рациональным образом – во всяком случае, если под «рациональным» понимать стремление к благополучию и стабильности самой демократии, а не к личной выгоде ¹³. Платону этот факт (наглядным примером которого, возможно, послужил ход и итог Пелопоннесской войны, не говоря уже о суде и казни его учителя Сократа в 399 году до н. э.) должен был казаться вполне очевидным. Идея города-государства, управляемого царями-философами, рациональность которых Платон увязывал с их способностью видеть дальше очевидных, но обманчивых «благ» этого мира, наверное, даже в какой-то мере привлекала афинскую аудиторию, знавшую о нерациональных и губительных решениях, принимаемых их демагогами, а также об опасностях правительства, в котором должности распределяются в основном по жребию, а на вопросы политики влияет искусность ораторов¹⁴.

Но здесь возникает проблема. Если рациональные рассуждения о политическом благе не смогут поколебать представителей нефилософских классов, то как их удержать на своем месте? Что, если все пойдет не так? Что, если стражи-воины убьют философов, чтобы захватить власть? Что, если цари-философы решат, что правление – это обуза? Что, если мусорщики объявят забастовку, а торговцы начнут использовать свои товары как взятки? Дело в том, что хаос не исключен из возможных вариантов развития даже идеального города-государства. И тут мы подходим к главному вопросу о том, как сохранить стабильность в Каллиполисе: необходима «благородная ложь», чтобы каждый занимался своим делом. Не важно, что в других своих сочинениях Сократ подчеркивал важность правды; в Каллиполисе она временно отодвигалась в сторону во имя высшего блага¹⁵.

II. Не очень благородная ложь

Рассмотрим сперва саму благородную ложь. Предполагается, что она должна помочь решить проблему того, как справедливому государству оставаться справедливым. Даже обожающие рациональность цари-философы предпочли бы отречься от престола, чтобы созерцать Формы (это, по словам Сократа, их естественная склонность), чем править одержимыми плотскими страстями массами. Как же сделать так, чтобы все граждане государства любили свою страну и были довольны своей участью? Как создать оплот против революции, взять под контроль желания, сохранить неравенство между гражданами, но при этом сделать всех счастливыми? Ответ кроется в использовании благородной лжи, γενναῖον ψεῦδος – притчи о естественности деления людей на сословия¹⁶. Сократ утверждает, что гражданам идеального города-государства, включая, если возможно, самих царей-философов, следует рассказывать эту благородную ложь по достижении ими восемнадцатилетнего возраста. Им нужно объяснять, что они произошли не от человеческой матери, а выросли из земли – их общей матери. Однако земля не родила их равными. В процессе вызревания в ее утробе некоторые из них обрели в душе золото, другие серебро, а прочие бронзу и железо. Свойства «металла» в душах людей затем определяют их будущий род занятий и место в городе-государстве: золото превращает их в царей-философов, серебро – в воинов-стражей города, железо и бронза – в ремесленников, торговцев и прочих представителей масс. Оценивают души цари-философы Каллиполиса, и это должно совпадать с достижением зрелости, ибо лишь тогда у царей-философов будет достаточно информации, чтобы, зная об успехах каждого в учебе, решить, у кого есть золото в душе, а у кого нет. В этот момент молодым людям велят забыть обо всем, что они прежде считали реальным: их образование, родители и даже детство были всего лишь сном. Их подлинное существование начинается сейчас – в соответствующих сословиях¹⁷.

Эта ложь учит, что различия между сословиями города не условны и не случайны, но естественны, а естественный порядок гораздо труднее оспорить, чем явно сконструированный. В то же время вера горожан в общую «мать» обеспечивает сыновнюю связь с другими сословиями. Предпосылкой этой лжи является то, что бронзовый или железный гражданин якобы будет доволен своим положением в жизни, поскольку оно представляет собой естественный факт, который не зависит от нас, подобно таким природным различиям, как, например, рост человека, его наследственность или место рождения. По объяснению Сократа, эта благородная ложь обусловит стабильность и хорошую управляемость государства, в котором не будет преступлений и мятежей. И все же, хотя Сократ утверждает, что эта ложь «окажет благотворное влияние, сделав их более склонными заботиться о государстве и друг о друге», многим читателям «Государства» она пришлась не по душе¹⁸. Она не только натурализует иерархии и делает основой правосудия мифологическую этиологию, но и несет в себе зловещий оттенок евгеники, поскольку государство намерено строго контролировать, кто с кем может размножаться. На брачных празднествах, которые предлагает Сократ, золотые должны спать с золотыми, чтобы увеличилась вероятность появления будущих царей-философов, серебряные – с серебряными, а бронзовые и железные – с бронзовыми и железными. А потом их детей – которые никогда не узнают родителей, как и родители не будут знать своих детей – заберут и отправят в школу, а позже оценят. Среди опекунов детоубийство решит проблему отпрысков худших родителей¹⁹. И лишь очень редко у лучших родителей родятся посредственные дети, или наоборот, и в этом случае цари-философы переведут ребенка в подходящее сословие.

Как заметил Карл Поппер в книге «Открытое общество и его враги», благородная ложь даже хуже промывания мозгов, ведь она – пример расистского мировосприятия Платона и предлагает неприемлемое оправдание тоталитаризма²⁰. Поппер, писавший это в 1945 году, конечно, находился под впечатлением недавних ужасов нацистского правления. Однако Поппер не возлагал вину на Сократа, а приписал упомянутые здесь идеи Платону, утверждая, что Платон вернулся к аристократической форме в конце жизни и таким образом предал более гуманистические идеалы Сократа – этот аргумент трудно как-либо доказать. Поппер не был первым, кто выдвинул эту претензию. Томас Джефферсон сделал это в письме Джону Адамсу в 1814 году: «У Сократа в самом деле были основания возмущаться тем, как Платон исказил его учение; ведь в действительности его диалоги – клевета на Сократа»²¹. Поппер также жаловался, что такое определение справедливости нереалистично, и критиковал Платона за явное отсутствие у него интереса к более нормативным проблемам справедливости в государстве, таким как разрешение гражданских споров или отбор присяжных. С тех пор другие исследователи неоднократно высказывались в том же духе.

Тем не менее некоторые западные философы пытались «спасти» Платона, интерпретируя «благородную ложь» таким образом, чтобы подчеркнуть ее благородство. Классицист Десмонд Ли вообще отвергает неприятный подтекст лжи. В своем переводе «Государства» Ли утверждает, что «благородная ложь»[15]15
  Noble lie (англ.) часто переводится на русский как «ложь во спасение». – Прим. пер.


[Закрыть] – это неправильный перевод, и более подходящим выражением было бы «великолепный миф». Этот миф «должен не констатировать факты, а просто занять место национальных традиций, имеющихся у любого общества и призванных выражать то, каким именно обществом оно является или хочет стать»²². Интерпретация Ли в значительной степени делает благородную ложь безобидной, превращая ее в национальную традицию о том, кем мы хотим быть, чем-то вроде истории о Джордже Вашингтоне и яблоне или Мао Цзэдуне, роющем колодец для людей²³. Трудно представить себе целое общество, верящее в эту ложь, без доминирующей фигуры, положившей ей начало, – а кандидата на эту роль, кажется, нет, кроме самого Сократа, что возможно, служит нам напоминанием о невозможности этой идеи. Интересно, что вопрос о «первоизобретателе» (πρῶτος εὑρετής) в «Государстве» не проясняется.

Более распространенная научная тактика в отношении благородной лжи в демократических странах запада состоит не в преуменьшении ее силы, а в утверждении, что она на самом деле так или иначе служит демократическим – или, по крайней мере, неавторитарным – идеалам. Например, философ Кэтрин Роуетт считает, что благородная ложь бьет по аристократическим ценностям и представлениям о кровной природе знати. По ее мнению, благородная ложь призвана дать городу «больше справедливости и равных возможностей, предотвратить предрассудки или привилегии, возникающие из-за знатного происхождения или богатства, а также других несправедливых преимуществ, и облегчить социальную мобильность»²⁴. Это следует из того факта, что аристократический статус не играет в Каллиполисе заметной роли, тогда как даже в демократических Афинах при переписи населения отмечались различия в достатке и не все сословия имели право на все должности. Поэтому Роуетт с энтузиазмом относится к отсутствию наследования аристократического статуса и делает акцент на мобильности между сословиями. «Сын сапожника должен стать правителем, если он годится для этой роли, а не продолжать заниматься изготовлением обуви. Так и на сына правителя нельзя возлагать политическую роль, если он лучше умеет сапожничать»²⁵. Благородная ложь Платона, таким образом, становится высказыванием в духе «американской мечты». Однако очевидно, что в платоновском Каллиполисе это было бы исключением, а не правилом.

Политолог Деметра Касимис предлагает другой способ «соблюсти приличия». Как она отмечает, Сократ описывает Каллиполис и благородную ложь группе афинских граждан, метеку (иностранцу) и рабу – людям, пережившим хаос Пелопоннесской войны и знакомым с афинской националистической идеологией. Откровенно рассказывая этот вымысел, считает Касимис, Сократ не убеждает свою афинскую аудиторию в ее ценности, а, напротив, разоблачает ее и предупреждает об опасности такой лжи, особенно идеологии превосходства афинского происхождения. По ее мнению, описание благородной лжи обнажает хитрость, при помощи которой «режимы, включая античные Афины, конструируют статус как “естественную” категорию. Платон демонстрирует регулятивный вымысел, с помощью которого политический “род” (genos) выражает свой заранее предопределенный статус, как разоблаченный секрет»²⁶. И вот ложь уже обнажает, а не скрывает, что «естественные» разграничения эксклюзионистской политики гражданства являются следствием произвола политической власти. «Эта нарративная стратегия, – пишет Касимис, – обретает особое значение в контексте афинской политики кровного членства, тоже имевшей свою благородную ложь. Соответственно мы видим, что платоновский текст привлекает внимание к вопросам демократических различий, которые традиционно считаются выходящими за его рамки. “Государство” ‹…› [разоблачает] эссенциалистскую политику, хотя обычно утверждается, что оно породило и предписывало ее»²⁷. Иными словами, по мнению Касимис, миф о металлах в каком-то смысле является параллелью мифу об автохтонности основателей, который использовали афиняне²⁸. Это увлекательная идея. Однако нелегко сказать наверняка, следует ли рассматривать благородную ложь как усовершенствованный вариант консенсуального вымысла афинян или как упрек в их адрес, и так же трудно понять, почему Сократ сравнивает эту ложь со своего рода лекарством и характеризует ее как полезную²⁹.

Таким образом, эта ложь дает широкие возможности для сложного анализа. Однако ее китайские националистические трактовки тяготеют к настораживающей прямолинейности³⁰. Пань Вэй, специалист по греческой истории, чьи интерпретации афинской демократии обсуждались в главе 2, рассматривает Каллиполис (и, возможно, даже благородную ложь в его основе?) как параллель идеальному протокоммунистическому конфуцианскому государству, в котором конфуцианский «мудрый царь» играет роль платоновского царя-философа. На самом деле, по мнению Пань Вэя, Платон не был первым, кто обратил внимание на важность того, чтобы правительство возглавляли философы; в этом наблюдении всех опередил Конфуций. По словам Пань Вэя:

Платоновский «Каллиполис», очевидно, вдохновлен Спартой (монархией и великим конкурентом Афин), а идеал ликвидации частных институтов с тех пор стал одной из западных традиций. Современное международное коммунистическое движение – это современная версия данного идеала. Однако Конфуций родился более чем за 120 лет до Платона. Он выдвинул коммунистические общественные идеалы раньше Платона, и они были более краткими, ясными и гуманными, чем идеи Платона³¹.

Современные китайцы, надо полагать, являются спартаноподобными обитателями этого конфуцианско-коммунистическо-платоновского государства. Это противоречит нынешней идеологической позиции в контексте так называемой ловушки Фукидида о том, что Китай на самом деле подобен… Афинам. Однако это тема для шестой и седьмой глав.

III. Иерархия для народа

Наверное, нас не должно удивлять, что в 1980-е годы китайские историки, читавшие содержащиеся в «Государстве» предложения об устройстве иерархического общества на основе фундаментальной лжи, в целом недоумевали по этому поводу примерно так же, как и ученые на западе. Сун Фуган писал о «китайских ученых», критикующих три наследственных сословия на том основании, что это «крайне абсурдное принятие судьбы и кровного родства»; другие сетовали на то, что «наследственный статус в “Государстве” является пожизненным; более того, он передается следующим поколениям»³². Сун не соглашался с этой критикой, но не из-за того, что поддерживал основанную на этих принципах иерархию, а поскольку считал (как и Роуетт), что вообще-то Платон уделял большое внимание различиям между поколениями и подчеркивал, что любой ребенок, продемонстрировавший бо�льшие или меньшие способности, чем у его родителей, должен быть повышен или понижен до соответствующего металлического класса. «Поэтому, – считает Сун, – точнее было бы сказать, что Платон сосредоточился на изменениях в наследственных классах, а не на самих наследственных классах»³³.

Сяо Фань, еще один ученый дотяньаньмэньского периода, утверждал, что Каллиполис не был моделью коммунистического государства. Платона «нельзя [назвать протокоммунистом], потому что идеология обязательно создается в ответ на другую идеологию, а когда Платон писал “Государство”, он не мог реагировать на капитализм, ведь такого явления еще не существовало»³⁴. Хотя Маркс одобрительно писал, что «в республике Платона разделение труда является основным принципом строения государства»[16]16
  Маркс К. Капитал. М.: Госполитиздат, 1949. Т. 1. С. 375. – Прим. пер.


[Закрыть], Чэнь Гуанхуа был с этим не согласен. Платон, по его словам, хотел «устранить всякую субъективную свободу», сделав невозможным счастье для любого нормального человека; кроме того, его разделение труда не смогло бы подстегнуть производственный энтузиазм «из-за отсутствия надежды получить собственность»³⁵. Ху Чжунпин критиковал Платона иначе, указывая на «невозможность гармоничного развития (нравственного, интеллектуального и физического) в идеальной республике Платона, поскольку она имеет клановую и сословную основу и несправедливо ставит в привилегированное положение немногих избранных»³⁶.

Итак, по тем или иным причинам (интересно, что они различны) в десятилетие, предшествовавшее репрессиям, ученые в целом не одобряли принципы устройства Каллиполиса. Однако в связи с новым конфуцианством и культом личности Си Цзиньпина, в недавно опубликованных китайских работах благородная ложь Платона в основном оценивается положительно. Большинство китайских комментаторов «Государства» – как популярного, так и академического толка, – далекие от мысли, что всеобъемлющая ложь в основе Каллиполиса в корне неверна или что общество с жесткой иерархической структурой ограничивает человеческую свободу и свободу воли, в последние несколько десятилетий утверждают, что Сократ просто констатирует очевидное, когда говорит о неравной ценности каждого гражданина (тем самым занимая конфуцианскую, а не марксистскую позицию). Если требуется идеология, чтобы заставить людей проглотить эту истину, что ж, так тому и быть.

Так считает Чэн Чжиминь, директор Центра антиковедения Юго-Западного университета политических наук и права. Учитывая «ограниченность познавательных способностей и суждений большинства людей», Сократ должен использовать историю как наркотик для общества³⁷. «Не все могут постичь истину, и нужны разные подходы в соответствии с природой и способностями каждого человека», – утверждает Чэн. Благородная ложь должна существовать, поскольку человеческим существам нужны самые выдающиеся люди в качестве правителей, однако они нуждаются в них по той же причине, по которой они их и не назначают. (Большинство) людей недостаточно умны, чтобы понимать, что им следует делать. Если же говорить о молодежи – непосредственных объектах воздействия благородной лжи, то, как отмечает Чэн, их особенно легко обмануть³⁸. С этим согласен профессор Чжан Лили, который, отмечая ошибочность современной политической философии в вопросе о равенстве, весьма смело заявляет, что равенство – это нонсенс, а иерархия – истина³⁹. Ло Синган также одобряет порождаемую благородной ложью иерархическую систему как благо для государства и человека, а Цин Ляньбинь утверждает, что разные навыки требуют разных разрядов заработной платы⁴⁰. «Чтобы мотивировать людей брать на себя бремя этих обязанностей, общество должно предоставлять больше богатства, власти и престижа тем, кто играет соответствующие роли. Таким образом, ввиду неравного распределения ресурсов социальная стратификация неизбежна». Тексты такого рода, например статья Ван Вэньху, восхваляющая социальное расслоение в Чунцине, появляются в ежедневных газетах. Разные социальные классы, пишет он, имеют разные способности и обязанности; если бы все классы могли просто сотрудничать и выполнять свою работу, это бы способствовало социально-экономическому развитию⁴¹.

Блоги тоже вносят свою лепту. Чэнь Янь, автор онлайн-эссе под названием «Размышляя о благородной лжи», пишет, что «Возможно, ложь (если это ложь во спасение) иногда полезнее и выгоднее для города и его жителей, чем правда. Сократ использовал метафору о золоте, серебре, меди и железе в качестве лжи, но действительно ли это ложь? Все люди разные, и им нужна идеология, которая бы их объединяла, с чем согласны даже некоторые представители запада»⁴². Чэнь отмечает, что «Токвиль напоминает нам об этом в анализе догматичных убеждений веры в книге “Демократия в Америке”», и в таком виде эта идея уже не выглядит слишком чужеродной. По словам Чэня:

Идеологические убеждения бывают разными в разные времена. ‹…› Если у общества нет идеологии, оно не будет процветать; можно даже сказать, что общество без коллективных убеждений вообще не способно существовать. Легко убедиться в важности этого вопроса о талантах в развитии человека, а также важности политической структуры в жизни. Например, группа играющих детей всегда выберет «главного» – ребенка с лидерскими качествами. Есть дети, которые с детства демонстрируют особые таланты, не прилагая к этому больших усилий. Некоторые достигают определенных результатов, тогда как те, чья квалификация не очень высока, не могут достичь таких результатов, как бы усердно они ни трудились; наконец, крайний пример: слепой никогда не станет художником. В политическом отборе это также имеет место. Результаты современной эмпирической науки в некоторой степени подтверждают истинный смысл платоновской идеи. Возможно, через эту благородную ложь Сократа Платон говорит нам правду, от которой невозможно уклониться. Без благородной лжи мы получаем пессимистическую ситуацию, которая кажется неприемлемой⁴³.

Это означает, что политика должна основываться на очевидной меритократии, а не на всеобщем избирательном праве. Более того, утверждает Чэнь, сама демократия – это своего рода ложь, но не благородная ложь. Демократия отвергает идею различных классов и потому не имеет возможности создать для себя стабильную политическую ситуацию. Другими словами, настоящая ложь – это то, во что верит демократия; благородная ложь Платона на самом деле является истиной, и, кроме того, эта ложь необходима для процветания лучшего общества.

Ли Юнчэн, профессор Школы международных исследований Пекинского университета, заходит еще дальше, связывая использование благородной лжи с Соединенными Штатами. В статье под названием «Внутренняя политика, внешняя политика и американская дипломатическая ложь. Некоторые вопросы развития китайско-американских отношений» Ли представляет благородную ложь Платона как ранний пример хорошо известной роли идеологий в формировании политических убеждений и национальных культур⁴⁴. Далее Ли определяет роль благородной лжи в американской внутренней и внешней политике. В сущности, утверждает он, американцам промывают мозги ложью, распространяемой их правительством, которую они проглотили целиком, – идеей о том, что американская демократия представляет собой лучший и наиболее справедливый из существующих режимов; что в ней права человека уважаются больше, чем во многих других странах; что свобода личности должным образом представлена политикой «один человек – один голос»; и, наконец, что Америка несет моральную ответственность за распространение этой особой формы демократии по всему миру. Указывая на то, что «согласно опросу, опубликованному Gallup, не менее 73 % американцев верят в “американскую исключительность”, а около 70 % американцев считают, что США обязаны играть роль лидера в международных делах», Ли отмечает эффективность этой американской лжи. Таким образом, эта ложь оказывается способна делать свое дело, которое заключается в сокрытии отвратительных деяний в американской истории и реальных проблем американской демократии, включая те, что связаны с нарушением прав человека, неравенством в распределении богатства и слабостью руководства⁴⁵. Благородная ложь превратилась из инструмента поддержания иерархии в инструмент поддержания демократии! Короче говоря: либо благородная ложь (а) правдива, (б) действует в Китае (где все каким-то образом видят ее насквозь) и (в) идет на пользу народу и государству; либо благородная ложь (а) является порочным инструментом американских демократических лидеров, (б) действует в США, где население принимает ее за чистую монету и (в) пагубна для народа и государства.

И все это восходит к западному протофилософу Платону. Странно, но ни один китайский ученый не отметил, что многим отцам-основателям нравилось «Государство». Эдмунд Бёрк пишет об этом в своем «Письме, адресованном членам парламента»:

Люди обладают качествами, потребными для гражданской свободы, ровно в той мере, в какой они готовы сковать цепями нравственности свои аппетиты ‹…› в той мере, в какой они более склонны внимать советам мудрецов и праведников, предпочитая их лести подлецов. Общество не может существовать без того, чтобы как-то контролировать желания и аппетиты; и чем меньше контроля внутри, тем больше его должно быть снаружи. Так предопределено вечным порядком вещей, что люди невоздержанные не могут быть свободны. Из их страстей выкованы их кандалы⁴⁶.

Джон Адамс также осуждал глупость толпы. Именно по этой причине сенаторы изначально избирались не народом, а законодательными собраниями штатов, вплоть до принятия 17-й поправки к Конституции в 1913 году⁴⁷. Но, справедливости ради, некоторые американские отцы-основатели страстно ненавидели «Государство». В письме Джону Адамсу от 1814 года Джефферсон раскритиковал эту книгу в следующих словах: