Текст книги "Трафальгарский ветер"
Автор книги: Сесил Скотт Форестер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Хорнблоуэра разбудила невыносимая жара. Яркое солнце било прямо в окно, и его комнатушка напоминала раскаленную печь. Капитан откинул одеяло, что сразу же принесло невыразимое облегчение, и начал потихоньку разминать члены. Сон сморил его в весьма неудобной позе, и он несколько часов пролежал скорченным. Тело все еще побаливало, и эта боль помогла Хорнблоуэру вспомнить, где и почему он находится. Судя по положению солнца, рассвет наступил уже давно, значит, он проспал часов десять или двенадцать.
А какой сегодня день недели? Чтобы ответить на этот вопрос, пришлось кое-что вспомнить. Воскресенье он провел в почтовой карете – в памяти всплыли перезвон церковных колоколов и толпа прихожан в Солсбери, окружившая его карету после воскресной службы. Таким образом, в Лондон он прибыл в понедельник утром – вчера, как ни трудно было в это поверить, – следовательно, сегодня был вторник. Плимут… и Марию он покинул в субботу – после полудня.
Внезапно приятная расслабленность уступила место чувству тревоги. Мускулы Хорнблоуэра напряглись, тело было готово к немедленным действиям – это вспыхнули в мозгу воспоминания предутренних часов пятницы, когда «Принцесса» уходила от оставленного в беспомощном состоянии «Гьепа», и еще более ранних ночных событий, когда он вместе с другими карабкался на палубу брига, чтобы победить или умереть, причем последнее тогда казалось много вероятнее первого. Это было ночью с четверга на пятницу, а сейчас наступило всего лишь утро вторника.
Хорнблоуэр попытался уйти от этих тягостных мыслей, но в самый последний момент кое-что вспомнил и вновь напрягся на мгновение. Он же забыл в Адмиралтействе то самое одеяло, принадлежавшее французскому капитану, в которое были завернуты судовые документы «Гьепа». Он почти не сомневался, что к этому времени одеяло уже стало добычей какого-нибудь шустрого и предприимчивого клерка.
Хорнблоуэр заставил себя переключиться на доносящиеся с улицы звуки. Голоса прохожих, крики мальчишек, скрип тележных колес постепенно позволили ему снова успокоиться и погрузиться в сладкую полудрему. Неожиданно под окном послышался стук конских копыт, не сопровождаемый обычным грохотом колес по брусчатке. Всадник остановился у гостиницы, и это заставило Хорнблоуэра покинуть постель. Было нетрудно догадаться, откуда и зачем тот прибыл. Он едва успел натянуть рубашку, когда на лестнице послышались шаги и раздался стук в дверь.
– Кто там?
– Курьер из Адмиралтейства, сэр.
Капитан отодвинул засов и открыл дверь. Курьер был одет в синий мундир, кожаные лосины и обут в высокие сапоги. Под мышкой он держал шляпу с кивером и кокардой черного цвета. Из-за плеча курьера выглядывала тупая физиономия хозяйского сына.
– Капитан Хорнблоуэр?
– Да.
Как капитан корабля, Хорнблоуэр давно привык принимать посетителей в одной сорочке. Он привычно расписался протянутым курьером карандашом и распечатал послание:
Секретарь Их Светлостей Лордов Адмиралтейства будет крайне признателен капитану Горацио Хорнблоуэру, если тот сочтет возможным посетить его в здании Адмиралтейства в 11 часов утра сегодня.
– Который час? – спросил Хорнблоуэр.
– Самое начало девятого, сэр.
– Очень хорошо. – Он не смог удержаться еще от одного вопроса: – Кстати говоря, все адмиралтейские послания доставляются конным курьером?
– Только на расстояние больше мили, сэр. – В тоне курьера сквозило легкое пренебрежение королевскими офицерами, позволяющими себе снимать комнаты не на той стороне реки.
– Благодарю вас. Вы свободны.
Ответа не требовалось. Само собой разумелось, что приглашение будет принято, хотя Марсден и писал в своем послании, что «будет крайне признателен». Хорнблоуэр поспешно занялся бритьем и туалетом.
Через Темзу он переправился в наемной лодке. Это стоило лишних полтора пенса. Сначала он пытался убедить себя, что взял лодку, чтобы завернуть на почту и отправить письмо Марии, но потом вынужден был с легкой улыбкой признать, что ему просто захотелось побыть на воде после трехдневного пребывания на суше.
– Этот Колдер позволил французишкам улизнуть от него, капитан, – первым завел разговор перевозчик между двумя неторопливыми гребками.
– Через пару дней можно будет судить об этом лучше, – спокойно заметил Хорнблоуэр.
– Он держал их на крючке и все-таки упустил, – упрямо твердил перевозчик. —Уверен, что Нельсон бы так не поступил!
– Мы не можем знать, как поступил бы лорд Нельсон.
– Бони у нас на пороге, а тут еще этот Вильнев появился в море! А Колдеру должно быть стыдно, да-да, стыдно! Я помню адмирала Бинга и как его расстреляли. Если хотите знать, сэр, этого Колдера тоже нужно расстрелять!
То был первый признак проявления всеобщей бури негодования, разразившейся над Англией по получении известий о сражении при Финистерре. Трактирщик в «Голове сарацина», куда Хорнблоуэр зашел позавтракать, засыпал его вопросами, а две служанки задержались в зале и внимательно прислушивались к их разговору, пока хозяйка куда-то не услала любопытных девиц.
– Могу я попросить газету? – спросил капитан.
– Что? Газету? Ах, да, конечно, сэр! Трактирщик принес Хорнблоуэру чрезвычайный выпуск «Газетт», но кроме этого громкого заголовка, занявшего почти половину первой полосы, в ней содержалось на удивление мало сведений. Они укладывались в несколько строк и состояли из краткого пересказа вчерашнего телеграфного сообщения. Полный рапорт Колдера, доставленный в Лондон курьерами, менявшимися каждые десять миль, должен был только-только прибыть в Адмиралтейство.
Наибольший интерес вызывала передовая статья. В своем комментарии редактор высказывал те же взгляды, что и давешний перевозчик. Колдеру было приказано перехватить Вильнева, и он его перехватил, следуя, естественно, мудрым инструкциям Адмиралтейства. Но Колдер нарушил приказ Адмиралтейства и свел на нет все его усилия тем, что не уничтожил флот Вильнева. Вильнев привел свои корабли из Вест-Индии, сумев ускользнуть от гнавшегося за ним Нельсона. Теперь он пробился еще через один барьер, выставленный англичанами, и укрылся в Ферроле. Там он избавится от больных и раненых, наберет свежей воды и продовольствия и снова сможет угрожать коммуникациям Ла-Манша.
В таком свете все это выглядело как несомненный успех французов. Хорнблоуэр не сомневался, что пропаганда Наполеона выставит последние события как блистательную победу.
– Ну что вы на это скажете, сэр? – спросил трактирщик, с жадным любопытством заглядывая в глаза Хорнблоуэра.
– Я бы предложил вам выглянуть за дверь и посмотреть: не маршируют ли французские войска по улице, – посоветовал Хорнблоуэр.
Можно было судить о состоянии рассудка трактирщика по тому, что он на самом деле шагнул к двери, прежде чем понял, что его разыгрывают.
– Изволите шутить, сэр, – произнес он с укоризной.
Что ж, положение складывалось такое, что оставалось только шутить. Вообще, все это обсуждение морской стратегии и тактики безграмотными штатскими чем-то напоминало капитану знаменитый труд Гиббона [5]5
Эдуард Гиббон – популярный английский историк XVIII в.
[Закрыть], в котором подробно описывались споры граждан клонящегося к упадку Рима о природе Святой Троицы. Правда, не следовало забывать, что в осуждении и казни несчастного Бинга немалую роль сыграло общественное мнение. А теперь вот и Колдер мог серьезно опасаться за свою жизнь.
– Самый скверный поступок Бони за сегодняшний день – это задержка моего завтрака, – сказал Хорнблоуэр.
– Ох, простите, сэр! Сию минуту несу, сэр!
Трактирщик поспешно скрылся за дверью на кухню, а взгляд Хорнблоуэра упал на знакомое имя, также на первой странице газеты. В статье упоминался доктор Клавдий. Читая ее, Хорнблоуэр вспомнил, почему упомянутое вчера Марсденом имя показалось ему смутно знакомым. Он уже встречал его в прессе, листая старые газеты, изредка попадавшие на борт блокирующих Брест кораблей. Клавдий был священником, самым что ни на есть настоящим доктором богословия. Вокруг этого человека разгорелся самый большой скандал, как социальный, так и финансовый, за всю историю Англии. Он появился в высшем лондонском обществе, надеясь каким-либо способом поправить свое весьма и весьма преплохое финансовое состояние; очень скоро сделался притчей во языцех, но цели своей так и не достиг. Отчаявшись в собственных «честных», по его выражению, замыслах, почтенный богослов встал на скользкий путь преступления. Он сколотил шайку проходимцев и занялся подделкой переводных векселей. Изготовленные им фальшивые обязательства и проявленная изворотливость при сбыте ценных бумаг оказались настолько безупречными, что Клавдию долго удавалось держаться вне подозрений.
Вся зарубежная торговля и банковские операции базировались на применении векселей. Клавдий обратил себе на пользу длительный период оборачиваемости этих ценных бумаг, и лишь ошибка сообщника привела к краху тщательно разработанное мошенничество. До сих пор где-нибудь в Бейруте или в Мадрасе в обороте находились векселя, выполненные с таким искусством, что банкиры не могли отличить свою собственную передаточную подпись от поддельной. Эта афера потрясла до корней весь финансовый мир, да и высший свет тоже, судя по только что прочитанной Хорнблоуэром заметке. Сейчас доктор Клавдий сидел в Ньюгейте. Марсден упомянул этого ловкого мошенника не случайно, хотя капитану трудно было представить, что между ними могло быть что-то общее.
Еще одна статья привлекла его внимание. На этот раз в ней упоминалось его собственное имя. Под рубрикой «Новости из Плимута» в статье коротко сообщалось, что «капитан Горацио Хорнблоуэр, бывший командир военного шлюпа „Пришпоренный“, высадился утром с баржи „Принцесса“ и немедленно отбыл в Лондон в почтовой карете».
Смешно, конечно, но эта заметка сильно подняла настроение Хорнблоуэра; даже у яичницы с ветчиной и шпинатом, которую поставил перед ним хозяин трактира, словно появился совсем другой вкус.
Как бы то ни было, к Уайтхоллу он подходил в прекрасном расположении духа. Он почти не сомневался, что вызов к Марсдену связан с обсуждением его производства в капитаны, а может быть, даже предложат новый корабль. В любом случае, чем скорее разрешатся эти две основные его проблемы, тем лучше. В конце концов, у него не было друзей в высших сферах с тех пор, как адмирал Корнуоллис был вынужден спустить свой флаг, и теперь его рекомендация уже не имела прежней цены и запросто могла быть не принята во внимание или засунута под сукно в пользу производства чьего-либо протеже.
Хорошо отдохнувшему, с плотно набитым желудком, при свете дня Хорнблоуэру казалось совершенно невообразимым, что Марсден все еще лелеет какие-то замыслы по осуществлению вчерашнего безумного плана отправить подложный приказ адмиралу Вильневу. И все же… План выглядел не таким уж неосуществимым, да и безумным он казался только с первого взгляда. Конечно, поддельный документ должен выглядеть безупречно, а подмена его должна пройти без сучка и задоринки. Но и Ферроль лежал в десяти сутках пути от Парижа, так что у Вильнева не будет возможности срочно связаться с Бони для подтверждения полученного приказа. Да и сама невероятность задуманного могла в какой-то мере способствовать успеху: никому и в голову не пришло бы, что официальный Лондон способен решиться на подобный шаг.
Вот и Адмиралтейство. Сегодня утром Хорнблоуэр имел полное право сказать привратнику, что ему назначена встреча с мистером Марсденом. Так он и сделал, к черной зависти парочки просителей, безуспешно пытающихся миновать неподкупного цербера. Он снова нацарапал на бланке свое имя и цель визита и не более чем десять минут спустя опять очутился в приемной. Но и здесь ему не пришлось ждать. Прошло всего три минуты после того, как часы пробили одиннадцать, а Хорнблоуэр уже предстал перед Марсденом. Помимо хозяина кабинета присутствовали м-р Барроу и клерк Дорси, один взгляд на лица которых убедил Хорнблоуэра, что сегодняшняя беседа скорее всего будет затрагивать именно тот самый «невообразимый» план.
Впрочем, было крайне любопытно наблюдать, как м-р Секретарь все же соизволил произнести несколько предварительных фраз, прежде чем перейти к сути, доказывая тем самым, что и ему ничто человеческое не чуждо.
– Я уверен, капитан, вы будете рады узнать, что мнение Его Светлости относительно Эль-Ферроля практически полностью совпадает с вашим.
– Я бесконечно польщен, сэр, – поклонился Хорнблоуэр, нимало не слукавив. Лорд Барнхем, недавно назначенный Первым Лордом Адмиралтейства, был опытным и заслуженным моряком. Он долгое время занимал пост Главного Инспектора Флота, а до этого сам командовал эскадрами и флотами. Именно по его приказу эскадра Колдера и преградила путь Вильневу.
– Его Светлость был весьма удивлен и обрадован близким знакомством м-ра Барроу с обстановкой в Ферроле, – продолжал Марсден. – Само собой разумеется, м-р Барроу не счел необходимым сообщить Его Светлости, что незадолго до этого он обсуждал ту же проблему с вами.
– Конечно, сэр, – согласился Хорнблоуэр и внутренне напрягся: его следующая фраза требовала известной решимости. – Быть может, сэр, в таком случае Его Светлость соблаговолит благосклонно отнестись к рекомендации адмирала Корнуоллиса о моем производстве в чин капитана? – Дело сделано и все сказано.
Однако на лицах обоих секретарей не было заметно ни малейшей перемены от такого поворота.
– У нас есть более спешные дела, капитан, – сказал Марсден. – Не будем задерживать ожидающую нас персону. Дорси, пригласите, пожалуйста, святого отца.
Дорси скользнул к стене и открыл боковую дверь. Секунду спустя в кабинет вошел, странно переваливаясь с ноги на ногу, низенький, коренастый человек. Прежде чем за ним закрылась дверь, Хорнблоуэр увидел за ней фигуру вооруженного морского пехотинца. Новоприбывший был облачен в черную сутану священника, а на голове имел приличествующий его сану парик. Сутана и парик странно контрастировали с небритыми щеками, покрытыми полудюймовой черной щетиной. Хорнблоуэр сразу заметил, что гость был в наручниках, соединенных цепью с его талией.
– Позвольте представить вам преподобного доктора Клавдия, только что прибывшего из Ньюгейтской тюрьмы, – сказал Марсден. – Этот господин был предоставлен в наше распоряжение с любезного согласия министра внутренних дел. Временно, во всяком случае.
Клавдий поочередно оглядел всех присутствующих. Выражение лица его при этом непрерывно менялось, что могло бы, без сомнения, заинтересовать любого физиономиста. Взгляд его черных глаз был прям, но в глубине зрачков таились хитрость и коварство. На лице без труда можно было прочитать настороженность и страх, но наряду с этими чувствами там присутствовал вызов и затаенное любопытство, непреодолимое даже на краю могилы.
Марсден, однако, не был расположен понапрасну терять время.
– Итак, доктор Клавдий, вы здесь находитесь по одной-единственной причине: нам необходимо, чтобы вы подделали один документ.
Одутловатое лицо бывшего священника озарилось внезапным пониманием, но вспышка эта тут же сменилась полным безразличием. Произошло это все за считанные доли секунды, вызвав невольное восхищение Хорнблоуэра.
– Вежливость и приличия требуют, чтобы ко мне обращались с уважением, подобающим моему сану… – заявил Клавдий.
– Глупости, Клавдий, – раздраженно оборвал Марсден.
– Конечно, – притворно вздохнул тот, – разве можно ожидать вежливости от чиновника.
Голос Клавдия звучал неприятно для слуха – громко и скрипуче, – что вполне могло быть одной из причин его неудачи в получении епархии. Зато поражала быстрота, с которой он перешел в нападение при первом же столкновении. Очевидно, к такой тактике побудило экс-священника письмо Бонапарта, которое Дорси держал в руке. Несмотря на численный перевес противоположной стороны, атака имела бы шансы на успех, не будь соперником Клавдия такой мастер тактики, как Марсден.
– Очень хорошо, доктор, – сказал он, – готов согласиться, что звание доктора богословия требует известного почтения. А теперь, Дорси, передайте доктору письмо и спросите его, не сможет ли он, основываясь на своем богатейшем опыте, изготовить для нас нечто подобное?
Клавдий взял документ скованными цепью руками и принялся внимательно изучать его, нахмурив черные кустистые брови.
– Французского происхождения, ну это ясно. Языка я пока касаться не буду. Каллиграфия стандартная, используемая большинством французских писарей. Через мои руки во время недавнего мира прошло немало подобных образцов.
– А что вы скажете о подписи?
– Интересный экземпляр. Я бы сказал, что написано индюшачьим пером. Мне потребуется по крайней мере час для практики, прежде чем я смогу ее воспроизвести. Теперь о печатях…
– Я сделал слепки, – вмешался Дорси.
– Я вижу. Должен сказать, что печати удалены с бумаги весьма искусно. Поздравляю вас, вы достигли немалых высот в таком многотрудном деле. Ну а теперь…
Клавдий поднял голову и вновь обвел всех присутствующих проницательным взором.
– Джентльмены, – заговорил он, – я многое могу сказать по поводу обсуждаемого предмета, но прежде чем я это сделаю, мне хотелось бы иметь какую-то гарантию, что мои услуги не останутся без вознаграждения.
– Вы уже получили свое, – холодно ответил Марсден. – Разве ваш процесс не был перенесен на следующую неделю?
– Неделя! В свое время я читал проповеди о том, как быстротечна жизнь и как незаметно бежит неделя за неделей. Нет, джентльмены! Мне нужна моя жизнь. Видите ли, у меня сложилось моральное предубеждение против повешения, только я очень прошу вас не счесть это за шутку с моей стороны.
Атмосфера ощутимо накалилась. Хорнблоуэр незаметно оглядел лица окружающих. На холодном лице Марсдена играла еле заметная циничная усмешка, Барроу поведение Клавдия явно озадачило, Дорси хранил полное безразличие, как и подобает подчиненному, а вот Клавдий жадно ловил взгляды всех остальных, подобно римскому гладиатору, следящему за каждым движением приближающихся к нему львов. Барроу первым нарушил молчание, обратившись к Марсдену.
– Вызвать конвой, сэр? Я думаю, этот человек нам не нужен.
Несмотря на эти слова, атмосфера по-прежнему оставалась напряженной. И тут Клавдий заговорил:
– Конвой?! – воскликнул он, всплеснув со звоном закованными руками. – Да, вызывайте конвой, уведите меня обратно и повесьте завтра на рассвете! Завтра? Или неделю спустя? Нет, раз уж мне суждено умереть, то чем скорее это произойдет, тем лучше. Не дай вам бог, джентльмены, когда-нибудь познать правоту моего выбора. Я все же сохранил в душе достаточно христианского милосердия, и надеюсь, что вы никогда не окажетесь .перед подобным выбором. Я решил твердо: моя казнь завтра!
Хорнблоуэр никак не мог понять, блефует Клавдий или говорит искренне, ставя на кон продление жизни, несомненно драгоценной для него, против маловероятной возможности получить помилование. В любом случае, нельзя было не испытывать невольного восхищения перед этим уродливым коротышкой, совершенно беспомощным, одиноким, но продолжающим сражаться до конца, отказываясь опускаться до мольбы о прощении, особенно перед Марсденом, на которого вряд ли могла подействовать самая жалостная мольба.
Наконец Марсден заговорил:
– Хорошо. Вас не повесят…
Еще когда Клавдий только появился в кабинете, за окном уже начало темнеть. После нескольких подряд ясных солнечных деньков собиралась гроза – одна из тех знаменитых гроз, какими славится долина Темзы. Слова Марсдена сопровождались глухим отдаленным раскатом грома, напомнившим Хорнблоуэру эпизод из «Илиады», когда Зевс сопровождает ударом грома данную им клятву.
Клавдий бросил на Марсдена пронзительный взгляд и проговорил:
– Раз мы пришли к согласию, я готов предоставить в ваше распоряжение все свое искусство.
И опять Хорнблоуэр не смог удержаться от восхищения. Маленький человечек удовлетворился простым обещанием Марсдена, высказанным в четырех словах. Он не стал требовать ни честного слова, ни письменных гарантий. Он повел себя как джентльмен по отношению к другому джентльмену, то есть просто принял на веру его слово. Вполне возможно, что и ему пришла в голову та же мысль, что и Хорнблоуэру, когда прозвучали громовые раскаты.
– Очень хорошо, – кивнул Марсден. Клавдий начал пояснения. Лишь короткая пауза да судорожное движение кадыка выдавали степень той нагрузки, которой подверглись его нервы в последние несколько минут.
– Прежде всего, – сказал Клавдий, – необходимо уяснить, что в этом деле нельзя переусердствовать. Невозможно подделать длинный документ, написав его чужим почерком. В этом случае обман очень легко обнаружить. Насколько я понял, вы имеете в виду письмо, а не просто несколько слов? В таком случае лучше не пытаться изготовить точную копию. С другой стороны, небрежность тоже может привести к непоправимым последствиям. Как я уже говорил, каллиграфия этого письма используется французскими писцами повсеместно. Если не ошибаюсь, именно такой вид каллиграфии преподают в иезуитских школах. В Англии полно французских эмигрантов. Пусть один из них и напишет нужный вам текст.
– Он верно говорит, сэр, – подтвердил Дорси.
– И еще, – продолжал Клавдий, – пусть ваш эмигрант сам составит письмо. Вы, господа, можете кичиться своим безупречным французским произношением и умением писать грамматически и стилистически правильно на этом языке, и все же любой француз сразу определит, что письмо писал иностранец. Скажу вам больше, джентльмены. Дайте французу любой текст на английском и попросите его перевести этот: текст на французский. Так вот, любой француз, прочитав перевод, сразу почувствует, что с ним что-то не так. Короче говоря, ваш текст должен целиком и полностью сочинить француз, следуя лишь полученным от вас инструкциям относительно общего смысла и содержания.
Хорнблоуэр заметил, как Марсден кивает в знак согласия. Было очевидно, что аргументы Клавдия произвели на него впечатление, как бы ни старался он показать обратное.
– Продолжим, господа, – снова заговорил Клавдий. – Обговорим теперь не столь уж существенные детали. Как я понял, вы собираетесь отправить подложное письмо одному из неприятельских адмиралов или генералов? В этом случае успех предприятия более вероятен. Деловые люди – бездушные банкиры, твердолобые купцы, – которые рискуют чем-то более – ценным, чем человеческие жизни, склонны тщательно проверять каждую бумажку, в отличие от людей военных. Но и при штабе какого-нибудь военачальника всегда может найтись не в меру ретивый подчиненный, желающий любой ценой привлечь к себе внимание. Поэтому, джентльмены, и в этом случае работа должна быть безукоризненной. Я абсолютно убежден, что сумею в совершенстве скопировать эту подпись. Чернила – это просто. На Ченсери-Лейн готовят точно такие же, хотя все равно надо будет проделать несколько проб. Что касается печатного текста на бланке – это уже ваша забота. Думаю, вам она доставит меньше хлопот, чем мне в свое время.
– Конечно, – Марсден снизошел наконец до того, чтобы раскрыть рот.
– Но вот бумага… – продолжал Клавдий, теребя лист толстыми и заскорузлыми, но, очевидно сохранившими прежнюю чувствительность пальцами. – Мне придется дать вам точные инструкции, где достать точно такую же. Будьте добры, сэр, подержать этот лист против света, а то эта проклятая цепь очень ограничивает мои движения. Благодарю вас, сэр. Как я и думал. Я знаю этот сорт бумаги. К счастью, на нем отсутствуют водяные знаки, так что вам не придется изготавливать бумагу специально для этого случая. Я полагаю, что вы, господа, все еще не в полной мере способны оценить преимущества стандартизации, так что попробуйте немного напрячь ваше воображение. Один-единственный документ может не вызвать подозрений, но вы обязаны предусмотреть наличие у адресата других, аналогичных, бумаг. Предположим, некто получил шесть подлинных посланий, а затем получает седьмое, но уже поддельное. Естественно, получатель рано или поздно присовокупит поддельное послание к остальным. Если оно будет отличаться от первых хотя бы в малой степени, это сразу привлечет внимание. Hinc illae lachrymae [6]6
Вот в чем подоплека (лат.)
[Закрыть]. А если, к тому же, содержание этого последнего в чем-то необычно, пусть даже в других обстоятельствах эта необычность и не вызвала бы никаких домыслов, ну тогда все становится ясным и на сцене появляются сыщики. Et ego en Arcadia vixi [7]7
И я попадаю жить в Аркадию (лат.)
[Закрыть], джентльмены.
– Весьма познавательно, – сказал Марсден, в устах которого, как уже успел убедиться Хорнблоуэр, и такая коротенькая фраза была равносильна длинной одобрительной тираде.
– Перехожу к последнему пункту моей проповеди, господа, – сказал Клавдий, переждав, пока стихнут за окном громовые раскаты после особенно яркой вспышки молнии. – На церковной кафедре я привык видеть на лицах прихожан облегчение при звуке этих слов, так что постараюсь вас долго не задерживать. Метод доставки должен быть непременно таким же, как во всех предыдущих случаях. Еще раз повторяю: ничто не должно привлечь внимания именно к этому посланию, для чего следует принять все необходимые меры.
Цвет лица Клавдия под щетиной выглядел болезненно бледным, когда он только вошел. Теперь же, по окончании своей лекции, лицо его побелело еще больше.
– Быть может, джентльмены, вы позволите мне присесть? – спросил он. – К сожалению, здоровье у меня сейчас далеко не то, что было раньше.
– Дорси! – бросил Марсден. – Дайте ему стакан вина и что-нибудь поесть.
Это последнее распоряжение будто вдохнуло жизнь в Клавдия: он заметно оживился и обрел прежнюю самоуверенность.
– Могу я рассчитывать на бифштекс, джентльмены? Всю прошедшую неделю мечты о бифштексе туманили мне голову, мешаясь с кошмарами об уготовленной мне веревке.
– Проследите, чтобы ему дали бифштекс, Дорси, – приказал Марсден.
Клавдий обернулся. Он по-прежнему не совсем твердо держался на ногах, но заросшее щетиной лицо растянулось в подобие улыбки.
– В таком случае, господа, вы можете твердо рассчитывать на мое самое сердечное участие в осуществлении ваших планов во благо Короля, страны и моей скромной персоны.
Как только Клавдий в сопровождении Дорси покинул кабинет, Марсден повернулся к Хорнблоуэру. В комнате было темно. Время только-только перевалило за полдень, но сгустившиеся за окном грозовые тучи почти полностью заслонили дневной свет. Внезапная вспышка молнии, сопровождаемая близким ударом грома, напомнила Хорнблоуэру артиллерийскую канонаду.
– Его Светлость, – начал Марсден, не проявляя никакого уважения к произнесенному титулу, – одобрил готовящуюся попытку. Я разговаривал с ним сегодня утром. Я уверен, что у мистера Барроу уже есть на примете пара-тройка эмигрантов-французов, кому можно будет поручить составление и написание текста подложного приказа.
– Есть, сэр, – подтвердил Барроу.
Гроза за окном разыгралась не на шутку. В комнату ворвался поток холодного воздуха, шум дождя заметно усилился. Сквозь залитые водой стекла ничего уже нельзя было разглядеть.
– Мы можем положиться на м-ра Барроу, Дорси и Клавдия во всем, что касается самого документа, а с вами давайте обсудим другой вопрос: как лучше осуществить высадку, – обратился он к Хорнблоуэру.
– Я полагаю, сэр, что высадка – простейшая часть всей операции. Бискайское побережье Испании протянулось почти на триста миль от французской границы до Ферроля. Оно слабо заселено и изобилует бесчисленными бухтами и заливчиками. Для вездесущих кораблей Королевского Флота не составит труда высадить маленькую группу людей на берег, не привлекая внимания.
– Чрезвычайно рад за вас, капитан. Последовала долгая пауза, в которой можно было заметить нечто театральное. Хорнблоуэр растерянно переводил взгляд с Марсдена на Барроу и обратно, чувствуя, как у него начинает сосать под ложечкой от внезапного нехорошего предчувствия.
– Как мне следует понимать вас, джентльмены?
– А разве не очевидно, капитан, что вы – человек, идеально подходящий для того, чтобы возглавить и осуществить эту операцию?
Марсден произнес роковые слова все тем же небрежным, равнодушным тоном, словно речь шла о воскресной прогулке. Барроу тут же поддержал своего начальника:
– В самом деле, капитан! Вы хорошо знакомы с Ферролем, знаете испанский язык и самих испанцев. Так почему бы вам не возглавить это предприятие?
Марсден подхватил эстафету.
– У вас ведь нет пока корабля, капитан? – спросил он вкрадчиво.
Смысл последней фразы был настолько очевиден, что не нуждался в комментариях, равно как и прозвучавшая в ней скрытая угроза.
– Но послушайте!.. – От волнения Хорнблоуэр совсем перестал соображать и не мог найти слов, чтобы выразить свой протест.
Проникновение на территорию враждебного государства под чужой личиной считалось шпионажем и каралось позорной смертью на плахе или на виселице. Впрочем, в Испании шпионов удавливали в железном ошейнике гарроты [8]8
Гаррота – обруч, стягиваемый винтом, орудие варварской пытки, смертной казни путем удушения.
[Закрыть]. Хорнблоуэр представил себе медленное удушение, конвульсии, судороги, предшествующие наступлению смерти… Ни один командующий не мог приказать своим офицерам пойти на такой риск.
– Вы можете полностью довериться сеньору Миранде. Это тот испанец, о котором вчера шла речь, – сказал Барроу. – Если же вы сочтете нужным включить в группу француза, мы внимательно выслушаем ваши соображения, капитан. Мы можем даже предоставить вам выбор: по крайней мере трое из них уже выполняли для нас важные задания.
Казалось невероятным, что оба секретаря Адмиралтейства, эти люди, которых принято было считать мраморными статуями, могли опуститься до низменных уговоров. Но их слова и поведение в последние несколько минут просто трудно было охарактеризовать иначе. Во флоте человеку можно было приказать лезть под пулями на абордаж по высоченному борту линейного корабля; считалось делом обыкновенным подставлять грудь ядрам и картечи во время непрерывного обмена в бою бортовыми залпами; любого матроса или мичмана могли в штормовую ночь отправить на самую высокую мачту с единственной целью сохранить ничтожный кусок парусины; наконец, его могли расстрелять или запороть до смерти, если он проявит хоть малейшее колебание. Но никто не имел права заставить его рисковать принять смерть от гарроты, даже в том случае, когда судьба всей нации висела на волоске.
Судьба нации… Напоминание об ужасной ситуации, в которой оказалась Англия, заставило капитана вдруг посмотреть на вещи по-иному. Внезапно нахлынувшие чувства переполнили его душу, заслонив все прочие соображения, кроме одного: его родина в опасности. Разве не он сам недавно рассуждал в стенах этого кабинета о жизненной важности победы английского флота? Разве не он указывал на ничтожность требуемой цены по сравнению с возможными выгодами, если предложенный им план удастся осуществить? Так почему же он колеблется и сомневается теперь, когда оказывается, что ценой победы может стать его собственная голова? А кому другому мог бы он сам доверить проведение операции? В голове у него зароились непрошеные мысли, каждая из которых так или иначе относилась к предстоящему делу. Мысленно он уже старался как-то улучшить и дополнить первоначальный вариант. Хорнблоуэр осознал наконец, что не сможет отказаться, а если откажется, то будет потом всю жизнь мучиться. Ему ничего не оставалось как сказать «да».