Текст книги "Загадка"

Автор книги: Серж Резвани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

12

– Итак, встречаясь то с одним, то с другим братом, я внезапно осознал, что конченым человеком является вовсе не тот, о ком все думают, – рассказывает Литературовед. – Юлий был изначально сильной личностью, обладавшей незаурядным умом. Карл, наоборот, отличался невероятно слабым характером. Всемирно уважаемый писатель представал перед публикой в тщательно продуманном обличье, скрывавшем его слабые стороны – он не мог обходиться без всякого рода ясновидящих, к примеру, женщины с петухом, или колдуньи из Гранады, или бенгальца из Нью-Йорка. А когда их не было под рукой, он подбадривал себя мифами. «Знаете, почему Юлий, сам того не подозревая, поселился в Гранаде? – спросил у меня Карл. – Потому что Гера держит в руке гранат и кукушку: птица и фрукт, похожий на кору головного мозга. Юлий не знает, что я знаю – да! – всё! Кукушка откладывает яйца в чужие гнезда. Гранат подарила мужчине женщина, чтобы он проник в глубины своего сознания. Гера отдалась сама себе, дотронувшись до своего цветка, и родила троих детей. Я несчастный герой своей собственной жизни, – жаловался Карл Най. – Я герой, превращенный при жизни в памятник благодаря моим книгам и позиции ярого гуманиста, человек, раздавленный слишком безмерным восхищением почитателей – убивающим восхищением». Карл надолго замолчал, воображая, конечно же, что я начну переубеждать его, но я продолжал молча шагать рядом с ним. Наконец он сказал: «Каждая моя книга – это скала, на которую я взбираюсь вопреки искушению поддаться этому восхищению. Я взбираюсь, преследуемый всеми этими горящими ждущими взглядами». – «Вы считаете, что люди ждут вашей неудачи?» – с улыбкой спросил я. – «Нет, наоборот, больше всего меня угнетает то, что этим нетерпеливым читателям не хватает настоящего чтива. И эта мысль давит на меня и мешает писать. Вы не поверите, но я завидую Юлию, книги которого не имеют такого значения – то есть их ждут не с таким нетерпением, как мои. Что делать, когда эта творческая скала становится слишком крутой и на нее невозможно взобраться? Тогда я еду в Гранаду к старой цыганке с котами или отправляюсь в Нью-Йорк к слепому бенгальцу, предсказания которого самые неожиданные, самые точные. Вот как духи участвуют в моей работе! Особенно это касается Арно, который водит моей рукой и вторит моим мыслям. У меня есть целый набор тайных средств, чтобы заставить себя писать. Не смейтесь, молодой человек, это мои лекарства против сильнейшей боли – писать. Знаете, от какого слова происходит герои? От греческого heros. Эрос – несчастный бог, принесенный в жертву богине Гере. Его тело осталось под землей, а душа унеслась в рай, расположенный за северными широтами. Так вот, я, каким вы видите меня сейчас, старым и уставшим, с мешками под глазами и усами, пропитанными табаком, я – этот несчастный бог. Сразу же после смерти Бель мои дети превратились в кукушек, пожирающих меня. На протяжении многих лет они высасывали из меня то, что Бель не смогла им дать. Дети Бель пожирали меня. Курт пожирал меня. Роза пожирала меня. Франц пожирал меня еще больше, чем эти двое, так как он убил свою мать, чтобы явиться жить с нами. Все пожирали и пожирали меня! Пожирали читатели! Пожирали коллоквиумы по поводу моих книг! Пожирали критики! Пожирали фотографы! Пожирал долг быть гуманистом! А что в это время происходило с Юлием? Ничего! Он как был, так и остается безвестным! Меня раздирают на части, а он – безвестен. Я же был вдовцом Геры, несчастным божеством, пожираемым своими детьми. Кукушка в руке Геры символизировала обман в любви. Гранат и кукушка! Кора человеческого мозга и песнь! Какую любовь я получил от Бель? Троих детей, принявшихся писать раньше, чем рисовать, только для того, чтобы высосать из меня все соки. Нормальные дети рисуют и выставляют на обозрение свои рисунки точно так же, как в младенчестве выставляют свои экскременты, за что удостаиваются шумных похвал. Мои же дети, едва появившись на свет, сразу начали писать. Кипы страниц! Необъяснимое врожденное чувство стиля! И чем больше я отступал и, закрывшись у себя в кабинете, погружался в работу, тем больше Юлий превращался для этих кукушек в отца. «Это прирожденные писатели», – говорил он, протягивая мне листки, написанные Куртом и Розой. – «Не бывает прирожденных писателей, – спорил я. – Может быть, есть прирожденные музыканты, но только не писатели! Может, ты сам им это надиктовал?» – «Уверяю тебя, Карл, эти тексты написали наши дети!» Это «наши» вывело меня из себя, и я выгнал Юлия из дома. Абсурд, да и только! Я понимаю, когда дети гадят, шумят – так делают все нормальные дети! Ребенок рождается, крича и гадя. Он может быть начинающим музыкантом или художником. Но что он может выразить с помощью слов? Какие умные мысли? Скажите, какой отец смог бы терпеть маленьких монстров в своем доме? Поскольку вы собираетесь писать книгу, попросите Юлия показать первые сочинения этих детишек. Кстати, Юлий ловко подменил меня в роли отца, принимая любовь этих деток, которых только бонна-датчанка умела держать в ежовых рукавицах, требуя соблюдать тишину на верхнем этаже дома. А знаете, на что я надеюсь? На то, что когда-нибудь вы откажетесь от трофеев, добытых у меня и моей семьи. Я раздавлю вас массой деталей, и тогда ваша книга начнет вас душить и угаснет сама собой».

– Да уж, есть от чего отказаться, – прерывает его Поэт-Криминолог.

– Поверьте, я бы и отказался, если бы он нарочно не подстегивал мое любопытство. «И потом, что доказывает, что я говорю правду? А что вам рассказывает Юлий? Что доказывает, что он тоже говорит правду? А может, мы все лжем, чтобы запутать вас и чтобы вы не смогли собрать воедино все абсурдные вещи, которые мы рассказываем?» Тут он занервничал и, внезапно остановившись посреди аллеи, под глициниями и розами, начертил своей тростью на песке какие-то странные знаки.

– Думаете, те самые?

– Несомненно, те самые, что обнаружены на корпусе «Урана». «Посмотрите на эти знаки, – сказал он. – Мне достаточно нарисовать их на земле, на воде или в воздухе, чтобы защититься от любого, кто готов причинить мне зло. Если я захочу, то могу даже парализовать ваши мысли. Или спастись из безвыходной ситуации, когда другие этого сделать не смогут».

– Вы нарисовали нам портрет человека, не способного отличить реальное от иррационального. Почему такой человек, утопив всех родных, не смог выбраться сам, несмотря на то что умел пользоваться магическими знаками? Знаете, в его семье происходили вещи, в которые трудно поверить!

– Да, он несколько раз рассказывал мне о сеансах левитации, которые проводил его бенгалец. Он также верил в контакты с окружающими нас духами. «Посмотрите на эту толпу, – сказал он мне в Нью-Йорке, когда мы шли к слепому бенгальцу, – все эти люди, которые толкают нас на тротуаре, ничто по сравнению с невидимой толпой, окружающей нас… современная физика доказала, что мы воспринимаем лишь ничтожную часть материи, из которой состоит Вселенная». Я слушал его, недоумевая про себя, как такой здравомыслящий человек может верить в подобные глупости? Понятное дело, что я помалкивал.

– Но зачастую именно здравомыслящие люди верят в духов и ангелов. Материалист Виктор Гюго вместе с семьей проводил спиритические сеансы. Он не только верил в стучащих духов, но и выполнял их приказы, – говорит Поэт-Криминолог. – И, поверьте, я бы тоже охотно прибегнул к их помощи! В жизни есть такие проблемы, когда хотелось бы решить их с помощью или поддержкой высших сил. Бальзак тоже верил в духов. Когда читаешь то, что он говорил об Эммануэле Сведенборге[8]8
  Сведенборг Эммануэль (1688–1772) – шведский ученый и теософ-мистик.


[Закрыть] и его «Тайнах небесных», так и хочется обратиться к духам.

– В моей семье происходило такое… – возбужденно произносит Следователь.

– Подождите, удивительное только начинается, – смеется Литературовед.

– Кажется, мы засиделись, – замечает Следователь. – Давайте зайдем ко мне на работу и посмотрим увеличенные снимки «Урана». А затем вы продолжите изучение рукописей.

– После того что мы узнали о Карле Найе и его вере в тех, кто помогал ему преодолевать его страхи, я больше не сомневаюсь, что на снимках мы увидим те же знаки, что и на яхте, – заявляет Поэт-Криминолог по дороге к порту.

После долгого изучения увеличенных снимков Литературовед говорит:

– Это те же знаки, которые рисовал Карл Най. И такие же, немного измененные знаки я нашел в дневнике Лоты Най.

– Значит, никто, кроме него, не мог их нарисовать? – спрашивает Следователь.

– Я в этом уверен. Когда мы летели в Нью-Йорк, Карл сказал: «Лично я хотел бы, чтобы вы отказались от своей затеи написать книгу, но, если вы все-таки решили продолжать во что бы то ни стало, совершенно необходимо, чтобы мой слепой бенгалец благословил вас. Он должен нарисовать на вас кое-какие знаки, без чего всё, что вы напишете о моей семье, не будет соответствовать действительности. Вы должны показать в своей книге скрытую часть моих произведений, а также всех остальных членов семьи, так как во всех нас живет Арно и это под его диктовку мы пишем». Он также сказал, – продолжает Литературовед, рассматривая снимки под светом настольной лампы: – «Великие книги – это те, в которых человечество с трудом осмеливается признать себя. Это огромные безвоздушные пещеры в форме черного зеркала. Великие книги – это обрушивающиеся на вас скалы. Великие книги в отличие от всяких книжонок, которые читают в самолетах, поездах и других местах, давят на вас, как давит сама жизнь. Это действительно жизненные книги, настоящая душегубка. Вот почему, бесконечно взбираясь на вершину, я все еще пытаюсь написать великую книгу. И я очень надеюсь задушить своей последней великой книгой всех исследователей типа вас». И тут он добавил еще несколько ужасных фраз, о которых я не могу вспоминать без дрожи: «Я собираюсь написать великую книгу о семье человеческих крыс и молниеносном размножении этих крыс-литераторов. Всё будет внешне выглядеть прилично, уравновешенно, внушать доверие, но потом, под этой внешней поверхностью, произойдет мерзопакостная вещь. Это будет бездонная по своей глубине книга, где всё закончится на дне морском».

– Вы уверены в словах, которые употребил Карл Най? На вашу память случайно не повлияло то, как они все погибли?

– Такую историю о «человеческих крысах» нарочно не придумаешь, – замечает Поэт-Криминолог. – Сколько презрения и отвращения к людям нужно иметь, чтобы мечтать о том, чтобы все утонули.

– Но я еще не сказал, – продолжает Литературовед, – что он собирался издать эту книгу под псевдонимом. Достигнув всемирной славы, он хотел, чтобы эту книгу читали без предубеждения, как книгу неизвестного автора.

– Это уже верх гордости.

– Да, конечно, но и желание обрести то, чего не имеешь. Мне кажется, что старый писатель, устав от своих огромных успехов, почувствовал что-то вроде желания оправдаться… уйти в тень… Побыть немного Юлием… и самим собой. Побыть собой… и своими детьми. Собой… и тем, кем он никогда не был. Так иногда происходит со стареющими писателями, которые вместо того, чтобы прояснить какие-то моменты в своем творчестве, начинают запутывать следы. Достаточно почитать его последнюю рукопись. А вот последние сочинения Юлия, наоборот, отличаются болезненной откровенностью. В любом случае, – заканчивает Литературовед, откладывая в сторону фотографии, – могу вас заверить, что это знаки Карла Найя. Косые лучи солнца, при которых проходила съемка, очень отчетливо их выделили.

13

Расставшись со Следователем, Поэт-Криминолог провожает Литературоведа до отеля.

– Я просто потрясен вашим рассказом. Всё указывает на Карла Найя, и тем не менее я считаю, что он не виновен в этом коллективном убийстве или самоубийстве. Скажите честно, а вы считаете его виновным?

– Откровенно говоря, нет.

– О, мне приятно это слышать! В этой истории всё так запутано. Если следовать классической теории криминологии, то лишь ясный след может привести нас к успеху. Все преступники, пытаясь замести следы, делают их слишком очевидными. Классические криминолог и следователь похожи на туристов, побывавших на леднике. Они рассказывают, что видели лишь бесконечную белизну скованной льдом воды. Я могу на минутку заглянуть к вам в номер? Хочу признаться, что это расследование и сопровождающие его сюрпризы приносят мне облегчение. В вашем присутствии я забываю о тяготах собственной жизни. Ваши рассказы о Найях отвлекают меня от моих ужасных проблем, и я забываю о своей личной драме, которая давит на нас с женой днем и ночью. Могу ли я признаться вам в одной вещи, на которую вы не обязаны реагировать, искать успокаивающие слова. Но если я мешаю, скажите об этом честно, и я сразу испарюсь. Мой слишком серьезный тон вас настораживает? Я тоже насторожился бы, если бы какой-то криминолог ворвался ко мне в комнату и пустился в ужасающие откровения. Что такое драма «Урана» по сравнению с некоторыми тайными драмами?! Что значат несколько страшных часов по сравнению с годами страха и отчаяния? Скажите, есть ли более жестокая пытка, чем та, когда видишь страдания дорогих сердцу существ? Если загадку «Урана» невозможно ни описать, ни вообразить, то как рассказать об инвалиде, неподвижно лежащем в лодке Шарона уже несколько лет? Не знаю почему, но загадка «Урана» заставляет меня думать о своих бесконечных страданиях. Да, гибель семейства Найев – когда все плачут, кричат от страха, царапают ногтями неподвижное судно, отталкивают друг друга, карабкаются друг на друга, пытаясь уцепиться за борт, и, обессиленные, зная, что умирают, идут ко дну – ужасающая картина, но разве можно сравнить ее с каждодневными страданиями ребенка, у которого разрушены все мускулы? Поймите, это же мой ребенок! Поймите, какую пытку переживает моя жена! И какая для меня пытка – выглядеть веселым и энергичным, когда я нахожусь вне дома! Я нисколько не сомневаюсь, что утопающие, обломавшие до крови ногти о белоснежную лакированную поверхность «Урана», испытывали адский ужас. Но моя жена переживает такой же адский ужас уже многие годы! Пытка для самых крепких из семьи Найев длилась не более сорока восьми часов, а для самых слабых – не более семи или восьми. И я даже уверен, что когда Карл и Юлий поняли, что идут ко дну, то они просто перестали бороться. И вот теперь я спрашиваю вас, иностранца, должен ли я бороться или пойти ко дну, увлекая за собой свою жену и своего сына? Нет! Ничего не отвечайте! Я сожалею об этой вспышке. На днях, возможно, я принесу вам почитать свои стихи. Поэзия, на мой взгляд, это воспоминания о страданиях, которые невозможно выразить другими средствами. Вся наша жизнь – сплошное страдание.

– Ваш друг рассказывал…

– Это мой единственный друг, самый близкий друг, и поэтому я не могу исповедаться перед ним так, как перед вами.

– Он…

– Умоляю вас! Больше ни слова на эту тему! Иногда мне кажется, что какая-нибудь загадка завладевает людьми с такой мощью, что все остальное кажется им нереальным. Только необъяснимая загадка представляется реальностью. Загадка, какой бы неразрешимой она ни была, иногда из-за этой самой неразрешимости кажется более реальной, чем Бог или Вселенная, в существовании которых никто в точности не уверен. И я говорю себе, что Оскар Уайльд или Борхес, каждый по-своему, предложили бы нам литературную игру по поводу загадки опустевшего «Урана», чей гладкий корпус был испещрен непонятными царапинами, которые, возможно, так и останутся неразгаданными. Позвольте мне еще немного побыть вместе с вами, посидеть на этой кровати, заваленной рукописями. А затем я пойду туда, где меня ждут другие вопросы. Продолжайте рассказывать о Найях, спасите меня на какое-то время от ночного кошмара!

– С удовольствием, – смущенно бормочет Литературовед.

– Я знаю, что после моей исповеди – и я благодарен вам, что вы не пытались меня утешить – вам, конечно же, тяжело продолжать. Однако вы даже не представляете, до какой степени мне не терпится узнать новые сведения о Густаве Зорне, Курте и Розе. А что вам рассказывал Карл о Франце и Лоте?

– Зная, что все они будут фигурировать в моей книге, старый писатель, естественно, высказал о них свое мнение. Больше всего он ненавидел Густава Зорна. «Это неудачник-актеришка, – сказал он, когда мы летели в Соединенные Штаты. – Он очарует вас так же, как очаровал Курта и Розу, на которой женился, чтобы жениться через нее на Курте. «Не забывайте, что я их отец, – сказал я Зорну в день этой странной свадьбы на троих. – И что бы там ни было, они мои дети». И знаете, что этот чертов любовник моих детей ответил мне своим издевательским тоном? «Но я их люблю!» Увидев, что я почти вышел из себя, он не преминул уточнить: «Я люблю Курта и люблю Розу, и они меня тоже любят. И поскольку Курт и Роза были влюблены друг в друга еще до знакомства со мной, то мне ничего не оставалось, как влюбиться в них обоих. Я люблю ваших детей намного больше вас!» Вот что он осмелился мне сказать». Наш самолет приближался к Нью-Йорку, огни которого виднелись сквозь облака.

– А вы написали о Зорне в своей книге?

– Не много, лишь то, что он рассказал о себе при нашей встрече. Кстати, это действительно обаятельный человек. Он говорил о своих отношениях с Куртом и Розой с такой откровенностью, что даже сегодня, когда современными либеральными нравами удивить трудно, его ликующее бесстыдство выглядело шокирующим. И однако, что нового мы можем узнать о плотской любви? Чему еще можем поразиться? Пока я жил на их вилле в окрестностях Вены, то мог вблизи – с их разрешения – наблюдать за жизнью этого трио. Между Куртом и Розой пробегали очень мощные флюиды. Не сомневаюсь, что они с самого детства жили в своем собственном замкнутом мирке, и к этому миру, одновременно чувственному и романтичному, Зорн страстно желал присоединиться. Женясь на Розе, он главным образом провоцировал гнев Карла Найя, которого этот тройственный союз выводил из себя. А Карл был не тот человек, которого подобные вещи выводили из себя. Разве он по каждому поводу не ссылался на мифы, где инцест и антропофагия были делом самим собой разумеющимся? Он, современный писатель, неизменно ссылался на Древнюю Грецию. «Зорн, – сказал Карл, – на самом деле женился на Курте, а не на Розе. Он действовал как вор, проникший к своей жертве без взлома. Роза послужила отмычкой, которой воспользовался этот хитрый вор».

– Карл хотел этим сказать, что, женившись на Розе, Зорн без взлома проник в семью Найев?

– Вот именно! Старик считал себя центром Вселенной. Он был одержим этой мыслью. Когда самолет кружился над Нью-Йорком и мы находились в томительном ожидании, он сказал: «Да, до того злосчастного дня, когда Зорн проник в нашу семью, никто, кроме Юлия, не удосужился узнать, а любил ли я детей, которых оставила мне Бель? Никто! Даже мои дети! Что бы они сделали с любовью человека, полностью погруженного в свое творчество, живущего своим творчеством в окружении теней, связанных с его творчеством? После смерти Бель мои дети родились во второй раз, как Дионис в трех ипостасях, которого прозвали дважды рожденным ими сыном двойной двери. Мои дети, – продолжал Карл, – родились дважды: от Бель и, против моей воли, от меня. Зевс изменял Гере с Семелой. По наущению ревнивой Геры Семела потребовала от Зевса, чтобы он оставался верен хотя бы ей, поскольку надеялась, что ее меняющийся облик будет способен его удовлетворить. Но Зевс отказался, и в отместку красавица Семела запретила ему присутствовать при родах. И тогда разъяренный Зевс, представ в сверкании молний, испепелил Семелу и ее терем. Но Гермес спас младенца Диониса, которого носила Семела. Поскольку с момента зачатия прошло только шесть месяцев, Гермес зашил Диониса в бедро Зевса. В положенный срок Гермес распустил швы, и Зевс родил Диониса. Мои дети тоже в некотором роде были зашиты в мое бедро, – продолжал жаловаться Карл Най. – В течение многих лет я носил этот тяжкий груз. Они питались мною и пожирали изнутри. И представьте себе, что это Юлий вбил себе в голову мысль освободить их от меня, когда решил, что они к этому готовы».

– Жалобам Карла можно только посочувствовать, – говорит Поэт-Криминолог. – Но что в этой истории делает Семела?

– Если я правильно понял из некоторых записей Юлия, следует полагать, что два брата, хотя никогда не объяснялись на эту тему, всю жизнь приписывали себе право на отцовство детей Карла. Зная Карла и его отвратительную манеру извращать мифы, я могу лишь предположить, что для него Гера и Семела были одной и той же женщиной. Только одна действительно делила с ним постель, а вторая каким-то фантастическим образом оказывалась в постели с Юлием. Но кто знает, какие смутные мечты роились в голове одинокого Юлия!

– Вы хотите сказать, что для Карла верить в то, во что на самом деле он не верил, было просто злой забавой?

– Да, благодаря этой хитрости Карл придумал себе оправдание, почему он отказывается признавать отцовство своих собственных детей.

– А Юлий, со своей стороны, охотно вошел в эту роль?

– Да.