Текст книги "Невинные дела (Худ. Е. Капустин)"

Автор книги: Сергей Розвал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 28 страниц)

Так была организована "индийская феерия". Новоявленный румын снял приличное помещение под контору общества "Жизнь – это реклама!" Студенты Райча прошли через режиссуру председателя нового общества и превратились в секретаря, племянника и стражей "раджи". Свои роли они исполняли с увлечением, какого так часто не хватает профессиональным актерам.

И вот раджа Патарахчайя, он же румын Пертупулеску, а в конце концов Билл Слайтс, сидел в кабинете "индийского особняка" и ждал, пока знаменитый детектив Деневен, очутившийся в цейтноте, обдумывал ответный ход…

16. Слава господина Деневена

…Виртуозность негодяйства уже портится многими человеческими слабостями.

Н.Г. Чернышевский. «Что делать?»

Итак, господин Деневен отлично понимал, что в затруднительное положение он попал по собственной неосторожности, а неосторожен был потому, что и в голову не могло прийти, чтобы кто-то посмел бороться с ним. И уж меньше всего он ждал этого от людей, в кругу которых вращался Грехэм. Наконец, если бы господин Деневен тщательно анализировал все причины, он должен был бы признаться, что его поймали на маленькой слабости: он был неравнодушен к славе, а «индийская реклама» была так увлекательна! Но господин Деневен был человек дела: он не занимался пустыми анализами, рефлексиями, бесполезными сожалениями и запоздалыми раскаяниями. Он деловито обдумывал и высчитывал, как выбраться из капкана, оставив в нем поменьше собственной шерсти и мяса.

Прежде всего: нельзя ли начисто отрицать перед журналистами то обстоятельство, что он знал о готовившейся индийской инсценировке? Например, сказать, что его завлекли враги, конкуренты… Но журналисты: видели, как он принес "бриллиант". "Секретарь" предусмотрительно оставил камень в соседней комнате у одного из "чалмоносцев", – вероятно, тот время от времени щелкает крышкой, поражая журналистов небесным сиянием "Голубого Льва". И хотя "Лев" – не булыжник, для профессиональной экспертизы не составит труда установить, что от бриллианта в нем не больше, чем от льва. Словом, "вещественное доказательство" участия господина Деневена в публичном мошенничестве было налицо. Такое сенсационное разоблачение грозило детективной карьере Деневена крахом. Этот вариант отпадал.

Следовательно, оставалось лишь согласиться передать Грехэма этому неизвестно откуда взявшемуся "румыну". Но согласиться что-то сделать – это еще не значит сделать. Нельзя ли обмануть?

Что же, посмотрим, как пойдут дела, – может, и удастся. По правде говоря, господин Деневен не очень обольщался и этим вариантом: противник неглуп, вряд ли позволит обставить себя.

Итак, третий, он же и последний вариант: действительно передать Грехэма. Видимо, придется примириться: это меньшее зло.

Далее Деневен рассмотрел два варианта возможных последующих действий. Во-первых, попросту удрать. Собственно, он уже давно думает о том, что пора ему поработать на самого себя: довольно господину Вундертону эксплуатировать чужие таланты. Талантов и капитала у господина Деневена хватит для самостоятельного: детективного бизнеса. Да вот в чем беда: Грехэм слишком крупная дичь. Вундертон не простит Деневену потери. Трудно начинать самостоятельное дело, имея таких врагов.

Другой вариант: как только птичка выпорхнет из клетки, сейчас же, не теряя времени, броситься за ней в погоню. Конечно, вновь ее поймать будет труднее: ее сразу же попытаются увезти подальше и запрятать. А "румын", видно, с опытом!

Ну что ж, поборемся!

Придется, конечно, выдержать неприятный разговор с Вундертоном. Ничего! Позлится-позлится – и согласится: все же это лучший выход. К тому же Вундертон одобрил соглашение с анонимной компанией "Жизнь – это реклама!" – значит, часть вины на нем… Кстати, выгода этого варианта: реклама все-таки будет сделана. Довести ее до эффектного конца он сумеет и сам… Что ж, лишняя слава не помешает…

Словом, господин Деневен подсчитал все математически точно: убытки были сведены к минимуму. Очевидно, это было единственно разумное решение, и "председатель" нисколько не удивился, услышав его от знаменитого детектива.

– Итак, что я должен сделать? – спросил Деневен.

– Сущие пустяки! – любезно ответил "председатель". – Вы пишете записку людям, охраняющим Грехэма. Ее отвезет ваш шофер. По этой записке один из ваших помощников садится с Грехэмом в прибывшую машину, и их доставляют сюда. Надеюсь, вы не предпримете ничего такого, что бы возбудило у ваших людей подозрение. Как-никак, вы остаетесь пока у нас… – "Председатель" многозначительно посмотрел на Деневена. – Впрочем, – "председатель" любезно улыбнулся, – уверен: все будет корректно…

"Грехэма придется привезти", – мысленно решил Деневен. Он не хотел рисковать своей безопасностью. А если пуститься на хитрость, лжерумын не посчитается с тем, что господин Деневен – знаменитость. Нет, знаменитость из "индийского особняка" живой не выйдет…

И вот тогда-то началось усиленное движение в индийском особняке, около него, от него и к нему. Оно чуть не свело с ума журналистов. К общему возмущению, вызвали шофера Деневена и впустили в ту таинственную комнату, куда не было ходу журналистам. Шофер вскоре вышел и уехал на своей машине. К еще большему возмущению, журналистов попросили выйти из особняка и даже со двора – снова они должны были торчать перед бронзовой решеткой. Вскоре вернулась машина Деневена. К сожалению, занавеси в ней были задернуты, а вход в особняк был расположен так, что с улицы не было видно, кто приехал. А что кто-то приехал новый – не было сомнения. Может быть, привезли дерзкого похитителя "Голубого Льва"?

Потом началось сущее безобразие, с которым журналисты примириться не могли! Одна за другой уезжали все машины, забрали даже стоявших у ворот стражей в чалмах. Вероятно, уехал и сам раджа. Черт возьми, некого будет интервьюировать! И когда из-за угла дома во дворе показалась машина Деневена, среди возбужденных журналистов начался повальный героизм: они падали на холодные каменные плиты двора, своими телами отважно преграждая путь последней машине.

Дверца машины открылась, и выглянуло улыбающееся симпатичное лицо Деневена. Звучным голосом, полным бодрости и оптимизма, знаменитость прокричала:

– Ребята! Все в порядке! Лечу за похитителем "Голубого Льва" На счету каждая секунда! Ребята, умоляю: не дайте уйти преступнику!..

И журналисты расступились. Щелкнули фотоаппараты. Гневно гудя, машина умчалась.

По городу несутся армии мальчишек: "Голубой Лев" найден! "Голубой Лев" найден!" Все дела забыты. Миллионы читателей великого города раскрывают "Горячие новости", "Рекорд сенсаций", "Вечерний свет": "Голубой Лев" найден! Найден великим детективом Деневеном! Великий детектив Деневен умчался за похитителем! Слава великому Деневену! Деневен сделал миллион! Слава Деневену!"

17. Сквозь дремучий лес

Иллюзии свои оплакиваешь порой так же горько, как покойников.

Г. Мопассан. «Жизнь»

Неделя неизвестности истомила Эрнеста Чьюза. Но он твердо выполнял инструкции Слайтса: ни к нему не ездил, ни с Райчем не виделся. И когда так же нетерпеливо ожидавший результатов отец приезжал к нему, он спокойно отвечал, что дело идет нормально и успешно: так говорит Билл, а подробностей он сам не знает. Старый Чьюз этим удовлетворялся. Он симпатизировал и доверял Слайтсу. Во всяком случае, у этого «анти-донкихота» много профессиональной сноровки. Ну что же, может быть, у Слайтса есть основания вести дело втайне, не станем мешать…

На шестой день к Эрнесту приехал "связной" студент и от имени Слайтса просил быть завтра с утра у профессора Чьюза-старшего: ожидаются большие новости. Райч тоже предупрежден.

Утром следующего дня Эрнест и Райч приехали к старику. Разговор явно не клеился. Каждый по-своему, но томительно переживал ожидание. Райч, знавший, в чем дело, не был от этого спокойнее Чьюзов. И вот в ту минуту, когда, казалось, ожидание стало уже нестерпимым, во двор вошла машина. Все трое увидели ее в окно. Дверцы машины открылись, вышел Билл Слайтс, за ним… в первое мгновение старый Чьюз не поверил своим глазам: это был Грехэм! Но в следующее мгновение Чьюз бросился из комнаты с такой поспешностью, что Эрнест и Райч еле поспевали за ним. Они столкнулись с Грехэмом и Слайтсом, когда те уже подходили к крыльцу. Старый Чьюз схватил Грехэма за плечо и, слегка оттолкнув от себя, крепко держал его, глядя на него расширившимися глазами, точно хотел убедиться, что это действительно Грехэм. Вдруг старик порывисто обнял его. Эрнест чувствовал, как подступившая к горлу спазма мешает ему дышать: резко отвернувшись, он увидел улыбающегося Билла, схватил его руку и стиснул ее.

– Спасибо… спасибо… друг… друг… – повторял он.

– Ну, ну, без донкихотства… – смущенно пробормотал Билл.

И вот все в комнатах. Так много накопилось неизвестного, что не знаешь, с чего начинать расспросы. Постепенно проясняется та картина, в которой было так много загадок. Когда машина Грехэма подошла к зданию Национального комитета компартии и Грехэм вышел, навстречу ему поспешил человек. Он заявил, что Рэдчелла в здании нет: он вынужден был торопиться с отъездом, просит его извинить и приглашает господина Грехэма приехать к нему.

У Грехэма не возникло подозрений: он был уверен, что незнакомец вышел из здания компартии. Вместе с ним он сел в машину, и они отправились.

– Но Рэдчелла вы так и не видели? – нетерпеливо перебил Чьюз.

– Конечно, нет. На квартире меня встретил новый незнакомец, который отрекомендовался сотрудником Национального комитета компартии, не назвав, впрочем, своей фамилии. Он снова принес извинение: Рэдчелл вынужден отказаться от встречи, так как выяснилось, что о ней стало известно полиции и за ним следят. И на другой день встреча оказалась невозможной: мне показали газеты с моей фотографией у подъезда здания компартии. Затем последовал арест Рэдчелла… Я все время видел газеты, от меня их не скрывали…

– Еще бы! – воскликнул Эрнест. – Они же выдавали себя за друзей. Как же они могли прятать газеты?

– Вообще, признаюсь, – улыбнулся Грехэм, – вначале у меня не появилось и тени сомнения в том, что я у коммунистов. Правда, видя газетную кампанию после моего "бегства", я никак не мог решить, что же лучше: продолжать скрываться или снова появиться на поверхности, чтобы разоблачить инсинуации. Мне говорили, что я должен пока молчать, стоит только появиться – и я буду похищен. Я просил пригласить ко мне Эрнеста, чтобы посоветоваться. Мне отвечали, что за ним следят, он может привести за собой шпиков.

– Что ж, все правдоподобно, – заметил Райч.

– Вы так ничего и не заподозрили? – спросил Эдвард Чьюз.

– Пожалуй, не заподозрил бы, если бы они сами не сделали ложного шага.

– Что такое? – спросил старый Чьюз.

– Со мной, видите ли, обычно беседовал один и тот же сотрудник Национального комитета компартии. Так он представился…

– Деневен кого-то привозил с собой, – вставил Слайтс. – Сам он не рискнул показаться: все-таки знаменитость!..

– Никогда в жизни не видел фото этой знаменитости, – засмеялся Грехэм.

– Деневен этому не поверит, – сказал Слайтс.

– Подождите, Билл, не перебивайте, – с досадой сказал Чьюз. – Ну, Грехэм, и дальше?

– Как-то он сообщил мне, что ищейки рыщут повсюду. Есть, пожалуй, одно место, куда они не посмеют проникнуть. "Какое?" – спросил я. "Посольство Коммунистической державы", – ответил он. "Да разве это возможно? – удивился я. – Станут ли они это делать, особенно после того, как мне было отказано в визе на въезд в их страну?" – "Ради того, чтобы скрыть вас на несколько дней, конечно, не станут, – ответил он. – Но ведь они могли бы устроить вам поездку в свою страну и без визы". – "То есть бегство?" – спросил я. "Не надо бояться слов, – сказал он наставительно. – Что вы здесь? Ничто. А там вы могли бы осуществить свое изобретение".

– О, начинается! – воскликнул Чьюз.

– Ну, и дальше он сказал мне, что у него есть связи, ему даже поручено… Объяснил, что если дам подписку, что по приезде в Коммунистическую державу передам им чертежи своего изобретения, они переправят меня. При этом, отлично помню, он сказал: "Заметьте, я подчеркиваю, это и в подписке надо подчеркнуть: передать изобретение в мирных целях. Только в мирных".

– Хитрецы! – иронически заметил Райч.

– Как ни хитро, – усмехнулся Грехэм, – а мне показалось подозрительным… Уж очень совпадало с тем, что писали "Рекорд сенсаций" и "Горячие новости" о коммунистах, являющихся иностранными агентами…

– А не предлагали вам сейчас же передать им чертежи? – спросил Эдвард Чьюз.

– Да ведь они сами посоветовали их уничтожить. Разве Эрнест не говорил вам? – удивленно спросил Грехэм.

– Но они могли предложить восстановить их, – заметил Эдвард Чьюз.

– Нет, говорили только о подписке. Очевидно, подразумевалось, что восстановлю чертежи по приезде в Коммунистическую державу.

– Но вы же понимаете, Грехэм, что у бюро Вундертона никакой связи с Коммунистическим посольством быть не могло, – сказал Эрнест. – А бюро Вундертона, понятно, выполняло чужой заказ. Им нужны не чертежи, а подписка.

– Зачем? – спросил Эдвард Чьюз.

– Чтобы скомпрометировать и Грехэма и Коммунистическое посольство… – сказал Райч.

– Совершенно верно, – подтвердил Эрнест. – Если бы Грехэм поддался уговорам, его подписка стала бы бомбой и против сторонников мира, и против "Ассоциации прогрессивных ученых" и против Коммунистического посольства. Мы живем в мире инсценировок, призраков… Инсценировали бы похищение Грехэма из таинственного "убежища коммунистов" или, чего доброго, поимку его во время "попытки бегства" в Коммунистическую державу. Конечно, подписка была бы найдена в сохранности, и Грехэм сам бы подтвердил, что он дал ее…

– Так, значит, записей и чертежей у вас не добивались? – снова спросил Эдвард Чьюз.

– Я же сказал, – Грехэм удивленно посмотрел на старого профессора. – Этим они себя разоблачили бы…

– Придется вам объяснить, Грехэм, почему отец так настойчиво повторяет свой вопрос, – усмехнулся Эрнест. – Отцу хотелось бы услышать, что они просили у вас чертежи. Это позволило бы сохранить иллюзию, что они не похитили у вас чертежи…

– Как иллюзию? – удивленно спросил Грехэм.

– А так, Грехэм… Ваши чертежи украдены…

– Вы что, мне не верите?! – воскликнул Грехэм. – Я сжег их!..

– Слишком поздно! – И Эрнест рассказал, как он пришел к этому убеждению.

– Я заметил бы! – снова воскликнул Грехэм. – Они брали чертежи, фотографировали, а я не увидел?.. Не может быть!

– А где вы их хранили? – спросил Слайтс.

– В разных местах: в письменном столе, в книгах, за картинами…

Слайтс оглушительно расхохотался. Эрнест и Райч укоризненно посмотрели на него. Но старый Чьюз вдруг сказал:

– А что же, Билл прав… Кстати, Билл, как вы его вызволили?

Эрнест тревожно зашевелился: он заподозрил, что Билл не случайно скрыл это от него… Тем менее надо знать отцу… Но Слайтс, улыбнувшись, полушутливо ответил:

– У детективов есть профессиональные секреты…

– Не доверяете? – Чьюз исподлобья глянул на Слайтса.

– Что вы, что вы!.. Но, знаете, сыщицкая работа не совсем, как бы это сказать… – Слайтс замялся.

Эрнест поторопился увести разговор с опасного пути.

– Так, значит, газеты вам давали, Грехэм? Вы видели и это? – Эрнест подошел к столику, где лежала пачка газет, порылся и положил перед Грехэмом номер – тот самый, где сообщалось об открытии Уайтхэча.

Грехэм кивнул головой.

– Значит, знаете… Кстати, сегодня Уайтхэч производит первую публичную демонстрацию своих лучей. – Эрнест немного помолчал. – А скажите, Грехэм, как вы к этому относитесь?

– Ничего удивительного нет, – спокойно ответил Грехэм. – Я давно ожидал. Когда я оставил Уайтхэча, он был близок к открытию…

– Вы давно ожидали… – повторил Эрнест. – А не показалось вам странным, что это случилось недавно, ну, скажем, месяц назад, а как раз после всей этой истории? Проще говоря, после того, как, по моим соображениям, были похищены ваши записи? – Грехэм молчал, сосредоточенно глядя на Эрнеста. – Я помню, вы говорили отцу, что вклад Уайтхэча не так уж велик, в основном это ваша работа, не так ли? – Грехэм снова кивнул головой. – И вот Уайтхэч самостоятельно добивается успеха как раз в тот момент…

– Разве не может быть простым совпадением? – перебил Грехэм, все так же не спуская глаз с Эрнеста.

– Конечно, – согласился тот. – Но подойдем к делу с другого конца. К кому прежде всего должны были обратиться те, кто похитил зашифрованные записи? Ясно: к тому, кто знает шифр. Отец, опять-таки с ваших слов, назвал мне их. Ундрич исчез. Значит?..

Эрнест вопросительно посмотрел на Грехэма. Грехэм чувствовал, как его теснят, подводя к вынужденному выводу.

– Нет, нет, – воскликнул он в страшном волнении, – слишком ужасное подозрение! Не мог Уайтхэч это сделать!

– Конечно, сам не выкрал бы чертежей, – Эрнест произнес это четко, ясно, не запнувшись перед страшным словом, и даже повторил его: – Нет, не выкрал бы. Допускаю даже, что отказался бы воспользоваться ими, если бы кто-нибудь преподнес их ему в то время, когда вы были на свободе. Но ведь вы исчезли. Может, навсегда. Мог он, наконец, думать, что вас и в живых нет. Что же, пропадать изобретению?

– Нет, нет! – повторил Грехэм и даже головой тряхнул, как бы отгоняя страшную мысль. – Мы разошлись с Уайтхэчем, я не могу согласиться с его взглядами, но он честный ученый, честный человек… Вот и профессор Эдвард Чьюз выдвинул его кандидатуру для экспертизы изобретения Ундрича…

– А что, я не могу ошибиться? – сурово возразил старый Чьюз. – Наша участь – пробиваться сквозь дремучий лес ошибок и иллюзий. Не допускали же вы мысли, что записи могут у вас похитить. За свою иллюзию вы дорого заплатили. Надо быть честным, Грехэм! Не бойтесь боли, с корнем рвите обманувшие иллюзии!

– Нет, нет, – упрямо повторял Грехэм, – он был моим учителем, какое право я имею подозревать его? Он не мог… не мог…

– А направить величайшие открытия науки против людей, против человечества он мог? Это, по-вашему, честно? – воскликнул Эдвард Чьюз. – Грехэм, я не знаю большей бесчестности! Кто на это способен, тот способен на все, на все! И на мелкую кражу изобретения! Поймите это!

– Хорошо! – тихо сказал Грехэм. Он побледнел, губы его дрожали. – Хорошо! Я все узнаю… Сегодня испытание… Я пойду… Я увижу… Пойму…

– Что вы собираетесь делать, безумный вы человек?! – крикнул Слайтс. Он вскочил с места и, упершись кулаками в письменный стол, всем телом подался к Грехэму. Маленькие глаза его горели негодованием. – Вы что же, вообразили, что уже в полной безопасности? По-вашему, Деневен – кроткая овечка, все нам простит? Без донкихотства, Грехэм, мы и так теряем время! Нам надо удирать отсюда, удирать подальше, сейчас же, забиться в щель и молчать… молчать, пока вы живы.

– Но я должен…

– Черт возьми, а я вам приказываю! – яростно закричал Слайтс, теряя самообладание. – Да, да, приказываю! Я спас вам жизнь, вы это понимаете? Я имею право… Я не довел до конца, вы не смеете мешать…

– Я вам благодарен…

– К черту благодарности! Чего они стоят, если вы сами лезете в петлю!

– А что вы, Грехэм, собственно, сможете узнать? – примирительно спросил Райч.

Отец и сын Чьюзы молчали, и было неясно, на чьей они стороне в этом горячем, бессвязном споре.

– Я все узнаю, все… Поймите, господа… – волнуясь и словно умоляя, говорил Грехэм. – Пусть он даже взял… не судите меня строго… Если это не его, а мое изобретение, он не может, нет, нет, знать всего… не может… Я молчал… Теперь скажу вам… С того момента, как лучи стали опасны для людей, я прекратил записи… Даже шифром прекратил… Я понимал: слишком ответственно. Я держал все в памяти… Мышь он убьет… Для войны мало… Это здесь… только здесь… – Грехэм показал на лоб. Он говорил все бессвязно. Казалось, силы готовы были оставить его.

– А что же вы ждете, Грехэм, что он будет демонстрировать уничтожение людей? – спросил Чьюз.

– Нет, нет, я пойму… По опытам пойму. Я спрошу его… – глаза Грехэма загорелись, когда он напал на эту мысль. – Да, да, спрошу… Он не посмеет промолчать. А промолчит, все равно не сумеет обмануть… Я пойму… Пойму…

– Ну что ж… Попробуйте… – сказал вдруг старый Чьюз.

Билл Слайтс взорвался.

– К черту! – заорал он. – Куда я попал? Собрание донкихотов! И вы, профессор, потакаете этому безумцу!! Поймите, он рискует жизнью!

– Что поделать, Билл, – спокойно сказал старый Чьюз. – Есть вещи поважнее нашей жизни…

18. Богиня – или…!

Науку проституируют те, кто постарался открыть атомную эру уничтожением двухсот тысяч человек гражданского населения в Хиросиме и Нагасаки.

Фр. Жолио-Кюри, письмо представителю США в Совете Безопасности У.Остину. Май 1952 г.

Вечером того же дня профессор Уайтхэч отправился на первую публичную демонстрацию своего изобретения. Она должна была состояться в том же громадном зале, где когда-то демонстрировались «лучи жизни» Чьюза, а затем «лучи смерти» Ундрича. «Лучи жизни» так и остались неосуществленными, а «лучи смерти» исчезли с их изобретателем, и только «лучам Уайтхэча» суждено было прославить их творца! Уайтхэч чувствовал себя победителем. Он достиг вершины своих мечтаний: он – великий ученый, увековечивший свое имя, награжденный докпуллеровской премией! Нет ничего удивительного, что в громе победных фанфар заглохли робкие протесты раненой совести: о Грехэме Уайтхэч уже не вспоминал. Кроме того, он воздал ему должное, решив назвать и его именем лучи, уступив, таким образом, ему посмертно часть своей славы. Впрочем, сюрприз с присвоением лучам имени Грехэма Уайтхэч приберегал под конец: лишь после демонстрации и бурной овации он даст эту пощечину Бурману.

Появление Уайтхэча в зале было встречено громом рукоплесканий. Треск фотои киноаппаратов, ослепительный блеск "юпитеров", ответный блеск расставленных в строгом порядке никелированных приборов – вот героическая симфония звуков и света в честь Уайтхэча! Он прочел краткую вступительную лекцию голосом, который показался ему металлическим, почти громовым. Но центр тяжести был в самой демонстрации. На глазах изумленной публики под воздействием невидимых лучей, направленных из расположенного на возвышении прожектора, погибали в клетках морские свинки, белые мыши и кролики. Аплодисменты слились в одну сплошную овацию.

И вот тут-то профессор Уайтхэч выступил с заключительным заявлением. Он говорил о том, что его лучи обезопасят страну от возможности нападения на нее и поставят на колени всякого врага, который будет заподозрен в коварных замыслах. Потенциальный агрессор будет сокрушен прежде, чем он успеет пошевелиться. Говорил он и о том, как десятки лет работал над своим изобретением, как помогли ему помощники, и в особенности инженер Грехэм. Правда, впоследствии они разошлись, но это не освобождает его, учителя, от признания заслуг ученика. И ему больно слышать, что против его бывшего ученика выдвинуто подозрение, будто бы он бежал в Коммунистическую державу. Нет, он, Уайтхэч, хорошо знает Грехэма: враги могли его похитить, но перебежать к врагам он не мог! И в ознаменование этого он, Уайтхэч, присваивает своему изобретению название "лучей У-Г", что означает: "Лучи Уайтхэча-Грехэма".

Как казалось Уайтхэчу, голос его в этот патетический момент гремел, и он ждал ответного грома аплодисментов. И действительно, в глубине зала возник нарастающий шум, возгласы, и вдруг он явственно услышал фразу: "Да как вы смеете!" Человек быстро продвигался по проходу, зрители вскакивали с мест, творилось что-то непонятное, и неожиданно, когда человек вступил в полосу света, падающую с эстрады, Уайтхэч увидел: это был Грехэм! Он уже поднимался на эстраду. Тысячи глаз были направлены на него, и имя его прокатилось по всему залу: "Грехэм! Грехэм!"

В самом деле, это был Грехэм. В сопровождении Эрнеста Чьюза, Слайтса, Райча и нескольких студентов он приехал на демонстрацию изобретения Уайтхэча. Эрнест еще до освобождения Грехэма рассчитывал побывать на демонстрации и запасся несколькими билетами. Все поспели к началу, и Грехэм, никем не узнанный, уселся в одном из средних рядов, в окружении своих друзей. Грехэм вовсе не намеревался публично выступать: он хотел только видеть демонстрацию лучей, а затем по окончании ее с глазу на глаз задать Уайтхэчу свой страшный вопрос. Сообщение Уайтхэча о том, что он присваивает лучам также и имя своего пропавшего ученика, застигло Грехэма врасплох и потрясло его. Он вдруг с ужасом представил себе, что людей будут убивать его лучами. Лучами его имени! Прежде чем он сообразил, что делать, он бросился к эстраде с криком: "Да как вы смеете!"

Председатель напрасно стучал молотком, стараясь водворить тишину. Зрители вскакивали с мест, раздавались возбужденные возгласы. Это была потрясающая новость: Грехэм, о котором столько кричали газеты, которого считали не то бежавшим, не то похищенным, не то умерщвленным, – этот человек вдруг появился на многотысячном собрании и сейчас стоял на трибуне и в общем шуме повторял одно и то же: "Я хочу сказать! Я хочу сказать!" В ответ из зала понеслись крики: "Пусть говорит! Дайте слово?"

Председатель, подчинившись общему требованию, опустил молоток.

– Господа! – разнесся голос Грехэма, и шум, только что бушевавший в зале, внезапно смолк. – Господа! Профессор Уайтхэч защищал меня от клеветы. Что ж, спасибо! Я, действительно, никуда не бежал, я был похищен, но не коммунистами, а частным сыскным агентством. Похищены и чертежи моего изобретения – для кого, не трудно догадаться. Правительство хотело приобрести у меня изобретение в военных целях: я отказался, потому что не хочу, чтобы мои лучи уничтожали людей. Прошло то время, когда я был наивен и верил, будто лучи нужны для защиты родины. Тогда я работал с профессором Уайтхэчем. Меня выбросили с работы только за то, что я посмел подписаться под воззванием о запрещении атомной бомбы. Вы знали все это, профессор Уайтхэч, как же вы посмели опозорить мое имя, дав его "лучам смерти"?! Я помню, профессор Уайтхэч, как вы учили меня не преувеличивать роли ученых: ученые делают не историю, а науку, только чистую науку. Так вот какова эта чистая наука, эта великая богиня, которой еще поклоняются многие ученые? Вы превратили ее, профессор Уайтхэч, в проститутку, отдав на растление докпуллерам и бурманам. Вы – сводник, профессор Уайтхэч!

– К порядку, к порядку! – кричал председатель, стуча молотком.

Зал снова бушевал. Уайтхэч, серый, побледневший, сжавшись, втянув голову в плечи, неподвижно сидел за председательским столиком.

– Я требую корректности! – кричал председатель.

– Пусть говорит! Дайте кончить! – неслось из возбужденного зала.

– Только несколько слов, господа, только несколько!.. – кричал Грехэм, подняв руку и стараясь успокоить разбушевавшийся зал. Шум стих. И снова председатель опустил молоток, подчиняясь общему требованию. – Господа, у меня похитили зашифрованные записи моего изобретения. Этим шифром мы пользовались вместе с профессором Уайтхэчем в нашей общей работе. С тех пор я не менял его: шифр моих записей известен только профессору Уайтхэчу. Профессор Уайтхэч, вы сделали свое изобретение после того, как были украдены мои записи… Заклинаю вас вашей прежней незапятнанной честью: посмотрите мне в глаза и скажите, сами ли вы сделали свое открытие? Скажите мне, что вы непричастны ко всей этой грязной истории, – и я еще поверю, потому что когда-то я уважал вас, любил вас… Заклинаю вас!..

Грехэм повернулся лицом к столу, в упор глядя на Уайтхэча.

Зал замер. Лицо Уайтхэча исказилось, в глазах появилось выражение ужаса, губы беззвучно двигались, как бы силясь что-то произнести, он делал неуверенные движения, пытаясь опереться рукой о стол и встать, но рука бессильно скользила и срывалась. Вдруг тело его обмякло и как-то странно привалилось набок. Председатель и еще несколько человек бросились к нему. Прибежал дежурный врач…

Уайтхэч так и не ответил на роковой вопрос: он был мертв…