Текст книги "Таинственные истории"

Автор книги: Сергей Обручев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

А. П. Окладников (1951, 1957) сообщил, что на острове Фаддея найдена стопка монет, тесно сжатых: по-видимому, она была зашита в пояс. Удивительно, что владелец бросил свой денежный пояс сушиться и уехал вместе с остальными на коче. Не остался ли он на острове присматривать за вещами? Находка пояса с индивидуальной стопкой денег говорит о том, что они хотя бы частично были частновладельческими.

Предметы вооружения:

1 – ножны; 2, 7 – ножи с надписью на рукоятках; 3 – нож с костяной рукояткой; 4, 6, 8 – пулелейки; 5 – ножны от ножа с костяной рукояткой; 9 – металлический предмет; 10 – томар; 11 – щиток (предохранитель при стрельбе из лука); 12 – наконечник копья; 13—20 – железные наконечники стрел; 21 – деревянный наконечник стрелы (из сборника «И. п., 1951»).

Для определения числа людей нам могли бы помочь нательные кресты и перстни. В заливе Симса кроме крестов, взятых как обменный фонд, нашлось два более дорогих креста, и обломок одного нашли на острове Фаддея; в обменном фонде простых крестов в заливе Симса было шесть, а на острове Фаддея – три. Получается, что в заливе Симса два хороших креста были у мужчин, а женщина носила простой крест. На острове Фаддея хороших крестов не найдено, кроме одного: очевидно, все люди уехали и увезли кресты с собой. Перстней много – всего 32, но они так же мало помогают нам определить число людей; в заливе Симса хороших перстней и их обломков найдено три, а на острове Фаддея – два; более простых, обменного типа, найдено в первом месте 18, а во втором – 9. Неясно, были ли перстни лучшего качества также в обменном фонде, или они находились в личном владении.

Предметы украшения и культа

1—3 – серебряные перстни; 4—6 – медные кольца-перстни; 7 – фрагмент медного перстня; 8—11 – серебряные серьги; 12 – серебряное кольцо от серьги; 13—14 – детали серебряных серег; 15 – голубая бусина, оплетенная тонкой проволокой; 16—17 – стеклянные бусы; 18 – пластинка из кости; 19 – серебряная позолоченная бусина; 20—22 – голубые стеклянные бусы (одекуй); 23 – костяная бусина; 24, 28 – серебряные нательные кресты; 25 – серебряный позолоченный наперстный крест; 26, 27, 29 – медные нательные кресты (из сборника «И. п., 1951»).

Подсчет остатков песцов показывает, что трое людей в заливе съели всего 187 песцов. Шкурки их пошли, несомненно, в товарный фонд; хотя песцы в ту эпоху ценились невысоко, но все же их иногда сдавали в ясак. Шкурка песца стоила в первой половине века от 4 до 5 алтын (12—15 коп.), в то время как средние соболи принимались по 1—2 руб., а «лутчие» и «головные» доходили до 10—15 руб.

Исследование скелетов песцов доказывает, что их вываривали и вскрывали черепные коробки, т. е. съедали до костей. А. Минеев (1946) сообщает, что мясо песцов вполне съедобно, но печень, по-видимому, ядовита: собаки ее не едят. Очевидно, зимовщики ели песцов во время их хода – в сентябре и октябре, когда зверей было много и меню не лимитировалось. Предположение, что люди отравились песцами, мало вероятно, так как они умерли уже тогда, когда песцы кончились. Поэтому правильнее заключить, что зимовщики погибли от голода или цинги.

Зимовье в заливе Симса и его обитатели возбуждают целый ряд вопросов. О зимовщиках нам известно только, что трое из них умерли. Прежде всего мы задаем себе вопрос: сколько их было? Только три? Но возможно, когда они впервые прибыли сюда, то кроме этой группы здесь была и группа острова Фаддея, а может быть, и еще несколько человек; последние тогда же осенью, как мы предполагаем, ушли с первым снегом на юг. С первым снегом – чтобы можно было везти на партах имущество. Возникает предположение, что именно ушедшие взяли с собой все оружие – как огнестрельное, так и луки со стрелами.

План избушки в заливе Симса (По А. П. Окладникову, 1951).

Сколько времени прожили остальные, оставшиеся в зимовье? Вряд ли такую маленькую избушку (2,6×2,6 м) строили в расчете на зимовку более чем трех людей. И конечно, никаких полатей, о которых говорит А. П. Окладников (1948, 1951), в такой низкой избе не могло быть. Как мне удавалось видеть не раз, в таких маленьких и низких зимовьях никогда не бывает полатей. В них только нары – в маленьких зимовьях очень низкие (какие были в заливе Симса) и в бо́льших – более высокие. Полати в зимовьях, топящихся «по-черному», невозможны: в них дым стелется очень низко.

Поэтому можно думать, что в избе зимовало никак не больше пяти человек, а вернее, три, скелеты которых были найдены. По-видимому, они прожили месяца два после окончания хода песцов, то есть после начала ноября.

Из современного положения костей в заливе Симса трудно сделать какие-либо выводы. Остатки двух черепов найдены всего в 1—1,5 м от избушки, а третий – в культурном слое внутри зимовья. Мелкие обломки костей перемешаны с обрывками мехов, щепой и прочим в избушке. Была ли дверь открыта – неизвестно, так как в 1941 г. ее уже не застали на месте. Во всяком случае ясно, что дикие звери – песцы, медведи – имели доступ к трупам и части их вытащили наружу. Представляется удивительным, что люди, умершие позже, не унесли трупы более ранних покойников подальше и не похоронили их. Остатки черепов, находившиеся в 1—1,5 м от избы, лежат слишком близко к зимовью и унесены, конечно, зверями.

Вывод напрашивается такой: или люди умерли все одновременно, или живые так ослабели, что не могли уже передвигаться.

Из костей позвоночных, изученных И. М. Громовым, главная масса принадлежит песцам – их обнаружено 187 штук. Песцы, кроме одного, сеголетки, но старше пяти месяцев, с вполне сменившимися зубами. Только один – второгодник. Такой возрастной состав характерен и для современных промыслов. Песец на севере совершает регулярные миграции; особенно много песцов в прибрежных районах в начале сентября. В конце месяца песец в массе мигрирует на юг. К ноябрю в тундре остаются только редкие старые песцы, поэтому уже с ноября для зимовщиков залива Симса мог наступить голод.

Кроме песцовых И. М. Громов обнаружил обломки костей одного оленя, вероятно убитого зимовщиками осенью в последних стадах, откочевавших на юг в конце сентября. Найдены также пять остатков костей моржа – так что в начале зимы люди могли убить и одного морского зверя.

Интересные данные мы находим в статье В. А. Фоканова об остатках шкур млекопитающих. В заливе Симса в остатках мехов больше половины кусков – шкурки песца, все они уже перелинявшие и добывались начиная с конца сентября. Шкурки соболя, встречающиеся в сборах в заливе Симса и на острове Фаддея, в общем составляют меньше половины, и они привезены, очевидно, из долины Енисея, так как экспедиция еще не дошла до восточного ареала соболя. Поэтому следует предполагать, что уже по пути зимовщики совершали обменные операции с западносибирскими местными жителями в Мангазее и на Енисее.

Количество шерсти северного оленя невелико, и неясно, принадлежат ли они домашнему или дикому оленю. Собачья шерсть – только одни клок – похож на шерсть лайки; его происхождение неизвестно: получена ли шкура от местных жителей на Енисее, или зимовщики имели свою собаку.

В группе залива Симса была одна женщина. В. В. Гинзбург обнаружил ее скелет в останках, привезенных с Таймыра. Форма черепа брахикринная, и череп может принадлежать монголоидной расе; вероятно, это женщина из народов северо-западной Сибири. Б. О. Долгих на основании изучения остатков женских украшений приходит к выводу, что эта женщина была нганасанкой. Л. И. Якунина нашла женскую обувь (один чирок) и среди обрывков шелковой ткани кусок сарафана того типа, который носят до сих пор в Ямало-Ненецком и Ханты-Мансийском округах. Но А. П. Окладников считает этот сарафан русской одеждой (1951, стр. 28). Б. О. Долгих (1951), анализируя все женские украшения, привезенные с Таймыра, приходит к выводу, что они являются нганасанскими, такими, какие носят до сих пор нганасанки.

Но вот что меняет дело: если мы обратимся к перечню находок, то увидим, что значительная часть этих женских украшений собрана на острове Фаддея! Так, Б. Долгих указывает, что нганасанки привешивают к полам праздничной меховой одежды по четыре колокольчика разной величины. Такое количество, «притом разной величины, обнаружено и в наших находках». Но из этих четырех три найдены на острове Фаддея и только один – в заливе Симса! Точно так же медаль, которую Б. Долгих считает тождественной «медали-подвеске на зимнем костюме нганасанки», найдена на острове Фаддея. Там же найдены все серьги, подвески, гребенки, пластинки, кольца-подвески; последние Б. Долгих считает типичными для женских костюмов нганасанок.

Следовательно, мы можем полагать, что или в группе острова Фаддея также могла быть женщина – из местных национальностей северной Сибири, или на кочах во время морского пути вокруг Таймыра погибла еще одна женщина! Или, наконец, – что проще всего и что допускает и А. П. Окладников – все эти женские уборы, найденные на острове Фаддея, были в обменном фонде и женщина залива Симса не была так богата нарядами.

К вопросу о национальности этой женщины и найденных остатках ее одежды мы еще вернемся.

Интересно остановиться еще на некоторых выводах, которые были сделаны после первичной обработки материалов 1940—1941 гг. Выводы эти, принадлежащие главным образом Б. О. Долгих, были опубликованы им в 1948 г., но после полной обработки всех археологических материалов они частью опровергнуты публикацией 1951 г. Прежде всего следует отметить предположение Б. О. Долгих о том, что русские прибыли не с Енисея или из Мангазеи, а прямо из поморских городов Европейской России. Цель похода – меховая торговля в устьях Хатанги и Анабара. Это предположение разобрано ниже. Затем ход экспедиции Б. О. Долгих рисует таким образом: «Морское судно (коч), шедшее на восток, в обход Таймыра, было около северо-западного берега северного острова Фаддея раздавлено льдами пли погибло, налетев на камни».

Непосредственной причиной гибели судна и высадки на острове Фаддея, по Б. О. Долгих, мог быть неожиданный напор льдов. Люди укрыли часть вещей и, когда замерзло море, перешли с саночками с острова на материковый берег в залив Симса. Вероятно, их было на коче шесть – десять человек, но не все они погибли при аварии; высадилось на остров не менее пяти – шести.

В заливе Симса построена избушка «для более слабых членов экспедиции, с тем чтобы остальные отправились за помощью».

А. П. Окладников опровергает этот вывод, указывая, что вещи на острове Фаддея были положены на каменную грядку для просушки, что к ним не успели вернуться; по-видимому, при последующей морской поездке экипаж судна погиб. Размещение вещей указывает, что это не запрятанный клад; нельзя считать также, что вещи выброшены морем с разбитого судна: они не группируются по весу, а расположены в общем по сортам – отдельно оружие, отдельно деньги и другие ценные предметы, отдельно меха. И только впоследствии вещи были раздавлены упавшими глыбами и вмыты вместе с морской галькой, которая иногда перемывалась морем и на этом высоком уровне. Несомненно, с этим анализом А. П. Окладникова надо согласиться, принять его выводы и считать, что экипаж коча погиб, не вернувшись на остров Фаддея из небольшого плавания.

Дальнейшие выводы Б. О. Долгих, касающиеся залива Симса, также вызывают сомнения. Он пытается установить, кто жил в избушке. Прежде всего слабым, не ушедшим с другими пешком, надо считать, по его мнению, кормчего – человека, несомненно, более преклонного возраста, но с большим знанием и опытом. Он был одновременно главой торгово-промысловой артели. В пользу этого, как считает Б. О. Долгих, говорит наличие большой суммы денег и доверенных ему компасов и солнечных часов; ему же принадлежат остатки кафтана из хорошего тонкого сукна; затем кортик, в который вложена жалованная грамота. Вторым погибшим в заливе Симса был малолетний сын или жена кормчего (если будет установлено, что погибла женщина). Но так как В. В. Гинзбург установил, что третий скелет в заливе Симса принадлежит женщине, сразу отпадает предположение Долгих – погиб не сын кормчего, а женщина. Конечно, она могла быть женой любого из двух русских, оставшихся в заливе Симса. Что касается некоторых сторон характеристики самого кормчего, то описание Б. О. Долгих также вызывает сомнение: во-первых, деньги и вещи могли принадлежать и другому мужчине – мы не имеем точного определения принадлежности вещей. Характеристика большого ножа как «кортика» оспаривается рядом исследователей; А. П. Окладников, например, пишет, что это простой нож. Что касается «жалованной грамоты», то А. П. Окладников возражает против такого определения: «жалованные грамоты» не пишутся на простои бумаге и ие прячутся в виде обертки ножа.

М. Ф. Косинский, которому принадлежит в сборнике 1951 г. очерк об оружии, указывает, что кортики появились в России только в XVIII в. Нож, который Б. О. Долгих называет «кортиком», – «один из видов русского поясного ножа XVII столетия» (1951, стр. 95). По поводу грамоты М. Ф. Косинский замечает, что «трудно найти более неподходящее место для хранения документа» (там же).

В. В. Гейман, разбиравший надпись на грамоте, указывает, что можно прочесть только отрывки двух слов: «жалов… г[м]оты»; он приходит к выводу, что, возможно, это грамота, но «странно, что начальник экспедиции засунул такой важный документ в ножны». Сомнения эти вполне оправданны: никто в XVII в. не осмелился бы носить жалованную грамоту в ножнах. Мы знаем, например, в делах Сибирского приказа Енисейский сыск 1660 г. о боярском сыне Федоре Усове, который «носит государеву грамоту» «не по чину – за голенищем, а доведется-де государева грамота носить и выше – за пазухою» (Оглоблин, 1895, т. 1, стр. 198). Эта грамота, кстати, оказалась «воровской», то есть поддельной. Очевидно, более небрежно можно было носить лишь простые грамоты, – например, «проезжие», которые воеводы давали торговым людям.

Я предлагаю следующую догадку об этой бумажке, написанной скорописью: нож начал шататься в ножнах и временно, до их переделки, засунута была бумажка, не имевшая никакого делового значения.

На рукоятках двух ножей, найденных в заливе Симса, вырезаны вязью по дереву имена их владельцев. Вязь залита затем оловом, сохранившимся на одном из ножей. Одну из надписей В. В. Гейман уверенно читает как «Акакий мурманец», а вторую очень условно – как «Иван мурманец». Предполагают, что обе надписи вырезаны во время зимовки в заливе Симса и должны обозначать имена их владельцев. Гейман даже предполагает называть всю экспедицию именем Акакия-мурманца. Это заключение настолько важно, что мы еще вернемся к его разбору позже.

Из статей Б. О. Долгих и А. П. Окладникова (1948, 1951, 1957) мы узнаем, что не все имущество, вывезенное с места находок, попало исследователям. Хотя первые открыватели сделали очень большую работу и доставили главную массу вещей, в том числе ценных, но они не всегда были безупречны с точки зрения правильности ведения археологических раскопок. В частности, кое-что более ценное, по-видимому, разошлось по рукам любителей древностей в разных стадиях раскопок (Окладников, 1957, стр. 8). В 1944 г. на место находок на острове Фаддея были направлены геодезист С. И. Нестеренко и каюр А. А. Широких. Они добыли еще ряд старинных вещей, которые по большей части остались у них (Окладников, 1957, стр. 88). Особенно постарался в неумелых раскопках А. А. Широких. Б. О. Долгих сообщает, что из медной посуды, переданной в 1940 г. на ледокол «Сибиряков» для доставки в Архангельск, четыре котла были сданы в утиль (Долгих, 1948, стр. 121). Мы знаем об уничтожении и древесного материала; открывшие зимовку в заливе Симса сожгли на своих кострах верхние венцы зимовья (Долгих, 1948, стр. 121—122); нижние венцы были сырые и не горели. В 1945 г. члены экипажа «Якута» вытащили бревна и разворотили печь в зимовье залива Симса. Каюр А. Широких жег в костре, по-видимому, не только плавник, но и обломки древнего судна. Наконец, куда-то исчезли записанные в акте как найденные на острове Фаддея четыре топора (из пяти) и медная гребенка (Долгих, 1948, стр. 121).

Следовательно, мы не имеем полной картины находившегося на двух стоянках имущества. Будем надеяться, что отсутствующие предметы представляют небольшую часть того, что описано в монографии 1951 г., и они не изменили бы существенно выводов, к которым пришли исследователи. Возможно, что кое-что может быть обнаружено при дальнейших исследованиях, так как экспедиция 1945 г. не имела времени для изучения более широкой площади.

Установив ряд новых фактов, не отмеченных в сборнике 1951 г. или не остановивших серьезного внимания исследователей, мы можем теперь дать общее описание хода экспедиции. При этом нам придется подробнее рассмотреть вопросы, касающиеся ее начального этапа в Мангазее и в низовьях Енисея, требующие специальных историко-географических комментариев.

Пользуюсь случаем, чтобы сердечно поблагодарить В. А. Александрова, Б. П. Полевого и И. П. Шаскольского за полезные указания и советы относительно сибирских документов XVII в.

Мы не разбираем выводов А. П. Окладникова, Б. О. Долгих и других авторов о том, что кочи на своем пути с запада обогнули Таймыр морским путем. Это доказывает состав имущества, в котором много предметов, характерных для местного населения северо-запада СССР, и наличие местной женщины в составе экспедиции. А. П. Окладников считает особенно важным присутствие в имуществе орнаментированной сумки с аппликацией «оленьих рогов» того типа, который свойствен орнаментике ненцев и саамов (лопарей) (1951, стр. 33).

Расположение двух стоянок в северной зоне Таймыра, самой холодной и совершенно безлюдной, также указывает, что экспедиция не могла добраться сюда ни волоком через южный Таймыр, ни водным путем из Лены. В эти годы (1617—1619) плавания с Лены на север еще не производились, они начались с 30-х годов XVII в. Идя тем или другим маршрутом, экспедиция должна была задержаться в более южной, лесной зоне.

Вероятно, этот вывод о плавании вокруг Таймыра правилен, но все-таки полной уверенности в том, что в 1619 г. такое смелое предприятие было выполнено, пока еще нет. Начало похода и окончательное снаряжение группы Акакия и его товарищей, надо считать, происходило в городе Мангазее. Сам город основан в 1601 г., но страна Мангазея была известна уже с начала XVI в. При царе Борисе, в конце XVI в., «мангазейский морской ход» был уже хорошо знаком русским. Кочи шли сюда из Тобольска или из Карского моря; в последнем случае – через Ямал, вверх по реке Мутной, затем по волоку на реку Зеленую. Тянули кочи канатами через волок «ден с пять». В небольших лодках – па́возках – тянули «запасы». Спустившись по Зеленой, выходили в Обскую губу, затем попадали в Тазовскую губу (Мангазейское море) и шли по ней вверх. Путь по Оби и Тазу был очень труден из-за ветров и нападения местных жителей. Путь от Карского моря до Мангазеи продолжался 5—6 недель, а иногда и значительно больше, в зависимости от погоды. От Тобольска до Мангазеи проходили за 2—4 месяца, а в случае удачи – за 7 недель. Таким образом, весь путь от Двины или Тобольска до Мангазеи занимал целое лето (Бахрушин, т. III, гл. 1). Поэтому мы должны предполагать, что Акакий с товарищами, двигаясь из северной России или из Тобольска, мог только к концу лета попасть в Мангазею.

Дальнейший путь кочей до Таймыра возбуждает ряд серьезных вопросов. Было предложено два варианта. Первый (Б. Долгих, 1948) – кочи прошли морем прямым путем из портов северной России к устью Енисея. Предположение как будто логичное, но тогда отпадает возможность везти с собой для обмена бытовые вещи, украшения северосибирского типа, жилки оленьи для пошива и прочее, исключается присутствие женщины из местного населения: кочи пришли бы на север Таймыра уже в область ненаселенную. Все это – очень серьезные возражения. Кроме того, у нас нет прямых указаний на то, что русские в начале XVII в. уже ходили этим путем. Мы имеем только одно свидетельство промышленника – двинянина Кондрашки Курочкина, который в 1610 г. вышел на кочах с Турухана к Енисею; льды задержали его близ устья недель пять; когда подул южный ветер, суда вынесло через устье в море. Промышленники увидали, что Енисей впадает в то же Студеное море, «которым ходят немцы из своих земель к Архангельскому городу, и проезд с моря к енисейскому устью есть… и большим кораблям в Енисей пройти можно». Это сообщение Курочкина в 1615 или в 1616 г. попало в Тобольск и не вызвало там восторга, а один только испуг. Тобольский воевода Куракин и дьяк Булыгин написали царю, что они опасаются прихода в Мангазею «немцев». Воеводы также боялись, что русские люди будут торговать беспошлинно на этом новом пути и нанесут убыток государевой казне.

В этой отписке добавлены еще указания воевод, что «немцы» (очевидно, англичане или голландцы) в Архангельске уже нанимали промышленных людей в «вожи», чтобы вести в Мангазею, но эти люди «поопасались» быть у иностранцев лоцманами без особого разрешения.

Поэтому уже в 1616 г. царским указом был запрещен мангазейский морской ход в Сибирь. К этому вопросу мы еще вернемся. Надо думать, что Акакий с товарищами не могли воспользоваться прямым путем из Карского моря в Енисей, он был еще неизвестен. Правильнее предположить, что Акакий прошел обычным маршрутом, освоенным промышленниками конца XVI – начала XVII в.: или из Тобольска по Оби, Обской и Тазовской губам, или из Карского моря волоком через Ямал и вверх по Тазовской губе до Мангазеи.

Но следующий волок из Мангазеи на Енисей представлял серьезнейшее препятствие для кочей. При переходе из Мангазеи на Енисей сначала шли вверх по Тазу до речки Волочайки два дня. Затем вверх по последней шесть дней. Дальше волок всего с полуверсты до 700 сажен, но, как сообщается в «Росписи сибирским городам и острогам» (Алексеев, 1941), через него кочи не перетаскивают, а переносят только легкие лодки-каюки и струги. Спуск с волока по другой Волочайке – два дня до реки Турухан и потом по последнему до Туруханского зимовья – шесть дней (Алексеев, 1941). Общая продолжительность перехода от Мангазеи до Туруханского зимовья от 2,5 до 4 недель (Бахрушин, т. III, ч. 1).

Вопрос о переходе кочей через волок из Таза в Енисей очень серьезен. Ричард Финч в своей статье, составленной в России по расспросам и появившейся на английском языке в 1625 г., сообщал об этом волоке: «От Тазовского городка до р. Енисея три недели пути на длинных деревянных полозьях по снегу, а на упомянутых лодках, называемых «кочи», по глубокому проливу – четыре недели. Таким образом доезжают до места, называемого Туруханское зимовье» (Алексеев, 1941, стр. 289).

Этот «глубокий пролив», ведущий в Енисей, очень сомнителен. Приведем еще описание князя Петра Ухтомского 1646 г. (опубликовано Бахрушиным, т. III, ч. 1). «Из туруханского… до Мангазеи путь дальной нужной… ездят по малым речкам и по режмам [16]16
  В. А. Александров переводит термин «режма» как «протока» (1964). – Прим. ред.


[Закрыть], по таковым, что мало в тех режмах и воды живет… На другое озеро, есть волок сухой, с версту места, а режмами с обе стороны волоку ход есть верст с 20, и теми …государь режмами карбасы волочат порозжие без запасов». Дальнейшее описание сообщает о переносе запасов на себе, о болотах и грязях. Все это показывает, что волок очень труден и перевоз кочей через него невозможен. Сообщение Р. Финча о глубоком проливе, – очевидно, неправильно переданный рассказ.

В. Александров в сводке, составленной по материалам Сибирского приказа (1964, стр. 26—27), также отмечает, что кочи шли от Мангазеи только до верховьев первой Волочайки, до «Круглого озера», где перегружали товар на более мелкие суда – лодки, шитики и каюки.

Откуда же появились на Енисее кочи в начале XVII в.? Оказывается, на каждой большой реке Сибири, после ее освоения русскими, были основаны свои верфи. В бассейне Оби «плотбище» было в Верхотурье и в двух других местах; здесь ежегодно десятками строились кочи для «мангазейского хода». На Енисее «плотбище» возникло в Енисейске; этот острог основан в 1619 г., но «плотбище» существовало, вероятно, раньше. Оно давало кочи для Енисея и Тунгусок. Наконец, позже возникли «плотбища» и на Лене – Усть-Кутское, Илимское и Якутское (Белов, И. п., 1951). Очень важна для нас приведенная уже выше отписка двинянина Кондрашки Курочкина. Он, между прочим, сообщает: «В прошлом де во 118 году (1610 г. – С. О.) были они в Мангазеи, и из Мангазеи к Енисею, к Николе на Турухан, и он Кондрашка, поговоря с двиняны с торговыми людьми с Осипом Шипуновым с товарищами, сделав кочи, пошли на промысел в реку в Песиду (Пясину. – Ред.), и шли вниз но Енисею до Енисейского устья четыре недели…»

Акакий, таким образом, мог на Енисее или купить кочи на «плотбище», или сделать их вместе со своей ватагой на берегу Енисея вблизи Туруханского зимовья. Покупка коча обходилась тогда в 50—60 руб., но в случае острого спроса брали и 200 и 300 руб. – деньги по тому времени огромные (Белов, И. п., 1951). Без помощи богатого торгового человека люди Акакия вряд ли могли обойтись при покупке, если не строили кочи сами.

Весной Туруханское зимовье представляло собой очень оживленный пункт: в те годы, о которых мы говорим (вплоть до середины XVII в.), здесь скоплялось ежегодно до 2000 человек – сотни людей, зимовавших в Мангазее, и встречный поток приехавших с Нижней Тунгуски, с Енисея, с Пясины, зимовавших на промыслах. Из ясачных зимовий выплывали ясачные сборщики с аманатами, с ними ехали местные жители. Приказчики торговых людей скупали пушнину и «крутили» поручейников на промыслы. Привозили государственные хлебные запасы и обменивали их на соболей, образовывалась богатая «ярманга», играли в «зернь» и карты (Бахрушин, т. III, ч. 1). Из отчетов и челобитных видно, что на Енисее в это время скоплялось много судов. Например, в 1626 г. пошли в Тунгуски 501 человек на 72 каюках; в 1630 г. из Тунгусок прибыло 94 коча, 5 карбасов и одна лодка с 887 людьми; эти кочи были построены, очевидно, уже на Енисее.

В Туруханском зимовье Акакий имел возможность не только купить или выменять все нужное ему, в том числе и одежду местных жителей, но «покрутить» необходимое количество людей. Экипаж на коче обычно был не менее 10 человек, но могло быть и вдвое больше.

По Мангазейской «летовной книге» 1631 г. о взятии «поголовных» денег с приехавших в Мангазею выясняется, что экипажи кочей имели каждый больше 10 человек – обычно 20—27 – и даже 34 (Оглоблин, 1898, т. 2). Но иногда «ватаги», уезжавшие на одном коче, доходили до 40 человек.

Чтобы дать понятие, какие суда плавали тогда по речным путям Сибири, приведем список по «Судовой смете» 1627—1628 гг., где мы находим упоминание «людей, дощаников, стругов, лоток, струшков, каюков, каючков, кочей» (Оглоблин, т. I, 1895, стр. 231). Отдельно еще упоминается «струг однодеревой набоен» (там же, стр. 134).

Мангазея, как город, была основана в 1601 г. В 1619 и 1642 гг. она горела. По мнению историков, в первой половине XVII в. Мангазея была крупным перевалочным пунктом промышленников. В год сюда приходило через Мангазейское море до 50 кочей; на запад отправлялось более 30 000 соболей, а по некоторым догадкам – и до 100 000. Число людей, зимовавших в первой половине века в Мангазее, достигало 700—1000 человек. Это была «золотокипящая государева вотчина» (меткое выражение воеводы А. Палицына). Мангазее нанес большой удар указ 1616 г. о запрещении ходить через Мангазейское море и Ямал. В 1618 г. по настойчивым просьбам промышленников указ был отменен, но в 1619 г. тобольский воевода снова издал указ, запрещающий всем промышленным, торговым и всяким людям плавать морем в Мангазею. В 1620 г. указ был подтвержден Москвой, а в 1624 г. предполагали поставить заградительный острожек между реками Мутной и Зеленой. Впрочем, П. Н. Буцинский (1893) считает, что настоящий острог на волоке так и не был поставлен из.-за трудности его обслуживания. Обычно сюда приезжал на лето только отряд служилых людей, который и контролировал проезд в Мангазейское море. Оставаться на зиму было невозможно. Местность безлесная, и требуется труднейший транспорт для снабжения продуктами.

В той же грамоте 1624 г., о которой я пишу выше, сообщается, что в 1618 и 1619 гг. «многие торговые люди» пошли через ямальский волок «большим морем» «на кочах с товары и запасы». «Велено их обратно большим морем не отпущать, иначе де они учнут торговать с немецкими людьми, утаясь на Югорском шару», и т. д. (Оглоблин, т. III, 1900, стр. 230). Таким образом, несмотря на запрет, и особенно во время перерыва в 1618—1619 гг., этим путем через Ямал пользовались еще широко. Тобольские воеводы все же внимательно следили, чтобы запрет тщательно выполнялся.

В целом ряде документов мы найдем инструкции об изучении низовьев Енисея, о запрете ходить через ямальский волок в Мангазею, о том, чтобы «немцы не выходили ни на Енисей, ни в Мангазею», а также о необходимости летом досматривать, чтобы промышленники не ходили «морским ходом» в Мангазею.

В грамоте от 30 июня 1624 г. тобольские воеводы вновь подтверждали запрещение торговым и промышленным людям ездить из Архангельска и Пустозерска «большим морем на Карскую губу и в Мутную реку, да на волок и в Зеленую реку и в Таз реку – в Мангазею», чтобы «немецкие люди в Мангазею дороги не узнали и в Мангазею не ездили» и чтобы «нашей казне в пошлинах истери» не было (Оглоблин, т. III, 1900, стр. 230). В грамоте от 9 апреля 1626 г. тобольский воевода интересовался, можно ли построить острог «на волоку» Мутной и Зеленой. Грамота предписывала узнать тайным образом, связаны ли были поездки этим путем с намерением «немцев» пройти через «Большое море-океан» (там же, стр. 232). В отписке 1629 г. сообщается о посылке в 1628 г. боярского сына Данилы Низовцева на заставу «между Мутные и Зеленые реки» снова для розысков о «немецких» людях (там же, стр. 235). Теперь из Мангазеи остались только путь по Тазу и Оби на Тобольск и более южные волоки с Оби на Енисей. Мангазейский морской путь постепенно сокращался. Туруханск стал более удобным центром. В 1672 г. царским указом было велено воеводе и всем жителям оставить Мангазею и переселиться в Туруханский острог – Новую Мангазею. На фоне этих событий ясно, что Акакий с товарищами могли пройти морским путем из Двины через Ямал и Тазовскую губу только в 1618 или 1619 гг. Как мы знаем, казна их заканчивается деньгами 1617 г., и, следовательно, эти два года как раз определяют время их выезда из России. Но в общем нельзя сказать, что эти даты вполне точно определяют время их похода: деньги могли пролежать в Мангазее несколько лет, а запрет на переход через волок Ямала вначале не выполнялся так строго и мог быть еще обойден. Путь же из Тобольска был вполне свободен, и Акакий мог пройти им в любой год и раньше, и позже.