Текст книги "Таинственные истории"

Автор книги: Сергей Обручев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Вернемся теперь к заметке В. Геймана о надписях на ножах («И. п., 1951», стр. 141—144). Первую надпись, в которой отсутствуют две гласные, Гейман читал «мурмц»(или менее уверенно – «мурнц») и вначале решил, что это значит «муромец». Но потом по совету Г. Е. Кочина переменил свое решение: «Откуда мог появиться здесь у берегов Таймыра житель города Мурома?» Он предложил другую расшифровку – «мурманец», добавив таким образом лишнюю, не существующую в вязи букву н.

А. П. Окладников предложил другое чтение («И. п., 1957», стр. 20). Прозвище Акакия надо читать как «мураг»; слово это напоминает лопарское мур – море; поэтому можно толковать надпись как Акакий-мореход. Но это чтение совершенно противоречит надписи, которая в четком воспроизведении в статье В. Геймана ясно читается как мурмц.

Если мы теперь обратимся к фактическому материалу, то увидим, что нигде – ни в «Русской исторической библиотеке» Археографической комиссии, ни в 4-томном обозрении документов Сибирского приказа Н. Н. Оглоблина, ни в «Истории Сибири» Г. Ф. Миллера, где приведено много подлинников, ни в цитатах в статьях С. Н. Бахрушина (1954—1959) и В. А. Александрова (1964) – мы не находим «мурманца».Мы видим здесь названия: «зыряне, мезенцы, вымичи, вычегжане, сысоляне», «устюжане», «холмогорцы или колмогорцы» (Оглоблин, 1895—1901, т. I—IV). Как общее название для всех северных городов на материке нередко – «поморцы», «поморские города».

Изредка мы встречаем название «Корела», но в то время как в московских документах оно имеет значение района Карелии – например, в «Жалованной грамоте великого князя Василия Ивановича Валаамскому монастырю 12 марта 1507 г.» («Рус. истор. библ.», т. 2, стр. 1095), в некоторых сибирских документах оно относится к «Жильцам новгородского уезду», и особенно плотникам (Оглоблин). Наконец, наиболее обычны для Кольского полуострова в XVI—XVII вв., для области, населенной лопарями, названия: «Лопские Погосты», «Дикая Лопь», «Земля Лопская». Мы находим их, например, в «Наказе новгородского митрополита детям боярским Никите Ракову и Ждану Васильеву…» от 19 октября – 20 ноября 1619 г., а также в «Жалованной несудимой грамоте Кандалакскому Богородицкому монастырю» от 20 мая 1615 г. и др. («Рус. истор. библ.», т. 2, стр. 366 и 686).

Интересно, что в этой последней грамоте нередко упоминается Колский острог и Колские воеводы и, наконец, «Мурманское море» («где ловят треску»). Подобное название мы найдем и в грамоте Михаила Федоровича тобольским воеводам от 30 мая 1616 г.: «Новая Земля лежит против Мурманские стороны, а не к Мангазейской земли» («Рус. истор. библ.», т. 2, стр. 1063). Это название, несомненно, обозначает Баренцево море, а не Мурманское побережье.

И. П. Шаскольский любезно сообщил мне, что название «Мурман» как обозначение побережья Кольского полуострова могло возникнуть только после того, как исчезло в русском языке слово «мурман»в значении «норвежец». По-видимому, оно перестало существовать к началу XVI в.; в это время слово сохранялось в русском языке только для Баренцева моря – «Мурманское море»; термин «мурманец»в документах XVII в. не встречается.

В. А. Александров в своей книге о русском населении Сибири XVII и начала XVIII в., в главе о происхождении русского населения, поместил таблицы населения Енисейского края на 1631—1690 гг. (1964, стр. 146—155). В основном Енисейский край заселяли поморы, очень немногие выходцы из более южных районов России, и совершенно не упоминаются «мурманцы» – вообще жители Кольского полуострова. Введение термина «мурманец»у В. В. Геймана надо признать неудачной модернизацией исторического документа.

На втором ноже можно прочитать с известным допущением также «мурмц», а имя – с большим сомнением как «Иван». В. В. Гейман прочел эту надпись как «Иван-мурманец». Теперь по аналогии с более четкой надписью на первом ноже можно читать эту надпись как «Иран-муромец».

Совершенно иное положение мы находили в документах для названия «муромцы». В таблицах В. А. Александрова мы встретим «муромцев», правда только единичных: в списках «гулящих и промышленных людей Мангазейского и Енисейского уездов» на 1630—1631 гг. – один муромец и на 1666—1667 гг. – другой; затем в таблице «Происхождение постоянного населения Енисейского уезда» на 1685—1687 гг. – два муромца и на 1689—1690 гг. – один; к этой категории в обоих случаях сделана сноска – «почти все ссылные» (1964, стр. 149—154).

Но более ранние и более подробные сведения имеются для богатейшей семьи Пахомовых-Глотовых, крестьян муромского села Карачарова, вотчины князя Сулешова [17]17
  Князь Юрий Яншеевич Сулешов-Черкасский, в 1623—1625 гг. тобольский воевода. В документах, опубликованных в «Истории Сибири» Г. Ф. Миллера, иногда упоминается и в форме Сулешев. – Прим. ред.


[Закрыть]. В различных отписках, челобитных и прочих документах, которыми мы пользуемся, они называются то Пахомовыми, то Пахомовыми-Глотовыми; нередко они именуются «муромцами».

Мне удалось встретить первое упоминание о них у Бахрушина («Научные труды», т. IV, стр. 15). В делах Сибирского приказа указывается, что Наум Пахомов в Енисейск попал в 1626 г.

С. Н. Бахрушин предполагает, что Наум – крупный торговый человек того времени. В делах Сибирского приказа Н. И. Оглоблин нашел черновую проезжую грамоту 1627 г. «крестьянам Муромского уезда села Карачарова Науму и Демиду Пахомовым-Глотовым на право проезда в Сибирь и занятия там промыслами и торговлей» (1900, т. III, стр. 153). B. А. Александров любезно сообщил мне, что в «Соболиной» книге Енисейска есть пометка: «В сентябре 1630 г. тобольский служилый человек Федор Глотов явил в таможню 100 соболей и 60 пупков собольих» [18]18
  Пупок – шкура с середины брюха, отличающаяся особенной мягкостью. – Прим. ред.


[Закрыть]. Вероятно Федор – из той же семьи, остался на службе в Тобольске. В 1631 г. Наум Пахомов «явил» в енисейскую таможню колоссальное количество – 72 сорока [19]19
  Сорок – старинная русская единица счета, соответствующая четырем десяткам. – Прим. ред.


[Закрыть] – добытых соболей (Александров, 1964, стр. 239). В 1634 г. Наум был в Мангазее. В Мангазейской «Поживотной книге» 1633 г. из общего количества товаров, привезенных в этом году (8444 руб.), львиная доля (3037 руб.) приходится на две богатые торговые семьи – муромцев Пахомовых и устюжан Федоровых-Гусельниковых (Бахрушин, 1954—1959, т. III, ч. 2).

В Мангазейской «Поголовной книге» 1634 г. записано, что в Мангазею прибыли два коча бывшего тобольского воеводы князя Сулешова, на которых плыли его крестьяне муромцы Наум и Демид Пахомовы. Они объявили у себя «русских товаров», то есть привезенных из России и Тобольска, на 1196 руб. Н. Оглоблин, который публикует это сообщение (т. II, 1898, стр. 31—32), полагает, что сумма эта в действительности была в два-три раза больше; она, несомненно, уменьшена в угоду всесильному Сулешову.

На кочах Сулешова плыли две артели, принадлежавшие Пахомовым, каждая по пять человек, и другие торговые люди со своими артелями. По-видимому, к этому же событию 1634 г. относится указанное C. Бахрушиным под 1633 г. прибытие в Мангазею Пахомовых-Глотовых с двумя кочами и товарами на 1191 p. 71 к. (т. II, 1954, стр. 124). Разница в годах происходит, очевидно, из-за ошибки в перечислении года, указанного славянскими буквами.

Наконец, Аврам Федоров Пахомов, – по-видимому, из той же семьи – имел в Мангазейском уезде на своих предприятиях в 1655 г. семь «покрученников» [20]20
  Ср. в древнерусском яз.: «покрутитися» – собраться, изготовляться; «покручати», «покручаю» – снаряжать ( И. И. Срезневский.Материалы для словаря древнерусского языка, т. II. СПб., 1895, стр. 1117). – Прим. ред.


[Закрыть], в 1656 г. – восемь и в 1657 г. – одного (Александров, 1964, стр. 235).

С Пахомовыми-Глотовыми входили в пай в их торговле и местные воеводы, например мангазейский Г. И. Кокарев, енисейский Андрей Ошанин и др. Но самое важное – они действовали под охраной и покровительством своего вотчинного боярина, всесильного князя Сулешова! Вероятно, и значительную часть товаров, закупленных ими, оплачивал сам Сулешов.

Юрий Яншеевич Сулешов, крымский князь, отец которого переехал в Москву, благодаря своему браку с Марией Михайловной Салтыковой породнился с царем Михаилом Федоровичем, сделался его свояком и постепенно стал вершить большими делами. Его первоначальная военная карьера была неудачна, но на административном поприще сделал быстрые успехи: в 1619 г. он заведовал приказом по сыску и возвращению в посад беглых, в 1621 г. – приказом по проверке старых жалованных грамот, с 1623 по 1625 г. был тобольским воеводой и возглавлял всю Сибирскую администрацию, так как Тобольск был единственным тогда «разрядом» в Сибири и его воевода равнялся наместнику.

Пробыв в Тобольске полагающийся воеводам двухлетний срок, Сулешов вернулся в Москву, где с 1628 по 1630 и с 1633 по 1634 г. управлял Разбойным приказом; дважды, в 1630—1632 и 1637—1639 гг., был воеводой Великого Новгорода (Бахрушин, 1955, т. III, ч. 1, стр. 265 и след.).

Сулешов в истории России выделяется как крупный государственный деятель, но другая сторона его жизни – коммерческая – пока прошла мимо внимания исследователей. Несомненно, что он вел большие торговые дела: из крестьян его мурманской вотчины вышли крупнейшие для первой половины XVII в. торговые люди. Каково было участие Сулешова в их делах – пока неясно, но несомненно, что они не могли, особенно с самого начала, иметь сами такие капиталы и должны были прибегать к помощи князя.

Может быть, наиболее состоятельной семьей из его крестьян были и Пахомовы-Глотовы, Наум и Демид, и их племянники – Богдан и Ивам Никифоровы-Глотовы (Бахрушин, 1954, т. II, стр. 124). Бахрушин называет их «одними из самых богатых торговых людей первой половины XVII в.». Сейчас мы не можем установить, когда Пахомовы начали свою сибирскую торговлю в 1623—1625 гг.: в бытность Сулешова уже тобольским воеводой или раньше. Но как имена муромцев, кроме них, в начале века в сибирских делах не встречаются, то можно предположить, что и раньше, уже в 1618—1619 гг., они организовывали поездки в Сибирь. Сулешов в это время мог заняться сибирскими делами.

В 1626 г. Наум Пахомов появляется уже как влиятельная фигура в сибирском торговом мире – он близок к енисейскому воеводе и обладает достаточными средствами. Поэтому, можно думать, что за 6—7 лет до этого Пахомовы уже вели большую торговлю. Акакий и Иван, видимо, принадлежали к этой богатой семье и первыми из муромцев могли заняться пушной торговлей в Мангазее. Трудно предположить, чтобы в то же время в Мангазею приезжали какие-либо другие муромцы: шансы на это очень незначительны. При большом размахе торговли Пахомовых они могли организовать это смелое предприятие и проникнуть на кочах вокруг Таймыра в неизвестные русским реки. Если Акакий и Иван были действительно муромцы, то путь для них в Сибирь из России лежал, само собой, на юге, – например, через Верхотурье и Тобольск, а не «через Камень» или еще севернее, с Двины через Ямал. Поэтому снабжение экспедиции могло производиться даже не в Европейской России, а в Тобольске, и соответственно ничем не ограничивался во времени путь по Мангазейскому морю – путь сюда из Тобольска не был запрещен. Однако точные данные о походах Пахомовых в Мангазею до 1626 г., особенно о годах 1619—1620, даст только изучение подлинных столбцов и книг Сибирского приказа. Были ли в Мангазее другие Пахомовы в это время или другие муромцы? Эти вопросы пока остаются открытыми.

Кроме русских в группу Акакия входила и женщина из местных племен, умершая в заливе Симса. В сборнике 1951 г. эту женщину относят к нганасанам и все женские украшения, которые были найдены в имуществе экспедиции, считают нганасанскими (Б. О. Долгих, 1951, и др.). Но и этот вывод надо пересмотреть. Русские впервые узнали нганасанов в 1618 г., когда мангазейские казаки проникли в бассейн реки Пясины и обложили ясаком «пясидскую самоядь» («Народы Сибири», 1956, стр. 649). В это время последние переселились с устья реки Анабар в Таймырскую тундру. Дальнейшее знакомство русских с нганасанами и объясачивание их происходило в 1620—1933 гг. (Белов, И. п., 1951, стр. 45 и след.).

Так как поездка Акакия с товарищами состоялась, вероятно, в 1618—1619 гг., то эти сведения о времени знакомства русских с нганасанами отчетливо говорят, что группа Акакия не могла везти с собой женщину-нганасанку и запас нганасанских украшений: русские недавно узнали нганасанов и не могли в том же 1618 г. иметь достаточно длительное общение с ними только что прикочевавшими в Пясинскую тундру. Приходится искать представителей других местных народов, подходящих для нашей цели.

Изучение черепа, найденного на зимовье в заливе Симса, дает очень неопределенные указания: «череп мог принадлежать и жителю (скорее жительнице) северо-западной Сибири» (Гинзбург, И. п., 1951, стр. 197). Но более точные данные мы найдем в книге «Народы Сибири» (1956, статья того же Б. О. Долгих). Оказывается, энцы – народ очень близкий к нганасанам – в начале XVII в. кочевали в низовьях Енисея. Б. О. Долгих в новейшей сводке по составу народов Сибири XVII в. указывает границу ареала энцев (сомату и пэ-бай): они занимали левобережье Енисея почти до Инбатского на юге, а на запад – до Таза. Следовательно, энцы в то время жили вблизи Мангазеи и Турухана.

Тундровые энцы по своей одежде – ее украшениям и характеру пошива – совершенно походили на нганасанов; одежда лесных энцев ближе к одежде ненцев. Название «энцы» установлено после революции; до этого они назывались хантайскими и карасинскими самоедами. Более вероятно, что Акакий и его товарищи были ближе знакомы с энцами, с которыми они могли встречаться в Мангазее, в Туруханском зимовье и на Енисее, чем с нганасанами, жившими «восточнее Енисея, по Пясине, и тогда еще почти неизвестными русским. Поэтому логичнее предположить, что с ними была женщина-энка, а не нганасанка и что соответствующие энецкие украшения для обмена они купили или обменяли в Мангазее и Турухане. Отметим, что подбор женских украшений для обменного фонда указывает на значительный торговый опыт Акакия и его товарищей: очевидно, они ехали для обмена с жителями тайги не в первый раз.

Женщина могла поехать как жена одного из русских или в качестве переводчицы. Судя по тому, что она осталась зимовать в заливе Симса, она была женой Ивана или Акакия (Пахомовых). Так как члены этой семьи, вероятно, уже продолжительное время торговали в районе Мангазеи, они могли завязать тесные связи с местными энцами. Напомним, что несколько позже, в конце января 1623 г., в отписке тобольского воеводы Годунова сообщается, что архиепископ сибирский и тобольский Киприян очень недоволен местными русскими за их беспечность в семейной жизни: «с колмацкими, и с татарскими и с остяцкими женами живут беззаконно и детей с ними приживают с некрещенными». Поэтому гражданские браки с женщинами местного населения, «непрямые», по терминологии того времени, были, вероятно, весьма приняты и на Мангазее.

Переход до устья Енисея и даже до Пясины в эти годы был уже освоен русскими промышленниками. На карте, составленной Исааком Массой по русским данным и изданной в 1612 г. (Алексеев, стр. 243 и след.) уже показано нижнее течение Пясины (Пейсида) и остров Диксон (Осторф) против устья Енисея.

Пясину мангазейские казаки начали осваивать уже в начале века. Но первый ясак на нганасан, в это время пришедших к Пясине из Анабара, как я указывал, был наложен в 1618 г. В последующие годы взимание ясака распространилось как но Пясине, так и в сторону озера Есей, на восток (Белов, И. п., 1951, стр. 44—45). «Пясидской самоеди» числилось в 1620 г. 20 человек, а в 1634 г. – уже 186. Белов считает, что тогда были охвачены на восток и север все самоеды до пределов кочевий энцев и эвенков. Быстро распространялись промышленники и казаки на восток и северо-восток. К середине XVII в. они дошли по Хете и Хатанге до Анабара и острова Бегичева. В это время (с 1638 г.) было создано Якутское воеводство и появился новый центр колонизации. Но до этого колонизация южного Таймыра проходила с Енисея. Например, в 1630 г. поехало на Таймыр 105 мангазейских промышленных и торговых людей. Они шли до реки Дудинки по Енисею, затем через волоки в Пясинское озеро (М. Белов, И. п., 1951, стр. 46—47).

Следовательно, к 1618 г. был уже освоен южный путь на Таймыр. Но очевидно, заложенный морской путь на восток представлялся более соблазнительным как более легкий, позволяющий везти с собой много товаров и сразу попасть в далекие, еще не освоенные русскими реки, где можно было надеяться на золотую пушнину – соболя и на рыбий зуб – моржа.

Нам надо отметить, что в Туруханском зимовье и на пути вниз по Енисею Акакий с товарищами выменяли у местных жителей до сотни соболей, так как далее на пути вокруг Таймыра они уже никого не встречали. Это количество соболей очень велико.

Акакий с товарищами могли появиться на Енисее в 1619 г., построить здесь кочи и в том же году в конце июля пройти по Енисею и начать обход Таймыра. Отметим, что лед в море Лаптевых вскрывается в июле, а становится снова в октябре.

Возможно, что в этом году льды отодвинулись далеко к северу и путь на северо-восток был открыт. Но в самом проливе Вилькицкого могли встретиться тяжелые льды. Не исключено, что где-то в проливе погибли один или два коча. К открытой воде на восток прошел, вероятно, только один из них.

Обогнув северную оконечность Таймыра, промышленники решили остановиться в одном из первых заливов, который давал защиту от волнения. В заливе Симса произошло разделение группы. Часть людей не решилась идти на коче дальше. Наступала осень, надвигались осенние бури, грозил мороз. По-видимому, менее привычные к морским походам решили остаться на берегу и уйти затем на юг в лесную зону. Они построили на валу возле лагуны маленькое зимовье. Вероятно, часть более смелых пешеходов ушла уже по первому снегу, в октябре. Об этом мы можем судить по отсутствию в зимовье стрел и огнестрельного оружия. Путники рассчитывали, что вскоре они выйдут в леса и найдут там и людей, и диких оленей.

Но двое русских мужчин и одна женщина-энка не решились идти осенью. В зимовье все располагало к спокойной жизни: ежедневно в кулемки ловились песцы, в море были тюлени и моржи, убили даже одного оленя. Плавника на берегу достаточно – все это обещало удачную зимовку.

Но все эти блага вскоре кончились: с ноября исчезли песцы, не было больше оленей и морского зверя. Наступил голод – и смерть от истощения или цинги. Вероятно, гибель этих трех человек надо относить к декабрю – январю. Они не дождались весеннего хода песцов и северных оленей, которые на Таймыр приходят поздно. Люди перед смертью настолько ослабли, что умиравшие не могли отнести подальше покойников и остались лежать вместе с ними.

Судьба группы смелых мореплавателей, ушедших из залива Симса, также была трагической. Они прошли меньше ста километров на восток. При переходе последний коч потерпел аварию, и пришлось выгрузить на каменную грядку на острове Фаддея все имущество и, вероятно, чинить коч. Возможно, что была сшита палатка из паруса, прикрывающая груз. В ожидании, пока вещи подсохнут, люди решили сделать рекогносцировку на коче, но он снова попал во льды и был раздавлен или разбит бурей, и люди погибли. Оставался ли кто-нибудь на острове Фаддея – мы не знаем. Единственное, что нам известно, – на берег был вытащен карбас (длиной 6—7 м), который впоследствии разбили волны или раздавили льды.

Мы можем предполагать, что какая-то часть людей из залива Симса вышла в жилые места и затем вернулась в Мангазею, но доказательств для этого пока нет. Что касается членов морской группы, то, потерпев крушение, они не могли высадиться на материк и уйти на юг, так как все их имущество осталось на острове и они, несомненно, должны были вернуться к нему.

Некоторые историки высказывали предположение, что плавание Акакия следует отнести к концу XVII в., когда одна енисейская экспедиция исчезла при попытке проникнуть на северо-восток. Дальнейшая судьба ее неизвестна. Но если справедливо наше заключение о связи Акакия с муромцами Пахомовыми и с князем Сулешовым, то поездку Акакия не следует отодвигать позднее первой трети XVII в. – времени власти и влияния этого боярина. Мы можем отодвинуть ее только на несколько лет после 1619 г., считая, что деньги 1617 г. лежали в их казне еще три – пять лет, но не более.

Как ни печальна судьба русских промышленников – они совершили свой исторический путь и обошли на маленьких кочах северную Азию. Мы можем заключить, что категорическое утверждение Исбранта Идеса, опубликованное в 1692 г.: «Морское побережье от устья реки Лены до устья реки Енисея непроходимо: ни один путешественник до сих пор не обошел его ни водой ни сушей» (Алексеев, стр. 530), так же как утверждения многих других, писавших позже об этом участке северного морского пути неверны – русские прошли его в 1618—1619 гг.

Литература

Алексеев М. А.Сибирь в известиях западноевропейских путешественников и писателей. Введение, текст и комментарии XIII—XVII вв., изд. 2. Иркутск, 1941.

Александров В. А.Русское население Сибири XVII – начала XVIII в. (Енисейский край). Тр. Института этногр., нов. сер., т. 87. М., 1964.

Бахрушин С. Н.Научные труды, т. I—IV. М., 1954—1959.

Буцинский П. Н.Заселение Сибири и быт первых ее насельников. Харьков, 1889.

Буцинский П. Н.К истории Сибири. Мангазея и Мангазейский уезд (1601—1645). Зап. Харьков. унив., 1893, кн. 1.

Долгих Б. О.Новые данные о плавании русских северным морским путем в XVII в. – В кн. А. П. Окладникова, 1948.

Долгих Б. О.Родовой и племенной состав народов Сибири в XVIII в. Тр. Института этногр., нов. сер., т. 55. М., 1960.

Исторический памятник русского арктического мореплавания XVII в. Археологические находки на острове Фаддея и на берегу залива Симса. М., 1951.

Миллер Г. Ф.История Сибири, т. II. М., 1941.

Минеев А. И.Остров Врангеля. М., 1946.

Народы Сибири, под ред. М. Г. Левина и Л. П. Потапова. М., 1956.

Оглоблин Н. Н.Обозрение столбцов и книг Сибирского приказа (1592—1768 гг.). Ч. I—IV. М., 1895—1901.

Окладников А. П.Русские полярные мореходы XVII века у берегов Таймыра. М.—Л., 1948; то же, изд. 2. М.—Л., 1957.