Текст книги "Сергей Михалков"

Автор книги: Сергей Михалков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

От лисы волк узнал, что поросята строят себе на лесной полянке трехэтажный каменный дом, и от злости только щелкал зубами.

Поздней осенью, когда по утрам начались холода и утки улетели на юг, поросячий дом был готов. Он был обнесен каменным забором с воротами. Каждое окно прикрывалось на ночь ставнями.

Наф-Наф переехал с первого этажа на третий, Нуф-Нуф на второй, а Ниф-Ниф остался на первом этаже.

В день переезда поросята решили отпраздновать новоселье.

Они собрались перед домом, стали танцевать и петь:

 
Мы построили втроем
Трехэтажный новый дом!
И теперь мы здесь втроем
Замечательно живем!
 

Переехав с первого этажа на третий, Наф-Наф, конечно, пожалел, что предложил братьям тянуть жребий, кому на каком этаже жить. Но делать было нечего, он не хотел с братьями спорить.

Но хотя теперь у каждого поросенка было по собственной комнате с окном, жизнь в трехэтажном домике была не очень замечательной.

Наф-Наф обычно ложился рано спать и рано вставал, чтобы успеть сделать все дела по дому и в огороде. А Нуф-Нуф, наоборот, ложился спать поздно и не любил, когда его рано утром будят. По ночам он неожиданно начинал в своей комнате танцевать и петь. Сколько ни просил его Наф-Наф не мешать ему спать, он продолжал свои ночные танцы. Эти танцы мешали и Ниф-Нифу, у которого по ночам ходил над головой потолок. Одним словом, в трехэтажном домике скоро начались ссоры и скандалы. Поросята перестали друг с другом разговаривать и даже ели теперь отдельно друг от друга.

А серый волк тем временем поправлялся. У него отросла шерсть на спине. Он стал лучше видеть. И однажды, почувствовав себя совсем хорошо, он предложил лисе:

– Давай, Рыжая, проведаем наших поросят! Посмотрим, как они там живут втроем в одном доме!

В этот день поросята Ниф-Ниф, Нуф-Нуф и Наф-Наф так перессорились друг с другом, что ни о какой дружбе уже не могло быть речи.

– Я вас пустил в свой дом, согласился надстроить для вас два этажа, согласился жить с вами под одной крышей, а вы не даете мне даже спать по ночам! – возмущался Наф-Наф.

– Подумаешь! – отвечал Нуф-Нуф. – Он не может спать по ночам!

– Он пустил нас в свой дом! Подумаешь! – поддакивал Ниф-Ниф.

– Мы можем уйти из твоего дома!

– Посмотрим, как ты будешь жить без нас!

– Я сам уйду из дома! – в сердцах сказал Наф-Наф, хлопнул дверью, выбежал за ворота и скрылся в лесу. За ним выбежали Ниф-Ниф и Нуф-Нуф. И тоже скрылись за деревьями.

Тут как раз волк и лиса вышли на лужайку к дому трех поросят.

Окна и дверь в доме были открыты настежь. Было тихо.

– Смотри-ка! – сказала лиса волку. – В доме, кажется, никого нет! Он пустой! Давай подойдем поближе!

Дом действительно оказался пустым. Поросят в нем не было.

– Знаешь что. Серый! – обратилась лиса к волку. – Давай-ка его займем, пока не поздно! Уж нас-то они отсюда не выживут!

– Давай займем! – согласился волк.

Вернулись поросята из леса, а в доме уже волк с лисой живут.

И никто до сих пор не знает, что стало с тремя поросятами Ниф-Нифом, Нуф-Нуфом и Наф-Нафом.

Ссора!

Жил-был Кот. Жила-была Кошка.

Познакомились Кот и Кошка на крыше, возле трубы, понравились друг другу и решили пожениться.

 
Свадьба пышная была —
И шумна и весела!
Распушив свои хвосты,
Пели кошки и коты:
«Тра-та-та! Тра-та-та!
Вышла Кошка за Кота,
За Кота Котовича,
За Петра Петровича!»
 

Кот и Кошка справили свадьбу и стали жить вместе.

 
Как-то раз домой в обед
Кот принес большой портрет.
На большом портрете том
Кошка рядышком с Котом,
Лапка с лапкою сплелись —
Перед свадьбой так снялись!
 

Кот

 
Слушай, Мурка! Наш портрет
Мы поставим на буфет!
 

Кошка

 
Что ты, Петя, на буфет!
На буфете места нет!
 

Кот

 
Говорю: поставь сюда!
 

Кошка

 
Не поставлю никогда!
 

Кот

 
Я хозяин! Я велю!
 

Кошка

 
Приказаний не терплю!
 

Кот

 
Говорю в последний раз!
 

Кошка

 
Мяу-мяу! Скройся с глаз!
 

Рассердился Кот на Кошку. Обиделась Кошка на Кота. Обед на столе остыл, так к нему никто и не притронулся. Наступил вечер.

 
Кошка спать легла одна —
Раз война, так уж война!
Мрачный Кот прилег в углу.
Без подушки, на полу.
 
 
Утром Кошка поднялась
И слезами залилась:
«Мяу-мяу! Нет Кота —
Ни усов и ни хвоста!
Засыпала – дома был,
А проснулась – след простыл!»
 

Пошла Кошка искать Кота.

 
Нет Кота на чердаке.
Нет на старом сундуке.
И на лавке нет Кота,
И под лавкой нет Кота,
И в кладовке нет Кота —
Дверь в кладовку заперта!
 

Вышла Кошка во двор.

 
А соседи тут как тут —
Разговор уже ведут.
 

Куры

(квохчут)

 
Ко-ко-ко!
Жить с котами не легко!
 

Шавки

(лают)

 
Гав-гав-гав!
У котов ужасный нрав!
 

Утки

(крякают)

 
Кря-кря!
Кошка замуж вышла зря!
 

Села Кошка на крыльце. Сидит, лапкой слезы утирает.

Кошка

(плачет)

 
Убежал —
Даже лапки не пожал!
Ах, зачем в тот страшный час
Я сказала: «Скройся с глаз!»
 

Не успела Кошка так подумать, как послыша лись знакомые шаги.

 
Кошка, сидя на крыльце,
Изменилась вдруг в лице:
Неужели это Кот?
И откуда он идет?
 

Кошка

(строго)

 
Где ты был?
Где ты время проводил?
Я не ела, не пила —
Целый день тебя ждала!
 

Кот

 
Я ходил ловить мышей.
Сам наелся до ушей
И тебе десятка два
Дотащил едва-едва!
 

Кошка

 
Почему не разбудил.
Когда рано уходил?
 

Кот

 
Больно крепко ты спала.
Очень поздно спать легла!
 

Кошка

 
Будешь рано уходить.
Обещай меня будить!
 

Кот

 
Ладно, ладно! Погляжу!
Может быть, и разбужу!
Приготовь-ка мне кровать!
Час-другой хочу поспать.
 

Залез кот под пуховое одеяло, положил голову на подушку и сразу заснул как убитый. А Кошка села у него в ногах и замурлыкала:

Кошка

 
Мяу-мяу! Мур-мур-мур!
Подразню я утром кур!
Пусть не квохчут: «Ко-ко-ко!»,
Что ушел ты далеко!
 

Мурлыкала, мурлыкала Кошка, да и сама заснула…

 
Тра-та-та! Тра-та-та!
Вышла Кошка за Кота,
За Кота Котовича,
За Петра Петровича!
 
 
Хорошо семья живет,
В дом к себе гостей зовет.
Показать гостям хотят
Замечательных котят.
 
 
Если жить хотите дружно.
Так и ссориться не нужно
Из-за разных пустяков…
 

Подписался: Михалков

Праздник непослушания
(Повесть-сказка)

Этого никогда не было, хотя могло бы и быть, но если бы это на самом деле было, то… Одним словом, по главной улице большого города шел маленький мальчик, вернее, он не шел, а его тянули и тащили за руку, а он упирался, топал ногами, падал на коленки, рыдал в три ручья и вопил не своим голосом:

– Хочу еще мороженого!

– Больше не куплю! – спокойным голосом повторяла его мама, крепко держа Малыша за руку. – Больше не куплю!

А Малыш продолжал вопить на всю улицу:

– Хочу еще! Хочу еще!

Так они дошли до своего дома, поднялись на верхний этаж и вошли в квартиру. Здесь мама провела Малыша в маленькую комнату, поставила носом в угол и строго сказала:

– Будешь так стоять, пока я тебя не прощу!

– А что мне делать? – спросил Малыш, перестав реветь.

– Думать!

– А о чем?

– О том, что ты ужасный ребенок! – ответила мама и вышла из комнаты, заперев дверь на ключ.

Ужасный ребенок стал думать. Сначала он подумал о том, что шоколадное мороженое вкуснее фруктового, а потом он подумал и решил, что если сначала съесть фруктовое и сразу заесть его шоколадным, то во рту останется вкус шоколада, а в животе будут две порции мороженого… Собственно говоря, как раз из-за этого между ним и мамой разыгралась на улице такая безобразная сцена. Он понял, что сцена была безобразной, потому что сквозь слезы видел, как оборачивались прохожие, глядели им вслед, качали головами и тоже говорили:

– Какой ужасный ребенок!

И еще Малыш стал думать о том, как плохо быть маленьким и что надо обязательно постараться как можно скорее вырасти и стать большим, потому что большим все можно, а маленьким ничего нельзя. Но не успел об этом подумать, как услышал за своей спиной стук в оконное стекло. Мальчик не сразу обернулся. Только тогда, когда стук повторился, он осторожно повернул голову. Честно говоря, он подумал, что это постучал клювом знакомый голубь, которого он иногда кормил хлебными крошками. Но каково же было его удивление, когда он увидел за окном не голубя, а настоящего Бумажного Змея. Тот за что-то зацепился и теперь бился на ветру об оконную раму.

Мальчик подошел к окну, распахнул его и помог Змею отцепиться. Это был необычайно большой и красивый Бумажный Змей. Он был собран из прочных деревянных планок и со всех своих четырех боков обтянут плотной провощенной бумагой. У него были нарисованные круглые синие глаза с коричневыми ресницами, фиолетовый нос и оранжевый рот. Но главным его украшением был длиннющий хвост.

– Спасибо тебе. Малыш! – неожиданно произнес Бумажный Змей, почувствовав себя на свободе. – Как тебя зовут?

– Меня зовут Ужасный ребенок!

– А ты почему сидишь дома?

– Меня наказали.

– Что же ты натворил?

– Это долго рассказывать. А наказала меня мама.

– Вечная история! – сочувственно произнес Бумажный Змей. – Я в своей жизни еще не встречал маленьких детей, которых бы кто-нибудь не наказывал. Впрочем, я знаю одно место, где с этим покончено. Я как раз сегодня собрался туда лететь, да случайно зацепился хвостом за эту противную водосточную трубу.

– Возьми меня с собой! – попросил Малыш.

– Почему бы тебя и не захватить? Вдвоем нам, пожалуй, будет веселей! Цепляйся за мой хвост, держись за него покрепче и постарайся не смотреть вниз, чтобы не закружилась голова!

Недолго думая мальчик схватился обеими руками за хвост Бумажного Змея, оттолкнулся обеими ногами от подоконника и через мгновение уже летел над крышей своего дома, а потом над целым городом и над его окраинами, а потом над полями и над лесами, реками и озерами, – и с высоты он смело смотрел вниз, на землю, и у него, честное слово, совсем не кружилась голова…

Часы на городской башне пробили полночь.

Папа, мама, дедушка и бабушка стояли в комнате и молча смотрели на спящих близнецов – Репку и Турнепку. Сладко посапывая, они крепко спали в своих кроватках и улыбались во сне.

– Смотрите! – недовольным шепотом сказал папа. – Они еще улыбаются. Наверное, им снится та банка с вареньем, которую они без спроса съели на прошлой неделе…

– Или тюбик с ультрамарином, которым они выкрасили бедного кота! – проворчал дедушка. Он был художником и очень не любил, когда дети трогали его краски.

– Пора! – решительно сказал папа. – Нас не будут ждать!

Мама подошла к кроваткам и наклонилась над Репкой, чтобы поцеловать его в лоб.

– Не надо! – тихо сказал папа. – Он может проснуться, и тогда нам никуда не уйти.

Бабушка подошла к кроватке внучки и поправила одеяло. При этом она незаметно смахнула слезинку, катившуюся по щеке.

– На этот раз мы должны проявить характер… – прошептал дедушка, взял в одну руку большую дорожную сумку, а в другую – ящик со своими кистями и красками и направился к двери.

– Пошли, пошли! – торопливо сказал папа и взвалил на плечи тяжелый рюкзак, набитый всякой всячиной.

Мама набросила на руку два клетчатых пледа, бабушка взяла плетеную корзиночку с вязаньем, с которой она никогда не расставалась, и все четверо на цыпочках вышли из комнаты, плотно притворив за собой дверь.

Город спал. Точнее говоря, в городе спали только дети. Раскинувшись или свернувшись калачиком на своих кроватях и кроватках, они спали глубоким сном младенцев – досыта набегавшиеся за день, наплакавшиеся от детских обид, наказанные родителями за капризы и непослушание, за плохие отметки в дневниках, за помятые клумбы и разбитые мячами стекла, за испорченные вещи и за прочие шалости, – веснушчатые Степки-растрепки, похожие на рыжих дьяволят, и белокурые Аленушки, напоминающие ангелят, с царапинами и ссадинами на худых коленках, потерявшие в драке свой последний молочный зуб, прижимающие во сне к груди игрушечные пистолеты и говорящих кукол.

Дети как дети… И во сне они смеялись и плакали, потому что одним снились добрые, веселые цветные сны, а другим – сны тревожные и печальные, в зависимости от того, как они провели день. Но ни одному из них так и не приснилось, что в это позднее ночное время со всех концов города по широким улицам, по узким переулкам и кривым, бес-фонарным переулочкам в сторону городской площади вереницей тянулись их папы и мамы, бабушки и дедушки…

На городской площади имени Отважного Путешественника к двенадцати часам ночи собралось все взрослое население города. Сюда пришли те, кто еще вчера выпекал в булочных пышные крендели и сдобные булочки с маком и изюмом, кто продавал на улицах и в кондитерских разноцветные шарики мороженого, кто делал детям прививки, пломбировал зубы, испорченные сладостями, и лечил от постоянного насморка. Явились без опоздания строгие учителя, которые красными карандашами ставили ученикам в дневниках жирные двойки за подсказку на уроке, и душистые парикмахеры, которые стригли детей так, как им подсказывали мамы.

Пришли портные и сапожники, почтальоны и водопроводчики, водители всех видов городского транспорта, продавцы всех магазинов, все сторожа и все дворники. Пришли, оставив дома своих спящих детей.

Папа, мама, бабушка и дедушка Репки и ТУрнеп-ки появились на площади в тот момент, когда самый многодетный отец города, худой, как палка, доктор Ухогорлонос, взобравшись на пьедестал исторического памятника и обхватив одной рукой бронзовую ногу Отважного Путешественника, обращался к собравшимся с речью. От волнения голос его прерывался, и он то и дело подносил к глазам носовой платок.

– Всем нам тяжело, но мы должны найти в себе силы и выполнить наше решение, раз уж мы его с вами приняли! – говорил доктор. – Пусть наши дорогие, но грубые и ленивые, капризные и упрямые дети проснутся без нас! У меня тринадцать детей, – продолжал он. – Я не вижу никакой благодарности, я только слышу от них: «Хочу!», «Не хочу!». «А я буду!», «А я не буду!». Я устал с ними бороться и воевать! Все мы находимся в одном положении – мы потеряли терпение. У нас есть только один выход: сдать город детям. Нашим ужасным детям! Не будем им мешать. Пусть живут как хотят и делают что хотят! А там посмотрим… Спасибо за внимание!

Глотая слезы и мужественно сдерживая рыдания, доктор слез с пьедестала и затерялся в толпе. Женщины всхлипывали. По лицам многих мужчин было заметно, что им тоже нелегко.

Часы на городской башне пробили два часа ночи, когда в городе не осталось ни одного взрослого человека…

Первым проснулся Репка. Он протер глаза и увидел, что Турнепка еще спит. Тогда он одним рывком сорвал с нее одеяло, потянул за голую ножку, ущипнул за пятку и показал ей язык.

– Нас никто не разбудил, я сам проснулся! – сказал Репка сестре. – Вставай! А не то мы можем опоздать в школу.

– Разве сегодня не воскресенье? – спросила Турнепка и сладко зевнула.

– Воскресенье было вчера. Сегодня, к сожалению, обыкновенный понедельник.

– Вот если бы всегда было: воскресенье, воскресенье, воскресенье… Так нет, придумали: понедельник, вторник… – сказала Турнепка, грустно вздохнула, потянулась и стала лениво одеваться.

Ни папы, ни мамы, ни бабушки, ни дедушки дома не было. Сначала дети подумали, что папа ушел уже на работу, а мама спустилась в булочную за хлебом. Но куда могли деться бабушка и дедушка? Они никогда так рано не вставали!

– И почему никто нас не разбудил? – встревожился Репка.

«И почему нам не приготовили завтрак?» – подумала Турнепка.

И тут вдруг дети увидели на кухонном столике большой лист бумаги, на котором твердым папиным почерком было написано:

ДЕТИ! КОГДА ВЫ БУДЕТЕ ЧИТАТЬ ЭТО ПИСЬМО, МЫ БУДЕМ УЖЕ ДАЛЕКО. НЕ ИЩИТЕ НАС. МЫ РЕШИЛИ ОСТАВИТЬ ВАС ОДНИХ. БОЛЬШЕ ВАМ НИКТО НЕ БУДЕТ ДЕЛАТЬ ЗАМЕЧАНИЙ. ОТ ВАС НИЧЕГО НЕ БУДУТ ТРЕБОВАТЬ. МЫ УСТАЛИ ОТ ВАШЕГО НЕПОСЛУШАНИЯ.

Папа

А ниже тоненьким маминым почерком было приписано:

БУДЬТЕ ОСТОРОЖНЫ С ГАЗОМ И ВОДОЙ – ЗАКРЫВАЙТЕ КРАНЫ. НЕ ЗАЛЕЗАЙТЕ С НОГАМИ НА ПОДОКОННИК. ЕДА В ХОЛОДИЛЬНИКЕ.

Ваша мама

А еще ниже печатными буковками была сделана маленькая приписка от бабушки и дедушки:

BCE-ТАКИ ПОЛИВАЙТЕ ЦВЕТЫ В НАШЕЙ КОМНАТЕ.

Репка прочитал записку вслух, почесал затылок и растерянно посмотрел на турнепку.

Турнепка присел на краешек стула и растерянно посмотрела на Репку.

– Помнишь, Репка, что мама нам говорила?

– А что она говорила?

– «Если вы не перестанете, мы уйдем и не вернемся!» Вот они и ушли.

Подбородок у Тернепки задрожал, но она не заплакала.

– Они решили нас попугать! Вот увидишь, мы вернемся из школы, а они уже опять все дома! – уверенно сказал Репка и открыл холодильник. В нем было полно всякой еды. Репка вытащил из целлофанового пакета кольцо вареной колбасы, разломил его пополам и протянул половину сестренке.

– Мы же еще не умывались и не чистили зубы, – робко сказала Турнепка.

– А я чистый! – промычал Репка с полным ртом.

– Что, если они не вернутся? – с тревогой в голосе спросила Турнепка. – Как мы будем без них жить?

– Никуда они не денутся! – махнув рукой, сказал Репка. – Бежим скорей в школу! У нас первый урок – рисование, и я хочу нарисовать синего кота.

Репка чуть не подавился от смеха. Турнепка тоже рассмеялась. Они вспомнили кота Пупсика, которого пришлось отнести в чистку, после того как он был покрашен в синий цвет.

– Ты помнишь, как называлась дедушкина краска?

– Помню, – сказала Турнепка. – Ультрамарин!..

Это был далеко не обыкновенный понедельник!

По бульварам и улицам, мимо витрин игрушечных, кондитерских и прочих магазинов, по узким переулкам и кривым, бесфонарным переулочкам с портфелями в руках и ранцами за плечами, как попало пересекая перекрестки, бегом и вприпрыжку спешили в школу дети. Никто их не останавливал, когда они нарушали правила уличного движения, и не свистел им вслед: во всем городе, в домах и на улице, кроме них, никого не было!

По пути они передавали друг другу потрясающую новость, но она сразу переставала быть новостью, потому что, как нам уже известно, все дети в городе в это прекрасное утро обнаружили поголовное исчезновение своих родителей.

Репка и Турнепка, запыхавшись, с трудом протиснулись сквозь толпу галдящих учеников во дворе школы, горячо обсуждающих сверхудивительное событие, и вбежали в свой класс.

В классе стоял неописуемый шум и гам. Такого еще никогда не было! Мальчишки скакали с парты на парту, гонялись друг за дружкой и старались хлопнуть один другого учебником по спине. Девчонки визжали от необъяснимого восторга. Аквариум был уже перевернут, и маленькие красные рыбки время от времени весело подпрыгивали в луже на полу.

На классной доске мелом было написано:

ВСЕ УРОКИ ОТМЕНЯЮТСЯ!

Во всех классах творилось то же самое. На всех классных досках было написано:

ВСЕ УРОКИ ОТМЕНЯЮТСЯ!

Учительская комната была пуста. На дверях кабинета директора школы висел замок. В гардеробе никто не дежурил.

– Вот это да-а-а! – сказал Репка. – Теперь можно будет как следует отдохнуть!

– Выходит, они все против нас сговорились? Даже учителя… – пропищала Турнепка.

– Они решили нас проучить и даже наказать. Посмотрим, что из этого получится! – самоуверенно ответил ей брат.

Репка и Турнепка приблизились к наскоро сооруженной из перевернутой бочки трибуне, с которой выступал мальчик по прозвищу Таракан.

– Наконец-то нами никто не будет командовать! – кричал Таракан, красный от возбуждения. – Никто не будет нас заставлять делать то, что нам не нравится! Да здравствует Праздник Непослушания! Стойте на голове, ходите на четвереньках! Никто вам ничего не скажет!

– И не накажет! – раздался чей-то звонкий голос в толпе.

– И не накажет! – подтвердил Таракан и для большей убедительности постоял немного на голове, а потом спрыгнул с бочки и пошел на четвереньках.

Его друзья-одноклассники, которых называли Таракашками, дружно захлопали в ладоши, все, как один, встали на голову и тоже пошли на четвереньках. Они, как обезьянки, во всем подражали Таракану.

На бочку влез курносый, вихрастый мальчишка. Это был один из тринадцати детей доктора Ухогорлоноса. Его школьное прозвище было Пистолетик.

Когда-то он смастерил себе самодельный пистолет, зарядил его настоящим порохом, прищурился, прицелился, выстрелил и чуть-чуть не остался без правого глаза.

– Послушайте, что я вам сейчас скажу! – обратился Пистолетик к обступившим его ребятам. – У меня шесть братьев и шесть сестер, и теперь мы тоже остались одни! Нам все время угрожали, что нас бросят, и вот наконец они нас бросили! Вот что они написали. – Пистолетик порылся в кармане своих выцветших джинсов, достал смятый клочок бумаги, разгладил его на коленке и начал читать вслух: – «Ужасные дети!..»

Но его уже никто не слушал. Все куда-то заспешили…

– Пойдем отсюда! – сказал Репка Турнепке. – А то нам ничего не достанется.

– Чего не достанется?

– Сама увидишь.

Репка взял сестренку за руку и решительно потянул ее за собой.

Под старый каштан посреди школьного двора летели в кучу и глухо шлепались друг на друга школьные ранцы, портфели и портфельчики. Пробегая мимо дерева. Репка и Турнепка последовали примеру других и, освободившись от лишнего груза, выбежали за ворота опустевшей школы…

В кондитерской «Сладкоежка» шел небывалый пир – уничтожались запасы мороженого!

Это было какое-то нашествие сладкоежек, которые за какие-нибудь четверть часа заняли в кондитерской все места за столиками и расположились не только на подоконниках, но и прямо на полу.

Трудно себе представить, сколько порций сливочного, шоколадного, ванильного, малинового, клубничного, ананасового, абрикосового или лимонного мороженого может съесть одна сладкоежка, если ее вовремя не остановить!

Сладкоежки ели мороженое не маленькими ложечками из вазочек и не вылизывали его языком из вафельных стаканчиков, а черпали прямо столовыми ложками из глубоких тарелок. Они не держали его терпеливо во рту и не ждали, чтобы оно там растаяло, а торопились поскорей его проглотить, отчего некоторые сразу охрипли, а Таракан и вовсе потерял голос.

Проглотив все, что было у них в тарелке, сладкоежки тотчас бежали и становились в очередь за новой порцией мороженого. Под ногами у них хрустели рассыпанные вафельные стаканчики, которые никто не подбирал.

– Я больше не могу. Я, кажется, примерзла к стулу! – простуженным голосом сказала турнепка. Носик у нее посинел, и на ресницах выступил иней.

– Может быть, возьмем с собой то, что мы не доели? – предложил Репка. Он тоже дрожал от холода после десятой порции шоколадного пломбира.

Не успел он это произнести, как мокрый розовый шарик фруктового мороженого, пущенный кем-то, попал ему прямо в нос и плюхнулся перед ним на стол. Второй такой же шарик попал в затылок Турнепке.

Близнецы оглянулись и увидели Ухогорлоносиков, которые, наглотавшись мороженого, начали безобразничать и затеяли игру «в шарики». Из другого конца зала им начали отвечать Таракашки во главе с самим Тараканом, и если бы Репка и Турнепка не поспешили выбраться за дверь кондитерской, то им волей-неволей пришлось бы принять участие в разыгравшемся сражении.

Когда они шли по улице, часы на городской башне пробили полдень первого дня Праздника Непослушания…

Лилипута звали Фантиком. И это была его самая настоящая фамилия, а не прозвище.

Жил Фантик на окраине города в маленьком-премаленьком и миленьком-премиленьком домике под красной черепичной крышей и с резными деревянными ставенками.

Спал он на детской железной кроватке и одевался в магазине «Детский мир». Никто не знал точно, сколько Фантику лет, хотя всем было ясно, что он уже давно не ребенок…

Фантик был одинок, и ему никогда не приходилось воспитывать детей, а уж тем более их наказывать. Он привык видеть в них добрых, веселых друзей и был убежден, что дети приносят только радость, потому что встречался с ними только по воскресеньям в цирке. Во время представления они громко смеялись, топали ногами от нетерпения и восторга и дружно отбивали себе ладошки, когда хлопали маленьким лилипутам, среди которых Фантик был самым высоким.

За несколько дней до события, которое произошло в городе, цирк уехал на гастроли. А Фантик остался, так как во время репетиции подвернул на манеже ножку и захромал.

В ту ночь все о нем забыли, полагая, что он давно уже уехал со своей труппой лилипутов и другими артистами.

В это утро Фантик проснулся в отличном расположении духа. Ножка уже почти не болела, и он решил сразу же после завтрака поехать в город и купить себе тросточку.

Аккуратно застелив кроватку, он включил радио, чтобы, как обычно, сделать утреннюю гимнастику под музыку. Радио почему-то молчало.

Фантик удивился, однако гимнастику все же сделал, мысленно напевая свою любимую «Песенку Гномов».

Потом он помылся под душем, который сам смастерил из садовой лейки, почистил зубы, причесался, сварил себе на завтрак одно яичко всмятку, выпил кружечку молока с ванильным сухариком и, не забыв полить небольшую клумбочку возле домика, на которой росли анютины глазки и незабудки, вывел за калитку свой детский двухколесный велосипед и покатил вниз по улице.

Первое, что его поразило, – это то, что никто его не обгонял. Никто не ехал ему навстречу. Светофоры на перекрестках не мигали. Пешеходов на улице не было, если не считать детей.

То тут, то там группами и в одиночку они стояли, шли или куда-то бежали.

По мере того как Фантик приближался к центру, детей становилось все больше и больше. Теперь уже некоторые из них катили на велосипедах и самокатах рядом с ним и, обгоняя, не обращали на него никакого внимания.

При въезде на площадь имени Отважного Путешественника Фантику пришлось резко затормозить, и он чуть было не свалился с велосипеда: два мальчика перед самым его носом решили перебежать дорогу. В руках у них были ведерки с красками.

– Как вам не стыдно! – рассердился Фантик. – Я же мог на вас налететь! Почему вы не соблюдаете правила уличного движения? Вы хотите, чтобы ваших родителей оштрафовали?

– У нас нет родителей! – хриплым голосом ответил первый Ухогорлоносик и чихнул.

– Они нас бросили! – подтвердил второй Ухогорлоносик и тоже чихнул.

– А почему вы не в школе?

– Все же разбежались!

– То есть как это «разбежались»? – не понял Фантик.

– Что ты к нам пристал? С луны свалился? Как будто ничего не знаешь! – рассердились Ухогорло-носики. – Катишь на своих колесах, чистюля, и кати дальше!

Никогда еще с Фантиком так не разговаривали. От обиды у него перехватило дыхание и на глазах выступили слезы.

Он хотел что-то сказать, что-то объяснить мальчишкам, но они были уже далеко.

В классе надо рисовать чаще всего не то, что хочется, а срисовывать в альбом какую-нибудь вазу с цветами, или глиняный горшок, или, в лучшем случае, яблоко, которое можно после урока незаметно стянуть и потихоньку съесть в туалете.

Совсем другое дело – орудовать мелом, углем и красками на улице, рисуя где попало все, что взбредет в голову!

Ухогорлоносики захватили правую сторону улицы Мушкетеров, а Таракашкам досталась левая сторона, которую они теперь дружно разрисовывали, изо всех сил стараясь перерисовать Пистолетика с его семейной командой.

На стороне Ухогорлоносиков было больше заборов, на которых легче рисовать, чем на стенах домов, где попадаются окна и двери. Но зато на стороне Таракашек было много витрин, и Таракашки вовсю малевали по стеклу всякие смешные рожицы с высунутыми языками, пароходы и паровозы, из труб которых валил черный густой дым.

И все-таки у Пистолетика оказалось больше фантазии и выдумки. Его папа, доктор Ухогорлонос, был самым мирным человеком в городе – лечил взрослых и детей от ангины и воспаления среднего уха, – но сам Пистолетик хотел стать офицером, и поэтому он, командуя своими братьями и сестрами, на всех заборах изобразил бой: танки шли в наступление, самолеты сбрасывали бомбы, пушки стреляли, ракеты летели, раненые падали, корабли взрывались и разламывались на две половинки… И все это было сперва нарисовано углем, а потом раскрашено красками, синей и зеленой, которые Ухогорлоносики откуда-то притащили в ведерках и жестяных банках.

Репка и Турнепка появились на улице как раз в тот момент, когда Пистолетик, закусив губу, дорисовывал горящий танк противника.

– Можно и нам где-нибудь порисовать? – вежливо попросил Репка.

– На другой улице! – сухо ответил Пистолетик и, обмакнув кисть в банку с красной краской, изобразил огонь, охвативший башню танка.

– Жадина-говядина! – прошептала Турнепка. И они перешли на другую сторону улицы. Таракашки оказались более гостеприимными.

Они знали, что дедушка у близнецов настоящий художник, и потому потеснились и дали Репке место у витрины мебельного магазина.

Вся витрина была уже разрисована. Остался лишь небольшой чистый кусочек стекла в правом нижнем углу.

Репка окунул кисточку в ведерко с синей краской и очень быстро нарисовал на стекле синего кота.

– Сделай ему зеленые глаза! – попросила Турнепка.

Одна из Таракашек протянула Репке тюбик с краской, и синий кот тут же блеснул зелеными зрачками.

– Репка, смотри! Смотри! Пупсик! – неожиданно закричала Турнепка и схватила брата за руку.

Преследуемый запахом ненавистной ему масляной краски, по улице большими прыжками удирал подальше от детей кот Пупсик, один раз уже побывавший в химической чистке, чудом вернувшей ему первоначальный цвет.

Фантик свернул за угол и оказался на улице Мушкетеров. То, что он увидел, ошеломило его. Это была уже не улица, а самая настоящая Выставка детских рисунков. Только эту выставку нельзя было послать ни в одну страну, потому что рисунки можно было только смыть водой со стекол витрин, со стен домов и заборов.

Вдоль большого забора, во всю длину которого неизвестными художниками была нарисована битва, ходила девочка и, время от времени ковыряя в носу, внимательно рассматривала картину сражения.

Фантик подъехал.

– А ты можешь так нарисовать? – спросила вдруг у Фантика девочка.

– Нет! – чистосердечно признался Фантик.

– Я тоже так думаю. Пойдем посмотрим!

– Что? Куда? – не понял Фантик.

– На другую улицу. Они теперь там рисуют… Я сяду к тебе на багажник. Меня зовут Косточкой, потому что я однажды подавилась сливовой косточкой, и если бы не Пистолетикин папа, то ой-ой-ой что бы случилось…

Не успел Фантик открыть рот, как девочка вскарабкалась на багажник велосипеда, и они уже ехали.

На другой улице никого не было. На третьей – тоже.

– Фантики…

Фантику послышалось, что его окликнули.

– Фантики! – повторила девочка за его спиной и показала на разноцветные конфетные бумажки, устилающие улицу. – Знаешь, лучше поехали к ним домой! Сейчас налево, потом прямо, потом немножко вбок, а там уже совсем недалеко, в конце бульвара, за вторым углом…

Фантик опять ничего не ответил и нажал на педали. Хорошо, что его ножка совсем перестала болеть!..

«Самое удивительное, – думал Фантик, крутя педали, – то, что никто меня не узнает! Впрочем, на манеже цирка я появляюсь в костюме, расшитом серебряными блестками, и в гриме. Но если бы эта Косточка знала, что ее везет не какой-то мальчишка, а взрослый человек, да еще к тому же артист цирка, она бы от удивления слетела бы с багажника!» А пока Фантик решил поподробнее расспросить девочку о том. что произошло в городе.