Текст книги "«Генерал Сорви-Голова». «Попаданец» против Британской Империи"

Автор книги: Сергей Бузинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

Путник встал на ноги, проводил взглядом ловкого абрага, после чего, не в силах стоять на ногах, рухнул на колени. Так он наблюдал, как горец осматривает трупы и собирает свои вещи с земли. Бежать он не пытался, да и вообще, судя по его отсутствующему виду, он не до конца понимал, на каком свете находится.

Минут через десять абраг сложил на бурку убитого все свои трофеи, подошел к невольному спасителю и что-то сказал по-грузински. Тот, показывая, что не понимает, о чем идет речь, замотал головой. «Князь» понимающе кивнул, видимо, подбирая нужные слова, помолчал несколько секунд, а потом протянул путешественнику руку:

– Спасибо тебе, добрый человек. Ты мне жизнь спас. Не только жизнь – честь мою спас. Нельзя мне умирать, пока мой кровник живой. А если я живой – значит кровник мой мертвый будет. Будь мне другом. Братом мне будь. Меня зовут Дато Туташхиа.

– А меня… – начал его невольный собеседник – и в замешательстве умолк. В его голове разом возникло несколько имен. Не понимая, какое же из них принадлежит ему, путник испуганно вздрогнул: он и в самом деле толком не помнил, кто он такой и как его зовут. Молодой человек инстинктивно попытался уцепиться за какое-нибудь воспоминание – но те рвались, как гнилые веревки. Странник зажмурился: перед глазами суматошной метелью неясных образов и видений мелькнула смутно знакомая картина: шаткая металлическая ограда под ногами, звезды над головой, какая-то странная музыка, которая бесит, просто до исступления доводит, но и зовет. Шаг – и падение… Нить оборвалась. Почти тотчас же удалось уцепиться за другую, но тоже очень зримую: на несколько мгновений перед глазами мелькнуло виденье тюремной решетки и неправдоподобно яркого кусочка неба, а в голове отчетливо прозвучал грозный бас старшего тюремного надзирателя одесского тюремного замка. Уж эту-то фамилию нипочем не забыть!.. Вот только при чем здесь надзиратель? Вопрос так и остался без ответа.

Недовольный затянувшимся молчанием, горец нахмурил брови и взглянул на собеседника с какой-то сострадательной подозрительностью, да так, что незадачливый путник, боясь потерять и то малое, что пока ему доступно, поспешно выдохнул:

– Троцкий…

– А имя? – мягко улыбнулся Туташхиа, даже не подозревая, что невинным вопросом вновь поверг товарища в замешательство. – Не бывает мужчины без имени.

– Знаете, Дато, я, наверное, когда падал, головой ударился, вот и забыл, как меня кличут…

– Кличут – собак, а джигита – зовут. Если ты не помнишь, как тебя нарекли твои родители, я сам дам тебе имя, – решительно проговорил Туташхиа и ненадолго задумался. – Ты с голыми руками бросился один на троих, как отважный лев. Я буду звать тебя Львом.

– Ну, Лев так Лев, – охотно согласился новонареченный. Ему было над чем поразмыслить, кроме имени, и каждая последующая мысль была страшнее предыдущей. И все они сходились в одной точке: он никак не мог сообразить, кто он такой. Воспоминания превратились в клубки змей – жалили при каждой попытке вытащить на свет божий хоть одну дельную мыслишку. Ясно было только одно: воспоминания эти не могут принадлежать одному человеку. И от этого стало по-настоящему страшно. А от понимания, что не знает, как поступить, как сжиться с осознанием этого факта – вдвойне.

– Я смотрю на тебя, брат, и вижу, что у тебя и самого не все хорошо, – проницательно заметил абрек и продолжил свою речь, преисполненную горделивым – кстати, совершенно искренним – пафосом: – Если у тебя беда – скажи, какая, я помогу. Денег нет – я дам тебе денег. Скажешь: отдай винтовку – отдам винтовку! Скажешь: отдай коня! Я тебе коня…

«Ха! Нехорошо у меня! Да хреново у меня в превосходной степени! Где абреку разобраться, если я и сам понять не могу, что со мной творится!» – с тоской, перетекающей в черную меланхолию, подумал тот, кого теперь звали Львом.

Прерывая его внутренние стенания, вдруг настойчиво заурчал голодный желудок, и парень неожиданно для самого себя жалобно протянул:

– А пожрать у тебя ничего нет? Со вчерашнего дня маковой росинки во рту не держал.

Сначала сказал, а потом сообразил, что в этом оба сидящих в его сознании человека единодушны.

Понимающе кивнув головой, Туташхиа развернулся, сделал несколько быстрых, но в то же время на удивление плавных шагов и бесшумно исчез в зарослях. Через несколько минут он вернулся на поляну, ведя с собой коня. Остановившись, абрек отвязал от задней луки седла бурку и переметную суму, раскинул накидку на земле и, выложив на нее кожаную флягу и несколько лепешек, подозвал нового знакомого.

– Я, конечно, очень извиняюсь, – еле слышно пробормотал Троцкий, нервно оглядываясь на валяющиеся неподалеку трупы, – но не могли бы вы объяснить, что же здесь произошло?

Однако пустой живот вновь громко напомнил о терзающем его голоде, и молодой человек, так и не дождавшись ответа, быстро схватил лепешку.

– Это люди Гогуа Чантурия, он хотел Нодари Цхададзе подарок на именины сделать, – равнодушно пожал плечами Туташхиа. – Я сюда на встречу с одним человеком приехал, а встретил этих шакалов.

– Я чего-то не понял, а при чем здесь бандиты, подарки на именины и вы? – Троцкий от удивления на время забыл собственные страхи и даже привстал с бурки. – Я так понял, они вас убить хотели.

Абрек уже с интересом взглянул на товарища, и пока тот сосредоточенно жевал, принялся объяснять:

– Цхададзе – мой кровник. Он с моим братом Николози торговые дела вел, а как не поделили они что-то между собой, Нодари моего брата убил и теперь прячется где-то. Чантурия – кунак Цхададзе. Он этих шакалов нанял, чтобы они меня к нему, к Гогуа, доставили. А если живым не дамся, чтоб убили и голову мою ему привезли. А уж мою голову Чантурия хотел Цхададзе на именины подарить, – все это Туташхиа рассказывал таким тоном, как если бы речь шла о простых и будничных делах, наподобие окота овец. – А ты, Лев, как тут оказался? Куда путь держишь?

Вопрос пришелся как нельзя некстати. А может, наоборот, потому как из туманного клубка воспоминаний удалось судорожно выхватить то, которое определенно относилось к этому моменту:

– Из Тифлиса иду. Я там… ну, с властями немного повздорил, пришлось в чем одет был, в том и уходить. Так что сейчас до Батума, потом на пароход и в Одессу. У меня денег там немного в дело вложено, да и знакомые хорошие есть. На первую пору на помощь друзей полагаюсь, а там что-нибудь да придумаю. Только до Батума еще далеко, я устал, да и есть хочется. Так что я пока до Коджора хочу дойти, там брегет свой продам, авось хватит денег, чтоб едой на дорогу разжиться.

– Я сейчас с тобой пойти не могу, дела закончить надо, – с некоторым сожалением протянул Туташхиа. – Но ты не бойся, я добро помню и тебя без помощи не оставлю. Как до Коджора доберешься, иди на улицу Гончарников, там Самсона Гогечиладзе спроси. Его дом тебе любой покажет. Самсону скажешь, что от меня, и вот эту монету отдашь.

Абрек протянул Троцкому серебряную монету с затейливой арабской вязью на аверсе.

– Самсон кунак мой, он тебя приютит, накормит, если надо спрятать – спрячет.

– Зачем мне прятаться? Я не хочу. – Троцкий отрицательно помотал головой и замахал руками. Как и в вопросе с едой, обе сущности солидарно воспротивились необходимости застрять в здешних местах на сколько-нибудь долгое время. И одному, и второму внутреннему голосу казалось, что спасение только в движении, и чем быстрее они уберутся из Картвели, тем будет лучше.

– Отдохнуть-поесть, с силами в дорогу собраться, это да, лишним не будет, – радуясь, что хотя бы ненадолго оба внутренних спорщика пришли к единому мнению, выдохнул Троцкий. – Но прятаться в глухой деревеньке? Не-ет. Так не пойдет, мне в Батум надо.

– Не переживай, мегобаро [11]11
  Друг.


[Закрыть]. Поедешь ты в свой Батум, Богом клянусь, поедешь, – усмехнулся абрек. – День-другой у Самсона поживешь, отдохнешь, а там и я подъеду, до Батума тебя провожу. Прослежу, чтоб по дороге не обидел никто, да. Не спорь! Сам не пройдешь. От Коджора тебе по дороге дальше идти нельзя – там Манглис, в нем солдаты Эриванского полка квартируют, да. От Коджора надо на север сворачивать, по тропам идти. Ты хороший человек, но сразу видно – по горам ходить не умеешь. А я помогу.

– Ну, если день-другой, тогда ладно, – неохотно, по-прежнему внутренне протестуя против вынужденной задержки, да и, чего греха таить, побаиваясь своего спасителя, согласился молодой человек. Продолжая монотонно пережевывать лепешку, он вдруг встрепенулся и, даже внешне не желая оставаться безучастным к судьбе своего нежданного благодетеля, спросил.

– А вы что делать будете? В полицию заявите?

– Я? В полицию? – рассмеялся Туташхиа. – Шеудзлебелиа! [12]12
  Это невозможно.


[Закрыть]Ну, Лев! Ну, рассмешил! Первый абраг по эту сторону хребта идет заявлять в полицию, что его другие абраги чуть не пристрелили?! Нет, друг, я поеду, поговорю с тем адамиани (человеком), что возле водопада мне встречу назначил, да Гогуа Чантурия навещу. Давно я к нему в гости не ходил. – Абрек коротко усмехнулся, на треть вынул свой кинжал из ножен и жестким толчком ладони загнал его обратно.

От взгляда на исказившееся в гневной гримасе лицо Туташхиа Троцкому стало не по себе, и он внутренне даже посочувствовал незнакомому ему Чантурия и вовсе уж не знакомому «адамиани». Однако, не желая вмешиваться в чужую ему жизнь, вслух ничего не сказал.

Туташхиа недолго помолчал, потом кинул Троцкому револьвер одного из убитых абреков и продолжил абсолютно спокойным и неизменно дружелюбным тоном:

– Лев! Я вижу, оружия у тебя нет. Так нехорошо. Возьми этот револьвер – и сам защититься сможешь, и другу в трудную минуту помочь.

– Да я с военным оружием никогда дела не имел, – сконфуженно пробормотал Троцкий, поймав брошенный ему револьвер возле самой земли двумя руками. – Вот из двустволки палить, это у меня славно получается, а «наган» я и в руках-то никогда не держал.

– Раз из ружья стрелять можешь, то из револьвера сумеешь, – не терпящим возражения тоном человека, хорошо знающего предмет разговора, произнес Туташхиа, приторачивая к седлу трофеи.

Закончив работу, он протянул Троцкому пару кожаных сапог, снятых с убитого абрека:

– Вот на еще, ичиги надень. Все лучше, чем босиком по камням бегать. Я с тобой до развилки доеду. От нее до Коджора по прямой и десяти верст не наберется, не заблудишься. Ну, и чтоб совсем на нищего не походить, вот тебе десять рублей ассигнацией, больше, извини, нет с собой.

Спустя несколько часов после этого разговора Троцкий, стоя на перевале, смотрел на раскинувшееся поперек маленькой долины село и тщетно пытался понять, как же он воспринимает увиденное – как привычный пейзаж или как экзотическую картинку. С одной стороны, вроде бы привычная убогость: единственная прямая улица, разветвляющаяся на лабиринт бесконечных переулков, серые от пыли стены одноэтажных деревянных домов, чередующихся с такими же одноэтажными домиками, но сложенными из грубых булыжников. Над заборами, а точнее, завалами из скрепленных раствором булыжников, кое-где одиноко возвышаются стволы деревьев. Но как будто чего-то не хватает. Из глубины подсознания всплыла удивленная мысль, вызванная тотальным отсутствием опор электропередач: «Как же они здесь без света живут?», вызвавшая не менее удивленный ответ самому себе: «Какой без света-то, олух? Посмотри, солнце эвона где стоит!». Устав от непрекращающегося внутреннего противостояния, Лев с силой потер виски и пошел вниз, туда, где примерно в десяти аршинах от дорожного указателя, рядом со въездом в деревню, прилепился к обочине деревянный сруб духана.

Пройдя половину пути до духана, Троцкий, словно опасаясь, что Туташхиа, с которым он давно уже расстался, все еще оценивающе смотрит ему в спину, нервно оглянулся. Убедившись, что того рядом нет, он поспешно переобулся в штиблеты, спрятал ичиги в узелок, горестно вздохнул и неспешно направился к харчевне. В конце концов, местный трактирщик если и не знает ответов на все мучающие Льва вопросы, то хотя бы дорогу к таинственному Самсону подскажет.

Внутри духан представлял собой довольно большую комнату с четырьмя столами вдоль стен и маленькой стойкой духанщика в левом углу. Две двери в одном конце зала вели куда-то в глубь помещения. Дверей как таковых, собственно, не имелось – одни проемы. В другом конце виднелся вход в круглую комнату, из которой ароматно пахнуло чем-то вкусным, и две выложенные коврами, видимо, хозяйские комнаты.

Едва Троцкий переступил порог, как духанщик, пожилой мужчина с повязанной красным платком головой, вышел из-за стойки, подошел совсем близко к нему и с легким поклоном произнес:

– Сагамо мшвидобиса! [13]13
  Добрый вечер.


[Закрыть]Добро пожаловать, уважаемый. Чего изволите: кушать, пить, ночевать или все сразу? Только скажите – сразу же угощение готовить станем.

– Я бы, пожалуй, попил бы чего-нибудь холодного, – утирая пот, выдохнул Троцкий. – Жарко тут у вас. Вечер уже, а солнце все печет и печет.

– Не извольте беспокоиться, уважаемый господин, есть белые вина: Кахетинское, Картлинское, Имеретинское, Рачинское. Какое подать прикажете?

– А русского кваса нет? – спросил Троцкий, подозревая, что при всем богатстве наименований выбирать, в конечном итоге, придется между красным и белым вином, и чуть поморщился. Вина после вчерашнего не хотелось совсем. Вновь некстати прорезалось удивление, какое, мол, вчерашнее, если он последнюю неделю ничего крепче чая не пил, но тут же пропало.

– Нет, уважаемый, не держим такого, – развел руками духанщик. – Не берет его никто. Вино – берут, квас – не хотят. А разрешите спросить, на каком дилижансе вы приехали? Я почему-то не слышал, чтобы карета останавливалась…

– Пешком пришел, – опасаясь вдаваться в подробности, решительно отрезал Троцкий и, меняя тему разговора, протянул духанщику свою единственную ассигнацию. – Вы, любезнейший, мне Кахетинского пока налейте и подскажите, где Самсон Гогечиладзе живет?

– Боюсь, я не смогу дать вам сдачу, уважаемый, – угрюмо пробормотал духанщик, с тоскою поглядывающий, как Троцкий убирает в карман его несостоявшуюся прибыль. Мгновением позже, что-то обдумав, он достал из-под стойки глиняный кувшин, налил в высокий резной бокал вино и, улыбаясь, протянул его Троцкому:

– Вы пейте вино, господин, а как выпьете, мой сынок, Дзоба, вас до дома Самсона отведет, а по дороге вы ассигнацию в лавке Анзора разменять сможете. И вам хорошо будет, и мне.

Спустя полчаса Троцкий, сопровождаемый сыном духанщика, подошел к одному из деревянных домов, расположившихся на окраине села.

– Дядя Самсон! К вам гость пришел! – изо всех сил проорал мальчонка, перегибаясь через ограду из булыжников. Учитывая, что на звук голоса из-за дома серой тенью выскользнул громадный пес, совсем не лишняя предосторожность. Дождавшись, когда на крытой веранде скрипнет дверь, юный проводник убежал.

Из недр дома на крыльцо, придерживая одной рукой круглую войлочную шапку, выкатился невысокий круглый человечек средних лет, одетый в старый, но добротный кафтан. Оглядевшись по сторонам, человек выдохнул столб дыма из короткой вересковой трубки и вопросительно посмотрел на Троцкого.

– Мне нужен Самсон Гогечиладзе! – опасливо косясь на собаку, крикнул Троцкий.

– Самсон Гогечиладзе – это я, – буркнул мужчина, спускаясь с крыльца. – Чиво хател, э? Я тэбя нэ знаю.

Не желая надрывать горло и в то же время не испытывая желания самовольно заходить за ограду, Троцкий вынул из кармана монетку, полученную от Туташхиа. Зажав ее между указательным и большим пальцами, показал хозяину дома.

Близоруко прищурившись, мужчина подошел к ограде, внимательно рассмотрел монету, перевел взгляд на Троцкого и произнес ворчливым тоном:

– Знак у тэбя ест – значыт ти свой, но я тэбя нэ знаю и раньше нэ видэл. Чего надо, скажи?

– Меня Львом зовут, – внутренне ожидая, что, несмотря на условный знак, хозяин вытурит его взашей, натянуто улыбнулся Троцкий. – Меня Дато Туташхиа прислал, сказал, что я могу у вас денек-другой пожить.

Услышав имя абрека, Гогечиладзе расцвел в улыбке, быстро семеня кривыми ножками, подбежал к собаке и утащил ее куда-то в глубь двора. Через пару минут он вернулся к ограде и с легким поклоном распахнул перед Троцким калитку в высоких воротах:

– Коль ти от Дато батоно, прахады, нэ стэсняйса, гостэм будишь. Друзья Датико – мои друзья. Давай, захады скорей. Сичас угощение гатовить начнем, а пока оно гатовится, ми с табой вина будем пить, са-а-всэм немножко пить будем. А ти мнэ расскажишь, как там Дато пажывает…

Самсон подхватил Троцкого под локоть и провел его на веранду. Усадив гостя на круглый табурет, хозяин приоткрыл дверь в дом, отдавая распоряжения домашним, произнес несколько гортанных фраз, а после и сам скрылся в доме. Через несколько минут, натужно пыхтя и что-то бормоча под нос, он вернулся на веранду, волоча низкий прямоугольный стол. Поставив его перед гостем, Гогечиладзе утер пот и снова скрылся в доме. Вскоре на столе, в окружении деревянных мисок с зеленью и бастурмой, уже стоял пузатый полуведерный [14]14
  6,1 литра.


[Закрыть]глиняный кувшин с вином. Сняв со стены веранды желто-молочный костяной рог, оправленный в почерневшее от времени серебро, Самсон с подозрением оглядел его, зачем-то несколько раз дунул внутрь, вернул на место и, недовольно покачав головой, в очередной раз ушел в дом. Вернувшись на крыльцо, он со стуком поставил на стол глиняные стаканы, окинул взглядом натюрморт, выясняя, достаточно ли закусок для того, чтобы скоротать время до ужина, а после устало плюхнулся на свободный табурет, словно удрученный тем фактом, что стол уже накрыт.

Через несколько секунд хозяин вышел из прострации, с досадой хлопнул себя по лбу, разлил вино по стаканам и, скороговоркой произнеся по-грузински непонятную гостю здравицу, в два глотка выпил содержимое своего стакана. Благодушно крякнув, Самсон отломил половину лепешки и, водрузив на нее бастурму и зелень, протянул угощение Троцкому. Приняв лепешку, Лев благодарно кивнул, отпил из своего стакана и, стараясь не ляпнуть чего-нибудь лишнего, начал неторопливый рассказ о событиях сегодняшнего утра.

Слушая гостя, хозяин восхищенно цокал языком, хлопал в ладоши, в общем, всячески выражал свое восхищение действиями и гостя, и своего старого друга.

– Ай, маладэц! Ти и в самом дэле Лэв! – Гогечиладзе всплеснул руками в очередном приступе восторга. – Одын, бэз оружья и на траих абрагов бросилса! И как нэ забаялса?!

Троцкий в свою очередь вежливо улыбнулся и развел руками, мол, вот я такой, по-прежнему скромно умолчав, что будь его воля, скрылся бы от водопада тихой сапой, а весь подвиг, по сути, досадная череда нелепых случайностей.

Спустя полкувшина и десяток тостов две женщины в длинных серых домотканых платьях, по самые брови укутанные в черные с блеклым орнаментом платки, вынесли на веранду деревянные чашки с огненно-красным чанахи, кукурузной кашей и еще каким-то, незнакомым Троцкому, мясным блюдом. Не проронив ни слова, женщины расставили угощение на столе и скрылись в доме.

Ужин затянулся до позднего вечера. Гостеприимный хозяин еще дважды приносил кувшины с вином, правда, уже не такие огромные, как первый, открывавший застолье. Под вино и аппетитную домашнюю снедь тянулись неспешные разговоры о житье-бытье. Троцкий, осоловев от выпитого, неожиданно для себя поведал Гогечиладзе о своем знакомстве с анархистами, посетовав, что теперь из-за этого необдуманного приятельства он вынужден скрываться от властей. Вторая половинка сознания полупьяно удивилась таким подробностям о самом себе, но, придавленная страхом выболтать непонятно откуда взявшиеся размышления об учительских буднях, примолкла, залитая очередным глотком вина.

Самсон, в свою очередь, тоже выказал недовольство новомодным (слава богу, что поглощенный своим рассказом хозяин не заметил, как при определении «новомодный» удивленно взмыли вверх брови гостя) политическим течением и рассказал историю о том, как Туташхиа с год назад тоже общался с анархистами. Поддавшись на уговоры «революционеров», абрек пошел грабить ростовщика Каxабери Зурабиани, что в селе Кикети живет, и какая из этого ограбления паршивая история вышла.

После того как Туташхиа без стрельбы, на одном авторитете, получил от Зурабиани деньги, анархисты, клятвенно заверив Датико, что все средства пойдут на святое дело борьбы за свободу, забрали всю добычу себе. Обещания своего они не сдержали и деньги впоследствии пропили и прогуляли, а главарь их Котэ Чинчариули еще и имел глупость в ресторации рассказывать собутыльникам о том, как ловко он провел Туташхиа. Впрочем, для главаря банды анархистов бравада закончилась плачевно. Через полгода после этих событий Котэ случайно повстречался с Дато подле села Тонети. Теперь у анархистов другой атаман, а с Туташхиа они больше не общаются. Не каждому понравится, как за какую-то мелочь в пять тысяч рублей тебя сначала прилюдно выпорют на площади нагайкой, а потом все равно пристрелят. Хотя, с другой стороны, оно и правильно – кому нужен опозоренный главарь?

Весь следующий день Троцкий провел, наслаждаясь бездельем. Самсон дал ему свою старую одежду, которая, не подходя Льву по росту, отличалась изрядным объемом, а платье гостя забрали и выстирали женщины. Проспав в гамаке на заднем дворе почти весь день, Троцкий, радуясь, что расспросы про его личную жизнь закончились, приговорил с хозяином за ужином небольшой кувшин вина и вновь завалился спать на широкий и длинный топчан в гостевой комнате.

Ночью он проснулся от неясного приглушенного шума: на дворе ржали чьи-то кони, кто-то, позвякивая железом, с кем-то разговаривал вполголоса. Троцкий вынул из-под подушки подаренный Туташхиа револьвер и переполз в дальний от топчана угол. Найдя укрытие, Лев осторожно взвел курок и, ловя каждый звук, доносившийся со двора, прижался спиной к стене и застыл. Вздрагивая едва ли не от каждого шороха, доносящегося со двора, Лев пытался понять, что заставило его поступить именно так, а не иначе, но ответа так и не находил.

Половицы веранды, прогибаясь под весом дородного хозяина, жалобно взвизгнули. Следом за половицами надсадно проскрипела входная дверь, и в жилую половину дома, сгибаясь под тяжестью мешка, вошел Гогечиладзе. Следом за ним, двигаясь по тем же половицам, но при этом абсолютно бесшумно, в комнату прошел Туташхиа. Выглядел он так же, как и два дня назад, и единственное, что дополняло его облик, это связка из четырех коротких винтовок, которые абрек без усилия удерживал за ремни одной рукой.

Понимая, что тревога напрасна, Троцкий облегченно вздохнул и спустил курок с боевого взвода. Он вышел из угла, по-прежнему сжимая в потной ладони револьвер, и, намереваясь поздороваться, сделал пару шагов навстречу Туташхиа.

Разбойник окинул метнувшуюся навстречу ему тень беглым взглядом и расплылся в улыбке, переросшей в раскатистый смех. Да и было от чего: в широченной исподней рубашке и коротких кальсонах, растрепанный, с торчащими вразлет волосами и взлохмаченными усами, но с револьвером в руке, Троцкий выглядел крайне комично.

Самсон, настороженно выглянув из-под мешка, на пару мгновений остановил взгляд на Троцком, солидарно с Туташхиа фыркнул и посеменил дальше, унося тяжелый груз в недра домовых кладовых.

Отсмеявшись, Дато пожал приятелю руку, после чего подошел к столу, стоявшему возле окна, и сел спиной к стене, положив коробку маузера себе на колени. Заметив, что крышка кобуры открыта, Троцкий подивился звериной осторожности абрека, который, даже находясь в доме друга, садится так, чтобы видеть вход в дом, и держит оружие под рукой.

Через пару минут в комнате появился Самсон в компании женщин, споро заставивших стол едой. Проводив удаляющихся женщин задумчивым взглядом, хозяин разлил вино по стаканам, возвещая начало позднего ужина. За исключением нескольких обязательных здравиц, ужин прошел в молчании. Туташхиа ничего не говорил, а Гогечиладзе и Троцкий не решались самостоятельно начать разговор о делах.

Насытившись, абрек вынул из-за пазухи чохи короткую трубку с тонким чубуком и кисет с табаком. Тщательно раскурив ее, он выдохнул струйку дыма, блаженно прикрыл глаза и расслабленно откинулся на стену. Сделав пару затяжек, он открыл глаза и сказал в никуда, как бы продолжая свой мысленный с кем-то разговор:

– На Саргиси Гонгадзе я зря грешил, убили его третьего дня. Да не просто убили – пытали перед смертью. Видно, те шакалы это сделали, которых я вместе со Львом у водопада положил, они на встречу вместо Саргиси пришли, больше некому… А Гогуа Чантурия я навестил… навестил, да… Оплакивают теперь и его, и четверых его нукеров. Нукеры, те хоть как мужчины умерли, с оружием в руках, а этот… – Туташхиа презрительно фыркнул, подбирая оскорбительный эпитет, но, не найдя подходящего сравнения, продолжил: – На коленях ползал, выл как баба, про кунака своего, почти что брата, все, что знал, рассказал. Кинжал об такого паскудника марать не стал. Жалко хорошую сталь пачкать. Застрелил я его. Одно хорошо – знаю теперь, где кровника искать.

– Так ведь у вас, грузин, вроде бы нет кровной мести? – судорожно сглатывая, выдавил Троцкий, впечатленный спокойствием и бесстрастностью рассказа Туташхиа о убийстве пяти человек.

– У картвелов нет, – равнодушно пожал плечами абрек, – а я хевсур, мы мстим. Закон у нас такой. Да, Лев! В Одессу вместе теперь поедем. Чантурия сказал, что Цхададзе нынче там обретается. Дело свое держит.

– Дато батоно! Ти хоть расскажы, как там, в усадьбе Чантурия дэло прошло? – умоляюще протянул Самсон. – Завтра луды прыдут, расспрашывать станут, а я и не знаю ничего.

– Как прошло, говоришь? Спокойно прошло, как в городе говорят, без эмоций… От водопада я к Саргиси поехал, как раз на похороны успел. Мне его отец рассказал, как он сына растерзанного нашел. Ему пятки на костре поджаривали. Соболезнование я сделал, про смерть шакалов у водопада рассказал. Утешил старика немного. Старик Гонгадзе плакал и в ноги мне кланялся… – Туташхиа смущенно замолчал на мгновение, но, затянувшись табачным дымом, справился с собой и продолжил: – Как похороны закончились, я к дому Чантурия поехал.

Приезжаю, день еще вроде, а ворота в усадьбу закрыты. У ворот нукер стоит, оружием обвешанный, как на войну собрался. Я ему вежливо так говорю, проводи, мол, к хозяину, поговорить нужно. Тут Чантурия меня с балкона заметил и визжит, как свинья: «Убейте его! Убейте!». Нукер за винтовку, я за маузер. Умер нукер. Захожу во двор, коня я у ворот оставил, вдруг убьют – жалко, смотрю, там еще двое. Один в меня из винтовки палит, второй из револьвера. Хорошо стреляли джигиты, даже чоху мне пулей порвали, но я лучше умею. Как умерли они, я маузер перезарядил и в дом пошел. Слугу поймал, спрашиваю – где хозяин? Он мне проблеял, как баран, что Чантурия на втором этаже с охранником в кабинете закрылся. Пришлось подниматься. Там дверь, белая с золотом, как в господском доме, ну, думаю, – кабинет. К двери подошел, стучу вежливо, правда, к стене прижался, а из-за двери из «нагана» стреляют. Я стою, выстрелы считаю. Как семь штук насчитал, дверь ногой выбил, а сам заходить не стал. Правильно сделал, нукер там умный стоял. Как дверь открылась, он из второго револьвера выстрелил. А я не захожу. Дверь пну, она откроется – нукер выстрелит. А меня – не видит. Вот так стою, дверь пинаю, а как стрелка увидел – сам выстрелил. Упал нукер. Зашел я в кабинет, там он на полу лежит. Стонет, за живот держится. Жалко его стало – дострелил. А Чантурия, как только меня увидел, маузер свой на пол бросил, сам на колени упал, давай ползать и скулить, как собака побитая. Как он все мне рассказал – убил я его. Руку правую ему резать не стал, не воин он – торгаш, да трус вдобавок. Как сдох он, я все деньги да все ценное в кабинете собрал, оружие все поднял. Коль и мне в Батум ехать нужно, я для Льва лошадь в конюшне прихватил, потом еще одну взял – вьючную. На нее хабар да оружие погрузил и к тебе поехал. Перед отъездом слугам сказал, кто их хозяина убил. Мне стыдиться-прятаться нечего.

Закончив рассказ, Туташхиа очередной раз пыхнул трубочкой и замолчал. Когда трубка погасла, он, решая, стоит ли раскурить еще одну, посмотрел на кисет. Видимо, усталость взяла свое, и абрек, убрав курительные принадлежности, повернулся к хозяину дома:

– Самсон! Принеси еще одно одеяло, я рядом со Львом лягу. Завтра все нужное в дорогу соберем, как-никак, а до Батума полтораста верст, а послезавтра, помолясь, в путь отправимся. А может, в Тифлис вернемся да на поезд сядем, а, Лев?

– Не выйдет ничего из этой затеи, Дато батоно, – вздрогнул Троцкий, уже не первый раз обдумывавший проблему легализации. Что было обидней всего, ни одна из двух сущностей решения данного вопроса так и не придумала.

– У меня документов нет, – брякнул он первое, что пришло в голову, и тут же осознал, что говорит правду: паспорта не было даже у хозяина тела, а про гостя и говорить нечего. К счастью, правдивый ответ оказался верным. Не успел Лев толком порадоваться своей находчивости, как тут же сам себя удивил неожиданным познанием в вопросе всеобщей паспортизации, но все же сказал то, что само собой вертелось на языке: – Это у вас, горцев, паспортов не водится, а у тех, кто не горец, какой-никакой, а документ спрашивают.

– Не выйдет так не выйдет, – флегматично пожал плечами Туташхиа, пряча маузер под валик подушки. – Значит, по горным тропам на конях пойдем. Свернем к северу, там возле железной дороги троп много. Думаю, дней через восемь-девять в Батуме будем.

Весь следующий день прошел в подготовке к походу. Утром, после обильного завтрака, Туташхиа отвел Троцкого в конюшню, где показал приведенных им лошадей, и предложил выбрать, на какой из них Лев поедет сам, а какую они возьмут с собой, как вьючную.

– А может, бричку какую-нибудь в селе приобретем? – промямлил Троцкий после долгого раздумья. – А то я верхом-то и не ездил никогда, все больше пешком или, там, на телегах… А тут столько верст, да по горам, да на коняшке, боюсь, не выдюжу.

– Там, где мы пойдем, бричка не проедет, – ответил Туташхиа, с жалостью поглядывая на Троцкого, мол, чего от городского-то ожидать. – Ты не переживай, мы не быстро поедем. Успеешь научиться.

После чего всучил Троцкому ведро и щетку, решив за оставшееся время преподать неумехе азы обращения с лошадью. Провозившись в конюшне почти до обеда, Лев пошел забрать у женщин свои вещи да попытаться подобрать более удобную для поездки по горам одежду.

Выяснилось, что в доме Гогечиладзе подходящей по размеру одежды для Троцкого нет, и он, надев свой щегольский некогда пиджак и брюки-дудочки, с тоскою представлял, в какие лохмотья превратится его костюм к концу путешествия.