Текст книги "Работа над ошибками. Дилогия"

Автор книги: Сергей Лукьяненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 42 страниц)

24

Представьте себе, что у вас есть большая клетка, где живут маленькие подопытные человечки. Трудно представить? Хорошо, тогда – большая клетка, где живут маленькие подопытные мышки.

Вообще-то клеток вокруг много, и в каждую когда-то сажали парочку мышей. Правда, в одной клетке самец оказался стерильным, в другой сломалась автопоилка и утопила мышат, в третью забралась дикая крыса и закусила ее обитателями, на четвертую свалилась кварцевая лампа, из пятой мыши выбрались на волю и разбежались. Но все-таки изрядное количество клеток осталось заселенными. И когда вы хотите улучшить жизнь мышат в своей клетке, вы поглядываете на соседние – как там дела? Эти мышки живут одной большой семьей? Забавно. Посмотрим, может, стоит и своих приучать к коллективизму. А эти забились по углам? Что ж, понаблюдаем, вдруг им так будет лучше!

Вас не очень-то волнует судьба мышей в других клетках. Вы не садист, вы ничего не имеете против этих милых пушистых созданий, но важна для вас только одна клетка – та, которую вы завели самой последней. Вот к живущим там зверькам вы действительно привязались.

А на остальных можно ставить опыты.

В той клетке, где все мышки сидели по углам, несколько особей подружились и пытаются сбиться в крупную стайку? Непорядок! Эта контрольная группа должна быть обособленной! Вы способны, конечно, прихлопнуть осмелевших мышей или спустить их в унитаз. Но вы не жестоки. И тогда вы ставите в разных углах клетки уютные домики, кладете туда побольше сыра и рассаживаете мышек-нарушителей по одной в каждый домик – на коротенькую привязь. Можно даже повязать мышкам красивые цветные бантики и усиленно кормить витаминами в качестве компенсации за несвободу. Скорее всего они привыкнут и будут даже довольны.

В другой клетке можно добавить в воду какой-нибудь химический препарат. Вдруг мыши станут счастливы от доброй порции веселящего? Нет, не стали, вымерли. Жаль.

В третьей, где мышей приучили бегать в колесе по часовой стрелке, вы изолируете тех, кто упорно бежит против часовой. Опять же – маленькие домики, привязь и особо вкусный корм.

Со временем вы понимаете, что часть забот о контрольных клетках можно переложить на самих мышей. Причем как раз на тех, кто мог нарушить чистоту эксперимента и был посажен на привязь. Громким писком они привлекут ваше внимание, если что-то произойдет. Жестоко искусают своих же сородичей, которые попытаются пойти их путем. (Когда я стал бегать против часовой стрелки, то получил домик и порцию сыра! Вдруг, если кто-то еще сменит направление бега, ему отдадут мою пайку?)

И понемногу процесс налаживается! Зверьки в вашей любимой клетке чувствуют себя замечательно. Они избежали эпидемии чумы, как в клетке номер восемь, где вы перестали убирать мусор; не передохли от цинги, как обитатели клетки двадцать пять, в качестве эксперимента переведенной на новый корм; не уничтожили друг друга ядерным оружием… Нет-нет, простите, какое ядерное оружие, мы ведь говорим о мышах!

Процесс налаживается.

Теперь вы уверены, что рано или поздно выведете популяцию симпатичных и счастливых мышей.

Хотя бы в одной избранной клетке.

– Кем я должен был стать? – спросил я у Натальи.

– Ага, – сказала она. – Все-таки дошло… Не знаю, Кирилл. Не в моей компетенции. Я акушер-гинеколог, помнишь?

– Акушер-гинеколог не только принимает роды.

– Да, еще приходится делать аборты. Но почему кому-то надо помочь родиться, а кому-то наоборот – мне не сообщают. Сама жалею, знаешь ли… – Наталья огляделась, вздохнула. – У тебя тут было уютно. Сразу видно приличного человека… жаль. Жаль, Кирилл!

Она подняла руку – и провела ею вдоль стены.

Вначале по штукатурке зазмеилась тонкая трещина. Потом что-то хрустнуло в толще стены, из трещины посыпалась рыжая кирпичная труха – будто там заворочался зубастый стальной червяк.

У меня кольнуло справа под ребрами. Коротко и остро. Боль вспыхнула и тут же погасла.

Наталья прищурилась и взмахнула рукой, будто дирижируя невидимым оркестром.

Башню тряхнуло – словно сама земля под ней прогибалась, не выдержав гнета пяти миров. Казалось, каждый кирпичик в стенах подпрыгивает, пытаясь удержаться на своем месте.

Дыхание перехватило – и я рухнул на пол. С трудом устоял на коленях, опираясь руками о пол. Чистые желтые доски на глазах темнели, покрывались сетью царапин, корявились и вспучивались.

– Видишь, Кирилл, – наставительно произнесла Наталья, – не всегда удается умереть стоя.

Она разрушала башню! Надо мной она власти не имела, но это было не важно. Она могла уничтожить мою функцию.

А когда исчезнет моя функция – умру и я.

Я попытался встать. Мне это удалось – здание еще держалось, а значит, я все еще был функционалом. Я даже сделал несколько шагов к Наталье. Дотянуться… ударить… вцепиться в горло…

Женщина засмеялась и рубанула рукой воздух. За ее спиной будто взорвалась винтовая лестница – взмыли в воздух и вспыхнули деревянные перила, лопнули и с грохотом осыпались чугунные балясины, искривился, будто от жара оплыл, центральный столб.

Боль пронзила мне спину огненным стержнем, пылающими ручейками растеклась по ребрам. Я крутанулся, пытаясь убежать от терзающего спину огня, и упал навзничь, прямо к ногам Натальи.

Она наклонилась надо мной, заглянула в глаза. Спросила:

– Как ты, Кирилл? Держишься?

Самое страшное, что в ее голосе не было жестокости, злорадства, садистского возбуждения, презрения. Напротив – сочувствие и лишь немного любопытства. Вкалывая ничего не подозревающей мышке смертельный токсин, экспериментатор может искренне любить животных…

Главное – успокоиться. Прогнать из души липкий страх. Тот, кто паникует, уже проиграл.

Она сильнее. Она умеет и превращать людей в функционалов, и лишать их функции. Но не все определяется силой. Группа юнцов с Иллан во главе сумела пленить функционала Розу, поскольку та по природе своей – не боец. Я сумел победить полицейского, поскольку был ближе к своему центру силы – башне.

Сейчас я в самой башне. Разваливающейся, но еще стоящей. Здесь я исцелился после смертельного ранения. Это поможет? Нет… Что еще? Каждую ночь башня перестраивалась под мой вкус. Когда мне потребовалось, в башне лопнули трубы. Это поможет?

Да.

Если башня подчинится.

Я не знаю, какие силы заставляют башню преображаться. Кажется, она очень не любит делать это «при свидетелях». Но сейчас она гибнет.

– Ты напала… на таможенника, – выдавил я. – Ты тоже нарушаешь… законы функционалов. Я могу… защищаться.

Кажется, эти слова Наталью позабавили.

– Пожалуйста. Защищайся.

Она хлопнула в ладоши – и в окнах с печальным звоном лопнули стекла. Подняла руку – будто ухватывая что-то невидимое мне. Потянула.

С потолка посыпались белые чешуйки краски. Прямо надо мной в плитах перекрытия проступил шов.

У меня потемнело в глазах. Череп будто сдавили стальным обручем.

В тот же миг болтающаяся на проводе лампочка вспыхнула ослепительным светом, стеклянная колба разлетелась вдребезги – и провод заструился вниз. Я понял, что происходит, лишь когда тонкие усики, между которыми белым дымком догорала вольфрамовая спираль, змеиным жалом впились в шею Натальи Ивановой.

Акушерка закричала, выгибаясь дугой. Провод все опускался и опускался, кольцами захлестывая ее горло. Дернулся вверх – и ноги Натальи оторвались от пола.

Я встал. Меня шатало, но самая острая боль уже отпустила.

Лицо Натальи стремительно багровело. Отчаянным усилием ей удалось втиснуть ладони в петлю и чуть разжать смертельные тиски. Пронзающего ее тело тока она будто уже не замечала.

– Вот так аркан… – сказал я, глядя на нее. – Вот ведь как бывает!

– Прекрати! – выкрикнула Наталья.

Я засмеялся. Мне действительно было смешно. После того, как она убила Настю, после того, как хладнокровно убивала меня, – «отпусти»?

– Скажи «пожалуйста».

– Пожалуйста!

– Скажи «я больше не буду».

Глаза Натальи сверкнули. Провод все выше и выше подтягивал ее к потолку.

– Идиот! Если я погибну… все ваши функции – вторичны ко мне! Башня все равно рухнет! Сотни функционалов станут людьми!

– Замечательно, – сказал я, качая головой. – И ты решила, что меня это огорчит?

– Мы позволим тебе остаться функционалом! – выкрикнула она.

– Сдохни, тварь, – просто ответил я. – Сдохни, а мы станем людьми!

– Никто… вам… не позволит… – прохрипела Наталья. – Куратор… исправит…

И выдернула руки из петли.

Потолок над ней разошелся по шву, открылся жадным бетонным ртом – подрагивающим, ждущим. Прутья арматуры торчали кривыми ржавыми клыками. Провод втягивался в провал, втаскивая акушерку под удар готовых сойтись плит перекрытий.

Руки Натальи вскинулись – и рубанули воздух. Разошлись, разрывая что-то. Смяли невидимую мне цель.

Башня застонала. Из стен посыпались внутрь кирпичи. Пол вздыбился и пошел волнами. Сияющее солнце над Заповедником померкло, и окно в Землю-семнадцать закрыла глухая серая пелена.

В тот же миг я ощутил печаль и нежность, с которой что-то большое, могучее и умирающее смотрит на меня. Так разглядывает свои детские фотографии глубокий старик, в душе которого уже не осталось места сожалениям и горестям. По телу острым разрядом прошло щекочущее покалывание, что-то натянулось – и лопнуло, будто напряженная сверх меры струна.

Моя функция умирала – и разрывала со мной связь.

На несколько тянущихся бесконечностью секунд все мои чувства обострились до предела. Я услышал хруст шейных позвонков Натальи и гудок электрички, отходящей от платформы «Северянин». Увидел, как выступает пот на лбу умирающей акушерки и как блестит оптика телеобъективов, смотрящих на мою башню с Останкинской, стоящей в бесконечно далеком Аркане. Уловил горький запах подгорающей на плите яичницы и вонь несвежего мяса, из которого у метро «Алексеевская» жарили шаурму. Почувствовал соленый вкус крови на своих губам и кислый электрический разряд, пронзающий тело Натальи. Ощутил, как пыльными снежинками падают на волосы хлопья краски с потолка и как упруго толкают Землю сапоги солдат у Вечного огня.

И было что-то еще. Дурманящее, непривычное, не предназначенное обычному человеку. Что-то похожее на воспоминания, но только с другим знаком. Мешанина из красок, звуков, запахов, вкусов, ощущений.

…Скажите, Дмитрий, а как у вас принято… разгребаю руками серую пелену, шарю на ощупь – будто в студне плыву… тяжкая металлическая поступь, звенящие шаги… нестерпимая едкая горечь разъедает губы… груз почти невыносим, его не удержать…

Мир стал нестерпимо ярким и обидно крошечным. А потом сжался в точку – в меня. Тело отяжелело, я пошатнулся.

Трудно снова становиться человеком. Почти так же трудно, как в первый раз. Отрываясь от уюта и безопасности материнской утробы, от невесомого парения в темной теплой влаге – вдыхать первый раз горький воздух неумело расправленными легкими, в полной мере ощущать притяжение Земли – и горько кричать от обиды и удивления.

Все мои силы функционала, все мои заемные умения и способности исчезли.

Башня содрогнулась. Последним рывком электрический шнур втянул Наталью в провал посреди потолка – и бетонные плиты сошлись.

Хрустнуло – отвратительно и влажно.

Дернулись в последний раз ноги в дешевых турецких джинсах, стремительно пропитывающихся темным и красным.

Башня начала рушиться.

И я прыгнул в последнее окно, которое не было затянуто серой мутью междумирья. Не раздумывая, выставив руки вперед, будто в бассейн с вышки. А за моей спиной осыпались кирпичи и рушились плиты, шипела бьющая из труб вода и хрустели ломающиеся доски.

Заснеженная, твердая как камень земля метнулась мне навстречу – и я закрыл глаза.

Яма была глубиной метра полтора. Сверху припорошена снегом, до самого дна завалена – не обычным городским мусором, а прелыми листьями, жухлой мокрой травой, срезанными ветками. Это что, компостная куча местного дворника? Как я ее не заметил раньше? И каким чудом она так удачно оказалась под окном, в которое я прыгнул?

Чудес не бывает!

Я слегка ушибся, рука была оцарапана об острую ветку, за воротник набился мусор, я был одет в рубашку и летние брюки, к тому же еще и вымок, но я был жив. Жив вопреки всему.

Настя умерла.

А Наталья Иванова, акушер-функционал, – сдохла.

Во второй раз у меня все-таки получилось ее убить.

Оскальзываясь в снегу, я выбрался из ямы. Подозрительно на нее оглянулся. И бросился к башне.

Она все так же стояла чуть в стороне от железной дороги, выглядела все той же заброшенной водонапорной башней. Только даты над дверью – «1978» – больше не было. А ведь это год моего рождения… как же я не подумал об этом сразу.

И никаких следов разрушения. Окошко в трех метрах от земли разбито… ну так что – в заброшенных зданиях всегда разбиты окна.

Я дернул ржавую дверь – та со скрипом поддалась. Внутри было темно, только узкий луч света из окна, к которому теперь присоединился свет из дверного проема. Никаких этажей и перекрытий, конечно же. Гулкое высокое пространство, придавленное проржавелым дном цистерны. На полу обломки кирпичей, стекла, бесхозные железки, мусор. Только самый захудалый бомж согласится здесь жить.

Настя лежала у самых дверей.

Я сел рядом, прижался ухом к груди. Пощупал пульс.

Чудес не бывает.

Может, будь она функционалом… Если и впрямь после смерти Натальи все, кого она превратила в функционалов, снова стали людьми… Да нет, все равно. Жизнь – это жизнь, смерть – это смерть. Функционал способен поиграть с ней в прятки – если тьма будет особенно густа, а комната просторна. Но если тебя поймала и похлопала по плечу костлявая рука – дороги назад не будет.

– Прости, – сказал я. – Тебе надо было остаться в Нирване. Прости, Настя.

Конечно, она не ответила. И бесполезно утешать себя, что скорее всего бы простила.

Я и сам оказался дураком. Лишь чуть-чуть осторожнее и предусмотрительнее Насти. Я вел себя как… как? Как функционал. Действовал в тех рамках, что мне задали.

Не стоило опрометчиво бросаться из мира в мир. Не надо было гордо отвергать альянсы и самоуверенно кидаться в бой. До тех пор, пока не случилось непоправимого, пока не погибла Настя, пока меня не попытались поставить на колени – была возможность лавировать. Я ею не воспользовался.

Лучше бы на моем месте оказался политик. Уж он-то сумел бы повести долгую игру…

И под конец партии обнаружить, что давным-давно играет в поддавки.

Нет, сокрушаться глупо. Если ты принимаешь правила этой игры – ты уже проиграл. Это как в казино – ставь на цифру или на цвет, на зеро или чет-нечет. Все равно выиграет заведение. Если ты принимаешь правила их игры – ты становишься одним из них. Вот и вся хитрость. Как в старом романе, что я читал в детстве, – выучив секретный язык врага, ты начинаешь мыслить на нем. Мыслить как враг. Как в еще более старой легенде – убив дракона, ты сам становишься драконом. Любой, кому хватило бы хитрости переиграть функционалов с Земли-один, стал бы таким же, как они. Ведь мечтой политика Димы было ровно то же, что делают с нами жители Аркана, – получить испытательную площадку, тренировочный полигон. С самыми благими целями, конечно…

Нет никаких шансов победить, если ты выходишь в бой человеком. И нет никакой нужды в победе, если ты становишься функционалом.

Нужен третий путь – а третьего пути нет.

Я погладил Настю по холодной щеке. Надо вызвать сюда «скорую помощь». Но не сейчас. Вначале придется уйти. Не хочется попадать в милицию теперь, когда я снова обычный человек. Очень, очень долго придется доказывать, что я случайно попал в заброшенное строение и случайно обнаружил там труп девушки. К тому же – девушки, с которой прошлой ночью был близок.

Но мне не хотелось бросать ее так, на битых кирпичах и осколках бутылок. Я носком ботинка расчистил небольшую площадку, осторожно поднял Настю и переложил туда. Вытянул руки вдоль тела.

Правая ладонь у нее была открыта. Левая – сжималась в кулак. Поколебавшись секунду, я разжал пальцы.

Блестящее металлическое колечко. Не золотое или серебряное, конечно. Что-то вроде никелированной стали. Будь я таможенником – мгновенно бы назвал химический состав, стоимость и размер пошлины.

Колечко…

Я поднял его, повертел в руках. Почему-то мне казалось важным понять, откуда оно взялось. Настя стояла у плиты… она собиралась подцепить со сковородки глазунью… Ну да, конечно. Ободок с рукоятки металлической лопатки. Там на всех приборах – вилках, ножах, шумовках – были такие ободки.

Почему он уцелел?

Потому что его сжимала рука мертвой девушки? Человеческая рука, не принадлежащая миру функционалов?

Я примерил кольцо – оно пришлось к безымянному пальцу, словно я покупал его в ювелирном магазине.

Пускай так и будет.

Еще раз посмотрев в мертвое лицо, я встал.

И услышал шаги у двери.

– Кирилл? Что тут случилось? Ну и дела! – Котя стоял в проеме, в недоумении вглядываясь в темное, грязное помещение. – Как после набега махновцев… Ты сражался? На тебя напали из Аркана?

– Как ты здесь оказался? – спросил я. – Вы должны были уехать.

– Сердце подсказало. – Котя развел руками. – Чувствую, неладно дело… Оставил даму в Шереметьево, сам – к тебе…

Тут глаза у него привыкли к темноте, и он замолчал.

– Настя умерла, – сказал я. – Вот так…

– Почему?

– Ее убила Наталья. Акушер-функционал.

– Мне очень жаль, – пробормотал Котя. – Мне действительно очень жаль… Где Наталья?

Я пожал плечами:

– Последний раз, когда я ее видел, от пояса и выше Наталья была толщиной в лист картона. Мне кажется, она уже нигде. Такого даже функционал не выдержит.

– Ты убил ее? – недоверчиво спросил Котя.

– Ну да. Она убила Настю и стала рушить башню. Я сумел уничтожить Наталью. Но башня погибла.

– Теперь ты снова обычный человек. – Это было не вопросом, а констатацией факта.

– Ага.

– Но как ты смог ее убить?

– Это мой секрет, – загадочно произнес я. – Пойдем отсюда. Насте уже ничем не поможешь.

Мы вышли из башни, я притворил дверь, зачерпнул с земли пригоршню пушистого снега и протер дверную ручку. Отпечатки пальцев оставлять не стоило.

Котя заглянул мне в глаза:

– Кирилл… но как? Она же акушер! Иллан рассказала – акушеры могут уничтожить любого, кого сделали функционалом. Твою башню разрушили, ты стал человеком, а ее убил? Не верю!

Мне было тоскливо. Очень и очень тоскливо. А еще – ужасно холодно в мокрых брюках и рубашке с коротким рукавом на заснеженной зимней улице…

– На ухо скажу, – произнес я, озираясь. Котя послушно повернул голову. Я наклонился к его уху и прошептал: – Дело в том, что у любого функционала есть особые чувствительные клеточки на кончиках ушей. Если дать функционалу по уху, он от расстройства умирает!

Котя фыркнул и выпрямился. Посмотрел мне в глаза:

– Кирилл, не гони…

– Я только одного не знаю, – продолжал я тем же шепотом, ничуть не беспокоясь, услышит меня Котя или нет. – Подействует это на куратора? Или нет? А?

– Не знаю, – сказал Котя и снял очки.

– Будем на тебе проверять? – поинтересовался я.

25

Все-таки Борхес был не прав.

Помимо трех великих сюжетов существует по меньшей мере еще один, заслуживающий того же внимания.

Это предательство друга и измена любимой.

Никогда не началась бы война, не отправились бы за славой (а если честно – за богатствами) веселые греческие царьки, не осаждали бы Трою, не плутал бы по пути домой Одиссей – если бы Елена не укатила с Парисом. Не ринулись бы на поиски острова сокровищ Джим Хопкинс в компании со сквайром Трелони и доктором Ливси, не штурмовали бы форт пираты, не вернулся бы наконец домой злополучный Бен Ганн – если бы Билли Бонс не обманул подельников и не удрал с картой.

Хотя с другой стороны – без измены Елены мы не узнали бы верности Пенелопы.

Любовь и дружба – это то, ради чего приходится терпеть измены и предательство.

И все-таки быть преданным – это всегда тяжело.

Котя вздохнул и опустил глаза. Виновато пожал плечами. Сказал:

– Можешь попробовать… Откуда ты узнал, что я – куратор?

– Наталья сказала.

– Она не могла этого сказать. – Котя покачал головой. – Наталья не знала, что я – куратор. Вообще не подозревала, что я – функционал.

– Да. Она сказала только про куратора. Что он – это ты, я понял сам. Слишком поздно, к сожалению. – Я не выдержал и повысил голос: – Не бывает такого, чтобы в файлах сохранялось упоминание о функционалах! Не бывает! Полицейский, бывший историк, жаловался, что даже сейчас его письма никуда не доходят, что файлы стираются. Если цель в том, чтобы вырвать людей из их жизни, помешать им сделать что-то важное, – никакие данные сохраняться не будут. Никаких следов! Исчезают фотографии, школьные табели, детские рисунки – и вдруг исключение для твоего компьютера? Ха! Не смеши меня, Константин!

Котя покивал. Развел руками:

– Ну вот, так всегда. Хотелось как лучше… Мне и без того было очень неприятно тебя отряжать в функционалы. Да еще посредством этой дуры! Фригидная, злобная неудачница. Я этих, с Аркана, сам не люблю, если тебя это успокоит!

– То есть ты сам – не оттуда?

– Нет, Кирилл! Все не так просто. Неужели ты подумал, что из Аркана засылают десант из акушеров с начальником во главе – и начинают переделывать мир?

– Примерно так я и думал. – У меня уже зуб на зуб не попадал, и Котя это заметил. Вздохнул, расстегнул теплую куртку, протянул мне, оставшись в теплом свитере:

– Оденься!

– Нет, спасибо. – Я покачал головой.

– Да хоть на плечи набрось! Ты же теперь обычный человек, простынешь!

Дальше упираться я не стал – было слишком холодно. Куртка с трудом, но застегнулась.

– Все несколько иначе, – продолжал Котя. – Сила, которая дается функционалу, – она не от него… не только от него самого. Она принадлежит еще и миру, в котором тот живет. К нам не могут прийти из Аркана и начать превращать людей в функционалов. Вначале им надо найти куратора. Того, кто научится всему сам, с их помощью, конечно. И будет… ну, скажем так, контролировать ситуацию в целом. Примет глобальное решение и ответственность за происходящее.

– Так ты наш? – тупо спросил я.

– Наш! Нашее не бывает! – Котя засмеялся.

– Тебе сколько лет?

– Ну… побольше, чем выгляжу. – Котя отмахнулся. – Но я считаю, что молодость – она в душе. Верно?

– Котя. – У меня с трудом находились слова. – Но как? Зачем? Почему ты им позволяешь? За что нас так?

– Как так? – возмутился Котя. – Ты думаешь, у них, придурков, рай земной? Ага! Технологию они притормозили, идиоты… С каждого мира по нитке, себе кафтан решили сшить… У них, к примеру, по всей Африке войны кипят. Почему? Потому что рабства не было, вот ведь как все сложно в мире устроено! Весь континент окружен, пытаются примирить все эти Великие Эфиопии, Солнечные Суданы и Счастливые Зулусии – не выходит ничего! Зато потоки беженцев повсюду. Нельзя учиться на чужих ошибках, Кирилл!

– Но они же учатся!

– Это им так кажется. А я считал и считать буду, что без прогресса науки и техники цивилизация впадает в стагнацию и гибнет. Так что я для нашей с тобой Земли выбрал путь ускоренного научно-технического развития. Да, я выбрал! Мне предлагали и другие варианты.

– Войны, – упрямо сказал я. – У нас тоже повсюду войны. Катастрофы.

– Неизбежное следствие прогресса, – отрезал Котя. – Всегда чем-то придется жертвовать. Или эпидемии целые страны выкашивают, или люди друг друга истребляют. Я сделал выбор за всю Землю, Кирилл. Это так. Но только потому, что достойной альтернативы не было.

Мой гнев прошел. Сдулся, как лопнувший воздушный шарик. Может быть, отчасти причиной было свойственное Коте обаяние. Но отчасти – его уверенные объяснения.

– Не предлагаю верить мне на слово, – устало продолжил Котя. – С арканцами я договорюсь, со мной они спорить не станут. Или, на худой конец, сам проход открою. Я могу!

– И что?

– Съездим туда, – объяснил Котя. – Посмотришь, хорошо ли там живется. И решишь, надо ли искать лучшей судьбы, чем у нашей Земли!

Он шагнул ко мне. Потянул за рукав.

– Отстань? – попросил я.

– Что ты дуешься, Кирилл? Не мог я тебе открыться! У меня тоже есть кое-какие обязательства и принципы. Хочешь – по ушам мне надавай, по чувствительным точкам! Давай, сопротивляться не стану!

– Настю убили.

– Откуда я знал? – воскликнул Котя. – Ну откуда мне это было знать? Я бы сам Наталье за такое голову открутил, не прикончи ты ее! Все ведь шло к тому, что вы пойдете на соглашение. Наталья должна была назначить вам нечто вроде домашнего ареста – и все! Вот знал я, знал, что сексуально неудовлетворенным бабам доверять нельзя! Мне жалко Настю, Кирилл! Но даже я не могу воскрешать мертвых.

– Тебе действительно ее жаль? – спросил я.

– Да. Очень жаль. Я не ангел. Я столько всего повидал – ты бы поседел и ночами от страха кричал. – Его глаза вдруг стали непривычно жесткими. – Но когда гибнет красивая молодая девушка – я всегда очень переживаю.

– Мизантроп ты, Котя, – устало сказал я. – Хоть и куратор.

– Ну да. Проживешь две мировые войны и кучу революций – тоже таким станешь… Пошли, Кирилл! Уже и я замерз! Ну что ты ломаешься, будто восьмиклассница перед гинекологом!

– И пошляк.

– После тысячи подружек ты тоже…

– Я – не ты. Я не функционал больше, мне такие подвиги не светят.

– Брось! – Котя уже тащил меня за собой. – Разберемся. Найдем тебе работу поинтереснее. Как насчет акушера, а? Никакого поводка! Только работать придется в другом мире, это правило такое… Но тебе же Кимгим нравится? А Орызалтан – знаешь какой дивный город? Это у них вместо Москвы… Я там часто бываю.

У меня уже голова кружилась от всего, что случилось за последний час. Хотелось напиться. Или лечь и уснуть. А лучше всего – напиться и уснуть.

Но когда Котя подвел меня к скромно стоящему на улице «ниссану», я все-таки удивился. Машина не слишком роскошная, но я был уверен, что Котя не умеет водить… с его-то близорукостью.

– Зачем ты очки носишь? – спросил я, садясь на переднее сиденье.

Котя завел мотор, включил отопление. Потер руки, подышал на них – и впрямь замерз. Насмешливо посмотрел на меня:

– Очки? Я в них бабам больше нравлюсь. Очки мне придают наивный и невинный вид.

Я смолчал.

Мотор прогрелся, Котя вырулил с обочины на дорогу. Водил он виртуозно, это я сразу понял. Наверное, он все делает виртуозно. Как-никак – куратор…

– Знаешь, так даже к лучшему, – задумчиво сказал он. – Конечно, жалко Настю… Но зато притворяться мне больше не нужно. Да и ты с поводка соскочил. Так что, будешь акушером? Очень интересно, поверь! К тому же на такой функции должен быть человек с душой, с живым сочувствием… а не как эта Иванова… Кирилл, я умру от любопытства! Как ты все-таки ее прихлопнул?

– Не совсем я. Башня. – Я вздохнул, вспоминая то странное ощущение, с которым рвалась моя невидимая связь с функцией. – Сцена была словно в фильме «ужасов». Потолок разошелся, Наталью за шею обвил оголенный провод – и утащил туда. А потом плиты сошлись. Как челюсти.

– Не врешь? – спросил Котя.

– Нет. Так все и было.

Котя резко повернул руль. Мы как раз выезжали из туннеля к рижскому мосту, но он свернул не на проспект, а на глухую в ранний час улицу, уходящую к Останкино. Съехал на обочину, к каким-то гаражам и ангарам. Посмотрел на меня с нескрываемой грустью:

– Это плохо, Кирилл. Ты даже не представляешь, как это плохо.

– Почему? Она жива?

Котя покачал головой:

– Знаешь анекдот про мальчика и Деда Мороза?

– Какой?

– Ну, где мальчик увидел Деда Мороза и кричит: «Ты живой! Ты существуешь!» А Дед Мороз со вздохом отвечает: «Да, я действительно существую. И теперь мне придется тебя убить».

Урчал мотор, из кондиционера нас обдувало теплым воздухом. Где-то вдалеке простучали колеса электрички. Ехали уже сплошным потоком машины по мосту – город проснулся, город начинал новый день.

Котя строго и огорченно смотрел на меня.

– Почему, Котя? – спросил я.

– Для тебя это уже не важно, – горько сказал он.

И выбросил руку, сжимая ее на моем горле. Одну лишь правую руку – вот только хватка была словно меня кузнечными клещами схватили. В глазах потемнело, и мир закружился в прощальном вальсе.

– Как мне жаль… – донесся из ватной пустоты голос Коти.

Последним усилием, в котором не было ничего от разума, слепо и беспомощно я ударил его правой рукой, целясь не то в голову, не то в шею. Котя сделал небрежный жест, будто отмахиваясь от мухи, – и я понял, что это легкое движение должно сломать мне все кости в руке…

Не сломало.

Это был тяжелый, мощный блок, но я его пробил. И мой неловко сжатый кулак угодил Коте в подбородок.

Выглядело все так, словно по машине пролетела чугунная баба, которой вместо стены идущего под снос здания засадили Константину Чагину по морде. Его руку с моей шеи просто сдуло. В веере кровавых брызг Котя вылетел из машины вместе с дверцей. Стекло разлетелось, и смятая дверца жестяным жабо окутало его шею. В полете он зацепил ногой руль и выдрал его вместе с колонкой. Руль отлетел метров на десять, в полете сработала подушка безопасности, и на снег ни в чем не повинная деталь приземлилась на надувном мешке, будто межпланетный зонд.

Костя лежал и мотал головой. Из дверцы разлетались осколки стекла. Очень похоже отряхивается от воды белый медведь.

Ничего не понимая, я выбрался из машины. Где-то в железных потрохах искореженного «ниссана» пискнула сигнализация – и затихла, будто пришла к правильному выводу о своем полном бессилии изменить ситуацию.

– Ты соврал! – закричал Котя. Голос его был хриплым до неузнаваемости, похоже, горло пострадало, когда голова увлекла за собой все тело. Впрочем, обычному человеку голову бы оторвало начисто.

– А ты на меня за это обидься, – сказал я.

– Как ты… почему… – Котя встал, пошатываясь. С испугом выставил вперед руку: – Стой! Поговорим!

Я шел к нему. Я еще не понял, почему у меня получился такой достойный полицейского функционала удар. И уж тем более не знал, получится ли повторить фокус.

Но останавливаться сейчас было нельзя. Никак нельзя показать, что у тебя на руках был один-единственный козырный туз, а все остальное – ничего не стоящие карты.

– Мы же были друзьями… – начал Котя и тут же замолчал. Понял, что разговор у нас сейчас не получится.

И тогда он плавным жестом, будто дирижируя невидимым оркестром, начертил в воздухе волнистую линию. Именно начертил – воздух вспыхивал за его пальцами, складываясь в диковинные письмена.

Котя, как был с дверцей от машины на шее, шагнул вперед, в пылающую надпись – и бесследно пропал.

Огонь помутнел и разошелся в воздухе белым, сернисто пахнущим дымом.

Я сел на корточки, привалился к грязному колесу. Потер шею. Как я устал…

Никелированное колечко поблескивало на пальце.

– Спасибо, Настя, – сказал я зачем-то. Это было патетично и ненужно, но мне требовалось это сказать.

Захотелось курить. Мои сигареты сгинули где-то в башне. Пришлось встать, порыться в «бардачке» «ниссана». Сигареты действительно нашлись – простецкий «LM», который всегда курил Котя, и неизвестные мне «Treasure» в красивой квадратной пачке серебристого цвета. Дорогие, наверное. Я не стал скромничать, открыл и закурил.