Текст книги "Маска Владигора"

Автор книги: Сергей Карпущенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

Гости слушали затаив дыхание. Многим хотелось стать супругом красавицы Кудруны, но не каждый был уверен в мастерстве своем. Хормут же продолжал:

– На второй день вам предстоит попасть в деревянные катящиеся шары. Десять шаров будут пущены по желобу, и со ста шагов, как и в первый день, поразить должны вы наибольшее количество шаров.

Глухой ропот пронесся по столам. Гости переглядывались, перешептывались, качали головами – многие и не слышали прежде об испытании таком. Хормут, дождавшись тишины, продолжил:

– На третий день предстоит вам отличиться в самом трудном испытании: нужно будет подстрелить трех голубок, которые слетят с руки княжны Кудруны.

Последние слова Хормута должны бы были вызвать восторг у сидевших в зале князей и витязей, но этого не случилось – наоборот, почти все они крепко призадумались. Одни теребили бороды, другие почесывали затылки, третьи без дела постукивали ложками по ковшам да чашам. Чрезмерно сложными показались всем состязания такие, и никому не хотелось ронять свое достоинство, а потому-то и молчали. Но вот поднялся с места один осанистый мужчина и заговорил:

– Грунлаф благородный, состязания, тобой придуманные, довольно-таки трудны, но не это меня заботит. Не обессудь и выслушай. Прошел между нами слух, что ты, князь, усердствуешь в пользу одного из нас, не стану говорить, в чью пользу, сам знаешь…

Ропот послышался среди присутствующих. Многие не понимали, о чем ведется речь. С места своего поднялся и Грунлаф, строго глядя на говорившего, сказал:

– Гость, мне твои намеки не ясны. Говори прямо. Откуда у тебя право упрекать меня в каких-то кознях?

– Не в кознях, а в предпочтении князя Владигора всем другим, – ответил гость. – А поэтому мы, посовещавшись, решили предложить тебе такое вот условие: пусть всякий, кто осмелится выйти на состязание, наденет на себя личину. Она должна закрыть лицо от глаз до подбородка. Понятно, глаза и рот открытыми останутся. Личина помешает твоим судьям судить криво, в пользу одного из нас.

Грунлаф молчал. Он и не помышлял о том, чтобы подсуживать в пользу Владигора. Ему было очень неприятно, что кто-то его пытается уличить в нечестности. Грунлаф, будучи устроителем состязаний, мог и отказать гостям в их предложении, – только он один вправе был устанавливать или менять правила стрельбы. Грунлаф, однако, боялся, что, не согласись он с требованием гостей, слух о его нечестности пойдет гулять по всем ближайшим и даже дальним княжествам.

– Ладно, – кивнул он, – будь по-вашему. Только я не пойму: если все вы будете в личинах, как судьи смогут делать каждому зачет? Маски, что ли, будут разными?

– Да пусть личины, – отвечали Грунлафу, – будут, какие Перун на душу положит. А судьи твои смогут выстрелы считать по признаку особому. Пусть каждый на спину нашьет свой знак из ткани. Этот вот – орел, другой – заяц… Можно медведя вырезать из полотна или сукна, вепря или цветок какой-нибудь. Так и будут судьи твои смекать: здесь заяц три раза промахнулся, а тут медведь в цель попал. И никак нельзя будет определить, Владигор ли или кто другой скрывается под тем или иным значком.

Говоривший помолчал, а потом, усмехнувшись в бороду, добавил:

– Только, князь, договоримся: ежели заметим, что ты стакнулся [7]7
  Сговорился (прим. автора).


[Закрыть]с кем-нибудь из стрелков, отвечать тебе придется перед всем Миром Поднебесным. Лады?

Грунлаф, заметно помрачнев оттого, что так много хлопот выпало на его долю, едва он захотел выдать дочь свою за человека достойного, способного укрепить его державу, глухо молвил:

– Все будет по-вашему. Одно лишь я вам хочу сказать. Благородный Хормут забыл вам сообщить, что стрелять вы можете из всевозможных видов луков, какие у кого имеются, лишь бы они метали стрелы, а не камни. Согласны?

Некоторые гости рассмеялись – до того им показалось странным и излишним условие такое. Послышались возгласы:

– Где ж ты видел, князь, чтобы из луков камнями в цель стреляли?

– Иль, может, боишься, чтоб мы бабьи веретена на луки не возложили?

Грунлаф, не желая замечать насмешек, поклонился гостям и вышел, сопровождаемый Хормутом и Красом, а в зале после его ухода поднялся шум. Гости, теперь уже без стеснения вливая в себя духовитые пьяные меды и брагу, громко обсуждали условия предстоящих состязаний. Многие открыто заявляли, что не стоит и стараться победить, нужно, повеселившись вдоволь, ехать к себе домой, другие же, напротив, воодушевленные такими разговорами, помалкивали, веря в свои силы, третьи ругали Грунлафа за придуманные им невыполнимые правила стрельбы, четвертые сцепились с теми, кто предложил стрелять в личинах.

– Мыслимое ли дело, – кричали противники личин, – целиться из лука, надев на лица хари скоморошьи?!

– Истинно, княжеская забава! Вы сами, наверно, в своих землях харь скоморошьих не снимаете, жрете в них да спите с женами своими, нам же личины в новинку! Позор они для нас и неудобство! Как тут в шар катящийся угодишь или в голубку, будь она неладна!

Владигор слушал перебранку с чувствами противоречивыми. Он не постыдился бы надеть личину, хоть и не делал этого ни разу прежде, но ему стыдно и неприятно было состязаться с этими людьми, которые были не способны следовать правилам состязания, бранились, как рыночные торговки, радовались дармовщинке и совсем не горели желанием овладеть Кудруной, интересуясь лишь ее приданым.

Прислушиваясь к расшумевшимся гостям, Владигор не заметил, как красивый и молодой, с узкой полоской едва пробившихся усов, витязь поднялся с места и подошел к одному из слуг, уходившему из зала с подносом, заваленным обглоданными костями и опорожненными блюдами. Витязь этот, в нарядной свите, с богатым поясом, что перетягивал его стройный стан, что-то шепнул слуге и положил ему на поднос слиток серебра. Глаза слуги алчно блеснули, он кивнул гостю, предлагая ему следовать за собой. Когда они оказались вне зала, юноша сказал:

– Получишь еще серебра, если укажешь мне дорогу к княжне.

Слуге очень хотелось получить вознаграждение, но он опасался гнева Грунлафа.

– Господин, – бормотал он, – если князь узнает, что я показал вам дорогу к княжне Кудруне, он вздернет меня на дворцовой стене для острастки другим прислужникам.

– Дурень, – возразил витязь. – Он ничего не узнает, если ты сам не проболтаешься ему об этом. Да и с дочкой Грунлафа ничего не случится – я лишь молвить хочу ей пару словечек, и тотчас назад. Ну, берешь серебро?

Спустя минуту юный витязь смело шагал по коридорам дворца, а слуга, поставив поднос с объедками на пол, бережно прятал за пазуху два серебряных слитка.

– Кудруна, прекрасная Кудруна! – проговорил витязь приглушенно, остановившись напротив двери, ведущей в покои дочери Грунлафа, и осторожно постучав в нее. – Прошу тебя, поговори со мной совсем недолго!

Молчание было ответом витязю, и ему пришлось постучать снова. Но вот за дверью послышались шаги, и девичий голос произнес:

– Кто стучится ко мне так поздно? Ты, непрошеный гость, видно, хочешь, чтобы я позвала стражу, которая тебя лишит жизни уже за то, что ты имел дерзость ломиться в мои покои!

– Нет, я не собирался нарушить твой сон дерзким вторжением! – страстно и умоляюще заговорил юноша. – Но я один из тех, кто приехал, чтобы добиваться твоей руки!

– Вот и добивайся ее на состязаниях, – строго ответила Кудруна. – Похоже, ты не больно-то в себе уверен, если пытаешься склонить меня к свиданию прежде, чем доказал, что луком владеешь так же хорошо, как языком.

– Что ты, Кудруна, что ты! – шептал витязь, приблизив лицо к щели между дверью и косяком. – Лук не дрогнет в моих руках, а глаз мой столь зорок, что не голубку, выпущенную из рук твоих, а малую синицу я сумею сразить, почти не целясь.

– Так что же тебе мешает завладеть мною, победив других гостей? – дрогнул голос Кудруны.

– Просто я опасаюсь, что Грунлаф, даже если и стану первым я, не отдаст тебя мне, витязю неродовитому. Все твердят, что Владигор станет твоим супругом.

– Что же, Владигор – известный князь и храбрейший витязь. Я бы с великой радостью сняла с него обувь перед постелью брачной!

– Но ведь ты его не знаешь! Видела ли ты его лицо? О, это почти урод! Злые глаза выглядывают из-под косматых бровей, волчьи клыки торчат из вечно мокрого, сочащегося зловонной слюной рта, уши, как у рыси, стоят торчком, а волосы – как щетина кабана!

– Но… но, – заволновалась Кудруна, – я такого страшного не видела сегодня среди вас! Ты лжешь мне, витязь!

– Нет, не лгу! Просто Владигора не было сегодня! Посмел бы он явиться! А на состязаниях все наденут личины, вот и не увидишь ты Владигора прежде, чем Грунлаф, желая союза с ним, не соединит ваши руки. Не отвертишься потом! Ты же, дверь немного приоткрыв, на меня взгляни – увидишь, как красив я и строен, как нежны мои щеки, как пылают мои глаза! Ну же, посмотри!

Заскрипела щеколда, и дверь приотворилась. Кудруна с выражением крайнего любопытства на лице выглянула в коридор. Тотчас в правой руке юноши блеснуло жало длинного и узкого ножа, а левая его рука ухватилась за кромку двери. Еще мгновение – и он, с силой рванув дверь на себя, ворвался бы внутрь… как вдруг чьи-то еле слышные шаги заставили юношу резко повернуться и вскрикнуть. Перед ним стоял необыкновенный старик – глаза его исторгали языки пламени. Дверь мгновенно захлопнулась, а витязь так и остался с раскрытым от изумления ртом, не в силах оторвать взгляд от страшных глаз старика.

– Прекрасная Карима, что ты делаешь во дворце Грунлафа, да еще в наряде витязя? – зашептал Крас на ухо «юноше», когда, взяв за руку переодетую княгиню леса, отвел ее, покорную, подальше от горницы Кудруны. – Неужели ты тоже решила попытать счастья на состязаниях стрелков из лука?

Карима, выдержав взгляд колдуна, ответила:

– Нет, не руки дочери Грунлафа я хотела добиваться, а, пробравшись во дворец, зарезать ту, кто стала причиной гибели всех наших мужчин! Ведь они умирали с ее именем на устах!

Крас тихо рассмеялся, глаза его потухли:

– Спрячь кинжал, Карима. Не Кудруну нужно винить, а меня, чародея Краса. Ведь это я показал разбойникам ее изображение. Но не для их взоров оно предназначалось, а лишь для Владигора, плененного красотой Кудруны. Я знаю, ты тоже Владигора полюбила, подобно дочери Грунлафа. Хочешь, он станет твои супругом?

– Да, хочу! – твердо ответила Карима, все еще сжимая кинжал. – Помоги мне в этом, Крас, и я навеки стану твоей служанкой! Знай, что я сама постигла тайную науку, сама научилась отыскивать травы, что способны делать человека послушным. Владигор отведал моего зелья, но противоядие, принятое им перед этим, убило силу отвара!

Крас кивнул:

– Хорошо, Карима, хорошо. Мне ничего не стоит влюбить в тебя Владигора, но и ты должна потрудиться.

– Ну, говори скорее, что мне нужно делать? – уже трепетала от нетерпения Карима.

– Во-первых, тебе придется метко стрелять. В этом я помогу тебе. Во-вторых…

Карима перебила колдуна:

– Но для чего же мне стрелять? Чтобы получить Кудруну в жены?

– Нет, – улыбнулся Крас, – только лишь затем, чтобы Владигор не стал первым и тем самым не сделался женихом Кудруны. Во-вторых, я хочу, чтобы у тебя и у Владигора были одинаковые личины. В первый день состязаний он выйдет в своей личине, ты – в своей, а на второй день сделай такую же, как у него. На третий день мне нужно, чтобы на Владигоровом лице была твоя личина, – постарайся как-нибудь незаметно поменяться с ним. Но прежде дашь мне свою ненадолго.

Карима не понимала, что задумал Крас, но слушала его очень внимательно.

– Для чего все это? – спросила она.

– На третий день, решающий, Владигор явится в той личине, на которой моей рукою будут начертаны особые знаки и письмена, незаметные, понятно, для его глаза. О, с их помощью он станет посмешищем – не только Грунлаф его возненавидит, но и Кудруна, в воображении которой Владигор являлся прежде лучшим витязем всего Поднебесного мира. Осмеянный, он упадет в твои объятия – об этом я тоже позабочусь.

Карима заулыбалась, ее ноздри хищно раздувались, глаза сверкали. Она взмахнула кинжалом и сопроводила этот решительный жест словами:

– Все сделаю, все! И стрелять буду без помощи твоей лучше всех этих пустобрехов-пьяниц! И маски, если надо, подменю, чтобы мой любимый был осмеян всеми! Лишь бы с ним вместе оказаться, лишь бы стал он князем леса, а я – его княгиней!

Спрятав кинжал под полу свиты, Карима удалилась, а Крас, насмешливо покачав головой, опустился на корточки, оперся о стену спиной и скрестил на груди руки.

«Ах, люди, люди! – думал он презрительно. – Все-то вам неймется, и нет покоя душам вашим. Отчего же вы носитесь по кругу своих страстей, точно лошадь на привязи, погоняемая кнутом наездника? Как научить мне вас презреть свои страсти? О, жестокой покажется вам эта наука – вам, Владигор, Кудруна, Карима и Грунлаф!»

6. Стрелок с безобразным лицом

К вечеру первого дня состязаний из доброй сотни князей и витязей осталась лишь половина, и князь игов был немало этому рад. Он хотел лишь одного – чтобы победа досталась Владигору. Грунлаф еще на пиру хорошо рассмотрел синегорского князя, и если раньше, затевая этот брак, он думал лишь об интересах государственных, то теперь, как любящий отец, совершенно искренне желал выдать Кудруну за этого красавца богатыря, небезосновательно в себе уверенного и благочестивого.

Для состязания выбрали большое поле неподалеку от стен столицы, Пустеня, – выкосили траву, установили скамьи для именитых горожан (простонародье должно было следить за стрельбой, сидя на стожках уже подсохшей травы). Понятно, что ожидалось скопление народа: не бывало еще такого во всем Поднебесном мире, чтобы властитель княжества при выборе жениха для своей единственной дочери принимал во внимание лишь умение лучше всех стрелять из лука. В Пустене много говорили об этом, и в общем все пришли к выводу, что их Грунлаф, отличавшийся прежде мудростью, или немного повредился рассудком, или уж замыслил такую хитрость, на которую мог быть способен лишь сам Сварог, умнейший из всех богов.

Не одна лишь стрельба из лука ждала собравшихся – вначале были намечены конные ристалища, для чего заранее оповестили всех горожан, и те, кто имел хороших лошадей, не могли не соблазниться возможностью покрасоваться на дорогом скакуне, а то и выиграть награду: позлащенное седло, а к нему вдобавок – вся конская сбруя.

После ристалища всех желающих приглашали сразиться с медведем, но выйти против него не с рогатиной, а лишь с большим ножом. Метание в цель ножей, борьба, кулачные бои, лазанье по гладкому, намазанному жиром шесту, к верхушке которого были привязаны красные сафьяновые сапоги, даровое угощение простонародья некрепким пивом, пряниками и фруктами – все это придумали устроители состязаний, чтобы память о таком событии осталась в народе надолго и слава о щедрости Грунлафа пошла гулять по Поднебесному миру.

Но вот настал черед соревнованиям стрелков из лука. Загудели охотничьи рога, завыли трубы, затрещали барабаны. Все, вытягивая шеи, повернулись в сторону городских ворот, откуда выехали на конях те, кто должен был оспаривать честь стать супругом княжны Кудруны. Всадники приближались к месту состязаний, и все слышнее становились удивленные и даже испуганные возгласы, летевшие из толпы:

– Батюшки, да никак оборотни едут!

– Не иначе вурдалаки!

– Ах, щур, спаси и сохрани!

– Бежать бы отсюда надо, бежать!

Горожане, крестьяне, смерды заволновались, уже готовые броситься врассыпную, волнение грозило давкой, смертью, но тут раздался голос Грунлафа, перекрывший гул толпы:

– Остолопы! Куда бежать собрались?! Это же мои гости в личинах едут, не тронут они вас!

Слова Грунлафа не сразу успокоили толпу – люди жались друг к другу, в страхе глядя на приближающихся всадников. И впрямь многие гости постарались: кожаные, берестяные, суконные личины закрывали их лица от корней волос до подбородка, открыты были только глаза и рот. Вдобавок некоторые размалевали личины краской разноцветной, прикрепили к ним козлиные уши и рога. Иные всадники украсили свои хари пышными усами или бородами, использовав для этого конский волос, так что люди, не знавшие об уговоре таком, просто диву давались, покуда тех, кто был попьяней, не разобрал смех, а вскоре стали смеяться и остальные прочие, и вот уже до слез, до икоты, до падения на землю хохотала вся толпа, и всадники этим были немало оскорблены – проезжая мимо, били смеющихся плетьми, пинали их ногами, стремились грудью коня толкнуть. Но вот подъехали к коновязи, стали спешиваться, и народ увидел, что на спине у каждого особый знак нашит.

– Гляди-кось, – неслось из толпы, – вон гусь!

– А тот вон, с красной харей, вроде вепрь!

– Да не вепрь он, а медведь – не видишь разве медвежью морду?!

С любопытством разглядывали ротозеи стрелков, примечая среди приехавших и «лебедя», и «оленя», и «лося». Были среди гостей Грунлафа и «ястреб», и «баран», и «лиса», и «барсук», но некоторые для себя избрали знаки не из лесного мира – украсились изображениями чары, ковша, другие – яблока, человеческого черепа, солнца, полумесяца.

Вокруг спешившихся уже крутились княжеские судьи, переписывали знаки каждого стрелка, помечая их на особых дощечках. Оказалось вскоре, что приехали два «вепря» и три «оленя». Таким, чтобы путаницы не было, предложили срочно знаки заменить, и они в сторонке, при помощи слуг, отпарывали свои нашивки, отчаянно бранясь, – кому приятны лишние хлопоты?

А на поле, на расстоянии ста шагов от черты, откуда должны были лучники вести стрельбу, уже поставили дощатые щиты с намалеванными на них кругами. В середине – метка, с яблоко величиной. Готовые к состязанию стрелки уже ходили близ черты, примеривались, носом водили в разные стороны, определяя направление и силу ветра, качали головами, сомневаясь в успехе, присматривались к оружию соперников, натягивали, пробы ради, тетивы своих луков.

Луки же у каждого были особенные – не нашлось бы и двух одинаковых. Небольшие, но тугие, из двух соединенных вместе рогов оленьих; луки чуть ли не в человечий рост, из тиса или вяза; одни кожей обвитые, другие – с резьбой затейливой, с росписью, прежде никем не виданной; клееные луки, составные, с хитрыми прицелами, с тетивами из крученой пеньки, воловьей жилы, сыромятной кожи или плетеных конских волос.

Но ни один из луков не вызвал у толпы такого интереса, как тот, что был в руках человека в черной кожаной маске без всяких прикрас, ушей или рогов, – стрелок этот на спине своей имел изображение коня. Держал же он в руках лук маленький и, по всей видимости, железный, и был тот лук приделан к деревянному поленцу, украшенному искусной росписью. С палец тетиву имел, а на поленце – зуб какой-то да еще кой-что, совсем уж непонятное. Стрелки судили да рядили, как можно из лука этакого стрелять.

– Витязи, – говорил один, – я бы этим луком так воспользовался: в бою стал бы им как палицей работать. Направо да налево бы сей железиной крутил. Ох, сколько врагов бы вокруг меня полегло – тьма-тьмущая!

– Нет, несподручно с такой штуковиной в бою, – с поддельной серьезностью возражал другой витязь, к маске которого было прикреплено петушиное перо. – Взять бы этот лук да отдать какому-нибудь смерду. Пусть им землю рыхлит, точно мотыгой!

Тут затрубили рога, призывая всех к вниманию, и заговорил сам Грунлаф, сидевший вместе с дочерью под сенью: [8]8
  Навес.


[Закрыть]

– Витязи, начнем же наше состязание, и пусть Кудруна достанется тому, кто станет победителем. Условия равны для всех, и меня совсем не тревожит то, кем окажется лучший стрелок из лука, так пусть же сам Перун поможет вам в борьбе! Подходите к корзине со жребиями и тащите метку с цифрой. Она-то и подскажет судьям ваше место в очереди!

Витязи чинно и не спеша брали из корзины, что стояла у ног Грунлафа, кожаные, свернутые в трубочки метки, разворачивали их. Иной морщился, досадуя на то, что придется стрелять в числе первых, другой – радовался, потому как жребий отсылал его в самый конец и можно было приглядеться к стрельбе других, поучиться на ошибках соперников. Но были и такие, кто оставался совершенно спокоен.

Безучастным к жребию был и Владигор. Продолжая держать самострел на плече, он даже не смотрел в сторону щитов с кругами. Цели, что поражал он в своем дворце, были куда менее уязвимыми, чем эти огромные, на его взгляд, круги, – в них мог попасть, почти не целясь, любой синегорский подросток. Владигор лишь бросал короткие взгляды на Кудруну, которая тоже поглядывала в его сторону. А порой девушка склоняла голову и что-то спрашивала у отца, и если бы Владигор стоял рядом с ней, то, наверное, сумел бы услышать:

– Отец, скажи, кто из них Владигор? Не тот ли широкоплечий витязь с конем на кафтане? Он еще держит в руках такой причудливый с виду лук…

Грунлаф, лукавивший, когда заявлял, что ему безразлично, кем окажется его зять, давно уже узнал в витязе со странным оружием Владигора и теперь не отрывал от него взгляда. Он уже успел шепнуть сидевшему с ним рядом Красу, чтобы тот как можно лучше присмотрелся к луку чужестранца, запомнил, как выглядит каждая его деталь, а после сделал для него рисунок необычного приспособления для метания стрел. Впрочем, Грунлаф все еще сомневался в том, что это оружие окажется лучше обыкновенного лука.

– Ты спрашиваешь, Владигор ли он? – переспросил у дочери Грунлаф. – Да, полагаю, это и есть князь Синегорья. Посмотрим, как он будет стрелять.

– Но говорят, – шептала Кудруна, – что он уродлив, даже страшен. Это правда?

– Нет, – улыбнулся Грунлаф, – на его прекрасном лице боги запечатлели ум, мужество, честность, добросердечие, верность. Уверен, он станет твоим мужем, дочка, потому что человек с таким лицом, как у Владигора, не может не быть первым!

И Кудруна, счастливая, успокоенная, принялась с нетерпением ждать, кто окажется наиболее удачливым в первой части состязаний.

Вот вновь завыли трубы, и судьи вызвали к черте первых трех участников соревнований. Они должны были выпустить каждый по десять стрел. Витязи долго притаптывали землю подошвами своих сапог, желая встать поустойчивей; приложив к тетиве стрелы, вглядываясь в круги мишеней, раз по десять дергали за тетивы, не решаясь натянуть их для начального выстрела. Наконец тетивы одна за другой взвизгнули, рассекая воздух, и стрелы понеслись к дощатым щитам. Замершие зрители увидели, что ни одна из них не вонзилась в центр круга.

Послышались возгласы досады, даже ругань стрелков, в сторону мишеней уже бежали те, на ком лежала обязанность вести учет каждого выстрела. И вновь летели стрелы в направлении щитов с кругами, и все азартней становились крики толпы. Простолюдины, собравшиеся посмотреть, сколь успешной будет стрельба тех, кто считал себя выше их и достойнее, часто охотились в лесах близ Пустеня, не раз принимали участие в походах Грунлафа, могли бы выступить на состязании не хуже, а то и куда лучше этих витязей. В сердца некоторых зрителей даже закралась дерзкая мысль: «А что если выйти к черте и попытаться стать зятем самого благородного Грунлафа, грозы Бореи, богатого повелителя всего княжества игов?»

Когда пришла очередь человека, имевшего на своем лице черную кожаную маску, толпа на миг притихла. Все давно уже ждали выхода к черте обладателя необычного оружия. Среди зрителей послышались приглушенные споры, кое-кто бился об заклад, что стрела, пущенная из такого маленького лука, и до мишени-то не сможет долететь, не то что попасть в самый центр ее.

Но вот стрелок поставил кожаный колчан на землю у самой черты, потом все увидели, что толстую тетиву своего лука он зацепил за крюк, что был надежно прикреплен к его широкому поясу, затем вставил ногу в железное стремя, приделанное в том месте, где лук крепился к концу приклада, надавил ногой, оттягивая вниз, к земле, свое оружие, и тетива, влекомая крюком, пошла вверх, сгибая железное луковище, пошла к тому месту, где торчал белый костяной зуб, надежно захвативший ее.

Насмешливые возгласы не переставали раздаваться, пока Владигор готовил к стрельбе свое оружие, однако он даже не обернулся в сторону. Быстро приспособив на прикладе толстую стрелу, синегорец, почти не целясь, нажал на рычаг спуска. Раздался громкий хлопок, похожий на удар бича, но никто не услышал пения стрелы, зато удар тяжелого наконечника, пронзившего самый центр круга мишени, прозвучал так быстро вслед за этим хлопком, что зрители от неожиданности охнули. Полет стрелы был поистине молниеносным.

Одну за другой посылал Владигор стрелы прямо в середину круга мишени. Иные стрелы сбивали или расщепляли уже вонзившиеся, другие вонзались рядом с прежними, и скоро черное пятно мишени ощетинилось подобно ежу. Теперь каждый выстрел Владигора сопровождался одобрительным гомоном толпы – никто из присутствующих не смог бы поразить каждой из десяти стрел центр мишени, а поэтому все восхищались искусством стрелка и возможностями невиданного оружия.

– Это не по правилам! Не по правилам! – раздался вдруг чей-то крик, когда Владигор, отстрелявшись и отвесив поклон Грунлафу и Кудруне, пошел прочь, небрежно положив на плечо самострел. – Он стрелял не из лука! – кричал какой-то участник состязаний с орлом на груди.

– Как это – не по правилам? – прорычал Грунлаф, поднимаясь со скамьи. Он был потрясен зрелищем поразительно точной стрельбы из необычного оружия, а поэтому отстранение Владигора от состязаний представлялось ему не только нежелательным для его княжества, но и просто вредным. – Кто сказал, что этот стрелок нарушил правила? Не я ли вас предупредил, что в соревнованиях может участвовать любое оружие, пускающее стрелы?! И вы не возражали мне тогда, выторговав лишь условие, согласно которому каждый стреляет в масках!

Слова Грунлафа прозвучали столь убедительно, что недовольный витязь лишь проворчал нечто нечленораздельное себе под нос и умолк, едва труба призвала к черте трех других участников.

Один из них был в берестяной маске, изображавшей морду какого-то лесного зверя. Через прорезь для рта все увидели, что зубы стрелка как-то странно оскалены, будто он на кого-то сильно обозлен. Его правая рука была прикрыта мантией, полы которой скреплялись на левом бедре. Казалось, стрелок нарочно закрыл свою правую руку или просто не имел ее, а поэтому, чтобы не оскорблять своей ущербностью взора той, кто предназначалась в награду победителю, повязал плащ столь необычно.

– Да ведь он же безрукий! – раздался чей-то возглас.

– Нет, просто однорукий! – поправили из толпы.

– Но как же он будет стрелять?! Тетиву-то натянуть нечем! Ногою, что ли? Ну и муженек достанется княжне!

Народ захохотал, но смех стих быстро. То, что увидели зрители, оказалось не менее удивительным, чем стрельба из маленького железного лука. Витязь, держа лук в левой руке, двумя пальцами этой же руки выдернул из колчана стрелу, и она, повинуясь какой-то невидимой силе, уперлась зазубриной в тетиву, – пальцы стрелка уже придерживали ее на выступе рукояти лука. Потом случилось то, чего зрители и вовсе не ожидали увидеть: подняв лук, витязь схватил тетиву зубами, держа зубами же и кончик стрелы возле самого оперения. Его рука пошла вперед, позволяя луку сгибаться, а стреле скользить по гладкой рукояти лука до тех пор, покуда ее четырехгранный наконечник не приблизился к руке стрелка.

И вот зубы витязя разжались, и стрела устремилась вперед, еще через миг она вонзилась прямо в середину круга.

Зрители просто-таки завыли от восторга, испытывая явную симпатию к стрелку, который, несмотря на очевидное увечье, оказался в числе первых. Никто не сомневался, что таким ловким и находчивым его сделала любовь.

А витязь, чувствуя поддержку зрителей, выдергивал из колчана новую и новую стрелу, и, как и прежде, переворачивалась она под действием неуловимого движения пальцев, зубы стрелка хватали тетиву, и стрелы летели прямо в цель. Лишь одна стрела, последняя, десятая, немного вышла за пределы круга.

Зрители были вне себя от восторга. Несколько парней не удержались, подбежали к черте, подняли витязя на руки, внесли в толпу, и вот уже со всех сторон к стрелку потянулись руки с деревянными ковшами, в которых плескалось душистое пиво из погребов Грунлафа.

– Князь, а хотел бы ты иметь зятем такого удальца? – скривив губы в насмешливой улыбке, шепнул, наклоняясь к Грунлафу, Крас. – Смотри, как он стреляет!

Но Грунлаф в страхе отшатнулся от чародея, представив, что однорукий может обыграть Владигора.

– Нет, не хотел бы! – пробормотал князь. – Ты можешь сделать так, чтобы этот урод дал бы завтра не меньше трех промахов?

– Я все могу, только… только он отнюдь не урод. О, если бы ты знал, кто скрывается под этим плащом, то, возможно, не говорил бы о нем столь пренебрежительно.

Грунлаф хотел было спросить, что означают недомолвки Краса, но уже новые стрелки целились в щиты, и стрелы, пущенные одним из них, тоже летели одна за другой прямо в цель.

Было заметно, что толпе очень нравится этот юный, судя по стройной фигуре, витязь, тонкая талия которого изящно перетягивалась богатым княжеским поясом. Все было изящно в нем! И то, с какой легкостью выхватывал он из колчана оперенные пестрым совиным пером стрелы, и то, как без торопливости прикладывал их зазубрины к тетиве красивого, из гнутого оленьего рога, лука, и то, с какой плавной мощью натягивал тетиву. И пела тетива, и шелестело оперение стрелы, и с ярким, сочным звуком вонзалась она в дерево мишени, уже изрядно разрушенной предшественниками. Зрители, наблюдая эту красивую стрельбу, отзывались на каждый выстрел возгласами радости. Им нравился этот стрелок, и каждый мужчина-зритель по-хорошему завидовал ему, не имея возможности попробовать себя в соревновании за право стать мужем Кудруны, зятем Грунлафа.

Но что сказали бы эти зрители, если бы узнали, кем любуются они? Сколь велико было бы их изумление, если бы юный витязь расстегнул на груди свою нарядную свиту с изображением кукушки на спине. Не могли ведать зрители, что нисколько не хотелось ему получить в награду за свою стрельбу прелестную Кудруну и что лишь желанием опередить Владигора было наполнено сердце его. Возможно, именно поэтому все десять его стрел угодили в черный круг, и витязь, не поклонившись в сторону князя и княжны, ушел туда, где стояла его лошадь.

На следующий день состязания зрителей пришло еще больше. Люди приезжали не только из Пустеня, но из ближайших деревень, благо урожай был собран и можно было немного поразвлечься. Теперь не только стожки сена, но и возы служили сиденьем для всех желающих увидеть, кто будет первым в стремлении стать зятем князя игов. Число зевак прибавилось, зато ряды соревнующихся поредели. Многие, не видя проку в соревновании с такими молодцами, что пускают стрелы из невиданных луков или стреляют при помощи всего одной руки, натягивая тетиву зубами, испугались и больше силы свои показывать не хотели. Других же судьи, признав стрельбу их никуда не годной, сразу отстранили, приказав им немедля сниматься с дворцового подворья и убираться вон. Грунлаф сильно сожалел о растраченном запасе из погребов и ледников. Так что на второй день желающих соперничать за право стать мужем княжеской дочери стало уже значительно меньше.