Текст книги "Маска Владигора"

Автор книги: Сергей Карпущенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

– Бадяга, будешь драться!

– Княже! – с мольбой в голосе воскликнул дружинник. – За что такой позор? С бабой драться? Да никогда!

– Будешь!! – повторил Владигор. – Повелеваю, ты мой слуга!

Лишь тяжкий вздох Бадяги был ему ответом. Меж тем Карима обратилась к одной из воительниц:

– Млада, надень кольчугу, шлем и выходи на двор. Покажешь этим городским крысам, что девы леса сражаются не хуже их! Убей его! Остальные пусть держат мужичков на острие меча, а то, глядишь, и сбегут, как зайцы! Ха-ха-ха!

Владигор и дружинники увидели, что к выходу из горницы с равнодушным видом направилась охотница, покатые плечи которой, полный стан, толстые шея и руки свидетельствовали о ее недюжинной силе. Не взглянув на княгиню, она вышла на двор, и скоро Владигор сквозь слюду оконца увидел ее уже в рогатом шлеме на голове и в кольчуге. Млада деловито помахивала мечом, разминаясь перед поединком, и было слышно, как гудит рассекаемый клинком воздух.

– Вперед, Бадяга! Дайте ему меч! – приказал Владигор, и сразу женщина, которая ухаживала за Бадягой, подала ему его оружие.

Проходя мимо Владигора, Бадяга недобро на него взглянул и процедил сквозь зубы:

– Ну и удружил ты мне, княже. Век помнить буду!

Владигор же вслед ему шепнул:

– Жалеть не надо…

Когда Бадяга вышел, Карима произнесла, обращаясь к Владигору:

– Пройдем и мы на двор. Будем судьями наших поединщиков.

На ровной площадке перед домом стояли двое – мужчина и женщина, оба крепкие телосложением, в кольчугах, обтягивавших их торсы. Женщина, широко расставив ноги и положив клинок на плечо, казалась совершенно невозмутимой. Ее, как видно, не пугала ни собственная смерть, ни то, что человек, с которым она только что пила мед и плясала, будет ею убит.

Бадяга же заметно волновался. Воин то чертил что-то своим длинным мечом на земле, то сгибал едва ли не в дугу клинок отличной ладорской ковки. На противника, вернее, противницу дружинник не смотрел – слишком уж было горько, неприятно сражаться с «бабой».

Карима сказала повелительно:

– Млада, если ты хочешь, чтобы у твоих подруг были мужья, убей его!

Владигор, не видя иных путей к освобождению, кроме победы Бадяги, произнес:

– Бадяга! Ради своих товарищей, ради моей любви к Кудруне убей ее!

– Начинайте! – прокричала Карима, взмахнув рукой, и тотчас могучая Млада, с громким криком оторвав клинок от плеча и сделав широкий выпад своей толстой босой ногой, обрушила меч на Бадягу, не ожидавшего такой прыти от женщины, весившей даже больше, чем он сам.

Бадяге удалось отклониться в сторону, и меч Млады, описав в воздухе сверкающую дугу, вонзился в землю острием едва ли не на две ладони. Дружинник, опытный боец, видел: чтобы выдернуть меч из земли, охотнице понадобится ровно столько же времени, сколько ему для ответного удара, способного прикончить противницу. Но хоть и был дан ему приказ убить ее, Бадяга не мог на это решиться. Он часто убивал, но убивал лишь врагов, врагов своей земли, а эту толстуху даже его суровая душа ратника все же отказывалась принимать за врага. Как бы ловко ни размахивала мечом эта «баба», она для Бадяги не могла не быть всего лишь женщиной, да еще посланной на поединок по принуждению.

Млада между тем, выдернув клинок из земли, бросилась на противника с такой прытью, которой от нее трудно было ожидать. Она без устали нападала, и меч в ее руке крутился так, что невозможно было углядеть направления клинка, который пытался найти дорогу к телу дружинника и сверху, и справа, и слева. Млада нападала, не давая Бадяге взмахнуть своим мечом, старалась обойти дружинника сбоку, чтобы заставить его потратить время на маневр. Вдобавок она билась левой рукой, что и вовсе было неудобно для дружинника. Казалось, сил для боя в ее могучем теле имелось неистощимое количество, огромные груди прыгали под кольчугой, заставляя ее переливаться подобно рыбьей чешуе, но на лбу воительницы, как ни странно, не выступило ни капли пота.

Чем дольше смотрел Владигор на затянувшийся поединок с неясным пока исходом, тем сильнее жгло его желание, чтобы Бадяга убил эту женщину, и князь не испытывал стыда за столь неблагородные мысли, ради Кудруны он был готов на все.

– Да убей же ты ее, убей! – закричал он неожиданно для себя. – Не то она убьет тебя! Давай!

Но не этот крик, а обретенное в поединке понимание, что перед ним действительно враг, а не просто женщина, заставило Бадягу собраться и дать самому себе дозволение на убийство противника. Раньше он лишь отбивал удары или ловко уходил от них, теперь же, заметив, что превосходит Младу быстротой движений, дружинник, дождавшись, когда она нанесет очередной удар, сделал ловкий выпад в направлении ее правого, незащищенного, бока и со всей силы рубанул мечом по трепещущему под кольчугой телу. Железные кольца раздвинулись, пропуская к живой плоти холодное железо меча, брызнула кровь, Млада вначале изумленно, а потом со страхом взглянула на свой бок, покачнулась и, издав страшный вопль, рухнула на землю ничком.

– Он победил! – восхищенно сказал Владигор. – Ты видишь, княгиня леса, он победил, и если ты на самом деле княгиня, то сдержишь свое слово и отпустишь моих воинов, или… или меч, ранивший твою рабыню, пронзит и твою грудь! Бадяга, ты слышал? Исполнишь это!

Карима сказала, горько улыбнувшись:

– Я не боюсь смерти, но, если ты убьешь меня, мои подданные перебьют твоих. Зачем так много крови? Уезжайте! – А потом прибавила: – Владигор, я хотела подарить тебе свою любовь! – И вдруг, потрясая кулаками, она в остервенении закричала: – Владиго-о-ор, не езди к Грунлафу! Там погубят тебя! Ты уже в цепях Кудруны! Я видела, как резали друг друга наши мужья! Ради нее резали! Не любовь зовет тебя к ней, а приворожен ты! Останься, сниму с тебя порчу и стану любить, как никто не любил! Ты будешь мой Ладо! Останься!

Что-то дрогнуло в душе Владигора, мимолетное сомнение в необходимости поездки к врагу его страны приложило к его сердцу свою раскаленную докрасна печать, но тут же милое лицо Кудруны вновь озарило сознание, подобно выглянувшему из-за тучи солнцу, и Владигор решительно помотал головой:

– Нет, не останусь! Дай мне коня!

…Все тридцать дружинников во главе с Владигором уезжали из селения, а женщина с распущенными по плечам волосами, обхватив руками колени, сидела на валу и смотрела им вслед. Так сидела она довольно долго даже после того, как всадники скрылись в лесу, но потом резко поднялась и быстро пошла к своему неказистому дворцу. Тяжело раненная Млада уже была унесена с площадки перед домом, а ее кровь присыпана песком. Несколько женщин-воительниц, ожидая приказаний, стояли у входа, и приказ последовал незамедлительно:

– Рагуда, Хмеля, волосы остричь немедленно, как носят мужики! Штаны наденьте, сапоги, рубахи, свиты, а поверх – кольчуги. Шлемы не забудьте. Из оружия – мечи, кинжалы длинные и луки. Стрел возьмите по три десятка, еды дней на пять пути и коней седлайте. Все, пошли!

Отдав приказ, Карима прошла в дом. В горнице своей платье с себя сбросила – из тонкой шерсти, с рукавом широким, – ради Владигора надевала, да не пригодилось. Обнаженная, острый нож взяла, левою рукой на затылке волосы в пучок собрала, и упали на пол змеями густые пряди. После порты мужские, из полотна, надела, нижнюю рубаху, поверх нее – нарядную, с воротом расшитым. Свиту Велигорову надела, поясом драгоценным, с золотыми бляшками, стан обвила. Сапоги натянула красные, на подошве тонкой. Кольчуга черненая свиту праздничную чешуей своей закрыла, пояс боевой, широкий, весь в заклепках бронзовых, ее стянул. Меч в ножнах сафьяновых, тоже Велигора, сквозь ремни продела, что к поясу крепились, кинжал в железных ножнах под пояс просунула, но шлем с кольчужной бармицей покамест надевать не стала.

Лук Велигоров не был слишком туг для сильных рук ее. Лишь запасные семь тетив, в кожаный мешочек с тщанием уложенные – чтобы не отсырели вдруг, – да колчан с прекрасными, любовно сделанными стрелами оставалось взять Кариме. Напоследок в зеркало из полированного серебра взглянула и узнать не смогла себя – витязь молодой, безусый и красивый в зеркале отражался. Улыбнулась и сказала:

– Нет, не будет больше негодница Кудруна смущать мужей! Не будет! – А потом, погрустнев, вымолвила тихо: – Ах, помоги мне, Мокошь-заступница, запрети мукам нас изводить да тревожить, ведь мы сестры твои! – Но тут же брови ее изогнулись, ноздри хищно раздулись, и громко сказала Карима: – Нет, не Мокошь я помочь заклинаю, а Перуна, стрелоносителя! Пусть пособит мне в деле задуманном!

…Три всадника в шлемах с плещущими по плечам бармицами, в развевающихся плащах выехали из селения и направили коней к лесной дороге, по которой совсем недавно отправились на запад три десятка воинов с князем Владигором во главе. Владигор же в это время ударами каблуков понукал подаренного Каримой каурого коня, и совсем не потому, что плох был конь, – нет, просто Владигор спешил, боясь, что потерянное время помешает ему поспеть в Пустень, к Грунлафу, в срок.

Думы князя были нерадостными. Любовь к Кудруне ничуть не угасла, она-то и заставляла гнать коня, но поселилась в сердце его какая-то тоска, и причину ее Владигор видел в том, что он, прежде такой независимый и гордый, послушный лишь приказам долга и чести, превратился ныне в невольника. Еще совсем недавно он радовался, чувствуя, что любит Кудруну, не замечая тяжести этих оков, теперь же представлял себя рабом каких-то смутных сил, заставивших его полюбить дочь Грунлафа, рабом, похожим на тех разбойников, которые ради нее поубивали друг друга и были счастливы умирать с ее именем на губах.

– Нет! – вдруг, неожиданно для ехавшего рядом Бадяги, сказал Владигор. – Я не невольник! Я – воитель, свободно распоряжающийся самим собой, я князь! Не Кудруна мне нужна, а борьба за нее! У меня есть мой самострел, и я всем докажу, что лишь меня одного достойна дочь Грунлафа!

5. Получи свою маску!

Грунлаф со скрещенными на груди руками ходил по горнице взад-вперед, изредка останавливаясь возле окна, и каждый раз досадливо проводил рукой по лбу, не увидев за пределами комнаты ничего для себя интересного. Горница располагалась в верхнем этаже башни его дворца, и отсюда хорошо была видна дорога, ведущая с востока к Пустеню. По ней порой проезжал крестьянин, везущий в город овощи на своей дрянной телеге, скакал посланный куда-то гонец, шли из города в ближайшую деревню смерды, купившие что-то на рынке, но никаких признаков княжеского отряда или по крайней мере одинокого всадника, похожего на Владигора, не было видно.

– Он не приехал, не приехал! – топнул ногой, обутой в мягкий сапог, князь Грунлаф. – Ты, чародей, слишком много возомнил о силе своего искусства! Зачем-то выцедил из тела моей дочери целую чашу крови, потом замучил ее, когда малевал на доске! И чего ты добился? Что прикажешь мне делать? Все витязи и князья уже устали ждать, когда начнутся состязания, они едят мои хлеб и мясо, опустошают мой погреб, а напившись допьяна, бродят по городу и обижают женщин! Ссоры, драки, угрозы сжечь мой дворец! И ведь, не забывай, каждый приехал с дружинниками, с холопами, даже с наложницами! Что мне делать? Скажи!

Крас, сменивший рыжую бороду на черную, окладистую, сидел у стола, закинув ногу на ногу, и маленьким ножом сосредоточенно срезал кожицу с яблока, которая длинной спиралью свисала вниз.

– Что делать, спрашиваешь? Отвечу: ждать, ждать и ждать, – спокойно сказал он. – Владигор в твоих руках, говорю тебе, благороднейший. Он выглядел умалишенным, когда в одной рубахе, весь потный и красный, прибежал ко мне в каморку. Портрет обладает великой сверхъестественной силой. Помнишь, я рассказывал тебе, как полсотни разбойников перебили друг друга мечами ради того, чтобы кто-нибудь из них мог приехать на состязание?

– Помню, – немного успокоился Грунлаф, – но только почему же я не вижу его в Пустене? Не случилось ли с ним что-нибудь в дороге?

– Брось, Грунлаф! – презрительно махнул рукой Крас. – Сам знаешь, что о его силе и мужестве по всему Поднебесному миру ходят легенды, о нем поют песни, слагают сказы. А этим витязям и князьям, всей этой собравшейся здесь мелкоте скажи, что Кудруна занемогла, а поскольку без нее состязание проходить не может, вот и пришлось отложить ненадолго. Гляди-ка, пива да браги для гостей пожалел! Не думал я прежде, что ты такой скупердяй, Грунлаф. Может быть, тебе и яблок этих жаль для меня?

Но ответа Крас не получил, зато увидел, что Грунлаф замер у окна, словно приглядываясь к чему-то, и вдруг взволнованно спросил:

– Скажи, какой родовой знак Владигора?

– Ну, кто же этого не знает – меч и две скрещенные стрелы!

– Вот! – вытянул вперед свою руку Грунлаф и с восторгом сказал: – Я вижу меч и стрелы на красном щите! Это Владигор! Ах, Крас, твоя тайная наука помогла!

– Иначе и быть не могло, – равнодушным тоном ответил Крас, впиваясь зубами в яблоко. – Только пусть радость не помешает тебе быть осмотрительным – ни в коем случае не выказывай ее перед Владигором. Ведь он оскорбил тебя отказом, и ты должен ответить ему тем, что не выделишь его из толпы хорьков, лакомых до чужих закромов. Размести его вместе с остальными, в домах твоих дворовых людей.

Было видно, что Грунлафу хотелось принять Владигора совсем иначе, ведь он мечтал сделать его своим зятем и союзником, но ослушаться всеведа Краса князь не решался.

– Будь по-твоему, – кивнул он. – Я даже не выйду встретить его. Довольно и вестника, чтобы показать, где ему разместиться и откуда брать еду и питье. Ну вот, я почти у цели! Пойду сообщу Кудруне!

И Грунлаф, любивший свою дочь больше всего на свете, поспешил на ее половину, а Крас остался в горнице, – он все так же медленно очищал яблоки и ел их, чему-то тихонько посмеиваясь.

Дворец Грунлафа был не меньше, а может быть, и больше, чем дворец Владигора. Если бы синегорец захотел проехать туда, где князь игов разместил приехавших на состязание, без провожатого он бы этого сделать не сумел.

– Бадяга, протруби-ка в рог три раза! – приказал Владигор, гарцуя у дворцовых ворот, оказавшихся закрытыми. Стражники, что караулили на особой надвратной площадке, отказывались кого-нибудь впускать без особого на то дозволения князя Грунлафа.

Бадяга, надувая щеки так, что казалось, будто они вот-вот лопнут, исполнил приказание Владигора, и тотчас, словно за воротами только и ждали этого, они распахнулись, и важный седовласый вестник, учтиво поклонившись, произнес:

– Кто посмел потревожить покой князя игов, благородного Грунлафа?

– Князь Синегорья Владигор! – с достоинством отвечал синегорец.

– Следуйте за мной, – сказал вестник. – Я покажу, где тебе и твоим дружинникам предназначено разместиться.

Медленно проехав по множеству пустынных дворов, узких проходиков и даже крытых галерей, Владигор со свитой очутился там, где жизнь кипела вовсю. Здесь люди сновали, стояли, беседуя о чем-то, громко смеялись, стреляли из лука в цель, сидели за столами, вынесенными на улицу, спорили, пили из огромных чар и ковшей, переводили куда-то лошадей. Владигор сразу понял, что это и есть его соперники.

Когда его и дружинников разместили по маленьким каморкам с деревянными кроватями и соломенными тюфяками, он, приказав Бадяге позаботиться о лошадях и пище для воинов, решил прогуляться по дворам, чтобы присмотреться к соперникам, с которыми ему предстояло сражаться за руку Кудруны. Вначале он, конечно, пошел к тем, кто стрелял в намалеванный на широкой доске круг. Было видно, что все стрелки серьезно заняты подготовкой к состязанию. Луки натягивали они не спеша, целились так долго, что руки начинали дрожать. Это, знал Владигор, обычно и губило стрелка из лука. И действительно, в центр круга попадали далеко не все, хотя стреляли всего с каких-то тридцати шагов.

Сердце Владигора радостно забилось, едва он увидел «успехи» соперников. В иных обстоятельствах князь мог бы, конечно, подсказать им, как нужно правильно натягивать лук, как целиться, но сейчас он открыто радовался тому, что стреляет лучше всех. Кудруна благодаря его умению стрелять становилась его добычей, он уже почти обладал ею. Но вдруг одна мысль уколола его: «Что же за радость победить этих неумелых стрелков? Неужели среди них не найдется достойного соперника? Как же я предстану перед Кудруной? Ведь она вправе будет сказать мне: „Владигор, я думала, что ты сильный, ловкий, бесстрашный, а теперь вижу, что ты слывешь таким всего лишь потому, что все вокруг тебя хилые и неумелые!“»

Нахмурившись, Владигор отошел от стреляющих.

Тут его слух резанула громкая фраза, произнесенная голосом хмельного человека:

– Да что мне Кудруна! Мало ли я на своем веку всяких Кудрун повидал!

Владигор не спеша направился к столу, из-за которого донеслись эти слова. Там сидели шесть подгулявших витязей, двое из них по пояс голые, остальные – в нижних полотняных рубахах, залитых то ли пивом, то ли брагой.

– Вот я и говорю, господа витязи! – продолжал усатый длинноволосый мужчина, отхлебывая из ковша. – Кудруна Кудруной, но пиво куда лучше, хоть оно у Грунлафа и кислое, а вот бражка, что ни говори, славная, на хмеле, на липовом медку, густая. Я бы и не приехал сюда никогда, если б носом не чуял запах крепкой браги, которой здесь – пей сколько влезет!

Ему вторил другой витязь:

– Верно говоришь, брат Злень! Погостим да уедем. Нам ведь еще и Кудруны-то этой Грунлаф не показывал, только слух пущен, что красавица писаная. А какому отцу свою дочку в девках до старости держать хочется? Вот и выдумал это состязание. Я же полагаю, что коль уж он ее за кого хотел отдать – не отдал и готов выдать просто за победителя в состязании, пусть даже за урода, то не много в ней прелестей.

В разговор вступил третий витязь:

– Правду сущую ты глаголешь, Гривна! Выстрелишь славно, а потом тебе на шею сядет такая кикимора, что хоть в болото головой кидайся. Нет, я или вовсе стрелять не буду, или нарочно промашку дам.

Четвертый витязь, казавшийся самым трезвым, урезонил товарищей такой речью:

– Э, пустое болтаете, братья! Ну и что вам с этой Кудруны? Ладно, пусть она кикиморой окажется, – вам-то что за печаль? Девок аль молодок у вас, кроме нее, не будет, что ли? Зато у Грунлафа-богатея такое приданое выторговать можно, что до смерти будешь как сыр в масле кататься. Кудруну ж эту можно в башню под замок посадить – пусть полотно ткет, прядет или вышивает.

Все загоготали, потому что нашли мнение товарища очень дельным, оправдывавшим всю канитель с приездом в Пустень и с предстоящими состязаниями.

Владигор, поняв, что ничего нового для себя он здесь больше не услышит, подошел к другой компании, отличавшейся от выпивох серьезностью лиц и чистотой одежды, богатой и нарядной.

– Да кому это по нраву будет? – говорил осанистый бородатый муж в драгоценной мантии, наброшенной на плечи. – Собрались по его зову, а ни Кудруны не показывают, ни состязаний не начинают. Неучтиво поступает с нами Грунлаф! Еще день – и уеду отсюда, но уж вернусь по весне со своей дружиной, чтобы переведаться с невежей в поле!

– И впрямь, непруха какая-то выходит, – кивал другой, тоже важный то ли князь, то ли витязь. – А все, бают люди, оттого проволочка, что ждет не дождется Грунлаф Владигора Синегорского, без него состязание начинать не желает. А о чем это говорит, други? Да о том, что ему лично хочет Кудрунку он свою отдать, а все стреляния эти да пуляния так, для отвода глаз придуманы. Ему, Владигору, предназначена Кудруна!

Тут раздался протяжный, громкий звук рога, и все повернулись туда, откуда он донесся. Вестник, тот самый, что провел Владигора с дружинниками по закоулкам дворца, появился перед гостями Грунлафа в сопровождении отрока-трубача и, едва убедился он, что все готовы ему внимать, торжественно заговорил:

– Благородные князья и храбрые витязи! Слушайте, что велел передать вам благороднейший князь игов Грунлаф! Завтра, сразу после полудня, ждет он вас в своей гостевой палате, где всех вас ожидает славный пир со скоморошьими потехами! Там узрите вы прекраснейшую дочь Грунлафа Кудруну, и там же будут объявлены вам правила состязаний, что состоятся на третий день после пира! Веселитесь, гости дорогие! Славный Грунлаф желает вам крепкого здравия!

Когда глашатай умолк, раздались дружные крики гостей, радовавшихся, что все прояснилось и скоро они увидят ту, ради которой приехали издалека. Были довольны и мужи, рядом с которыми стоял Владигор, но, как только он отошел от них, чтобы прогуляться по другим дворикам родового гнезда Грунлафа, к ним подошел какой-то человек, закутанный в черный плащ, и заговорил тоном подобострастным и льстивым:

– Ах, славные князья, прошу покорнейше простить, что помешал беседе вашей. Сам я тоже решил попытать счастья и натянуть лук ради руки Кудруны, хоть и немощен уж по причине…

– Ты долго говоришь, приятель, – оборвал его один из мужей. – Чего тебе от нас надобно?

– Нет, вовсе ничего, просто мне известно стало, что Грунлаф на самом деле давно уже мечтал выдать дочку за Владигора из Синегорья, да тот по гордости своей ему отказал. Вот и задумал Грунлаф эти состязания, но, представьте, Владигор тоже сюда явился, тоже будет стрелять из лука. Ну и сообразите, рад его приезду Грунлаф или не рад? Рад, уверен! Да только ведь теперь и судьба Владигора зависит от его удачи, а стрельба из лука – дело очень непростое. Вдруг ветерок не в ту сторону подует или рука дрогнет? Вот и придумал Грунлаф такую штуку: Владигору победу обещает в любом случае, выйдет он первым или нет. Судить-то станут Грунлафовы людишки…

Князья вначале просто хмурились, а потом слушали человека в черном плаще уже с негодованием. Один из них сказал взволнованно:

– Ну и хитрый лис этот Грунлаф! То-то тянул с началом состязаний! Выходит, всех нас побоку, а Владигора…

– Правда истинная! – закивал человек в черном.

– Да я его на поединок вызову – на мечах рубиться! – пылая гневом, проговорил другой муж. – Я ли, князь плусков Иргин, стану мучиться, стрелять из лука, в то время как победа заведомо Владигору достанется!

– Верно, верно! – продолжал кивать Крас, ибо это он, и никто другой, давал советы князьям. – Верно, но… можно поступить и по-другому. Завтра будет пир, где, как вам сказали, огласят условия состязаний, так вот… вам, властительнейшие и благороднейшие князья, нужно будет встать и заявить, что…

И Крас, понизив голос и оглянувшись по сторонам, что-то зашептал князьям, а те слушали его со всем вниманием, одобрительно кивая и оглаживая с ухмылками бороды.

Пиршественный зал дворца Грунлафа был великолепен. Владигор, будучи не беднее князя игов, не имел, однако, во дворце своем такого большого помещения, со стенами, украшенными затейливой росписью, со множеством светильников по стенам и одним огромным, утыканным множеством горящих свечей, который можно было на цепи опускать пониже или поднимать повыше, чтобы пирующие видели, какой драгоценной посудой владеет Грунлаф и какие замечательные блюда принесены из кухни, а заодно лишний раз напомнить им, сколь богат и щедр владелец дворца.

Грунлаф и в самом деле расщедрился в этот день. Жареные два оленя, кабан, несколько баранов, каплуны, утки, зайцы, куры без счета, осетры, лососи, карпы из дворцовых прудов, похлебки многих видов, пироги с различными начинками, сладости медовые – все эти яства украшали стол сегодня, а большие братины с медами, настоянными и на вишне, и на малине, и на морошке, и на клюкве, духовитые и пьяные, бочонки с пивом, брагой, что стояли прямо на столе, помогали яствам легко проскакивать в желудки охочих до еды и выпивки гостей, славивших Грунлафа.

Сам князь, с Хормутом по левую руку и Красом по правую, восседал в центре стола, к концам которого были приставлены два других стола, так что каждый гость мог видеть хозяина и, когда того хотел, поднимал за его здоровье ковш. Грунлаф, также поднимаясь с места, благодарил гостя за здравицу и делал глоток из своей большой серебряной чаши.

Веселье в зале царило довольно сдержанное, потому что гости пили осмотрительно – не терпелось им увидеть ту, ради которой они сюда приехали. Но Грунлаф почему-то не спешил показывать дочь искателям руки ее – так посоветовал поступить Крас, утверждая, что следует распалить гостей, разогреть их чувства медами. Но вот один из них, тот самый, кого Владигор видел за столом во дворе, пошатнувшись, поднялся и произнес, держа ковш в руке:

– Благороднейший и щедрейший князь! За твое здоровье пили мы уже много раз. Думаю, теперь ты проживешь на свете лет двести, а то и триста. Однако нам не терпится, поверь, пожелать здоровья и дочери твоей, Кудруне. Будь милостив, пригласи ее сюда.

Грунлаф, нарочито помедлив, кивнул, посмотрел в сторону прислужника и щелкнул пальцами. Тот, видно, уже знал, что нужно делать, – исчез за дверью. В зале все притихли, повернули головы в сторону двери, за которой скрылся прислужник. Те, кто держал ковши, поставили их на стол, кто жевал, тот так и остался с недожеванным куском во рту.

Владигор сидел ни жив ни мертв. Сердце у него замерло и, казалось, не стучало. Больше всего боялся он, что девушка окажется не такой красивой, как на портрете. Тогда он никогда не простил бы себе, что безумно влюбился в мертвое изображение. Он пообещал себе немедленно отправиться в Ладор и не участвовать в состязаниях, потому что приданое, получаемое вместе с рукой Кудруны, его мало интересовало, точно так же, как и военный союз с Грунлафом.

Дверь отворилась. В зал вошла девушка. Грунлаф взял ее за обе руки, подвел поближе к столу, но никто не увидел лица Кудруны – легкое покрывало из полупрозрачной, привезенной издалека ткани было наброшено на ее голову.

– Ничего не видим, Грунлаф! – прокричал кто-то из самых нетерпеливых гостей.

– Сейчас увидите! – сказал Грунлаф и, осторожно приподняв покрывало, снял его с головы дочери.

Вздох восхищения раздался в зале, а потом воцарилась такая тишина, что было слышно, как где-то в углу скребется мышь. Владигор, как и все, не сводил глаз с лица Кудруны, покрывшегося густым румянцем. Девушка, оказавшись впервые в обществе такого множества мужчин, которые к тому же пристально ее рассматривали, невольно даже поднесла руку к щеке, потупилась, и капельки жемчуга, висевшие на нитке, пересекшей ее открытый лоб, подрагивали – так сильно билась жилка на ее виске.

Сначала у Владигора возникла уверенность, что он видит совсем другое лицо. Лишь отдельные черты напоминали ему девушку с портрета, которую он так сильно полюбил. Но чем дольше смотрел он на живую Кудруну, тем больше нравилась она ему. Тогда – Владигор теперь твердо это знал – кто-то заставил его полюбить мертвое изображение, и поэтому в последнее время он не доверял своему чувству, но теперь получалось так, что старое чувство оживало под действием зарождающейся страсти к этой совсем не похожей на портрет девушке, и оба чувства сливались, рождая что-то новое, куда более теплое и сильное, чем прежняя безумная страсть.

Тишину нарушил кто-то из гостей, проговорив:

– Хозяин, по старинному обычаю, не мешало б девице гостям по ковшу поднести, да с поцелуем…

Все гости разом заволновались, послышались голоса:

– Надо бы, князь!

– Полагается, по старине!

Кудруна зарделась еще сильнее, а Грунлаф, поколебавшись для видимости, тронул Кудруну за плечо и что-то шепнул ей, а потом махнул рукой прислужнику. Вскоре тот явился с подносом, на котором стоял серебряный вызолоченный ковш, как видно с медом, девушка приняла его и пошла вдоль стола, останавливаясь напротив каждого гостя и кланяясь ему. Гость, привстав, отпивал из ковша глоток, целовал Кудруну в губы, и девушка шла дальше.

Вначале ей было страшно, очень страшно! Никогда еще губы мужчины, помимо отцовских, не касались ее губ, хотя в тайных мыслях своих она уже давно этого желала. Краем глаза сейчас Кудруна замечала, что те, кому она подносила ковш, были или слишком стары, или излишне худы, или, напротив, тучны. Многие были некрасивы, иные как-то неприятно улыбались, приближая к ней свое лицо. Никто из них, конечно, не мог сравниться с Владигором, о котором говорили, что он красавец, высокий и широкоплечий.

«Да где же он? – думала Кудруна, переходя от гостя к гостю и не видя среди них того, кто хоть в чем-то мог походить на желанного. – Я знаю, что ты приехал, но, может статься, ты почему-то не пришел на пир? Ах, как дурно ты поступил тогда! Неужели же ты не поцелуешь меня сегодня, возлюбленный мой!»

Владигор с бешено бьющимся сердцем ждал, когда Кудруна подойдет к нему. Вот уже только пять человек оставалось ей до него, и он лютой ненавистью проникался к каждому из них, имеющему право целовать его возлюбленную. Три человека отделяли Кудруну от Владигора, два, один…

Кудруна встала перед ним и, широко раскрыв свои прекрасные глаза, прямо смотрела ему в лицо. Он поднялся, отпил глоток пьяного меда. Она увидела его вьющиеся светло-русые волосы, глаза цвета базилика, короткую бородку курчавую и вдруг почувствовала твердую уверенность, что перед нею именно Владигор, желанный, милый, столь похожий на того, кого она уже любила в своих грезах. Да, но если Владигор приехал на состязание, значит, и он ее желает и любит?

Владигор прикоснулся губами к ее дрогнувшим розовым губам и почувствовал, что она трепещет так же, как он. Это продолжалось мгновение…

Потом Кудруна справилась с собой и двинулась с подносом дальше, а Владигор, ошеломленный, опустился на лавку. Ноги у него дрожали, перед глазами все расплывалось.

После «поцелуйного» обряда обстановка в зале разрядилась. Многие гости уже и тем довольны были, что узрели прелестную Кудруну, и о том, сколь хороша она, велась за столами шумная беседа, и кто-то из подгулявших довольно громогласно клялся, что краше девицы «в жизни не видел». Мед, пиво, брага снова потекли рекой, иной грозился победить всех прочих в состязании, но тотчас слышался и возглас соперника:

– Спервоначалу научись стрелять!

– В дверь, поди, с пяти шагов не попадешь? Пуп надорвешь, тетиву натягивая!

– Это я-то надорву? Сам, смотри, в штаны не наложи, когда за лук возьмешься.

Из-за столов уже повскакивали, уже и лай пошел, и ругань, и за грудки, и за бороды хватание, недолго уж было и до драки, до сраму, но голос глашатая, сумевший перекрыть весь этот гам, восстановил спокойствие:

– Гости дорогие, меткие стрелки из лука, лучшие во всем Поднебесном мире! Сейчас вам придется выслушать правила, что установлены для состязаний! Будет говорить благородный витязь Хормут!

Все притихли, и заговорил Хормут:

– Благороднейшим Грунлафом, князем игов, решено все состязания разделить на три дня. В день первый каждый сможет показать свое умение и тем приблизить счастливый час брачного соединения с Кудруной, если будет первым в стрельбе по нарисованным на широких досках кругам. В самой середине – метка размером с яблоко…