Текст книги "Маска Владигора"

Автор книги: Сергей Карпущенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

Те из ладорцев, которых дорогой до городских ворог встречал наездник, пристально глядели на него, но все по-разному провожали. Иные смеялись даже, показывали пальцем, кричали ему вослед, что-де не борейскому уроду править Синегорьем. Другие, в безмолвии провожая фигуру всадника, с сочувствием качали головами, а третьи кланялись ему учтиво, утирали слезы, но ни на кого не обращал внимания витязь, маской лицо закрывший. К запертым воротам подъехал. Стражник строго у него спросил:

– Кто таков? Куда путь держишь?

Глухо ответил всадник:

– Князь ваш, Владигор, уезжает из Ладора, навсегда уезжает…

Стража не посмела и слова поперек молвить – столько скорби было в хриплом голосе князя. В поле за ворота выехал, и долго еще смотрели воины, как ехал он не спеша куда-то в сторону заката, покуда совсем не скрылся в темноте. После ворота заперли надежно, в мыслях к Стрибогу, к Перуну обратились, чтобы даровали боги отчие удачу изгнанному князю, обиженному своим народом. Потом в избушке, что служила для них ночлегом близ городских ворот, за бадейкой с пивом, потолковали тихо о том о сем да и прикорнули, не разоблачаясь, на копья опираясь, на лавках, прислонивши покрытые железом головы свои к бревнам стен.

А в это время в княжеском дворце плакали навзрыд две женщины. Одна, которой уже лет сорок было, в горнице своей богатой слез не могла унять, жалуясь на судьбу, отнявшую у нее и у Синегорья брата, князя Владигора. Несчастней последней нищенки она себе казалась.

Но не ведала Любава, что двадцатилетняя Кудруна, волею сил темных превращенная в правительницу славного Синегорья, тоже не спала и ее обшитая мягким куньим мехом подушка тоже не просыхала.

«Зачем не приласкала я его ни разу? – корила себя Кудруна. – Почему не удержала, когда сказал он мне, что уезжает и никогда уж боле не увидит меня? Неужто я не понимала, что он и есть настоящий Владигор? Не все ли равно, какое у тебя лицо, когда ты в каждом жесте, слове, движении, поступке – витязь, князь?! Ах, Владигор, я тебя бы и уродом полюбила, только бы вернулся ты ко мне! Вот сразу и я осиротела, и вся страна моя!»

Но не все в княжеском дворце в тот вечер и в ту ночь были охвачены отчаянием. В одном из пиршественных покоев веселились борейцы. Все две с половиной сотни воинов посадил за длинные столы победитель Крас. С ним же рядом и довольный Хормут восседал. Напившись хмельного меду, он пересказывал кудеснику то, как безуспешно пытался уговорить Владигора пойти на союз с Грунлафом.

– Я предлагаю Владигору брак с Кудруной – он ни в какую! Союз с Грунлафом – не соглашается! Что делать? Если бы не ты, мудрейший Крас, не знаю даже, как смог бы князь Грунлаф обуздать такого норовистого скакуна, как Владигор! А теперь, смотри, – князь изгнан, Любава – не у дел, и княжна Кудруна – я по-прежнему ее считаю только княжной – распоряжается всем Синегорьем! Ах, как здорово ты все придумал, умнейший Крас!

Чародей, ничего не пивший, лишь усмехался, слушая льстивые речи Хормута, и с презрением глядел, как хмелеют воины-борейцы, ненасытно вливающие в свои глотки крепкий мед и пиво.

– Хормут, я слышал, что ты мастер махать в бою мечом, но в государственные дела тебе лучше не соваться, – наконец сказал он снисходительно. – Подожди немного, может быть, придется и тебе постоять за честь Бореи с оружием в руках – тогда-то ты и покажешь свою прыть. Сейчас же – мой час настал. Не думаю, однако, что с двумя с половиной сотнями воинов ты сумеешь противостоять ладорцам, если им придет в голову посадить на синегорском престоле Любаву. Не видел разве, как горели их глаза, когда я объявил, что Ладором и всем княжеством станет править супруга Владигора?

Хормут, осоловело глядя на колдуна, сказал:

– Хочешь, я завтра же поеду в Пустень, чтобы привести оттуда тысячу, а то и две дружинников? К тому же и Грунлаф ждет, когда мы сообщим ему, как был занят главный город Владигора.

– Нет, пока рано отправляться в Пустень, – возразил Крас. – И еще уверен я, что моих сил довольно, чтобы добыть дружинников для охраны нашего дворца и здесь, в Ладоре!

Хормут, утирая рукой залитые медом усы, громко рассмеялся:

– Что ж, станешь платить ладорцам?

– Нет, не стану. Пойдем сейчас со мною, я покажу тебе, как можно добыть дружину в столице твоего врага.

Хормут, недоумевая, тяжело поднялся. Воины, продолжая поглощать ковши и братины хмельного меда, пива, браги, даже и внимания не обратили на то, что их начальники ушли из-за стола. Когда Крас и Хормут вышли из покоя, колдун с презрением сказал:

– Доверить судьбу Ладора, нашу судьбу, судьбу Бореи этим пьяницам? Нет, никогда! Какой-нибудь проворный повар или ключник может в одночасье лишить нас этого глупого стада, подсыпав в мед или еду настой болиголова!

Хормут, сразу протрезвевший, спросил робко:

– Куда ты меня ведешь?

– А вот как раз на дворцовую поварню, благородный, но неудачливый посланник!

Судя по тому, что все сильнее ощущались запахи приготовляемой пищи, они действительно приблизились к кухне дворца, но туда, где сновали повара и разносчики блюд, Крас Хормута не повел, – они зашли в закуток, и колдун сказал, показывая на дощатую стену:

– Вот за этой стеной Владигор выстрелил из самострела в свою собственную душу, и стрела до сих пор сидит в ней.

– Для чего же ты это делал, ученейший? – удивился глуповатый Хормут.

– Как – для чего! – воскликнул чародей. – Я наполнил душу Владигора страстью к женщине и тем самым погубил его. Хочешь, благородный витязь, испытать силу этих сладостных чар?

– Обереги меня от этого Сварог! – не на шутку испугался Хормут. – Говори лучше, зачем ты меня сюда позвал?

– Сейчас узнаешь, сейчас! – Дрожа от нетерпения пустить в ход свои чары, Крас подошел к стене и легким движением руки раздвинул доски. Они вошли в темное помещение, где уже не слышались звуки кухонной возни.

– Я боюсь тебя, Крас! Зачем привел ты меня сюда? – в страхе схватился Хормут за рукоять меча. Крас, не отвечая ему, достал из-под полы плаща мешочек, раздернул завязки, достал из него горсть чего-то ярко светящегося, взмахнул рукой, подбрасывая вверх этих то ли светляков, то ли мелкие камешки, и они прилипли к потолку, осветив зеленовато-желтым светом просторный зал. Вдоль стены его стояли десять глиняных истуканов, которых Хормут вначале принял за живых людей и поэтому даже вытащил наполовину из ножен меч.

– Где мы? Кто это?! – вскричал он, абсолютно протрезвев и готовясь отражать нападение.

– Когда-то на этих болванах Владигор учился стрелять из самострела, а сколь прекрасно он это научился делать, ты мог судить на ристалище в Пустене. Сейчас поймешь, зачем я тебя сюда позвал. Смотри и слушай! – Крас трижды громко хлопнул в ладоши и проговорил: – Эй, ты, кого я сделал постоянно сытым и способным повелевать другими, – выходи!

Тотчас раздался шорох, и к Красу подбежала крыса. Хормут не видел прежде таких огромных крыс, она была величиной с кошку. Крыса в подобострастной позе, встав на задние лапки, застыла перед Красом.

– Солодуха! Солодуха! – воскликнул Крас. – Приказываю тебе привести пятьсот самых сильных и проворных крыс! Сейчас же!

Тотчас крыса опустилась на все четыре лапы и исчезла в темном углу зала, а колдун сказал Хормуту:

– Приятно повелевать людьми, но нужно давать эту возможность и другим. Мне нужны крысы, потому что в них столько беспощадной злобы ко всем, кто им противен, что лучше воинов, чем эти четвероногие, не сыщешь.

И вот уже во всех углах зала послышалось громкое шуршание, раздался скрежет зубов, прогрызающих доски, и скоро бурыми, серыми, черными потоками к ногам чародея устремились стаи крыс. Они замирали перед Красом в раболепных позах, сотни и сотни крыс, а над ними, такой же неподвижный, возвышался Солодуха.

– Воины мои, слуги! – громко заговорил кудесник, простирая над крысами руки. – Вы удостоились чести стать людьми, оставаясь по-прежнему кровожадными и безжалостными. Восстаньте и служите мне!

Хормут увидел, что животные вдруг скорчились, как будто от страшной боли, иные падали на спины, катались по полу, но в то же время росли, их лапы вытягивались, головы становились крупнее и делались округлыми, лишаясь вытянутых вперед морд. Но самым неприятным во всем этом превращении было то, что на крысах начинала лопаться шкура, обнажалось розовое мясо и куски шкуры рваными лоскутами опадали на пол.

На глазах у Хормута зал заполнялся голыми людьми, которые извивались в каком-то жутком танце и вдруг замерли, будто ожидая приказа повелителя.

– Солодуха! – прокричал Крас. – Во дворце найдется немало одежды и доспехов, чтобы приодеть и вооружить моих верных воинов. Но этого мало – завтра ты приведешь ко мне еще пятьсот крыс. Тысячи нам хватит вполне, чтобы уберечь дворец, а значит, и весь Ладор от попыток наших недругов вернуть Владигору его собственность, если он попытается это сделать. Но и это еще не все – я хочу вооружить моих слуг новым оружием Владигора, самострелами, способными крушить любую броню и убивать врагов с большого расстояния. Рядом с этим залом находится мастерская, где князь Синегорья создавал свое оружие. Солодуха и Хормут, займитесь изучением всех самострелов, которые там имеются, и лучший вид сразу же отдайте мастерам, кузнецам и изготовителям луков. У каждого из моих воинов будет самострел, и пусть здесь, в этом зале, на этих глиняных истуканах учатся они стрелять! О, тщеславие Владигора сыграло с ним дурную шутку. Нельзя быть слишком умным, умней других! Менее умные, менее красивые никогда не прощают превосходства над собой! Вам сказочно повезло! Еще совсем недавно вы были мерзкими тварями, теперь же стали моими воинами и, значит, скоро будете властвовать над всем Поднебесным миром!

И голые люди, стоявшие плотной толпой, плечом к плечу, с горящими от радости глазами, ответили колдуну дружным протяжным приветствием, воздев вверх правую руку. Повара, что стряпали совсем неподалеку, услышав донесшийся до них гул, подумали было, что это раскаты грома, но, выглянув в окно, не только не увидели дождя, но не заметили на небе даже облачка.

5. Ладья смерти, Путислава и Веденей

Долог был путь от Бореи до гор Рифейских, но чем дольше ехал туда Велигор, пересекая широкие реки, минуя деревушки и городища, тем крепче становилась в нем уверенность, что добиться встречи с чародеем Веденеем он обязан во что бы то ни стало.

Все, что совершал он прежде в жизни своей, казалось ему теперь вредным для людей: грабил, беспощадно убивал тех, кто не желал своею волей расставаться с добром, не почитал богов, потому что, кроме силы человеческой, никакой иной силы в окружающем его мире признавать не хотел. Если над ним светило солнце, то он и задумываться не хотел, зачем оно светит и кто его зажег. Лес с могучими деревьями, оживающими весной, звери, птицы казались ему созданными лишь для его надобностей: из деревьев можно дом построить, можно, убивая зверей и птиц, быть сытым. Дети, на взгляд Велигора, рождались тоже лишь для его блага – становились либо сподвижниками в разбойничьих делах, либо теми, кого он грабил, а женщины всегда служили для его любовных утех, и в них Велигор не видел прежде ничего, что могло бы уравнять их в правах с мужчинами, хотя в лесном городище жили женщины сильные, смелые, умело сражавшиеся рядом со своими мужьями.

Своих родителей Велигор не знал. Лесная ведунья подобрала его младенцем на дороге, запеленутого, лежащего в берестяном коробе. Только перед своею смертью открыла она ему, что зовут его Велий, имя это было начертано на золотой подвеске, надетой на шейку младенца. Рассмотрел подросток Велий ту подвеску, признал в ней вещь дорогую, и сердце его гордостью и честолюбием преисполнилось.

«Княжеской я породы! – воскликнул он. – Только брошен посреди леса или утерян кем-то! Буду князем! Хочу, чтобы люди слушались меня, подчинялись мне!»

Но ничего лучше не придумал Велий кроме того, как выйти на проезжую дорогу да и ограбить проезжего купца. Стражников его убил, обзавелся не только товаром знатным, но и оружием хорошим. Трех бродяг уговорил разбойничать с ним вместе – дело пошло на лад, товаров и казны прибавлялось, а жили они в лесных полуземлянках.

Шайка Велия, который из гордыни придумал себе имя Велигор, чтобы громче оно звучало, росла от года к году. Мало показалось Велигору так называть себя, – товарищам своим открыл однажды, что княжеского он происхождения, подвеску золотую показал, и на круге разбойничьем все общим голосом решили, что стоит именоваться их главарю князем Гнилого Леса, ибо промышляли они в Гнилом Лесу. И все бы ладно было для Велигора и его ватаги, если б не чары Краса, из-за которых лишились жизни сподвижники князя Гнилого Леса, а сам он превратился в человека с лебединым крылом.

Как-то раз, по дороге к Рифейским горам, заглянул Велигор в одну худую, грязную корчму, чтобы прикупить там хлеба да вяленого мяса. Корчма стояла в слободе города Поскреба, сидели в ней за долбленными из липы чарами подмастерья, мелкие торговцы, водоносы, золотари, люди всяких надобностей строительных. Пьяные и озорные уже сидели, а поэтому, когда близ них уселся человек с гордым, красивым лицом, но без меча, в простом плаще, имевший усталый вид, воззрились на него дерзко, как обычно встречают в простонародье чужаков.

Хозяйка поставила перед ним целую жареную курицу да ковшик меда дорогого, и тогда уже и недовольство выразилось на лицах работящего поскребского люда.

– Гляди-ка, какой ерш приплыл! – отважился воскликнуть один из мастеровых. – Курятину уплетает, а мы тут хлебушком пиво заедаем…

– И кулаком загрызаем! – подхватил другой.

– Ерш ершом, а держит себя точно лещ, а то и голавль! Откель же такой явился?

Велигор, не обращая внимания на возгласы соседей по столу, с жадностью продолжал есть, держа курицу одной рукой, а голытьба глумилась:

– Нет, ты погляди, каков! Жрет, как свин, которого хозяйка к празднику Стрибога зарезать захотела, а нам не предлагает!

И вдруг кто-то из подгулявших слобожан заметил:

– Братва, а поглядите-ка, управляется-то он все одной рукой, другая у него хламидкой прикрыта.

Чего ж он там такое прячет? Может, оттяпали ему руку?

Но это предположение успеха не имело. Слобожане один за другим предлагали свои объяснения: мол, чужак держит под плащом меч и всех их намерен мечом этим крушить; или, может, прячет он там какое-то ценное добро, показать которое прилюдно боится; другие даже решили, что у свиты приезжего рукав оторвался, а показать голую руку на людях ему совестно – засмеют.

Наконец один из слобожан, самый шустрый, поднялся с места, на цыпочках, крадучись, подошел к Велигору и вздернул над правым его бедром свесившуюся до пола мантию.

И тотчас возгласы ужаса раздались в полутемной горнице корчмы. Все увидели большое лебединое крыло на месте правой руки незнакомца, повернувшего к людям голову и спокойно смотревшего на них.

– Ну что, собачьи кишки, бабьи последы, удовлетворили свое любопытство? – сурово спросил Велигор, продолжая дожевывать курицу.

Все молчали, привстав с лавок и выпучив от страха глаза, покуда один из мастеровых не закричал, схватив со стола длинный хлебный нож:

– Земляки, дак это ж оборотень! Бросайтесь на него, режьте, не то всех он нас заворожит, всех испортит!

Призыв его вселил в слобожан уверенность, что расправиться с крылатым чужаком нужно во что бы то ни стало, и вот кто нож из-за пояса достал, кто подхватил кочергу, стоявшую рядом с очагом, кто ковшик – и все стали наступать на Велигора, не сомневаясь в своей победе.

Князь Гнилого Леса вскочил на ноги, хотел было выхватить кинжал, не боясь того, что заклятие Краса распространяется и на этот род оружия, но что-то вдруг дрогнуло в его душе, и не захотелось ему почему-то проливать чужую кровь. Поднялось над головой его белоснежное крыло, зашумев широкими перьями, будто взлететь хотел над землею Велигор, и с губ его слетело:

– Остановитесь! Не оборотень я! Такой же, как вы, человек, на вашем же языке говорящий!

И странно – замерли слобожане, уставясь на лебединое крыло, как завороженные глядели они на белые перья, и из рук их падало на дощатый пол оружие – ножи, кочерга, глиняный ковшик. Сам Велигор не понимал, как могло произойти такое странное и быстрое превращение одного чувства в другое: гнев и ярость сменились безволием и покорностью, хоть сейчас бей слобожан или вяжи, все так же, верно, стоять будут…

Не опуская крыла, вышел Велигор на улицу, вскочил в седло, и лишь после того, как отъехал от избушки, из нее вывалились, как горох из мешка, слобожане, в облике и намерениях которых не было уже ничего мирного и спокойного. С прежним оружием в руках, с бранью и громкими криками бросились они вдогонку за Велигором, крича на ходу:

– Оборотня держи!

– Хватай нечисть!

– Пускай к приличным людям не заходит, в гноилищах место ему да на болоте!

– Кол осиновый вбить! На куски посечь!

Но Велигор уже скакал прочь от корчмы и все никак не мог понять, как же сумел он остановить слобожан, – ведь всего-то поднял над головой крыло, которое так долго скрывал от всех, надежно закрывая плащом. Никогда прежде не пытался он поднять его даже наедине с самим собой, так неприятно было сознавать себя уродом, каким-то получеловеком. И вдруг вид крыла так заворожил ожесточенных, жаждавших крови людей, что оружие выпало у них из рук и лица их на миг подобрели…

Он все гнал и гнал коня в сторону Рифейских гор. Миновал Велонь-реку, реку Ледовую. Городищ или просто деревень в местах этих встречалось меньше, леса становились гуще, и хоть дороги связывали все княжества Поднебесного мира, но во времена междоусобиц дороги зарастали кустарниками, терялись в высокой траве. Отношения между княжествами давно были далеки от мирных, поэтому и дорогу постоянно приходилось искать, а то и пробираться наугад заросшими ивняком, заболоченными низинами. Но когда, будто чистое небо среди туч, появлялась дорога, Велигор не щадил коня и все скакал и скакал на восток, желая поскорей отыскать близ Рифейских гор Веденея, который знал, где можно встретить всемогущего и премудрого Белуна.

Однажды, пробравшись бродом через одну из речушек, увидел Велигор на невысоком холме обнесенное высоким и крепким частоколом городище, перед которым и ров был вырыт, и вал насыпан. Кровли домов, высоких и основательных, виднелись, княжих хором башенки.

«Вот уж запасусь здесь пищей, понапихаю в суму еды!» – подумал Велигор, три дня не евший хлеба, но имевший еще довольно серебра, чтобы купить все нужное в дороге. От реки пришлось проехать балку, и здесь увидел он столпотворение людское и услышал причитание чье-то горькое и до того тоскливое, что сердце его невольно заныло.

Паренек какой-то мимо пробегал к реке, и Велигор его остановил вопросом:

– Эй, малец, хоронят там, что ли, кого-то? Почему так громко воют бабы?

– Хоронят, господин, хоронят, – стал низко кланяться подросток, – князя нашего, почившего десять дён назад, отправляют в мир иной, чтобы душа его к предкам отправиться могла. Тело же сжигают…

– Вот как! – поразился Велигор, знавший о старом обычае таком, но никогда не видевший, как все это происходит, потому что в Синегорье, где лес Гнилой стоял, да и у ближайших к Синегорью соседей давно уж мертвых погребали. – Ну-ка, малец, поведай поскорее, как все это делают у вас. Я из мест иных, у нас усопших в землю зарывают.

Мальчонка охотно и обстоятельно рассказал, как здесь хоронят знатных, Велигор же его рассказу внимал с большим интересом. Оказывается, в здешних местах покойного на десять дней в пеленах в яму зарывали, а сверху клали большую крышку дубовую.

– Зачем же так надолго? – поинтересовался Велигор.

– А как же? Ведь в продолжение десяти дён будут шиться для князя погребальные одежды, в которые его и обрядят перед погребением, то есть… сожжением.

– Ну а дальше…

– Что ж дальше? Сожгут его в ладье, как сжигают у нас всех знатных. На ту богатую одежду, слышал, уходит чуть не треть богатств умершего, треть остается его семье, а на оставшееся покупают пиво, чтобы угостить всех, кто пришел покойного в путь последний проводить…

Мальчишка как-то странно улыбнулся и сказал:

– Девчонку уж выбрали, чтобы она вслед за хозяином пошла…

– Куда пошла? – удивился Велигор.

– Известно куда – с ним. Одежды шила для будущего мужа своего, никуда ее не отпускали. Сегодня с князем нашим к предкам уплывет…

Больше не стал Велигор расспрашивать мальчика о том, как будет вершиться погребение. Коня направил к людям, которые на берегу реки хлопотали.

Подъехал, спешился и привязал коня к стволу склонившейся над речкой вербы. Подошел к толпе, через головы заглянул, чтобы увидеть, как отправляют умершего в мир нездешний.

Никогда не верил Велигор, что в человеке есть душа и что в голове живет она. Смеялся он над теми, кто говорил, что после смерти друга или брата, погибшего на поле брани, отрезали ему голову, чтобы на родине предать ее земле с почестями должными. Все было просто для Велигора: человек – это сплетение мышц и сухожилий, сочетание зорких глаз, умелых рук и быстрых ног. Лишь благодаря воле и силе своей, желанию страстному победить способен человек добиться превосходства над другими, – так думал Велигор, и не ощущал он в себе присутствия души. Поэтому и погребения умерших считал смешными, полагая, что человека нужно предать земле лишь для того, чтобы не смердело от разложения тело…

Вот и теперь, глядя, как в богатую украшенную ладью укладывали тело умершего князя, он только улыбался. Странным ему казалось, что труп, десять дней пролежавший в яме земляной, почерневший, обезображенный смертью, облачили в богатые одежды, на которые можно было прокормить в течение года целую деревню. Удивлялся Велигор и тому, что усадили князя, или то, что от него осталось, на скамью ладьи в позе живого человека, а у ног его сложили плоды земли, будто были необходимы они ему в дороге.

Тут раздалось ржание коня и перед ладьей явились два конюха, державшие под уздцы невиданной красы гнедого скакуна. Острый нож одного из конюхов мгновенно перерезал горло лошади, и она, упав на передние ноги, захрипела в агонии, поливая землю кровью, и упала на бок. Так же поступили и с быком, а потом трупы их топорами разрубили на мелкие части, мечом разрубили и собаку, и все в ладью сложили, где уже оружие лежало князя и плоды земли.

После этого один седобородый старец, облаченный во все белое, громко сказал одно лишь слово:

– Ведите!

И Велигор увидел, как из толпы плачущих, рвущих на себе одежду, царапающих ногтями лица женщин вывели простоволосую, облаченную в одну лишь домотканую рубаху девушку, на лице которой был запечатлен не просто испуг, но ужас. Заметил Велигор, что девушка едва передвигала ноги, но ее под обе руки вели к ладье две старухи. Вот подвели…

– Что видишь ты?! – громко возгласил старик, и голос его был строг и властен.

– Вижу… – еле шевеля губами, залепетала девушка, – вижу господина… моего… сидит он рядом с отцом и… матерью своею…

– Зовет ли он тебя? – еще более возвысил голос старик, делая два шага по направлению к трепещущей девушке, и Велигор увидел, что губы у нее шевелятся, но с них не срывалось ни единого слова.

– Спрашиваю тебя, Путислава, зовет ли он тебя к себе? – уже кричал старик, приступая вплотную к дрожащей девушке.

– Нет, не зовет! – вдруг неожиданно твердо ответила девушка и даже решительно мотнула головой.

Все, кто следил за происходившим, разом охнули – до того, видно, отказ Путиславы был неожиданным, не соответствовал продуманному до последней мелочи старинному обряду, но больше всех изумился старик жрец, за поясом у которого торчал кривой широкий кинжал. Старец затрясся, его изборожденное морщинами лицо исказила гримаса ненависти к приговоренной сопровождать князя в далекий путь. Он было воздел вверх свои костистые руки, желая обрушить их на голову несчастной девушки, но тут же правая его рука скользнула вниз, к поясу, и Велигор понял, что еще мгновение – и девушка будет зарезана широким клинком жреческого ножа.

Наверное, стрела из лука не летела бы к цели с такой скоростью, как князь Гнилого Леса, бросившийся к старику, уже выхватившему нож из-за пояса. Рука Велигора стиснула запястье старика с такою силой, что тот даже вскрикнул от боли, повернув к Велигору гневное лицо: кто смеет мешать свершению освященного веками порядка?

– Она же не хочет умирать! – сказал Велигор. – Отпусти ее, слышишь?

Хватая беззубым ртом воздух, жрец от изумления не находил слов. Нож выпал из его руки, но гнев его на неизвестно откуда взявшегося защитника требовал выхода:

– Убейте его, дети мои! Изрубите мечами! Его и ее! Они нарушили наши вековые законы!

Велигор увидел, что к нему быстрым шагом, вынимая из ножен мечи, направляются мужчины, спеша исполнить волю хранителя отчих святынь. Нельзя было и помыслить о каком-нибудь сопротивлении, ведь у Велигора, кроме ножа, не имелось при себе никакого оружия. Даже лук со стрелами остался при седле.

И вдруг что-то словно толкнуло Велигора, ясная мысль, посланная, как почувствовал он, свыше, подсказала, что нужно делать, чтобы не быть убитым самому и спасти приговоренную к смерти.

Он откинул плащ, и белоснежное лебединое крыло взмыло над его головой, и сразу же мечи, занесенные над Велигором, замерли в воздухе, и те, кто держал их, в оцепенении уставились на крыло. И все собравшиеся возле ладьи люди тоже притихли, и не было в их сердцах не только ненависти к помешавшему совершить обряд, но даже и тени недоброжелательства.

Велигор, уже ощущая себя хозяином положения, взял изумленную Путиславу за руку и, не опуская крыла, медленно пошел с ней к коню. Он помог девушке сесть в седло так, чтобы держать ее во время езды впереди себя, забрался на коня и сам, каблуками сапог ударил по лошадиным бокам, а крыло так и белело над его головой, как символ умиротворения и добра, которым все сильнее проникалась его черствая прежде душа. И когда собравшиеся близ ладьи с мертвым телом люди очнулись и, подобно диким зверям, закричали, завыли, униженные тем, что неизвестный пришелец посмел безнаказанно вмешаться в их святое действо, когда кинулись они седлать лошадей, чтобы броситься в погоню, Велигор уже был далеко.

Вечером у костра, над которым жарился на вертеле убитый Велигором поросенок, сидели двое – витязь с крылом, которое он уже не скрывал, и молоденькая девушка, обхватившая руками поднятые к подбородку колени.

– Почему ты… такой? – неожиданно спросила Путислава. Ей уже давно хотелось расспросить ее спасителя о крыле. – Ты… оборотень?

Велигор хмыкнул:

– Что, не нравится, что я такой урод?

– Нет, почему же! – поспешно ответила Путислава. – Ведь ты спас меня от смерти. Мне так не хотелось идти вслед за нашим мертвым князем. И все-таки, почему ты такой?

– Однажды я поднял меч на одного колдуна, и он наказал меня… Если я возьму меч в левую руку, то с ней случится то же самое. Можешь не смотреть на меня, если я тебе противен.

– Нет, я уже сказала тебе, Велигор, что ты мне не противен. Знаешь… – девушка приблизила лицо к коленям, – знаешь, я даже могла бы сегодня ночью спать с тобою под твоим плащом, в знак благодарности. Ты был бы моим первым…

Велигор ткнул поросенка ножом, проверяя, изжарился тот или нет, и ответил девушке насмешливо:

– Оставь свое богатство для другого! Я люблю лишь Кудруну, дочь Грунлафа, и никогда не изменю этой любви!

Путислава не обиделась, но спросила:

– Так почему же ты не с ней? Зачем странствуешь по полям и лесам? Или ты именно к ней и спешишь?

– Нет! – зло ответил Велигор. – Я еду туда, где живет колдун, знающий другого колдуна, а тот знает средство, как избавить от уродства мужа этой Кудруны!

Путислава рассмеялась совсем по-детски:

– Какой ты… непонятный! Думаю, ты должен был бы убить мужа твоей Кудруны, а ты вот едешь куда-то, хлопочешь ради него!

– Я в своей жизни только и делал, что убивал! Мне надоело это занятие! – Велигор сам удивился, каким теплым стал его голос: – Когда я увидел, что Владигор, победив меня в состязании и получив Кудруну в жены, стал уродом, то… не знаю, как сказать, мне стало очень жаль его, гораздо больше, чем себя. Вот я и еду…

Отрезав большой кусок поросятины, истекающий жиром, Велигор порывисто протянул его на ноже Путиславе и уже грубо, потому что застыдился своей откровенности, сказал:

– На, ешь! И не спрашивай больше ни о чем! Если хочешь, отправляйся со мной. Все равно к своим тебе теперь не вернуться.

После трапезы Велигор стал готовить постель. Нарезал еловых сучьев, положил в изголовье седло и лег, накрывшись плащом, не заботясь о том, как устроится на ночлег Путислава. Он уже засыпал, когда почувствовал, как к его спине прижалось худенькое тело девушки. Велигор, посмотрев на небо, усеянное бисером ярко горящих звезд, повернулся к Путиславе и накрыл ее своим широким крылом.

Но настал день, когда предстали перед Велигором и Путиславой Рифейские горы. Оказавшись у цели, князь Гнилого Леса остановился в нерешительности.

Да, он подошел именно с той стороны, откуда советовал приблизиться к ним чародей Острог, – со стороны, откуда восходит солнце. Но легче, наверное, было найти иглу в стоге сена, чем отыскать пещеру Веденея. К тому же перед предгорьем, резко возвышавшимся над долиной, протекала быстрая река, и Велигор сразу понял, что этот бурный, стремительный поток не преодолеть им ни вплавь, ни вброд.

Держа под уздцы коня, на котором сидела Путислава, Велигор смотрел с высокого, крутого берега реки на предгорья, где обитал чародей, и горечь разочарования точила его сердце.

«Зачем пришел я сюда? Для чего привел в эти дикие места Путиславу? Мне ли горевать об уродстве Владигора? Да я лишь радоваться должен был…»

Но горькие терзания оставили Велигора, едва он услышал голос девушки, сказавшей с уверенностью:

– Велигор, ты перенесешься через эту реку, на крыльях перелетишь!

Велигор рассмеялся. Он услышал в словах Путиславы, которая, он знал, уже успела до самозабвения его полюбить, лишь желание подбодрить его.

– Нет, не смейся, не смейся, ведь у тебя же есть одно крыло. Застрели лебедя, из его перьев смастери крыло и для левой руки, оттолкнись от берега и – полети.

– Ты что, рехнулась? – разозлился Велигор. – Разве эти крылья удержат меня?

– А ты попробуй. Я знаю, Стрибог поможет тебе, ведь ты делаешь правое дело. Попробуй, Велигор!

…В лесу, на небольшом тихом озере, Велигор застрелил двух лебедей. Их нежное мясо вполне годилось в пищу, которой хватило бы на несколько дней, но ему нужны были лишь перья птиц.

Основу для крыла Велигор сделал из ивы, сплел прутья так, как плетут корзины, только не очень плотно. В лесу отыскал дерево с клейким, густым соком. Много лет назад ведунья, что подобрала его на дороге, научила мальчика отыскивать такие деревья, и потом, когда Велигор стал делать луки, сок, добытый из них, позволял склеивать деревянные пластины лука столь прочно, что даже осетровый клей не мог сравниться с этим соком.