Текст книги "Маска Владигора"

Автор книги: Сергей Карпущенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

3. Конец Веденея

Как видно, чуял приближение смерти чародей Веденей, а иначе с чего бы это нужно было ему передавать секреты науки своей Велигору? Уже на следующий день после того, как пришел в сознание Велигор, пришлось ему постигать все то, что вкладывал в него учитель. Скоро уже над самим собой смеялся Велигор: «Да что же за чудак я! Потащился в такую даль, чтобы найти какого-то Белуна, Владигора пожалел! Да убить мало этого урода. Гляди-ка, какое счастье привалило – рожа, как у страшилища лесного, а Грунлаф ему Кудруну отдал в жены!»

Как сорняки забивают на грядках ростки плодов полезных, нужных людям, так зло на Владигора, а потом и вообще на всех людей заполняло душу Велигора, убивая в ней все доброе, что начало прорастать в ней за последнее время, когда бывший князь разбойников решил жить по-другому, честно, праведно. Веденей, однако, учил его не только тому, как нужно понимать добро и зло. Много вещей, полезных для жизни человека, вставшего на путь добывания добра лишь для самого себя, познал у Веденея Велигор.

Научился прекрасно гадать он, узнавая будущее по трещинам на костях, надолго брошенных в огонь, по внутренностям животных, по полету птиц, по тени, которую оставляла на стене фигурка из воска, и по форме вылитого в воду расплавленного свинца.

Научился добывать из растений яды, способные убить человека в одно мгновение, или такие, что вызывали болезнь: отравленный угасал как будто от какого-то недуга, и никто из близких не догадывался, что он – жертва злодеяния.

Овладел искусством черной магии. Черные маги прокалывают иголкой голову, или живот, или руку глиняной фигурки с изображением лица того, кого вздумалось погубить, причиняя избранной жертве невероятные страдания. Посредством этих манипуляций можно свести человека с ума – и будет он безумен до тех пор, покуда из фигурки не извлекут иглу.

Учил Веденей и тому, как слышать чужие мысли и, напротив, как укрыть от постороннего свои собственные, чтобы никто, даже самый мудрый и прозорливый, не проник в них. Рассказывал ученику, как можно сглазить, испортить человека, заговорам его учил, умению составлять лекарства, но так, чтобы науку эту применять лишь для самого себя, если заболеть случится. И все посмеивался над Велигором:

– А то крылья себе хотел устроить, воспарить над потоком, на силу свою надеялся! Нет, парень, сила не в руках и ногах, а в голове. Я вот слабый был совсем, каждый меня…

Велигор как зачарованный в который уж раз слушал рассказ колдуна о том, как он, обиженный людьми, ненавидимый ими и ненавидящий их, ушел в горы, чтобы постичь тайную науку. Еще рассказал Велигору чародей, как, желая испытать силы свои, вернулся в родное селение, как испортил всех тех, кто обижал его когда-то: больными сделал, уродами, бессильными, безумными.

– Вот когда, парень, не было у меня времени счастливей! Осознал я свою силу, всем отомстил! И ушел после того снова сюда, в предгорье гор Рифейских, и тайную свою науку довел до совершенства. Но не вечен я, решил тебе знания передать, чтобы жил я в тебе, ибо дух и ученость старца продолжают жить в теле молодом.

И с благодарностью целовал Велигор учителя, и помыслами был далеко от пещеры, где жили они. Рядом с Владигором был, рядом с Кудруной. Уничтожить Владигора, сделать его совсем уж жалким, ничтожным человеком и, главное, лишить его Кудруны стало для Велигора заветной мечтой.

А Путислава, долго бродившая по высокому берегу реки и так и не нашедшая брода, горько плакала, считая себя виновницей смерти любимого. «Ведь это я предложила Велигору сделать второе крыло! Я уверяла его в том, что он сумеет полететь! Как же я была глупа, неосторожна! Погубила я Велигора».

Но надежда все еще жила в ее сердце. Не могла забыть Путислава то, что видела, – как вытаскивал бесчувственного Велигора на противоположный берег старик какой-то, и поэтому все ждала она: вот покажется на том берегу любимый Велигор. Шалаш построила, в котором ей тепло и уютно было. Даже стойло для Велигорова коня устроила, чтобы не мерз он во время холодных ночей осенних. Сама добывала себе пищу, стреляя на озере лесном уток, журавлей, собиравшихся в стаи перед перелетом.

Куда деваться было Путиславе? В родном городище ее ждала смерть за ослушание, еще более мучительная, знала она, чем та, на которую обрекли ее старейшины селения, когда умер князь.

Однажды, когда коротала она время подле костра и добрый конь Велигора, поглядывая умным круглым глазом на всполохи пламени, лежал поодаль, вдруг повернул он голову свою в сторону леса, весь напрягся, будто почуял запах приближающегося волка.

Путислава, никогда не расстававшаяся ни с луком, ни с кинжалом Велигора, стрелу пернатую вытянула из колчана, к тетиве приладила ее, но голос мягкий, добрый ее тут же успокоил:

– Отложи, девица, лук. Не со злом к тебе иду. Дай только обогреться страннику возле огонька, да и пойду своей дорогой.

Из темени лесной, полуночной, явился старец. Борода – как отбеленное полотно, как снег. Опирается на посох. Волосы долгие, ниспадающие на плечи, ленточкой охвачены. Суконный армячок поверх рубахи, сапоги короткие, штаны в полоску синюю в них заправлены, а на голове – шапка-колпачок.

– Присаживайся, дедушка, – предложила Путислава страннику место на попоне подле себя. – Вот, хочешь, лебедятины кусок, от ужина моего остался, грибы, клюквы насобирала. Чем богаты…

Но отказался старец от всего, что предложила Путислава. Так сказал:

– Не затем я здесь, девица. Знаю, что возлюбленный твой сгинул в водах.

– Сгинул? – упавшим голосом спросила девушка, не оставлявшая надежды, что жив Велигор.

– Хуже, чем сгинул. Лучше бы утоп, – странно как-то отвечал ей странник.

– Да как же… лучше? Неужто?

– А правда. Ведь ко мне он шел, чтобы Владигору лицо вернуть, а очутился там, где учат его Владигора погубить.

Путислава изумилась:

– К тебе он шел? Говорил мне Велигор, что хочет найти Белуна, Владигорова наставника. Он-де поможет уродство снять с него. Так неужто?

– Да, я и есть Белун, – просто ответил старец. – Только я не в силах вернуть ему лицо. Дай-ка личину, которая в суме у тебя лежит. Знаю я о ней.

Путислава, пораженная проницательностью старца, сбегала в шалаш, из сумы достала личину, ту самую, которая была на Владигоре в последний день соревнований. Старец, поднеся ее к пламени костра, долго разглядывал, поворачивая и так и этак, потом головою покачал:

– Крепко околдован Владигор. Столько зла вложили в личину эту, что только сильное противоядие сможет яд этот разрушить. Но слушай же, девица Путислава, и хорошенько все запоминай. Завтра брод я покажу тебе, по которому ты сможешь перебраться на другую сторону реки. С Веденеем только нужно справиться тебе, иначе…

И тому, как можно одолеть злого Веденея, тоже научил Белун Путиславу. Знал он, что больше жизни любит девушка витязя с крылом, а поэтому так ей наутро говорил:

– Знай, девица, что кровь женщины, страстно в кого-нибудь влюбленной, противоядием является против всех злых чар. И излечивать ею любимого можно, и тех побеждать, кто любви препятствует.

Не убьет простая стрела Веденея, а если наконечник ее кровью твоей смочить, то сразит наповал. Протяни же ко мне правую руку свою, а перед этим стрелу подай.

Когда держал Белун в руке своей стрелу, пальцем другой руки запястья Путиславы коснулся, будто острым ножом по нему провел, и тотчас брызнула из пересеченной вены кровь Путиславы, омочила вовремя подставленный Белуном каленый наконечник стрелы. Потом же лишь пошептал Белун над раной что-то, и остановилась кровь, и только белый, едва заметный рубец напоминал о том, что была на этом месте недавно кровоточащая рана.

– Вот стрела, которая убьет Веденея. В твоих руках это дело, и сотвори его без трепета. Не сотворишь, много зла принесет чародей, с которым и я-то справиться не мог. Но слушай дальше. Не ради тебя, девица, и Велигора одних стараюсь я. Владигора надобно спасать и Синегорье. Помни, лишь тогда вернет он прежнее свое лицо, когда в изображение его, на камне высеченное, двое выстрелят из самострела Владигора. Один человек братом должен быть ему единокровным, другой же больше жизни своей должен его любить, ибо смертью своей спасет его. А когда стрелять станут, пусть заклинание произнесут. Ну иди же. Пойдешь налево, брод в ста двадцати шагах отсюда. Теперь же заклинание запомни…

Сказал и пошел в глубь леса, а Путислава, покуда Белун не скрылся за деревьями, как зачарованная глядела ему вслед, и легко так было у нее на сердце, точно избавилось оно от постоянной ноющей боли.

Ведя за собой коня Велигора, спустилась к реке в том месте, где советовал переходить поток Белун.

И впрямь – вода здесь хоть и бурлила, и пенилась, и неслась стремительно, но мелко было. Выбрались на берег противоположный, и тут уж пошла Путислава к тем камням, за которыми скрылся старик с телом Велигора.

Пройдя немного, вышла на площадку, поросшую кустами. Смотрит из-за них и видит в полусотне шагов черный вход в пещеру. Видит двух людей, старого и молодого. В последнем сразу же признала Велигора. Ходил он крыла своего не закрывая, но лицо его угрюмо было: рот плотно сжат, брови сдвинуты. Что-то делал он подле котла, висящего над костром горящим, травы в него бросал, а старик что-то подсказывал ему.

Недолго следила Путислава за ними из своего укрытия. Конь Велигора, хозяина узнав, коротко заржал. Вскинули головы учитель и ученик, посмотрели в ту сторону, где притаилась Путислава, и поняла она, что больше нельзя ей медлить. Вышла из-за кустов. Лук и стрела с омоченным ее кровью наконечником были в ее руках, и не трепетало от робости сердце девушки, потому что верила она в правое дело свое. Только прокричала перед тем, как натянуть тетиву:

– Веденей, готовься к смерти! Больше не будешь людей калечить!

Успел Веденей рассмеяться, не веря в кончину свою, перед тем, как сорвалась с тетивы меткая, губительная для него стрела. Прошелестела оперением, вонзилась чародею прямо в горло, и захрипел он, падая на землю. И с каждым мгновением, как будто истаивая под лучами солнца, корчилось тело колдуна, превращаясь в нечто рыхлое, бесформенное, но живое. Подошла Путислава поближе и видит: от человека не осталось и следа, и лишь куча зловонного навоза, в котором кишат черви и жуки, возвышается на том месте, где упал Веденей.

И Велигор неотрывно смотрел на эту кучу, но не было отвращения и гадливости на лице его. Одну лишь жалость увидела Путислава, поэтому спросила:

– Чего жалеешь, милый? Сам видишь, не человек он был, а куча дерьма.

Но Велигор, гневно засверкав глазами, повернулся к Путиславе и по щеке наотмашь ее ударил, вскричав:

– Кого убила?! Учителя моего убила! Следом за ним сейчас пойдешь!

На поясе у девушки кинжал висел. Вырвал Велигор его из ножен, занес уж было над Путиславой, готовый пронзить ее, не мешкая ничуть, но задержался с ударом – смотрели на него глаза ее доверчиво. Одна лишь нежность светилась в них, и опустилась рука с кинжалом.

– Что ж, убивай, – тихо сказала Путислава. – А все равно моим любимым будешь.

Велигор кинул кинжал на землю, сказал, отвернувшись:

– Убивать тебя не стану – другая забота есть. Но со мной ты больше не ходи. Не нужна ты мне, не люблю тебя, противна ты мне после убийства Веденея! Коня можешь себе оставить, кольчугу, лук. Не надобно мне теперь все это. Не оружием силен я, а тайным знанием. Кудруну я люблю, моею она будет, но сначала… – оскалил зубы в злой улыбке, – сначала от урода Владигора нужно избавить землю! Ведаю я еще, что в горах он где-то, неподалеку от меня, с Кудруной!

И рассмеялся, и смех его был страшен, и хрипло звучал его голос, и походил он почему-то на голос урода Владигора. Пыталась уговорить его Путислава, убедить, что не жизни лишать Владигора надо, а попытаться вернуть ему лицо былое. Но снова засмеялся Велигор и ответил:

– Соперникам не помогают, а убивают их! Добро ли я сделаю себе, вернув ему лицо? Нет, один только вред. Так неужто совсем я разума лишился? Нет, мудрый Веденей наставил меня на путь истинный! Теперь никогда я не сойду с него!

Сказав это, он прошел в пещеру, откуда вскоре вернулся в плаще из домотканого серого сукна, в такой же шапке. За плечами у него был мешок, а опирался он на суковатый посох. С Путиславой не прощаясь, быстро пошел он в сторону гор, царапавших вершинами своими свод голубого неба. А Путислава смотрела, как легко он перепрыгивает с камня на камень, и по щекам ее катились слезы жалости, но не к себе, а к нему.

4. Злая игла

Чем ближе становились горы, тем радостней и легче было на сердце у Владигора. Рядом с ним была Кудруна, она ехала на коне, а он шел подле нее, держась за луку седла. Служанку княжна давно уже отослала в Ладор, потому что больше не нуждалась в ней: Владигор, супруг ее, служил своей жене и госпоже, которая теперь смотрела на него без всякого отвращения, привыкнув к его внешности. Кудруна не задумывалась, почему уродливая внешность супруга перестала вызывать у нее отвращение, но если бы она попробовала разобраться в своих чувствах, то поняла бы, что любит Владигора за страдания, в которые ввергло его внезапное превращение. Она видела, как мучается он от своего уродства, от того, что не принят сестрой, изгнан своим народом. Ей так хотелось сделать Владигора хоть чуточку счастливей! Если бы обстоятельства потребовали от нее ради полного счастья Владигора расстаться с жизнью, она бы ни минуты не колебалась.

А Владигор, приближаясь к Рифейским горам, и не вспоминал, что княжил в Синегорье. Народу, который когда-то называл его своим отцом, защитником, он оказался не нужен, – ну что же, теперь и Владигор не нуждался в отрекшемся от него народе. «Пусть Любава правит княжеством», – думал Владигор, и чем дальше уходил он с любимой своей женой от мест, где селились люди, тем свободнее чувствовал себя, потому что никто теперь не мог упрекнуть его в уродстве, заподозрить в зловредности, способности приносить беду.

Однажды, уже в горах, он опустился на колени, чтобы напиться из прозрачного, как хрусталь, ручья, и вдруг Кудруна услышала возглас радости, в котором слышались и восхищение, и благодарность.

– Подойди ко мне, Кудруна! – позвал девушку взволнованный Владигор, и когда она приблизилась, князь сказал ей: – Посмотри на отражение мое в воде!

Кудруна посмотрела и тоже вскрикнула: с поверхности чуть покоробленной рябью текущей воды смотрело на нее прекрасное лицо – большие, осененные густыми бровями голубые глаза, нос прямой, рот спокойный, мужественный, щеки и подбородок опушены бородкой русой, лоб высокий, чистый. Лицо, прекраснее которого трудно и сыскать. Вспомнила Кудруна, что видела уже когда-то это лицо – на пиру во дворце ее отца.

– Вот ты какой на самом деле, Владигор мой милый! – прошептала она восхищенно, не имея сил оторваться от отражения, плавающего на поверхности воды. – Понимаю я теперь, что и впрямь покровительствуют тебе горы, раз облик прежний вернули. Давай здесь и будем жить, в горах. Каждый день сюда мы будем приходить, чтобы я могла тобой, милый, любоваться!

И счастливая Кудруна, продолжая смотреть на воду, впервые обняла супруга своего и прижалась к его плечу со всей страстью неутоленной любви к нему.

Отыскав сухую, просторную пещеру, поселились они в горах. Первым делом Владигор в пещере очаг устроил из камней, обмазав их глиной, которой много повсюду было. Наделав кирпичей, подсушил их на еще довольно теплом солнце, печь сложил для обжига, налепил посуды и хорошенько ее обжег. Пользуясь одним мечом, стол изготовил, две лавки для сидения и одну, широкую, для сна. Повсюду много диких коз водилось, поэтому, имея самострел, немало подстрелил их, чтобы на зиму заготовить мяса: частью провялил, прокоптил, частью засолил в глиняной большой корчаге (солью-то запаслись Кудруна с Владигором в том самом городище, где волк-оборотень бесчинствовал). Шкуры козьи умело обработал, так что ложе супружеское теперь теплым, уютным стало, но хватило шкур и для того, чтобы сшить телогрейки и шапки. Но не одним лишь козьим мясом питались молодые. В горных речках немало водилось рыбы, и Владигор, сделав лесу из волос конского хвоста, а крючки из крепких сучков терновника, немалый приносил домой улов, пользуясь наживкой из козьих потрохов. Еще и птиц повсюду было много, а Кудруна научилась отыскивать сладкие коренья, так что не опасались супруги, что предстоит голодная зима.

Однажды, когда собирали они ужин, чья-то высокая фигура выросла в проеме входа в пещеру. Голос густой, но ласковый произнес:

– Пусть боги не забудут этот дом, пусть в нем всегда горит очаг, а закрома будут полны!

Владигор, не видя лица незнакомца, все-таки ответил:

– За добрые слова тебе спасибо. К нам проходи, к огню, поешь того, что и мы едим.

Незнакомец подошел поближе, и разглядели хозяева, что статен он, лицо имеет гордое, красивое, борода окладистая закрывает щеки и подбородок, но одежда его проста, если даже не убога, а в руке – посох суковатый. Мужчина, однако, Кудруне учтиво поклонился, чем доказал, что он не какой-нибудь смерд-невежда, с женщинами умеет обращаться.

– За приглашение спасибо, – сказал пришелец, – тем паче давно уж не ел я горячей пищи. Велигор меня зовут, купец я. Корабль мой с товаром от Карса-острова к устью реки Угоры правил, да в бурную погоду налетели мы на камни, что неподалеку от берега незаметные для глаза в воде торчали. Кто сумел, до берега добрался, кто потонул, я же, товар жалея, на корабле остался. Когда буря стихла, вижу, лодки от берега ко мне поплыли. Думал, помощь ко мне идет, ан ошибся. Народец местный, чуя поживу, к кораблю спешил. Мне надавали тумаков, весь товар на ладьи свои переложили, даже одежду мою забрали, я же на палубе остался, гол как сокол, холодный и голодный. Потом решился вплавь до берега добраться. Люди добрые дали мне ветхую крестьянскую одежду, накормили, но долго жить у них постеснялся – чем мог я их отблагодарить? Вот и пошел горами в Ладор. Там у меня товарищи-купцы живут. Может, чем и помогут. А что же, князь Владигор из Пустеня еще не возвернулся?

Владигор, оставаясь во время рассказа Велигора в тени, хмуро отвечал:

– Возвернулся, да не таким, каким уезжал из Ладора. Взгляни на меня – Владигора ты видишь, изгнанного из столицы своим народом. Так что, Велигор, мы с тобой одинаково несчастны: ты корабля с товарами лишился, я же – княжеского достоинства и подданных своих. С супругою своей, Кудруной, которой ты так учтиво поклонился, будем покамест жить в горах, перезимуем здесь. Если хочешь, с нами поживи, а то не сегодня завтра снег пойдет. Замерзнешь ты в горах в рваном своем плаще.

Тут приметил Владигор, что пришелец правую руку свою с тщанием немалым закрывает полою плаща. Без обиняков спросил:

– А с рукой-то у тебя случилось что?

И так ответил ему пришелец, ничуть не смутившись:

– Во время кораблекрушения руку я сильно повредил. Берегу ее теперь от холода.

– Дай взгляну на рану, – ласково Кудруна предложила. – Есть снадобье целительное у меня. Из Ладора его везла, поможет.

– Не трудись, княгиня, – пробормотал Велигор, покраснев от смущения. Растрогали его чуть ли не до слез ласковые слова Кудруны. – Заживет само собой.

Владигор же, на вертеле поворачивая истекающий жиром большой кусок козьей туши, сказал шутливо:

– А если и не заживет и придется руку твою больную от тебя отделить, не обижайся на богов, руки тебя лишивших. Был я в Пустене на состязании стрелков, где сыскал себе наградой дочь Грунлафа, Кудруну, так видел на ристалище одного стрелка, который тоже вроде безруким был. Так сей удалец, левой рукою лук держа, ловко стрелы пальцами той же руки выхватывал, накладывал на тетиву, которую, чем думаешь, натягивал?

– Чем же? – пожал плечами Велигор. – Неужто ногою?

– Ногою! – усмехнулся Владигор. – Нет, ногою неловко было бы. Зубами!

– Вот это новость! – Искренним выглядело удивление пришельца. – Что же, и удавалось попадать?

– Еще как удавалось! – гордясь чужою ловкостью, будто своей, радостно ответил Владигор. – Вторым по меткости оказался, вторым после меня! Я и сам когда-нибудь попробовать хочу так пострелять!

– Постреляешь, еще успеешь… – как-то неопределенно сказал Велигор, и Кудруна женским чутьем уловила кривинку в словах пришельца.

За стол уселись наконец, козье мясо, вареные корни лесных растений, ягоды мучнистые, хлеб заменившие, орехи, молоко, надоенное Кудруной у приведенной Владигором козы, недавно, похоже, разродившейся козленком, ели хозяева, ел и гость. Рассказам о путешествиях его по делам торговым не было конца. И мимолетно, но с желанием понять, что это за человек сидит, смотрела на него Кудруна. Иной раз на себе ощущала его взгляды, тяжелые, точно кто ладонь прикладывал к ее лицу. И чудилось ей, что видела она когда-то этого человека. Нет, не лицо припоминалось ей, а то, как он держался, как поворачивал голову. Даже волосы пришельца казались Кудруне знакомыми…

Вдруг все в голове ее встало на свои места. Мысленно личину узрела она, закрывающую лицо их гостя, лук в руке его здоровой увидела, пальцы, ловко выхватывающие из колчана стрелу за стрелой, и все ясно Кудруне стало. Улучив мгновение, на зубы мужчины она взглянула – крепкие, большие, белые. И испугалась Кудруна своего прозрения, прихода этого мужчины в их жилище испугалась.

Спать уложили Велигора на лавке, на которой он сидел во время трапезы. Дали шкуру козью, чтобы укрылся. Владигор очень рад был появлению в пещере гостя. Сильно соскучился он по общению мужскому, по прямому разговору, по рассказам о делах мужских. К тому же гость очень приятным показался Владигору. Было что-то в нем привлекательное, зазывное, каким-то близким казался Велигор хозяину, хоть и был купцом. Правда, купцу не меньше, чем витязю, нужно бояться нападений, поэтому, знал Велигор, каждый торговый человек не хуже витязя владеет копьем, мечом, стреляет из лука. Витязю всего дороже жизнь, купцу же, кроме жизни, нужно заботиться о сохранности товара – основы благополучия всей семьи его.

Когда улеглись Владигор с Кудруной, услышали, как Велигор сказал:

– Пойду пройдусь немного, Сварогу хочу вознести молитву за то, что на столь добрых людей навел.

– Пройдись, да только, гляди, не заплутай в темноте ночной. Да и волков здесь немало бродит, – предупредил гостя Владигор, а тот откликнулся беспечно:

– Не беспокойся, хозяин. Все ладно будет.

Когда он ушел, Кудруна, весь вечер сгоравшая от желания открыть супругу свои догадки, зашептала:

– Ах, Владигорушка, не по нраву мне этот человек!

– С чего бы это? – удивился Владигор. – И приветлив, и знающ, и смел, и ловок. Чего надумала!

– Да не за того он выдает себя, не за того! – еще тише Кудруна зашептала. – Признала я в нем стрелка, что на ристалище тетиву натягивал зубами, врать не стану! А если это так, то будет он стремиться не удачной стрельбой из лука мною овладеть, а способом каким-нибудь другим. От тебя попробует избавиться! Что ему стоит ночью взять да и проколоть сердце твое кинжалом или горло перерезать? А потом что захочет он со мною сделать здесь, в глуши, то и сделает. Не надо будет и батюшке моему кланяться, в мужья набиваться!

Но Владигор речь супруги прервал решительно:

– Замолчи-ка! Вижу, волос у тебя долог, да ум короток! Я негодяя и сам бы распознал, у Белуна мудрости учился. Здесь же вижу я в человеке одну приятность и прямоту. Не клевещи ты на невинного!

Так рассердился на жену, что отвернулся от нее, запахиваясь поплотнее козьей шкурой. Но Кудруна, промолчав, мнения своего о пришельце не изменила. Только и попеняла мужу в сердце: «Эх ты, мудрости учился! Здесь не мудрость, а бабий приметчивый глаз нужен, душа женская, у которой очи зорче, чем у всякого ума мужского…»

Велигор же, выйдя из пещеры, не Сварогу стал возносить молитву. Совсем иным он занялся делом. Из-под плаща достал мешочек, что висел на поясе, зубами развязал тесемку, глины комок из него достал. Была та глина укатана и смочена водой так, что вязкой, густой стала. Из такой глины гончары для малых ребят лепят петушков, лошадок, свистульки всякие, а после обжигают, чтобы после росписи на базаре продавать.

Но не детские игрушки принялся лепить из глины Велигор. К луне повернувшись, принялся одной рукой, но быстро, ловко делать фигуру человека. Скоро не только руки, ноги, тулово готовы были, но и голова. Острием ножа изобразил он на лице и нос, и глаза, и рот. На том месте, где сердце должно бы находиться было, начертил родовой знак князей синегорских, меч и две скрещенные стрелы. Со злобной улыбкой шепча заклинания, из мешочка иглу достал и проткнул ею глиняную голову.

Ко входу в пещеру возвращался он повеселевшим, за спиною держа фигурку на тот случай, если вдруг случайно повстречает Кудруну или Владигора. Глиняного человечка с иголкой в голове запрятал поглубже в расселине между камнями, прошел в пещеру и лег на лавку и, лежа неподалеку от той, которую уж представлял в своих объятиях, посмеивался над простоватым Владигором, зная, что наука Веденея начала свою неслышную работу.

Утром другого дня проснулся Владигор, и не только невеселым показалось Кудруне его лицо, но каким-то злым и отчужденным. Мрачно посмотрел он на жену и сказал недобро:

– Дурно ты выспалась, наверно. Хоть бы водой умылась ключевой да волосы гребенкой расчесала. Точно кикимора болотная ходишь…

Кудруна так и обмерла, услышав такое. Никогда прежде супруг не говорил ей слов обидных, хотя за время скитаний по лесам зачастую выглядела она растрепанной и умывалась раз в день, а то и реже.

– Все сделаю, прости, – кротко ответила Кудруна, объясняя для себя упрек супруга тем, что стыдно ему перед посторонним человеком за ее действительно несколько неряшливый вид.

Приготовила обед. Наряднее обычного явилась перед мужчинами. Платье нарядное из дорогой заморской ткани, которое прихватила с собой, из Ладора уезжая, подвеску налобную с крупным, как первые весенние сосульки, жемчугом, со смарагдами, вышитые бисером чеботы – все, что имела, надела на себя, да и кушанье, на время и на труды не поскупившись, приготовила отменное. Но даже и не взглянул на красоту Кудруны Владигор. Едва к губам поднес ложку деревянную, своими руками резанную, отплевываться стал, браниться:

– Что, руки поотсыхали?! Или разницы не видишь между едой для витязей, князей и кормом для скота?!

Миску глиняную с похлебкой, над которой с усердием с самого утра хлопотала Кудруна, рукой отпихнул, на пол упала миска, разлетелась в черепки. Владигор же на Велигора посмотрел, и вина изобразилась на лице его:

– Прости, мой друг. Понял я теперь: чем больше холишь кобылицу, тем она брыкастей делается.

Велигор молчал невозмутимо, боясь улыбкою радостной открыть заветные мечтания свои. Молчала и Кудруна. Тем объясняла она гнев Владигора, что обрел-таки в себе он прежние властные привычки, вновь правителем себя почуял. К тому же явился посторонний, перед которым захотелось ему выказать княжескую спесь свою. Простила в тот день Кудруна Владигору все грубости его, только и сказала перед сном:

– Князь, мог бы и вспомнить ты, что я тоже из княжеского рода.

Думала она, что завтра образумившийся Владигор спокойнее станет, но не тут-то было. С новой силой, точно сильным ветром раздуваемое пламя, закипело в их жилище лихо. Будто и не любил никогда Кудруну Владигор, точно и не была она его супругой, с утра до вечера, придираясь к мелочам, мучил ее попреками, понукал, словами шпынял злыми, глядел на нее волком, и не узнавала в этом злосердечном человеке Кудруна прежнего ласкового, нежного мужа.

На попреки его она не отвечала, не оправдывалась, все пыталась делать, как он велит, только лишь иногда, покрывшись краскою стыда, когда при госте начинал бранить ее супруг, тихо урезонивала его:

– Ну, Владигорушка, ну, любый мой! Да смири же ты свое сердечко. Почто собачишься? Ведь люблю я тебя, все для услады сердца твоего исполню.

Но не смягчался гнев Владигора. С каждым днем все сильнее разгорался. Иногда хватался он за голову, лицо его от какого-то скрытого недуга делалось еще безобразнее, стонал он:

– Ах, болит, болит! Точно гвоздь железный в голову мне вбили!

Прижимала Кудруна голову его к своей груди, но отталкивал Владигор от себя жену, гнал прочь, называл ее виновницей всех бед своих, а однажды так и заявил:

– Ах, стерва, если бы не ты, так не мучился бы я сейчас, не страдал, не сидел бы в этой норе, а правил Синегорьем, как и прежде!

Размахнулся и ударил своей тяжелою рукой Кудруну по лицу.

Такого сраму, тем более на глазах у постороннего человека, Кудруна стерпеть уж не могла. Топнула ногою, в сердцах вскричала:

– Так оставайся же ты, урод, один!

Коня, который содержался в особой маленькой пещерке, оседлала сама, собрала в суму кой-какую снедь, козью кацавейку на себя надела и, не прощаясь, уехала от жилья, в котором надеялась прожить счастливо вместе с любимым человеком до конца жизни. Проехала немного. Слезы заструились по щекам. Стало жаль Владигора, стыдно за то, что назвала его уродом. Даже причиненные им обиды уже готова она была простить. Спешилась. На камень села, рыдая, не зная, что делать дальше. Первый снег пошел, легкий и пушистый, и снежинки ложились на непокрытую голову ее, не тая, но Кудруна, подавленная горем, не замечала снега.

Вдруг конский топот и голос, произнесший:

– Девушка, как забрела ты сюда? Почему сидишь под снегом? Смотри, замерзнешь! – вывели Кудруну из глубокой задумчивости.

И такими добрыми, заботливыми показались Кудруне эти слова, что слезы мигом перестали струиться из глаз ее. И увидела Кудруна: из-за скалы выехала наездница в кольчуге, в мужских штанах. Лук и стрелы из-за спины торчали. Подъехала, спешилась, рядом на камень села. Кудруна тоже была удивлена немало: откуда здесь, в горах, в диком месте, взялась эта молодая девушка? Что привело ее сюда? Не замешкалась с вопросом:

– А ты как сюда попала?

– Долго рассказывать, ну да все поведаю тебе! – вздохнула девушка в кольчуге. – Путиславой меня зовут…

Долго рассказывала она Кудруне о том, как старейшины городища, в котором она жила, после смерти князя выбрали ее за красоту сопровождать в загробный мир почившего владыку, о том, как спас ее витязь с лебединым крылом, как стремился он к Рифейским горам, где жил кудесник, способный помочь ему вернуть князю Владигору прежнее лицо.

Едва услышала об этом Кудруна, как тут же вздрогнула, за руку схватила Путиславу:

– Владигору?! Да ведь я его жена, княгиня Кудруна! Чтобы добиться моей руки, в Пустень он приехал, на ристалище стрелков из лука.

– Так ведь и мой возлюбленный, Велигор, там был! Все время говорил он мне, что лишь тебя и любит!