Текст книги "Маска Владигора"

Автор книги: Сергей Карпущенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

– Ну и что с того? – с прежней невозмутимостью спросил Бадяга, прихлебывая пиво. – Понятно, погиб младенец.

– Нет, не погиб! – возразила Любава. – Слышала я, что в Гнилом Лесу живет разбойник и имя носит Велигор!

Бадяга пожал плечами. Безразлично ему было все то, о чем говорила сейчас Любава.

– Велий, Велигор – как вяжутся между собой два этих имени, ума не приложу. Не пойму я также, чего тебе надобно от меня, Любава? Хочешь, чтобы я обшарил весь Лес Гнилой, Велигора твоего нашел? Да больше дела мне нет! Ну найду я какого-нибудь разбойника, которого так кличут. Что ж, прикажешь мне его покликать на княжение? От чьего же имени? Кто примет его в Ладоре? Кто докажет, что он сын Светозора? Пустое ты затеяла. Да и не в радость мне обременять себя хлопотным таким занятием. Что я тебе, слуга? Нет, я вольный человек. Хочу – сегодня служу тебе, завтра – ушел к другому. Мне что Владигор, что Велигор – без разницы. Богатств у меня немерено, я вот город задумал строить, а ты меня от великого дела отвлечь хочешь. Не докучай мне со своим Владигором!

Может быть, по-бабьи Любава поступила, но иначе не могла она: схватила в сердцах ковш густого меда да и запустила им в голову Бадяги, сказав при этом:

– Да чтоб на этот мед осы слетелись да мухи! Дерьмо со всякой поганью должно дружить!

И быстро вышла из княжьего «дворца». Неподалеку ждали уж ее дружинники во главе с Прободеем, к ним и направилась Любава, но тут кто-то ее окликнул полушепотом. Обернулась – стоит женщина, уже не молодая, прикрывает лицо платком да рукой подманивает – дескать, подойди ко мне. Любава вначале мимо пройти хотела, но потом передумала, подошла.

Женщина, посмотрев по сторонам с опаской, заговорила быстро:

– Отойти бы нужно, княжна Любава. Ей-ей, услышишь кой-что занятное.

Они зашли за куст жимолости, а там, оставив вдруг рабскую вкрадчивость свою, заговорила женщина смело, глядя княжне в глаза:

– Ты прости, Любава, но уж больно громко ты с Бадягой разговаривала. Все я слышала, что ты о Велигоре вещала князю нашему.

Любава брови вскинула:

– Ты подслушивала? А не знаешь, что таких мерзавок плетями бьют!

– Ну побей меня, побей, да только выслушай, – не сробев, сказала женщина. – Знай, что младенца Велия мать моя, ведунья, подобрала и жила я с ним, как сестра с братом, до тех пор, покуда шестнадцать лет не исполнилось ему. Говорила мне мать, что нашла на груди его младенческой знак серебряный и, стало быть, княжеского происхождения тот младенец, а Велием величать его. Позднее стал он разбойниками верховодить, называя себя Велигором, но вот час дурной настал…

– Что за час? – волнуясь, спросила Любава.

– А час такой, – отвечала женщина. – Мать моя умерла, и Велигор меня по доброхотству своему принял в городище, где обитали разбойники лесные. Однажды напали они на отряд один. Из Бореи он следовал в Ладор, как помню. Был среди того отряда человек один седобородый…

И поведала названая сестра Велигора обо всем, что на глазах ее происходило в ту ночь, когда дрались между собой разбойники: и как спорили князь Гнилого Леса и борейский посланник, и как этот старец не хотел представить Велигора Грунлафу, и как поднял Велигор над старцем меч, а рука его вдруг безжизненно повисла и превратилась в белое лебединое крыло, и после этого ушел старец, и Велигор тоже покинул городище. Все это происходило на глазах женщины, и Любава чувствовала, что она не лжет.

– Да куда же он ушел, куда?! – закричала княжна, понимая, что от ответа этой женщины зависит судьба Синегорья, столь нуждавшегося в правителе законном.

– Куда? – переспросила разбойница. – А я почем знаю. Наверно, туда поехал, где счастье свое хотел сыскать, к Кудруне. Все мужчины наши, как только лик ее, на доске намалеванный, увидели, спятили, схватились за мечи. Вот и Велигор…

Любава со слезами на глазах сказала:

– Так, значит, и Велигору был тот лик показан! Не красотою женской обольстили, а очаровали доской бездушной.

Мгновенно слезы высохли на глазах ее. Решительной походкой снова в дом княжеский прошла, где Бадягу над ушатом две девки обмывали от прилипшего к его волосам и бороде густого меда. Ругался дружинник по-черному, проклиная гневливую Любаву, но тотчас умолк, когда вошла княжна.

– Бадяга, червь поганый, – заговорила Любава, – скажи-ка мне, не видел ли ты на состязании стрелков в Пустене такого витязя, который бы имел вместо руки… крыло?

Бадяга, жмурясь от заливавшей лицо воды, ответил:

– Я, княжна, сроду таких людей не видывал, чтоб были крылатыми. Впрочем, говорили мне бабы в городище, что будто чародей какой-то князю прежнему руку в крыло превратил, но я вранью тому не верю.

Любава призадумалась, а потом ее осенило.

– Ну, а может, видел на ристалище, чтобы кто-то из витязей или князей как-то по-особенному стрелял? – спросила она.

– Это как же так? – не уразумел Бадяга.

– Ну так, будто не было у него одной руки.

Княжна уверена уже была, что если брат Владигора собрался принять участие в стрельбе за честь быть мужем дочери Грунлафа, то отсутствие руки ему не помешает натянуть свой лук.

Бадяга, обтираемый полотенцами из прекрасно выбеленного полотна, малость поразмышляв, сказал:

– Знаешь, Любава, а ведь и впрямь был там один такой. Руку правую, будто и не было у него ее, плащом прикрывал, левой лук держал, пальцами той же руки стрелы выдергивал из колчана, ну а натягивал он тетиву зубами. Такого я сроду не видал. Но, скажу, стрелял тот витязь превосходно – вторым после Владигора был, а на одежде знак имел – медведь.

Любава так и затряслась – все сходилось. Ясно, что натягивающий зубами тетиву безрукий витязь был братом Владигора. Но спрашивать Бадягу о том, куда мог поехать после ристалища тот стрелок, Любава посчитала делом бесполезным. К своей дружине подбежала, сама, без посторонней помощи, в седло взлетела, крикнула дружинникам:

– Вперед, в Борею! Навестим родню мою, князюшку Грунлафа!

Лишь на короткое время ночью, когда ни зги было не видно, останавливалась Любава со своим отрядом на привалах. Коротали время под открытым небом, даже шатров, что в Ладоре захватили, не разбивали. Грелись у костров, завернувшись в плащи и рогожи, а то и попонами укрывались, потому что ночи холодными были. И чуть светлело, седлали лошадей и скакали на запад, в Борею. Когда же, как предположил всезнающий Прободей, находились они уже на землях Грунлафа и Пустень был недалеко, наткнулся отряд Любавы на заслон: в рогатых шлемах, с копьями, со щитами, повешенными, как для боя, на руку левую, стояли дозором тридцать, а то и чуть поболе всадников.

Не разбойники то были. На щите у каждого было солнце изображено, пронзенное Перуновой стрелой, что было знаком родовым Грунлафа.

Чуть выехав вперед, один из воинов в рогатом шлеме спросил у Любавы, которую, по пурпурной мантии, признал за важную персону:

– Кто такие и по какому делу свободно передвигаетесь с большим отрядом людей вооруженных по землям благородного Грунлафа?

Любава не смогла сдержать усмешку:

– С большим?! Ну и сказал! Или у Грунлафа столь мало осталось стоящих мужей с мечами, что и два десятка синегорцев ему страшны? Знай, что видишь перед собой княжну Любаву, родственницу князя твоего! Еду сейчас к нему по делу личному!

Предводителя борейского отряда имя Любавы оставило совершенно равнодушным. Еще более суровым голосом он сказал:

– Мне дан наказ синегорцев к Пустеню не пропускать! Не знаю, кто ты такая, Любава или нет, но людей с мечом и стрелами на щитах я должен гнать вон, а если не подчинятся моему приказу, убивать! Прочь уезжайте!

Любава вспыхнула:

– Как гнать?! И это после того, как брат мой, князь Владигор, стал супругом Кудруны, дочери Грунлафа?

Воин криво усмехнулся:

– Женщина, разве не ведаешь ты, что еще в Пустене Владигор исчез, а урода, назвавшего себя именем его, уже изгнали из Ладора? Прочь, говорю, иначе я дам приказ воинам своим напасть на вас!

Любава, к которой никто никогда не обращался столь неучтиво, закричала в гневе воинам своим:

– Синегорцы, не дайте княжну свою в обиду! Защитите!

Прободей с самого начала понял, что без кровопролитной схватки эта встреча не обойдется, скомандовал:

– В копья!

Дружинники тотчас с копьями наперевес пустили коней сначала рысью, потом в средний галоп, а после и во весь опор и нанесли борейцам столь неожиданный удар, что те не успели даже выставить против синегорцев свои копья, лишь прикрылись щитами. Но щиты, будто сделаны были они из бересты, не спасали их от отлично закаленных наконечников синегорских копий. Лишь троих синегорцев успели ранить борейцы мечами, да и то защитники Любавы остались в седлах и, взявшись за мечи и боевые топоры, в ближнем бою довершили дело. Сбитых с коней борейцев убивали без пощады, вкладывая в каждый удар всю ненависть к иноземцам, вознамерившимся сначала хитростью, а потом и силой поработить Синегорье. А Любава, испытывая к врагам родной земли те же чувства, что и ее воины, кричала:

– Секите их! Никому пощады не давайте! Они княжну Любаву, видишь ли, в Пустень не хотели пропустить!

Скоро с борейцами было покончено. Лишь четверо, истекая кровью, сумели ускакать в сторону Пустеня, но за ними уже не гнались.

Убитых хоронить не стали, только забрали мечи и палицы, шлемы и кольчуги. Прободей, когда вновь двинулись в путь, сказал Любаве:

– Дерзко ты себя ведешь, честно скажу тебе, княжна. Думаешь, простит тебе Грунлаф то, что посекли его дружинников?

– Дела мне до этого мало! Не впустит в Пустень, кто-нибудь из вас туда пройдет. Очень я хочу дознаться, где единокровный брат мой, – вздохнула Любава. – Да, не везет Ладору! Владигор уродом стал, да и Велий не лучше – лебединое крыло имеет!

Прободей не проронил ни слова, но в душе он очень сомневался в необходимости поисков какого-то Велигора, сына Светозора и рабыни. «И его тоже прогонят из Ладора. А борейцы уж наверняка откажутся признать в нем законного правителя. Так и оставят Кудруну за княгиню. Эх, не повезло Синегорью! Говорили же Владигору – не езди в Пустень!»

Наконец подъехали к воротам столицы княжества Грунлафа. Прободей трижды в рог протрубил, и между зубцами надвратной башни появился стражник, тоже в рогатом шлеме. Спросил, кто такие едут и по какому делу.

– Синегорская княжна Любава к благороднейшему Грунлафу! – отвечал дружинник. – К родственнику своему! Вели-ка князю сообщить, чтоб принял княжну с почестями, ее особе приличествующими!

Но стражник громко рассмеялся:

– Почести, говоришь? Заготовлены у нас тут для вас почести немалые: стрелы, камни, смола еще имеется, чтоб на головку ей вылить! Не велел благороднейший Грунлаф ее в город пропускать! Проваливайте, покуда из луков вас не перестреляли! За побитую дружину могут запросто сказнить ее!

Любава так и обмерла, все у нее внутри похолодело, хотела крикнуть стражнику, обругать его нещадно, но поняла, что воин этот ни в чем не виноват. Только и сказала Прободею, с трудом разжимая губы:

– Да, прав ты был. Нужно ехать прочь…

Коней по ее приказу поворотили, но до ближайшей рощицы лишь доехали. Там приказала дружинникам Любава спешиться и расседлать коней. Шатры разбили, утеплили их как могли сучьями еловыми, с луками углубились в чащу леса, скоро вернулись кто с глухарем, кто с тетеревом, кто с кабаненком, а один убил косулю.

– Ладно, Любава, – подошел к княжне Прободей – сидела на пеньке княжна, – едой разжились, а дальше-то что делать станем? Может, в Ладор возвернемся, покуда нас не выследили борейцы да не порубили вместе с тобою? Слышала же, что Грунлаф…

Любава Прободею не дала договорить, с пенька вскочила, заговорила быстро:

– Знаешь, ни о чем так не болит душа, как о Синегорье! Покуда Велигора не отыщу, не вернусь в Ладор. Мне не от борейцев согласие на княжение брата нужно получить, а от своего народа. Он Владигора прогнал. Пусть же примет другого… Знаю, воин он не хуже изгнанного брата.

Потом попросила Любава купить ей в какой-нибудь ближайшей деревеньке одежду огнищанки, [13]13
  Крестьянки, от огнища, очага, дома (прим. автора).


[Закрыть]корзинку с творогом и маслом принести, и Прободей, кляня в душе женскую упрямую природу, поплелся исполнять приказ княжны.

Наутро другого дня, когда ворота Пустеня отворялись для того, чтобы впустить торговцев всяким съестным товаром, вместе с крестьянами, ведущими на городскую бойню быков, овец, свиней, везущих на телегах овощи и фрукты, а в больших глиняных корчагах молоко, сметану, сыр, прошла со своим лукошком в город и Любава. Впервые нарядилась она в простенький наряд крестьянки, и непривычно было ей в рубахе из грубого холста, в поневе и простой опояске. По времени прохладному на плечи ее накинут был нагольный тертый тулупчик, а ноги Любава и вовсе оставила босыми.

Без придирок пропустили ее в город. Там, побродив немного по базару, пошла по улицам Пустеня ходить, расспрашивая у горожан, не знают ли они, где останавливался витязь, что на ристалище стрелков тетиву зубами натягивал. Многие кивали головами, с восторгом вспоминая дни состязаний, все, кто был там, помнили «безрукого» стрелка, но никто не знал, кто тогда пустил на постой витязя с медведем на спине.

Видно, не к тем обращалась со своими вопросами Любава. Но вот, увидев стражника с солнцем на щите, прободенным Перуновой стрелой, она, сунув ему в руку слиток серебра, спросила о том же. Стражник, с изумлением посмотрев на слиток, шепнул:

– Идем!

Недолго шли они и скоро очутились близ, как поняла Любава, ворот Грунлафова дворца. Стражник кого-то окликнул, и ворота приоткрылись. Видела Любава, что воин показал кому-то серебро, что-то проговорил скороговоркой. Двери надолго затворились, но стражник, глядя на Любаву, все время заговорщически ей подмигивал, давая, видимо, понять, что готов сделать для нее что угодно, если ему, конечно, хорошенько заплатить.

Но вот ворота приоткрылись. Кто-то невидимый что-то шепнул стражнику в образовавшуюся щель, и снова створки ворот закрылись.

– Ну вот что, – заговорил стражник, – твой витязь жил в доме ремесленника Звенислава. К нему иди. Это недалеко, только свернуть направо, а потом мимо поилки для коней. Дом о двух этажах, на каменном подклете.

Недолго пришлось идти Любаве. Вскоре остановилась возле высокого забора из бревен, так плотно друг к другу поставленных, что ни единой щелки не имелось, чтобы заглянуть во двор и позвать кого-нибудь. К воротам подошла, постучала кольцом висячим.

– Кто стучит? – послышался из-за забора голос.

– К хозяину, к ремесленнику Звениславу, – ответила Любава.

– Кто такая?

– Только ему и скажу.

Ворота приоткрылись, чей-то глаз придирчиво Любаву с ног до головы оглядел.

– Проваливай отсюда! – был приказ. – Нищим не подаем!

Любава, разъяренная грубостью привратника, громко вскрикнула, и столько власти, гнева было в ее словах, что и сама-то испугалась:

– А ну-ка отворяй, пес шелудивый! Княжна Любава, сестра Владигора Синегорского, хочет с хозяином твоим поговорить!

Мигом ворота распахнулись. Привратник, дюжий мужик в неподпоясанной рубахе, пропуская во двор Любаву, часто и низко кланялся, бормоча:

– Прости, государыня, не признал, не прогневись, по одежке судим.

– Веди к хозяину! – только и сказала ему Любава и скоро уж входила в сени просторные и чистые, две горницы, ведомая привратником, прошла и остановилась возле запертых дверей.

Осторожно постучал привратник:

– Господин, а, господин!

– Ну чего тебе? – голос послышался сердитый.

– Гостья к тебе пришла, называет себя княжной Любавой, сестрой князя Владигора из Синегорья. Впустишь ли?

– Ну что ты за дурак, Бронька! Спрашиваешь еще – скорей пусть входит!

Прошла в покой Любава. Хозяин в сторону куски кожи отложил – отбирал лучшую для пошива сапог. Из-за стола поднялся, но только взглянул на бедно одетую Любаву, как насупился, руки на груди сложил, гмыкнул:

– Хм-м, это ты-то княжна Любава? Сестрицей зятя князя нашего зовешься, Владигоровой сестрой? Что-то не похоже!

Любава не смутилась. Перстень, на шее у нее висевший, с синегорской печатью перстень, из-за пазухи достала, Звениславу показала:

– Вот, гляди – печать князей Ладорских. А в рубище потому к тебе я пришла, что князь твой самым наглым образом проезд в Пустень для меня и моей дружины закрыл. Вот и пришлось мне огнищанкой нарядиться. К тебе же, Звенислав, я по делу, помоги.

– Ну садись, – указал Звенислав на лавку, покрытую дорогим сукном. – Угощение сейчас доставят, поговорим. Помогу тебе, княжна, если это в моих силах.

– Угощения не надобно, – проговорила женщина, присаживаясь у стола, – спешу я очень. Скажи мне только, не ведаешь ли, куда отправился тот витязь, который был на постое в твоем доме, когда стреляли на ристалище из луков. Безрукий, говорят, он был, зубами тетиву натягивал.

Звенислав заулыбался:

– Что ж, помню такого, помню! Велигором его звали, по нраву был мне тот витязь. А в последний раз видел я его, когда пришел он ко мне, чтобы узнать, где в Пустене можно колдуна сыскать.

– Ну и что же ты ему сказал? – не терпелось поскорей узнать Любаве, куда отправился единокровный брат ее.

– В старую слободу его послал, к Острогу-чародею. Ступай к нему… – И прибавил, глаза отводя: – Если не боишься. Разное бают об Остроге.

Любава отблагодарила Звенислава и словами, и низким поясным поклоном. По добротно вымощенной улице пошла, расспросив прохожего, в старую слободу. Придя туда, долго, как и Велигор, искала дом чародея. Недружелюбно на нее смотрели те, у кого спросить хотела, как пройти к Острогу, молчали, старались поскорее отойти, но нашелся-таки один слобожанин, путь Любаве указал.

Вот пришла к избушке с покосившимися стенами. Дверь не заперта, постучала. Никто ей не ответил, толкнула дверь. Из темного угла вдруг явился, точно призрак, низенький взъерошенный старичишка с двумя торчащими изо рта зубами, зыркнул на Любаву недобрыми глазами, с надрывом заговорил:

– Что, кобылка, жеребчика своего искать пришла? Знаю, знаю!

– Чего пустое мелешь? – рассердилась Любава.

– Не пустое, дура! – погрозил ей кулачком старик. – Чародей Острог все знает, все! Ты, Любавка, Велигора ищешь, человека с крылом лебединым, да только трудно тебе будет его найти, ой, трудно, кобылица!

Любава, увидев, что перед ней в самом деле ведун изрядный, примирилась с грубыми речами старика. Ласково заговорила:

– Старче, помоги ты мне! Знаю, что приходил к тебе витязь, у которого было лебединое крыло вместо руки. Скажи, куда отправился он после того, как у тебя побывал?

– Да, был у меня твой Велигор, которого Крас, советник Грунлафа нашего, крылом-то и наделил. Личину приносил он колдовскую, с письменами чародейскими, составом колдовским мазанную. Владигора та личина-то и сгубила, страшилищем сделала.

– Неужто Краса проделки? – не удержалась от восклицания Любава. – Ах он аспид!

– Сущий аспид, сущий! – подтвердил Острог. – С ним никто, кроме Белуна, не совладает. А где сейчас Белун, который Владигора предупреждал, чтоб не баловался он изготовлением самострелов – не того, дескать, времени затея? Нет, не послушал Владигор, вот и сгубило его тщеславие да славолюбие. А еще краса Кудрункина сгубила, да токмо краса-то колдовская: чародеем Красом изображение Кудруны с таким расчетом делалось, чтобы поглядевший на него страстью проникался сильной к дочери Грунлафа. И Владигор, и Велигор, и многие другие – все этим недугом заболели, и токмо смерть Кудруны от чар этих освободит их.

Любава тяжело вздохнула, сказала, чуть не плача:

– Как же Владигору прежнее лицо вернуть?

– Велигор уж об этом знает, говорил я ему. Только не знает он пока, кто брат его. Чую, тянется он сердцем к брату, жалеет его, но ты должна ему глаза открыть.

– Но где же мне искать его? Где Велигор? – умоляла Любава.

– Где? Не ведаю! Отправил его к горам Рифейским, где чародей Веденей живет. Глянуть надо, что делает сейчас твой брат единокровный.

Взял Острог горшочек, наполнил его горящими углями, которые под пеплом в очаге тлели. На стол его поставил, снадобий каких-то бросил на угли, и тотчас дым голубоватый поднялся из горшочка, пряный, ароматный, и скоро стало рябить в глазах Любавы, сон накатывал, и нега охватила все члены ее тела, проникая в сердце. Так приятно ей стало, что хотелось улечься прямо на пол и больше не вставать. Но из состояния полудремы вывел Любаву голос Острога испуганный:

– Смотри, княжна, смотри на дым! Ничего не видишь?!

Нет, ничего не видела она, только клубы дыма, меняя то и дело форму, напоминая то людей, то зверей диковинных, переплетались, смешивались друг с другом и поднимались к низкому закопченному потолку избенки и там висели плотным облаком.

– Смотри, смотри, не видишь разве? – еще более настойчиво прокричал Острог, указывая на дым рукой.

И впрямь – теперь увидела Любава какого-то человека. Велигора никогда не видела она, но почему-то уверена была, что это и есть сын Светозора, брат ее единокровный. Видела она, что злобой перекошено его лицо, но сидит он у ног какого-то старца, прижавшись головой к его коленям, а тот гладит его по волосам и что-то ему говорит. И услышала Любава, что старец Велигору говорит: «Разве добро ты затеял, когда собрался сопернику своему помочь, Владигору? Убить тебе его нужно, урода этого, тогда и Кудруну заберешь. Добро только тогда и может быть добром, когда тебе от него приятность одна выходит. А покамест ты кривой идешь дорогой!»

– Нет, врешь, старик! – закричала Любава дико. – Не посмеет Велигор брата своего убить!

Прокричала – и упала на глинобитный пол без чувств, а когда очнулась, уже не было ни дыма, ни фигур человеческих, увиденных ею сквозь клубы дыма, и рядом с ней лежал чародей Острог, недвижный и бесчувственный. Но зашевелился старик, приподнялся, полубезумным взглядом посмотрел на Любаву, будто никогда не видел ее прежде, жалобным голосом сказал:

– Напрасно я брата твоего к Веденею послал. Черному делу служит Веденей. Как пса, посадил он Велигора на цепь в своей пещере, и как спасти его, не ведаю. Большой силой тот чародей обладает, куда мне до него. Иди к Рифейским горам, Любава. Чистая ты, может, пересилит чистота твоя черную науку Веденея. На восточном склоне гор его пещера.

Любава наклонилась, поцеловала желтую, сморщенную руку Острога и выбежала из избушки, чтобы до захода солнца покинуть Пустень и вернуться к своей дружине.