Текст книги "Curriculum vitae (СИ)"
Автор книги: Сергей Васильев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)
Глава 14. Фризенхаузен
– Артём Аркадьевич, вас так долго не было, что случилось?
– Отдыхал, Гриша… И сейчас – тоже… Имею право…
– Так вы ко мне не по службе?
– Ну, кто к кому, это спорный вопрос. Да ты присаживайся, Гриша, в ногах правды нет, разговор будет обстоятельный… Посидим, выпьем по шоту “Тюламор”… Полюбуемся дикой природой…
Распутин присел на шезлонг, потрогал удивительно прохладную, будто подмороженную ткань, с удовольствием опустился в мягкое ложе и вытянул ноги. В венах головы вместо крови пульсировала боль, и Григорий, чтобы хоть как-то унять её, сильно сдавил виски руками. Крепко зажмурился… Не помогло. Под веки будто насыпали песок. Попытался открыть глаза и проморгаться. Не получилось. Поднял взгляд наверх. Над головой зеленели огромные, словно паруса, листья пальм, свисали лианы толщиной с корабельный канат. По ним с противными криками бойко бегали взад-вперед игривые мартышки, поглядывая на отдыхающих сердитыми глазами.
– Простите, Артём Аркадьевич, пить не буду, вчера хватило…
– Что, Гриша, головка бо-бо? – ехидно осведомился генерал.
– Не то слово!
– Не надо было мешать “Божоли” и “Курвуазье”! Дорвался до бесплатного… Смотри! То ли ещё будет….
– Умеете вы утешить…
– И не планировал! С чего это мне утешать предателя?
– А кого я предал?
– Известно кого – меня, себя, Ежова, Отечество своё предал…
– Как? Когда?
– Когда продался иезуитам…
– Я никому не продавался, товарищ генерал!
– А вчера, во время попойки, что ты писал?
– Это мы поспорили с Дальбергом насчет моих способностей, и я ему на память почти весь календарь за 1917 год по дням расписал… Дошли до весны, и Петер сказал, что достаточно, он признаёт свой проигрыш…
– На самом деле проиграл ты, Гриша! Теперь у иезуитов есть актуальный образец твоего почерка, и расписку о продаже тобой души и Родины сварганить сможет каждый подмастерье…
– Да какой Петер иезуит?.. Смешно даже…
– Смешно тебе, Гриша? – голос Миронова звучал в голове, как раскаты грома. – Посмотрим, кто будет смеяться последним…
Небо над головой Григория стало серым, неизвестно откуда налетевшие тучи сомкнулись в каменный закопченный свод подземелья, лианы превратились в цепи, мартышки – в искалеченных узников, испускавших пронзительные крики отчаяния и стоны боли. Свод опускался всё ниже. Дышать становилось всё труднее. Григорий попробовал вскочить, но ноги и руки оказались прикованными к металлическому каркасу, а сам шезлонг трансформировался в пыточной стол инквизиторов….
– Артём Аркадьевич! Я всё исправлю! Не надо!
– Как, Гриша? Как ты всё исправишь?
– Я откажусь!
– А тебе пока ничего не предлагали! Может уже и не будут. Просто поставят перед фактом…
– Тогда убью Дальберга!
– И сделаешь только хуже! Нет, товарищ курсант, отказываться надо было ещё в Страсбурге или даже раньше, а сейчас придётся играть!
– Как играть?!! Чем?
– Чёрными, Гриша! Пока только чёрными! Другого варианта ещё долго не представится… И кстати – у тебя цугцванг!
– А почему у меня на доске только одна пешка?
– Это ты, Гриша.
– И куда мне ходить?
– Пока ты пешка, ходить придется только вперед! Всё. Время вышло!..
Уши заложило от раскатов грома, глаза заволокло розовым. Распутин проснулся, единым махом сбросив с себя липкий и тяжелый похмельный сон. Прислушался. В голове темно и пасмурно, во рту муторно. По окнам спальни хлестали голые ветки сирени. Завывающий ветер пел в терцию с похмельным синдромом заунывную песню про бренность земного существования.
“Однако ж, как шумно годик начинается!” – пришла в голову первая попавшаяся мысль. Всё тело свело судорогой и потащило в туалет, благо, вход в него находился по правую руку от кровати. До смерти напугав своим рычанием фарфоро-фаянсовое изделие, Распутин, наконец, смог выпрямиться, узрел стаканчик с зубной щёткой, выкинул из посуды всё лишнее, наполнил до краёв холодной водой из крана и с наслаждением осушил, захлёбываясь и задыхаясь. Подтянулся на руках, с силой перевел себя в вертикальное положение, взглянул в зеркало и снова рыбкой нырнул к унитазу…
После нескольких неудачных попыток стать заново если не Homo sapiens, то хотя бы Homo erectus, Григорий плюнул на эти бесплодные попытки, добрался до кровати и снова провалился в тревожное поверхностное забытьё.
Второй раз он проснулся, когда за окном уже царила тьма, ветер полностью утих и в помещении стояла такая оглушительная тишина, что звенело в ушах. Сумерки скрывали интерьер комнаты, ничем не отвлекаемое сознание понемногу доставало из уголков памяти события прошедшего новогоднего празднования и сопутствующих ему задушевных разговоров “за жизнь”.
– Мой дом давно не видел гостей из России, хотя было время – русская речь звучала в нем едва ли не чаще французской или немецкой, – увлеченно рассказывал Дальберг, пока Распутин со своим товарищем осваивались в гостиной, казавшейся бездонной из-за стеклянной крыши, парящей над головой где-то на уровне третьего этажа. – Да-да, не удивляйтесь, после революции многие дома Франции и Германии превратились в прибежище для русской эмиграции… Вполне возможно, те годы были лучшими для этих старых стен. Такой ежедневной концентрации блистательных представителей высшего общества, как в двадцатые-тридцатые, здесь не видели ни до, ни после… Клавиши рояля помнят пальцы русского музыканта Владимира Бюцова, а карточный стол – пасьянсы баронессы Диковой, вдовы морского министра России…
Григорий погладил мягкое сукно столика, провел пальцем по зеркальной крышке инструмента, заметив, что на нем не было ни пылинки… Нет, никакого восторженного чувства, никакого замирания сердца от соприкосновения с великим, ничего похожего на восхищение, подобного тому, какое он испытал первый раз в Петергофе и Эрмитаже… Непонятные, чужие люди с незавидной судьбой…
– Моя бабушка так много и вкусно рассказывала про “fête”, в которых она участвовала, что навсегда поселила во мне неистребимое желание отмечать русские праздники, – продолжал Петер разговор за ужином.
– Ваша бабушка была русской?
– Нет, но она была безнадежной русофилкой! Могла часами цитировать Чехова и Толстого. “Знаешь, Петер, – говорила она мне, – немцам и французам повезло, что русские – нация воинов, а не убийц и пиратов, как англичане. Если бы было по-другому, обе наши страны уже перестали бы существовать. Для России, как минимум дважды за историю, не было никаких проблем сделать с европейским национальным калейдоскопом то, что сделали англосаксы с индейскими племенами”.
– За что же бабушка так не благоволила англичанам?
– Считала, что исключительно из-за их безумной политики Европа дважды за ХХ век по уши залезла в дерьмо мировых войн. Зато как она радовалась, когда Британию обманула их бывшая американская колония. В результате “лимонники” из империи превратились в заштатный островок в Северном море! Вот, кстати, моя бабушка в молодости.
– Красавица!
– Это во время войны. Она тогда была связной Французского сопротивления, а рядом с ней – её шеф и лучшая подруга, княгиня Вера Оболенская.
– Не знаю такую.
– Её в России почему-то мало кто знает. У княгини было скромное звание лейтенанта и очень большая, ответственная должность генерального секретаря Organisation Civile et Militaire. Её казнили в 1944, за восемь месяцев до капитуляции Германии. Если тебе интересно узнать больше – у нас в семейном архиве сохранились её письма и довоенные дневники.
– Конечно, интересно! Я увлекаюсь историей России…
– О! Тогда ты попал по нужному адресу, и десерт я попрошу подать в библиотеку!
Впервые в своей жизни Григорий увидел книжные стеллажи, стоящие сплошной стеной до третьего этажа, и почувствовал жгучую, как кайенский перец, зависть. Хотя нет, зависть – не то слово. Сожаление, что такое сокровище хранится в частном доме и никто из желающих не может сесть за стол и открыть бесценный фолиант.
– Я дважды пытался сделать из нашей семейной библиотеки публичную, – будто услышав мысли гостя, вздохнув, признался Дальберг, – даже организовал специальный фонд, но, – он безнадёжно махнул рукой, – заинтересовались только перекупщики. Остро в деньгах я не нуждаюсь и не вижу смысла перемещать книги из одной частной коллекции в другую. А вот, кстати, мы и пришли.
В самом дальнем углу библиотеки основание стеллажей с книгами представляли собой выдвижные ящики, больше похожие на бабушкины сундуки своей фундаментальностью и размерами.
– Вот тут личные архивы русских эмигрантов, их письма, дневники, мемуары, кое-какие личные вещи… К сожалению, из-за незнания мною языка не представляется возможным их хотя бы разобрать и каталогизировать…
Боже милостивый! Как же Григория тянуло отложить все дела и нырнуть с головой в эту живую историю! Но требовалось быть учтивым, благодарным и следовать плану хозяина. Не хотелось его огорчать. К тому же, Дальберг не соответствовал его представлению о богатом аристократе. Ни капли чванства и высокомерия. Через час общения Распутину казалось, что знает Дальберга с детства или служил с ним в одной части. “Так, стоп! А в какое время я занимался чистописанием? Позже, когда всё было съедено, очень многое выпито и начался спор, кто лучше знает свою историю? Получилась ничья. Команды играли на разных полях”. Григорий прилично помнил историю своей страны, легко выхватывал из памяти и расставлял в хронологическом порядке события, фамилии, даты и почти ничего не ведал о собственных предках. Да, Сибирь. Крестьяне, потом рабочие, инженеры…Маловато! Дальберг, наоборот, безбожно путал геополитический событийный ряд, но прекрасно знал всё про свой собственный род. Григорий к концу дискуссии так и не решил, что лучше…
– Ты рушишь мои стереотипы, Петер, – рассматривая фамильный герб Дальбергов, делился своими чувствами Распутин. – В России с дворянами – не очень. До встречи с тобой я знал их только по фильмам и книгам. А там, куда не посмотришь – упадок аристократии и гибель «старых элит». Про разорение дворянских гнезд пишут стихи и романы. Экран и сцену заполонили бедные, но благородные аристократы – от Любови Андреевны Раневской до Бланш Дюбуа. В моём воображении сформировался дворянский образ этакого чудаковатого старикана, с трудом отапливающего пару комнат в полуразрушенном родовом замке с протекающей крышей… А ты совсем на него не похож, твой дом крепок и напичкан электроникой, как рождественский гусь – яблоками. Вот только герб какой-то, прости меня, невзрачный. Ну что это такое – скромный крест на золотом щите? Может подрисовать что-нибудь, чтобы выглядело солиднее?
Петер искренне и заразительно расхохотался.
– Ой, Жорж, с тобой не соскучишься! Святая простота… Да будет тебе известно, что обилие мелких деталей и украшений на гербе как раз говорит о скромности и молодости рода. Зато какой-нибудь самый простой геральдический символ без мишуры – свидетельство древности и величия. Что же касается протекающей крыши… У нашего сословия, как у любого другого, есть разные особи, в том числе как в книгах и кино. Но позволь тебя еще раз удивить. Гибель старых родов сильно преувеличена. Наиболее известные аристократические семьи выжили во всех социальных катаклизмах. Невзирая на всеобщую уравниловку мировых войн и революций, они умудрились сохранить и даже преумножить свои состояния. Сейчас, как и в средние века, объем их богатства и влияния не поддаются описанию…
За время общения в голосе Дальберга впервые проклюнулось чувство собственного величия, а черты лица забронзовели.
– Обладатели звучных титулов по-прежнему распоряжаются самым дорогим активом Европы – ее землей и недвижимостью, – медленно вещал Петер, опираясь на огромный пузатый глобус, а глаза светились сословной гордостью. – Графы Кавдор, упомянутые Шекспиром в «Макбете», и сегодня живут в своем родовом замке. От него до края их владений, как и пять веков назад, надо весь день скакать на коне. Немецкие князья Фюрстенберги, ведущие свой род с XIII века, тоже обитают в фамильных резиденциях – замках Вейтра и Хайлигенберг, имея в собственности тысячи гектаров самых ценных активов – лесных. А легендарная династия Шварценбергов владеет целой дюжиной замков и дворцов. Самая эффектная их недвижимость – огромный дворец в центре Вены.
– Но не везде же так! – попытался возразить Григорий.
– Кроме России – везде, – отрезал Петер. – Англичане подсчитали, что по состоянию на конец ХХ столетия треть всей британской земли, самой дорогой в мире, находится в собственности тех, кто владел ею и тысячу лет назад. Герцогу Вестминстерскому принадлежит часть знаменитых районов Лондона – Мэйфер и Белгравия. В собственности графа Кадогана находится центральная часть английской столицы – площадь Кадоган, часть улиц Слоун-стрит и Кингз роуд. Исследование, проведенное экономистами Банка Италии около года назад, показало, что на протяжении последних шестисот лет самыми богатыми и влиятельными людьми Флоренции оставались одни и те же семьи.
– И никто ничего не знает? – впервые за весь вечер подал голос молчавший, как рыба, Василий.
– Это у Гейтса и Элисона активы прошли IPO[10]10
IPO – Initial Public Offering – первая публичная продажа акций коммерческого общества. Следует обычно после детального изучения капитала.
[Закрыть], и любой желающий может видеть, во сколько они оцениваются на рынке, – подтвердил его слова Дальберг, – а европейские наследники старинных титулов и состояний не любят светиться в прессе, избегая списки «Форбс». Это помогает править Европой, будто своей вотчиной. Как видите, господа, реальные хозяева жизни всё те же, что и сотни лет назад. Публичность важна для плебеев. А тут всё наоборот. Журналисты, например, давно пытаются выяснить, какой именно землей владеет Эдвард Уильям Фицалан-Говард, 18-й герцог Норфолкский. Сам герцог говорит о своих имениях скромно: «Я помаленьку фермерствую в Западном Сассексе…».
– Неужели даже налоговики ещё не провели инвентаризацию дворянских активов и не вычислили их стоимость, – фыркнул Вася. – Не верю!
– А сколько могут стоить, например, подлинники Веласкеса и Гойи, письма Христофора Колумба, дворцы в Севилье, Мадриде и первое издание «Дон Кихота», которыми владеет семья 19-го герцога Альбы? По разным подсчетам, его состояние оценивается от шестисот миллионов до пяти миллиардов долларов. Разброс цифр наглядно показывает, насколько условны все эти оценки. На самом деле они не отражают и сотой доли настоящей стоимости…
– Ты говорил, что Европой правят те же люди, что и тысячу лет назад. А как же еврокомиссары, европарламент?
– Брюссельская бюрократия и общеевропейские фонды – это просто современные сборщики оброка со всего евронаселения для обеспечения потребностей высшего общества, – снисходительно усмехнулся Дальберг. – Так как аристократам принадлежат сотни тысяч гектаров земли, они позиционируют себя как «фермеры», следовательно, претендуют на солидные дотации, выделяемые в ЕС на поддержку сельского хозяйства. Каждый год такие «фермеры», как герцог Мальборо, герцог Нортумберлендский, герцог Вестминстерский и лорд Ротшильд, получают от Брюсселя десятки и сотни миллионов экю[11]11
ЭКЮ – внутриевропейская расчетная единица, предшественница евро
[Закрыть]. Про владения 18-й герцогини Альба говорят, что она может пройти с севера до юга Испании, ни разу не сойдя с принадлежащей ей земли. Все это, опять же, дотирует ЕС. Но любые сельскохозяйственные хитрости меркнут по сравнению с успешной коммерцией, развернутой великими князьями, переформатировавшими свои владения в офшоры. Принцы Монако превратили свое государство в самую знаменитую налоговую гавань для частных лиц. Великие герцоги Люксембурга сделали то же самое для компаний и фирм.
– Ты всё время говоришь”они”, “их”. А сам ты не относишь себя к этому обществу? Или не владеешь земельными наделами, по которым можно пройти с севера до юга, ни разу не сойдя с принадлежащей тебе земли?
– Нет-нет, мы не лендлорды. Дальберги имеют собственную нишу. Если интересно, я как-нибудь расскажу историю нашей семьи…
– Конечно, интересно, – кивнул Григорий. – Думаю, то, что ты уже рассказал, сделано не просто так, ради поддержания беседы…
Взгляд, которым одарил его Петер, Григорий чувствовал на своем лице, как солнечный ожог, почти сутки спустя. Кто же ты, наш щедрый благодетель, и что тебе надобно от скромных легионеров?
* * *
В библиотеке приглушенно горели настенные светильники, ничто не напоминало о бурно проведенном новогоднем вечере. Только на журнальном столике всё осталось нетронутым, как будто разговор должен продолжиться с минуты на минуту. Записи Григория лежали в том же положении, в каком он их оставил, и даже недопитый бокал коньяка монументально стоял сверху, как своеобразная печать. Нет, бумаги, определенно, никто не трогал. Григорий с облегчением вздохнул, сложил вчетверо листки со своими заметками и сунул в карман брюк. Взял в руки конспект Дальберга… Итак, Петер – потомок старинного германского дворянского рода. При каждой коронации императорский герольд должен был провозгласить: «Нет ли здесь Дальберга?» Тут же перед императором являлся один из членов их клана, преклонял колена и посвящался в первые рыцари империи. Так, это не то. Что там дальше? Представители Дальбергов с древних времен были наследственными камерариями соборного капитула в Вормсе. Первый из них, Герберт, в качестве архиепископа кельнского короновал в 1002 году Генриха II. Так, стоп! Архиепископ, камерарий… А вот это уже теплее. Где же здесь находятся словари и энциклопедии? Нашел.
“Camerarius – одна из высших придворных должностей при Святом Престоле. Обладатель её имеет светские административные функции, среди которых выделяются управление финансами и имуществом Папского Престола. Генеральный Администратор Папского Двора и суперинтендант собственности и доходов Папского престола.”
Значит, всё-таки иезуит? Или нет? Ничего не понятно! Ну даже если и да, я-то как и чем могу его заинтересовать?
– Я смотрю, ты настолько увлёкся нашей родословной, что даже не дождался моего рассказа, – откуда-то сверху раздался тихий голос, заставив Григория вздрогнуть от неожиданности.
На втором этаже библиотеки стоял Дальберг и, опершись о перила балкона, с интересом наблюдал за легионером.
– Не скрою, мне это приятно, – в улыбке Петера проскользнуло что-то змеиное. – Надеюсь, мы сможем взаимно удовлетворить наше любопытство…
Глава 15. Opus Dei
– Только один вопрос, Петер, – Григорий залпом влил в себя бокал дорогущего престижного Camus Cuvee. – Вся эта сцена с приступом в кафе разве была театром? Если да, я хотел бы лично выразить восхищение актрисе. Я поверил!
– Ну что ты, Жорж! Уверяю тебя, приступ у Элис был самый настоящий. Она здорово испугалась сначала его, а потом – тебя. Всё остальное, включая мой приезд и приглашение в гости – чистая импровизация. Её задача – наблюдать издалека и сообщать исключительно о ваших внеслужебных контактах.
– И какую организацию представляет юная Элис?
– Жорж! У тебя острый аналитический ум. Не разочаровывай меня! Ну каким организациям взбредет в голову отправлять девчонку приглядывать за профессиональным военным?! Нет, это моя личная инициатива.
– А смысл?
– Пока не знаю. Всё зависит от дальнейшего хода нашего разговора.
– У меня есть право выбирать варианты?
– О! Не будь так пессимистичен! Даже если тебя съели, всё равно есть два выхода!
– Звучит романтично. И с чего начнем?
– Раз я – инициатор, то с моего рассказа. Уверен, что смогу внести некоторые свежие краски в ваши сухие рапорты и боевые донесения из командировки на Балканы.
Распутин опустил голову, поиграв желваками, осторожно, будто боясь разбить, поставил бокал на стол, медленно поднял глаза и неожиданно улыбнулся, приняв для себя какое-то решение.
– Ходи, Петер! – крикнул он снизу вверх, засунув руки в карманы брюк.
– Не понял…
– Это, как в шахматах. Играющий белыми ходит первым.
– Спасибо, сразу не сообразил… Итак, боснийский театр военных действий тянулся по ущельям и лесистым горам на сотни километров. У воюющих сторон не хватало сил на сплошную линию фронта, поэтому они создали очаговую оборону с нейтральными полосами до нескольких километров. Ваш легион ввели на такую ничейную территорию, обязав пресекать мародерство и препятствовать боестолкновениям, уничтожать диверсантов и снайперов конфликтующих сторон. Ваша с Василием антиснайперская пара очень скоро оказалась одной из лучших по выявлению засад, скрытых позиций и пресечению диверсий на линии разграничения. Если не ошибаюсь, больше двадцати успешных операций?
– Двадцать восемь, – Распутин запрокинул голову и прикрыл глаза, вспоминая те дни. Он сделал первый лёгкий прогулочный шаг к лестнице на второй этаж.
Дальберг кивнул, отсалютовал Григорию бокалом, сделав глоток, поставил его на перила. Из внутреннего кармана он вытащил увесистый блокнот, откинул закладку и скользнул глазами по странице.
– Тут появляется первая странность, не замеченная вашим командованием. Почти 90 % времени вы работали на мусульманской линии разграничения и наколотили там почти три десятка аборигенов, а в редкие дни патрулирования сербской линии урон оказался почти нулевой… Мне даже интересно, чем же вам не угодил этот единственный сербский снайпер, которого вы ликвидировали?
– Мародерство, – коротко ответил Распутин, ставя ногу на первую ступеньку изящной дубовой лестницы.
– Допустим, – не стал спорить Петер. Почти два отделения санджакли, спецназа боснийских мусульман, вы тоже поймали на мародерстве?
– Именно так!
Ещё шаг, ещё одна ступенька. До второго этажа библиотеки их осталось не больше десятка.
– Но почему их обязательно надо было всех убивать? Может стоило просто арестовать и доставить в расположение?
– Как ты себе представляешь арест двумя легионерами двух десятков укуренных, обдолбанных и вооруженных до зубов уродов?
Ещё несколько шагов вверх. Удивительная лестница, совсем не новая, а ни одной трещинки в лакированном дереве, ни единого скрипа. Дальберг, увлеченный своими записями, не обращал никакого внимания на перемещения Распутина.
– Не спорю. Но может стоило взять в плен хотя бы их командира с адъютантом?…
– Они пытались прорваться, прикрываясь мирными жителями…
– Мирными сербами, ты хотел сказать?
– А какая разница?
– Для меня – никакой. Я вообще не различаю этих балканских туземцев. Но для вас, наверно, разница существует, вы же отказались сопровождать по сербскому анклаву автобус с мирными хорватами.
– Только потому, что у них под сиденьями находилось оружие и боеприпасы.
– А так ли важно, что у них было под сиденьями? Там ехали некомбатанты. Женщины, дети. Ты хочешь сказать, если бы в багаже вы нашли оливковые ветви, то согласились бы?
– Безусловно!
Последняя ступенька. До Дальберга осталось метра три, но между ними – письменный стол и кресло. Надо обходить.
– Вы не побоялись нарушить приказ командира американских "морских котиков"?
– Нет, я предложил ему разгрузить транспортное средство от посторонних вещей, и он сам отстранил меня от дальнейшей операции.
– Really? Какой-то прокол у меня с информацией… ОК. Ты не устал?
– Наоборот, только раззадорился, – натянуто улыбнулся Распутин и не спеша двинулся в сторону Дальберга, с деланным, наигранным интересом разглядывая корешки книг и легко касаясь обложек фолиантов.
– У Велебита, там, где сербы оказали упорное сопротивление, по команде американского главнокомандующего Роджера Коэна легион пропустил подкрепления хорватов и только на твоём блок-посту возникла досадная заминка, едва не приведшая к катастрофе хорватских штурмовых подразделений.
– В тот день с самого утра была отвратительная связь, поэтому я и потребовал письменный приказ…
– Допустим, но когда к сербам шло подкрепление…
– Я его тоже не пропустил…
– Да, всё верно. Но после разговора с тобой тет-а-тет командир сербского отряда провел своих людей по горам под носом вашего блок-поста и вы даже не соизволили сообщить об этом по команде.
– Ни я, ни другие легионеры ничего не видели. Зелёнка мешала!..
– Прекрасно!.. А что вы делали на сербской территории, аж в семи километрах от линии разграничения и вашей зоны ответственности?
– Преследовали сербского снайпера, повышали результативность работы…
– И конечно же, совершенно случайно наткнулись на охотников?
– Так ты называешь тех, кто, заплатив три тысячи долларов, приглашался для участия в сафари на людей?[12]12
Исторический факт – Во время войны в Боснии лондонское турагентство, специализирующееся на VIP-персонах, устраивало «Каникулы-сафари». Подразумевалась настоящая охота на людей. Неделя «сафари» стоила всего 2700 долларов. Любители летели в Мюнхен, оттуда их доставляли в Загреб, а потом – в «мягкую» зону военных действий, где они становились членами Хорватской интербригады. Наёмникам-убийцам выдавалось оружие, им беспрепятственно разрешалось фотографироваться над трупами сербов, убивать, насиловать. В основном в Хорватию приезжали немцы, голландцы, англичане, американцы, датчане, венгры, носили форму Вермахта и СС.
[Закрыть]
– На людей? Ты имеешь ввиду сербов?
– А “охотники” насиловали и убивали кого-то ещё? Может, немцев или французов?
– У нас разное представление… Впрочем, это неважно… Итак, вы уничтожили всех охотников до единого, двенадцать человек, не поинтересовавшись, кто перед вами…
– Они не представились – это раз, палить начали первыми – это два, мы защищались – это три…
– Да, читал я ваши рапорты… Но осмотр места происшествия говорит о грамотной засаде, а не о случайном боестолкновении… Наконец, контрольные выстрелы…, – Дальберг оглянулся через плечо на Распутина, оказавшегося позади и снисходительно улыбнулся, как делают это взрослые в ответ на оправдание школяра “варенье съел не я, а канарейка”.
– Мне добавить нечего, – Распутин отвел глаза.
– Мне – тоже, – кивнул Дальберг, опять повернулся спиной к Григорию и закрыл блокнот, пряча записи во внутренний карман пиджака. – Остался всего один вопрос… Вы действовали самостоятельно или по чьему-то поручению?
Григорий шагнул вперед, сокращая дистанцию, положил левую кисть на гнутую спинку стула и чуть нагнул его, чтобы удобнее перехватить за ножку правой рукой.
– Это что-то меняет?
– Всё и кардинально! – ответил Дальберг. Не сделав ни одного движения и лишь втянув голову в плечи, он слегка подался вперед, будто разглядывая что-то на первом этаже.
– Мне очень хотелось бы спрятаться за чью-то спину, но нет, – отрезал Распутин, наклоняясь, чтобы поухватистее принять ножку стула.
– Вот и мне так показалось, – задумчиво пробормотал Петер, не оборачиваясь. – Одна, совсем маленькая ремарка. Прежде, чем ты огреешь меня этим деревянным раритетом, хочу предупредить… Глупые решения принимаются просто, быстро и без обоснований! А их исправление – это сложно, долго, дорого и требует огромного расхода нервов и энергозатрат! Мертвый я для тебя буду лишней и вечной головной болью. А тебе не хватает существующих проблем?
Распутин застыл, как вкопанный.
– Ты умеешь читать чужие мысли?
– Все твои мысли нарисованы у тебя на лице. И все они входят в перечень рисков, учтенных мной при принятии решения пригласить тебя к себе домой. Ты что, действительно не можешь сложить два и два? Ведь те же вопросы, что я тебе только что задавал, можно было выяснить в жандармерии… Или вообще не выяснять, ведь ответы на них знаем мы оба. Так зачем попусту терять время?
– Кто ты такой и что тебе нужно?
– Вот это – правильно, Жорж! И я готов ответить. Только давай освободим руки от лишних предметов, спустимся вниз, сядем к камину, выпьем по тридцать граммов Камю Кюве и успокоимся, а то у меня уже кисть затекла.
Произнося последние слова, Дальберг медленно повернулся к Распутину, обнажив в правой руке плоский воронёный SIG Sauer P230, а напротив Григорий увидел такого нелепого себя. В огромном, тёмном окне библиотеки, как в зеркале, отражались все гришины манёвры.
* * *
– Сразу хочу расставить все точки на “и”, – положив ноги на подставку перед камином, смакуя коньяк, медленно проговорил Дальберг, – и пояснить, как и когда ты оказался в центре моего внимания. Дело в том, что вы ликвидировали не толпу экзотически развлекающихся филистёров, а высокопоставленных сановников ордена “Opus dei” во главе с командиром папских гвардейцев Алоизом Эстерманом и его любовником – капралом гвардии Седриком Торнеем. Они, под видом «туристов», привезли хорватам очередную партию оружия, которая исчезла бесследно…[13]13
На самом деле иезуиты пристрелили Алоиза Эстермана, его жену и Седрика Торнея 04 мая 1998 года.
[Закрыть]
– Я не знаю такого ордена, – поморщился Распутин. – Кто это?
– Враги, – коротко и бесстрастно ответил Дальберг, глядя на свет в бокал, – жестокие и беспощадные. Сектанты и убийцы, дорвавшиеся до власти, а потому вдвойне опасные.
– И кого они убили? До какой власти дорвались?
– Тебе, интересующемуся историей России, может быть интересен такой факт. “Опус Деи”, возникший в Испании в качестве главной опоры генерала Франко, имел несколько своих представителей в правительстве мятежников и охотился за военными специалистами из СССР. Первые русские погибли от рук Ордена еще в 1936-м под Мадридом. Позже “Опус Деи” был главным инициатором и организатором отправки испанской “Голубой дивизии” на Восточный фронт под Ленинград. Ну а последняя советская жертва – это посол православной церкви в Ватикане – митрополит Никодим, выпивший вместо Папы Иоанна Павла Первого предназначавшийся для него кофе с ядом.
– Самого Папу удалось спасти?…
– Нет! Орден, приняв решение, никогда не меняет его. Иоанн Павел I был найден мёртвым в своей постели через месяц… Следующей жертвой стал кардинал Джованни Бенелли, яростный противник возвышения «Опус Деи». Он, как и митрополит Никодим, и Иоанн Павел I, тоже внезапно скончался от сердечного приступа через месяц после присвоения Ордену статуса личной прелатуры…
– Личная прелатура? Это что?
– Особо привилегированное экстерриториальное положение с подчинением лично Папе, чего никогда не имели даже иезуиты, – в сердцах бросил Дальберг и осёкся, наткнувшись на насмешливый взгляд Распутина.
– Так вот в чем дело… Один орден отодвинул другой от власти…
– Да! – Дальберг взял себя в руки, – впервые за четыреста лет иезуиты потеряли свои позиции у папского престола. Но не это само по себе волнует…
– Понимаю… – не смог удержаться от сарказма Григорий, – в первую очередь тебя волнует спасение душ паствы…
Дальберг потемнел лицом, сомкнул брови, сверкнул глазами в сторону наглого гостя, однако в следующее мгновение суровая складка на лбу разгладилась, а выражение лица стало непроницаемым и бесстрастным.
– Венецианский кардинал Альбино Лючани, принявший при восшествии на престол имя Иоанн Павел I, был справедливым, добрым, скромным и совсем не похожим на своих предшественников! «Вот кого мы хотим видеть посредником между собой и Богом. Такие глаза и такая улыбка должны быть у проводника божественного света и веры» – писали в Ватикан его прихожане. Это трудно объяснить, но каким-то сверхъестественным чувством люди увидели в нем то, чего так давно жаждали и не могли найти ни в ком. Его искренне полюбили и назвали «улыбающимся папой». А 28 сентября 1978, на 34-й день понтификата, Альбино Лючани не стало. Вместо “улыбающегося Папы”, – голос иезуита зазвучал глухо, как из бочки, – с грехом пополам, с восьмой попытки был избран малоизвестный полячишка – краковский кардинал. Так вот, он и “Опус Деи” – это единое целое. Без поддержки Ордена Кароль Войтыла, после интронизации – Иоанн Павел II, не смог бы стать Папой, а без поддержки Папы Иоанна Павла II вряд ли «Опус Деи» занял бы столь высокое место в центре католической власти.[14]14
Из книги Альберта Кримса «Кароль Войтыла – Папа и политический деятель»
[Закрыть]
