Текст книги "Нашествие"

Автор книги: Сергей Казменко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

– Пожалуй, я останусь. У меня еще есть дела здесь, на базе.

– Дело ваше. А сейчас прошу меня извинить – время вышло. Приди вы на десять минут позже – меня бы уже здесь не было, – она встала, кивнула, проходя мимо, Вейермейстеру и, бросив мне от двери: "Всего доброго", вышла.

Несколько секунд я помолчал. Затем, повернувшись к Вейермейстеру, все так же сидевшему в углу с безучастным видом, спросил:

– Может, вы тоже меня кому-нибудь перепоручите?

– Рад бы, да некому, – без тени улыбки ответил он, не удостоив меня взглядом. – Здесь кроме меня осталось всего пять человек, и у всех слишком срочная работа, чтобы отвлекаться от нее попусту.

В выражениях он был не слишком разборчив. Меня это, правда, не задевало. Так даже лучше – меньше переживаний от того, что без спроса лезешь не в свое дело.

– А остальные что, на Туруу? – спросил я.

– Да, почти все. Точная информация о местоположении каждого сотрудника лаборатории доступна по общему каналу. Если хотите, могу набрать код.

– Не стоит, я сам справлюсь – когда мне потребуется точная информация. Сейчас меня интересует несколько другое: что мне расскажете именно вы. Так что я задам вам несколько вопросов – если не возражаете.

– Ну как я могу возражать, – он демонстративно пожал плечами. Спрашивайте.

– Сколько всего сотрудников в группе геофизики?

– Почти девяносто, – ответил он и вздохнул.

– Не стоит вздыхать, Вейермейстер, я задаю совсем не бесполезные вопросы. В файлах Академии значится, что здесь работают девяносто два геофизика. Это несколько расходится с вашей цифрой, не так ли?

Он посмотрел на меня, хмыкнул и снова уставился в пространство над моей головой. Я, конечно, импровизировал, не имело значения, сколько сотрудников значится в файлах Академии – мне было необходимо чем-то задеть его, вывести из состояния апатично-враждебного равновесия. И, похоже, это удалось – он начал отвечать на мои вопросы.

– Итак, все, кроме вас и еще пятерых сотрудников находятся сейчас на Туруу? Или геофизики выполняют еще какие-то работы?

– Какие тут могут быть работы, инспектор, если мы полтора года только тем и занимаемся, что пробиваемся к этому проклятому Резервуару? У нас просто нет ни времени, ни людей, ни оборудования для каких-то еще работ.

– Так. Считайте, что я ничего не знаю о Резервуаре и вообще о том, что вы здесь делали. И объясните мне ситуацию так, как вы ее понимаете.

Впервые за все время нашей беседы он слегка усмехнулся в ответ, видимо, на какие-то свои мысли. Потом встал, не спеша обошел стол и уселся на место своей начальницы. Затем, откинувшись на спинку кресла и сложив руки на груди, сказал:

– Если вы полагаете, что я хоть что-то понимаю в ситуации, то вы заблуждаетесь. Я могу изложить вам, как ситуация выглядит с точки зрения начальства – не более того. А это лучше делать из ее кресла, вы не находите?

– Что ж, валяйте, излагайте точку зрения начальства, – ответил я. Когда слишком часто сталкиваешься с чудаками, они уже не забавляют. Иногда мне кажется, что нет ничего более утомительного, чем подлаживаться к различного рода чудакам. И вот ведь что интересно: чем паршивее ситуация, тем больше люди ударяются во всякие чудачества, тем больше неадекватных реакций на самые простые вопросы, тем меньше информации удается извлечь из разговоров с ними. Видимо, такое поведение неосознанная защитная реакция человека, не желающего ассоциироваться с чем-то, что он в глубине души считает неверным.

– Итак, – начал он говорить ровным, лишенным интонаций голосом, Самая общая оценка ситуации – ситуация скверная. Детализирую. Когда восемь лет назад Советом Академии Наук было принято решение о комплексном воздействии в системе Кабенга, все представлялось не слишком сложным. Полтора столетия наблюдений за планетой показали, что ее разумное население, онгерриты, вполне способно к развитию в рамках Галактического Сообщества, но развитие это лимитируется неблагоприятными факторами их существования, преодолеть которые они, судя по всему, не способны. Проведенные исследования показали, что основным, если не единственным фактором, лимитирующим их развитие, является недостаток специфического вещества, известного под названием бета-треон, которое обнаружено только на Кабенге и которое мы пока, увы, не умеем синтезировать. Более того, мы не знаем даже, где и как он синтезируется. Мы знаем лишь, что вся жизнь на поверхности планеты находится в прямой зависимости от его поступления из недр...

В общем, он прочитал мне популярную лекцию, и мне стоило большого труда сдерживать зевоту. Но перебивать его я не решался, потому что тогда он мог бы замолчать совершенно. Наконец, довольно подробно описав строительство базы и станций и результаты работы на первом этапе воздействия, он дошел до вопросов, которые меня интересовали.

– ...Три стандартных года назад, – продолжал он все тем же ровным, лишенным интонаций голосом. – Мы шли еще строго по графику. Правда, были некоторые сбои, но у нас оставался еще резерв времени на их ликвидацию. К сожалению, я не могу рассказать вам, что же именно происходило в других группах, но у нас, в группе геофизики, все шло строго по плану. Но потом этот план стал изменяться, и результаты не замедлили сказаться. Возможно, вам там, в Академии, или же руководству базы виднее, что, как и когда следует делать. Но в таком случае вам следовало ориентироваться на других исполнителей.

И он замолчал. С полминуты я ждал, что он продолжит рассказывать, пока не понял, наконец, что это все, что он был намерен сказать. Есть мне уже не хотелось. И спать тоже. Мне хотелось встать, взять его за шкирку и вытрясти все. Или хотя бы стряхнуть с его лица эту маску равнодушной неприязни. Тоже мне, праведник нашелся. У них тут вся работа разваливается, а он встает в позу и начинает обвинять Академию!

Но я, конечно, не стал этого делать. Я просто сказал – таким же ровным, спокойным голосом, каким говорил он:

– Слушайте, Вейермейстер, я страшно устал. И у меня очень мало времени. Если вы не хотите мне ничего больше говорить, так и скажите, и на этом мы расстанемся – пока. Потому что рано или поздно нам наверняка снова придется говорить с вами.

Некоторое время он смотрел на меня каким-то отрешенным взглядом, и я даже стал сомневаться в том, что он слышал, что я сказал. Но потом он все же ответил:

– Да, инспектор, пожалуй, я действительно не хочу вам больше ничего говорить.

– Дело ваше, – я встал, сделал несколько шагов по направлению к выходу, потом остановился и посмотрел на него, Но в таком случае ваше поведение выглядит весьма странно. Если не сказать подозрительно. Вы что, хотите, чтобы мы начали здесь расследование?

И вот тут он меня действительно поразил. Он посмотрел мне прямо в глаза и все тем же тихим, лишенным интонаций голосом сказал:

– Да.

Я напрасно спешил. Графа все равно уже не было на базе. Он улетел на Туруу тем же транспортом, что и Лоарма, и был теперь вне досягаемости. Конечно, с ним в любой момент можно было бы связаться, но делать этого я не стал. Все переговоры можно перехватить, все переговоры фиксируются информационной системой. Рисковать я не решился слишком велика была ставка. Это там, дома, на Земле можно было забыть об опасности, грозящей неведомо откуда, и свободно пользоваться каналами связи. Даже для деловых переговоров. Хотя Зигмунд всегда говорил о самом важном только лично, только в своем малом кабинете при отключенных каналах связи. Все мы иногда посмеивались над ним за это, никто не считал, что такая перестраховка там, дома, имеет смысл. Но одного, по крайней мере, он этим добился: он не позволял нам забыть о серьезности угрозы. И усомниться в ее существовании.

Немного подумав, я плюнул на все дела, пошел в ближайшее кафе и хорошенько поел. Сразу же потянуло в сон, но я бросил в чай таблетку вентредина – уже четвертую за последние двое суток – и на несколько часов проблема сна отступила. В конце концов, на вентредине можно было бы продержаться все шесть отпущенных мне суток, если бы в том возникла необходимость. Правда, потом весь этот недосып пришлось бы компенсировать, но путь до Земли неблизкий, можно и отоспаться.

Пообедав, я взял тайпер и тут же, за столом написал небольшой отчет. Потом достал из потайного кармана первую из кодировочных пластин, полученную от Зигмунда, закодировал его и бросил пластину в утилизатор. Теперь содержимое отчета было недоступно даже мне самому, и я со спокойным сердцем подключился к общему информационному каналу и ввел его в память системы для отправки с очередной почтой. Даже если со мной что-то случится, тот, кто придет следом, начнет работу не на пустом месте.

А потом я отправился в энергетический блок.

На этот раз я обошел заблокированный проход по верхнему ярусу. Это было раза в два дольше, чем идти по нижнему ярусу, но тут, по крайней мере, чувствовалось, что база обитаема. Из прохода, ведущего к бассейну, слышался чей-то смех, громкие крики, плеск воды, а на каменном полу отпечатались мокрые следы босых ног, дальше какие-то хмурые парни в цветастых майках сопровождали тележку с баллонами реагентов для вакуум-сфер, и мне пришлось прижаться к стене, пропуская их, потом снова открылся неизменный Сад, без которого нынче не обходится ни одна приличная база, и мне даже на какое-то время захотелось свернуть туда и полежать на травке, ни о чем не думая. Ну а потом я повстречался с киской.

Я свернул в проход, ведущий к транспортным тоннелям, сделал десяток шагов и застыл на месте. Потому что в конце прохода, изготовившись к прыжку, застыла в неподвижности гигантская рыжая кошка. Времени сообразить, в чем дело, у меня не было – она прыгнула, лишь только я остановился. Я автоматически пригнулся, отскочил в сторону и развернувшись не очень, правда, ловко, ударил правой ногой в основание шеи. Нога, конечно, прошла сквозь пустоту, я кувыркнулся по инерции в воздухе и свалился на пол. Коридор был, разумеется, совершенно пуст. Я услышал позади чей-то смех и быстро обернулся.

Смех тут же оборвался.

– Ой, простите. Я... я думала, это Карел.

Я встал, отряхнулся, потер ушибленное колено. Черт знает что, развлекается молодежь, делать им нечего! И вдруг, неожиданно для себя, улыбнулся оробевшей девчонке. Развлекаются – значит живут, как и все нормальные люди. Значит, им нечего скрывать и нечего бояться. И я вдруг подумал о том, что я сам давно уже не способен вот так развлекаться, разыграть кого-то, подшутить. Не с тех пор, как случилось это, на Джильберте. Нет, раньше, гораздо раньше с тех самых пор, наверное, как Зигмунд познакомил меня с третьей категорией данных о Нашествии.

– Не завидую вашему Карелу, если вы часто с ним такое проделываете. А впрочем... – я внимательно посмотрел на нее, – ...немного завидую.

Она покраснела, опустила глаза.

– Он сам виноват. Вчера стащил из лаборатории мышку и пустил ее к нам на стол. Бедняжка так испугалась.

– А я было подумал, что испугались вы.

– Вот еще! – возмущенно фыркнула она, потом, осторожно выглянув из-за угла, сказала шепотом: – Ой, он идет.

– Ладно, не буду мешать.

Я улыбнулся ей на прощанье и пошел дальше, представляя себе, каково сейчас будет этому Карелу. И только дойдя до транспортного тоннеля я перестал улыбаться. Потому что понял вдруг, что случившееся только что совершенно невозможно, что это ненормально, не вообразимо с точки зрения здравого смысла и обычного, не извращенного человеческого поведения. Я, инспектор Академии, прибывший сюда с тайным заданием, могу и должен вести себя подобным образом. Но не обычные сотрудники базы. Когда умирает человек, а еще трое лежат в реаниматоре с сомнительными шансами, нормальным людям становится не до невинных шалостей, не до купания в бассейне и не до пробежек босиком по коридорам. Не так уж много здесь народа, чтобы подобное событие могло пройти бесследно. Если только... Если только оно действительно произошло.

Я застыл на месте, пораженный этой мыслью.

Так, будто внутри меня внезапно сработал какой-то переключатель.

Так, будто я внезапно все понял.

Но нет, я ничего еще не понимал. Просто факты, мне уже известные, выстроились вдруг таким образом, что где-то впереди замаячил намек на возможное решение. Стоп, не надо спешить, осадил я себя, это еще только намек, не более того, все это надо проверять и проверять. Но если я прав, хоть в чем-то прав – значит, меня каким-то образом рассекретили. Рассекретили, несмотря на то, что я стер всю информацию из своих мнемоблоков сразу же по прибытии на Кабенг. Рассекретили, несмотря на блок в моей памяти, установленный еще в Академии, несмотря на то даже, что об этом блоке я вспомнил впервые с момента его установки. Впервые, хотя имел право вспомнить о нем и, в случае необходимости, снять его лишь через трое суток после прибытия на базу. Мы бьемся над безопасностью, мы стремимся, чтобы поведение наших агентов как можно меньше отличалось от поведения обычных, ничего не знающих и ничего не ведающих людей, чтобы нас как можно труднее было выделить и как-то нейтрализовать и именно ради этого лишаем себя значительной доли памяти о том, с чем приходится бороться, но все это оказывается напрасным, если меня уже сегодня сумели рассекретить. Как, когда, где, каким образом?

Я стоял, прислонившись к стене у входа в транспортный тоннель, и не знал, что же делать дальше. Неужели это ловушка? – думал я. И я, как автомат, сам шел в эту ловушку. Меня просто-напросто подвели к мышеловке, не оставив никакого другого пути. И что тогда ждет меня там, дальше, в транспортном тоннеле? Или на энергоблоке? Что такого может ожидать меня здесь, на базе, рядом с людьми и знакомыми земными механизмами? Глупость какая-то, подумал я, ты просто паникуешь, Лешка. Глупость А сколько в нашем архиве зарегистрировано необъяснимых исчезновений? Кажется, восемнадцать. Или даже больше. Вот так же, в знакомом, привычном окружении, среди людей, кто-то исчезал бесследно и необъяснимо. А Панкерт – тоже глупость? То, что он погиб на Джильберте – и вот, объявился здесь, на Кабенге, а потом прибыл на Землю, оставил доклад в Академии – и исчез. Призрак, с которым здесь, на Кабенге, все так или иначе были знакомы, А Катя? Я даже вздрогнул, поняв, о чем же я думаю. Но не думать не мог – я уже искал информацию о ней в своих мнемоблоках. Конечно, ничего существенного не было. Не было даже индекса связи за последние пять лет. Да и что я хотел обнаружить где и когда она тоже могла превратиться в призрака вслед за Панкертом? Смешно. Так смешно, что мороз по коже пробирает. Да не может она быть призраком, не может, я же видел ее, говорил с ней, убеждал я себя, но какой-то голос внутри меня отвечал, что Панкерта точно так же видели, с ним не то, что говорили, с ним вместе жили и работали. И тем не менее прибытие его на Землю не зарегистрировано. И появление его доклада поэтому может означать все, что угодно. В том числе и то, что нас, тех, кто знал все возможное о Нашествии, тех, кто занимался исключительно Нашествием, каким-то образом рассекретили и решили нейтрализовать.

Стоп, не паникуй, – сказал я себе. Так можно додуматься до чего угодно. Так можно заподозрить самого Зигмунда или меня в том, что мы являемся агентами Нашествия. Ты ошибаешься, Лешка, ты ошибаешься уже хотя бы потому, что приписываешь противнику человеческую логику поведения. И человеческие методы – те, которыми воспользовался бы человек. Будь это так, мы давно бы уже сумели выявить признаки Нашествия, мы давно бы уже вышли на след. Инфоры Академии достаточно хорошо владеют переработкой информации – и они до сих пор не обнаружили в событиях, бывших у нас на подозрении, и следов человеческой логики. Значит чушь. Значит, надо искать другое объяснение, а не стоять тут у стенки, как истукан. Вон, на меня уже оглядываются. Я бросил взгляд в сторону прошедшей мимо парочки – давешней девушки в обнимку с каким-то парнем, видимо, тем самым Карелом.

Значит надо искать другое объяснение, – повторил я про себя. Хотя бы вот такое: авария действительно имела место, в медпункте действительно умер один из пострадавших, но об этом почти никто на базе не знает. Чушь, быть такого не может, но проверить стоило.

А если не чушь?

Если не чушь, то обстановочка здесь мне очень не нравилась. Даже безотносительно к Нашествию.

Я оторвался, наконец, от стены и пошел назад. Просто для того, чтобы не встречаться снова с этой парочкой. Свернул в какой-то проход, высветил, не останавливаясь, схему базы и, обнаружив, что библиотека совсем рядом, прямиком направился туда. В библиотеке, по крайней мере, никто мне не будет мешать.

Я отыскал свободный бокс, заблокировался и подключился к информационному каналу. С полминуты, наверное, ушло у меня на то, чтобы понять, что извлечь хоть какую-то информацию о событиях на энергоблоке, пользуясь общим доступом, не удастся. Это уже говорило о чем-то хотя бы о том, что на базе Кабенга успешно осуществляется режим секретности А, установленный Советом Академии. Как инспектора и наблюдателя, это меня могло только радовать. Эпоха вселенского оптимизма, когда любая информация была доступна для всех, давно уже миновала, и нам, сотрудникам Зигмунда, лучше, чем кому бы то ни было в Академии было известно, в какую цену обошлась человечеству эта эпоха. Люди разные в силу объективных причин. И далеко не безразлично, на какой основе будут приниматься решения, которыми они руководствуются в своих действиях. Достаточно вспомнить хотя бы панику на Кристи-14 при утечке реагента ХТ, чтобы понять и принять необходимость ограничения доступа к информации во имя блага самого человечества и каждого отдельного человека. Я уж не говорю о той гипотетической, но вполне реальной возможности, когда эта информация может быть использована кем-то вне человечества во вред людям. Но я вдруг вспомнил слезы Кати и смех, доносившийся из прохода к бассейну. И впервые, наверное, усомнился в этом.

Авария на энергоблоке действительно произошла. Используя уровень доступа к информации наблюдателя Академии, я получил о ней все необходимые данные. Когда я понял, что там случилось, мне захотелось немедленно, сейчас же вскочить и вломиться – именно вломиться – в сектор управления. И устроить им там представление с сокрушением мебели и прочими глупостями, свидетельствующими о нерациональном поведении. Честно говоря, у меня и мысли никогда не возникало о том, что подобное вообще возможно. Хотя... Ведь всякий раз, когда мы сталкивались с чем-то, предположительно имеющим отношение к Нашествию, происходило что-то подобное – не внешне подобное, а подобное по немыслимости своей, по полной невозможности и непредсказуемости.

Взять хотя бы эту историю с Троей, с той пропавшей разведочной группой из шестнадцати человек. Прекрасная, очень милая история, эдакий космический анекдот. Потому что, когда их совершенно случайно обнаружили-таки в следующий период доступности через восемь с половиной лет, их было уже девятнадцать. И они бы не погибли, они бы заселили всю планету и через несколько столетий сумели бы выйти к нам на связь самостоятельно, если бы их так и не обнаружили. Анекдот, но до сих пор никто не может понять, как могло случиться, что целая разведгруппа оказалась потерянной, что их даже не искали, что о них забыли все, кроме их близких, а те неизменно получали вполне обоснованные ответы об их местонахождении. И никто поэтому не может дать гарантии, что это единственный подобный случай. Никто – даже лучшие инфоры академии. А значит, это может повториться.

Здесь, на Кабенге, тоже произошло немыслимое. Не авария энергоблока. Не природная катастрофа. Нет. Просто каким-то образом получилось, что пять резервных кротов, доставленных еще в период строительства базы и сейчас никому не нужных, были размещены на складе энергоблока. Эдакие милые и вполне безопасные бочонки в половину человеческого роста. Лежали и никому, наверное не мешали. Сто лет бы еще, наверное, лежать могли. Но каким-то образом, когда-то один из них оказался активированным. Активировать любой нуклеонный механизм проще простого. Надо отправиться в кабинет к начальнику базы, вскрыть сейф термоядерным резаком, достать ключ если, конечно, он при этом уцелеет – соединить его с активатором, который хранится в сейфе у заместителя, и опустить в прорезь на верхней крышке механизма. И все. Правда, в инструкции ничего не говорится о термоядерном резаке. Вместо этого указывается, что активировать нуклеонный механизм имеют право лишь начальник базы совместно с лицом, ответственным за хранение активаторов и за регистрацию. Но не в этом суть. Суть в том, что этого крота, судя по записям, никто и никогда не активировал, что он заработал сам-собой. Событие настолько же вероятное, как появление домового на борту орбитальной станции, материализация духов на заседании Совета Академии или же самозарождение жизни внутри учебного школьного биореактора.

Пробуждение нуклеонного механизма поначалу не впечатляет. От момента активации до появления первых признаков пробуждения обычно проходит не менее пяти-шести суток, в зависимости от конкретной модели. Но после этого, право же, лучше наблюдать за процессом издали, как и предписывается инструкцией. Потому что после распада оболочки, механизм начинает строить себя, используя элементы, добываемые из непосредственного окружения – вне зависимости от того, каким это окружение является.

На этот раз окружение оказалось чрезвычайно богатым. Толком развиться он, конечно, не сумел. Судя по реконструкции, ребята, что оказались в тот момент в энергоблоке, среагировали очень быстро. Правда теперь, постфактум, можно было задать вопрос – а стоило ли это делать? Если бы они просто-напросто отключили энергоблок и отступили, ничего страшного не случилось бы. На базе никто бы ничего даже не заметил, энергии от других энергоблоков хватило бы с запасом. А крот, закончив свое развитие и приведя, естественно, этот энергоблок в полную негодность, стал бы управляем и вполне безопасен. Но сейчас, позже, легко обо всем рассуждать. Тогда они об этом и подумать не успели. Разобравшись, что происходит, они отвели часть мощности от работающего реактора и разрушили управляющий центр нуклеонного механизма. Заодно, правда, разрушилась и его энергетическая капсула. Не повезло. Просто не повезло. Бывает.

Но как тогда, черт подери, объяснить, что на всей планете не оказалось ни единой дозы Т-лакта?!

На всякий случай я проверил почту. Для меня, конечно, ничего не было. Да и откуда – на "Лонготоре" прибыл я сам, а следующий пролет со сбросом капсулы будет по графику лишь через шесть суток. Для меня не было ничего, но были какие-то сообщения для Панкерта, для Кати, для того же Графа, конечно. Как наблюдателю мне была доступна информация об адресатах. Не сами сообщения, конечно. Да и не хотел бы я, чтобы мне потребовался доступ к чьей-то переписке, хотя крайне любопытно, кто же и о чем может писать Пан Керту. Кто если все близкие на Земле уже пять лет, как считают его погибшим? Если его так и не сумели обнаружить – по крайней мере, до моего отлета с Земли. Если само его существование для нас не более реально и осязаемо, чем существование этих вот посланий, хранящихся в памяти системы.

Впрочем, для тех, кто знал его на Кабенге, он был вполне реален и осязаем. Другой вопрос – был ли он настоящим Панкертом?

Среди ночи я проснулся. Было холодно – прежний обитатель этой комнаты, видимо, спал под одеялом, а я дотащился до постели настолько усталым, что и не подумал о регулировке микроклимата. Я высунул руку из-под простыни, нащупал панель регулятора, прибавил подогрев. Потом перевернулся на другой бок и попытался снова заснуть. Но сон, конечно, не шел.

Я высветил время. Поспать удалось лишь три с половиной часа. Первый слой усталости был сброшен, и теперь мысли о событиях прошедшего дня снова завладели мозгом. Наверное, мне следовало попросту прибегнуть к заговору средству, проверенному тысячелетней практикой – но делать этого я не стал. Вместо этого я перевернулся на спину, положил руки под голову и стал думать. Просто думать – я даже не захотел подключаться к мнемоблокам. Работа с ними требует свежей головы, и бессмысленно пытаться искать в них ответа на вопросы, которые не можешь толком сформулировать.

Итак, чего же я достиг за первый день работы на Кабенге? Вроде бы, почти ничего. И в то же время вполне достаточно, чтобы понять – дело здесь нечисто. Возможно, то, что здесь происходит, и не имеет отношения к Нашествию – хотя про что вообще мы можем сказать, не покривив при этом душой, что оно имеет к нему отношение? Так вот, вполне возможно, что все, здесь происходящее, не есть какое-то очередное проявление Нашествия. Но все равно критичность ситуации, создавшейся на Кабенге, не может с достоверностью объяснить то же отсутствие Т-лакта, например. Увиденного за день вполне хватило мне для того, чтобы понять: Зигмунд не зря послал меня на Кабенг. Чего стоила хотя бы реакция на мое прибытие Вейермейстера или того же Рубаи – ведь они явно, совершенно не скрывая своего мнения, подталкивали меня к мысли о необходимости проведения расследования. Сталкиваться с подобным никому из нашего отдела не приходилось. Как бы скверно ни шли дела, люди всегда противятся самой идее проведения расследования, подсознательно считая, что никакое расследование не способно исправить положение. И это, в общем, верное мнение. Расследование в лучшем случае лишь препятствует повторению прошлых ошибок, и потому люди, занятые конкретным, сегодняшним делом, всегда противятся его проведению. А эти двое – может, причина попросту в том, что на сегодняшний день им нечего здесь больше делать?

Расследование... Возможно, явное, немедленное расследование с привлечением лучших сил отдела и позволило бы что-то обнаружить. И даже предотвратить. Но я вспомнил, с какой убежденностью, как о чем-то, что уже произошло и потому предотвращено быть не может, говорил Зигмунд о грядущей на Кабенге катастрофе, и поежился. Он умел навести страху. Без каких-то внешних эффектов, чисто по-деловому, спокойным будничным тоном он умел сказать такое, что мороз по коже пробирал.

Если бы это были пустые страхи... Если бы это были просто слова...

С тех пор, как я познакомился с третьей категорией данный о Нашествии, я уже не мог считать того, о чем говорил Зигмунд, просто словами. Хотя иногда мысли, которые он высказывал, и не укладывались в голове.

Нашествие... Лин Суань, впервые применивший этот термин, обобщая астроархеологические данные по секторам Эпсилон и Пси, не предполагал, сколь зловещее звучание приобретет он в наши дни. Хотя для большинства людей он звучит и сегодня совсем не зловеще – ведь первая категория данных о Нашествии относится к тому отдаленному от нас десятками миллионов лет периоду, который исследовал Линь Суань. Его реконструкция событий того периода была лишь одной из множества подобных, и потребовалось свыше двухсот лет для того, чтобы она была признана в качестве наиболее достоверной. И еще столетие, чтобы понять, что эта реконструкция имеет совсем не чисто академическое значение.

Хотя далеко не все из тех, кто ознакомился со второй категорией данных о Нашествии, признавали, что они свидетельствуют об опасности повторения тех давних событий, никто не отрицал важности выводов, сформулированных группой Кэббита, или их достоверности. Корреляции по ряду параметров между нынешней галактической активностью человечества и реконструированной последователями Лин Суаня активностью медждов были очень высоки – настолько, что иногда при изучении материалов казалось, что история стремится повторяться во всех подробностях. Конечно, мы до сих пор слишком мало знали о медждах. Даже их химическая структура, не говоря уже о внешнем виде, обычаях, прочих характеристиках культуры, до сих пор не была реконструирована. Слишком много прошло времени, слишком мало осталось следов. Но их экспансия в Галактике того периода, реконструированная по обнаруженным следам их деятельности, носила слишком много общих черт с сегодняшней экспансией человечества. Группа Кэббита сумела выявить двенадцать общих параметров экспансии. По всем параметрам, в которых наша деятельность в Галактике совпадала с деятельностью медждов, ни у одного из ныне входящих в Галактическое сообщество разумных народов не было столь сильного совпадения с человеком.

Мы сегодняшние были тем, чем меджды были несколько десятков миллионов лет назад. И мы находились как раз на таком уровне экспансии в Галактике, на котором цивилизация медждов свою экспансию по непонятным причинам прекратила. Гипотеза о Нашествии, положившем конец медждам, была лишь догадкой Линь Суаня – догадкой, которая с годами находила все больше подтверждений. Сегодня мы уже знали с высокой степенью достоверности, что цивилизация медждов не претерпела какого-то метаморфоза, что она не изменила характера своей экспансии и не прекратила ее, что она погибла в серии необъяснимых пока катастроф.

И сегодня мы знали, что точно такая же судьба грозит человечеству.

Мы не знали пока лишь одного – причины.

Сегодня, как и сорок восемь лет назад, когда Зигмунд, обобщив данные о множестве непонятных явлений, с которыми сталкивалось человечество в своей галактической экспансии, и которые вели или могли вести к катастрофам и гибели людей, а также данные о множестве потенциально опасных явлений, не нашедших объяснений, сделал доклад лично Президенту Академии Наук, после чего и был образован наш отдел, сегодня мы знали об общей для этих явлений причине не больше, чем тогда. Мы гораздо больше знали о самих явлениях – третья категория данных о Нашествии непрерывно пополнялась – но причина их, как и прежде, оставалась скрытой. Но одно каждый из нас, сотрудников отдела, знал наверняка – Нашествие продолжается, и с каждым годом проявления его становятся все более катастрофическими.

Я вспомнил разговор, который произошел в тот первый вечер после получения доклада Панкерта в кабинете у Зигмунда.

– Джильберта была первым звеном в цепи настоящих катастроф, – сказал тогда Зигмунд. Потом замолчал, думая, видимо, стоит ли продолжать. И сказал – очень тихо, чуть слышно. – Мне бы очень хотелось ошибиться, Алекс, но Кабенг, видимо станет вторым.

– У вас есть основания так считать, шеф? – спросил я тогда.

– Да, – ответил он. И не счел нужным добавить хоть что-то. Видимо, он считал, что и так сказал слишком много. А лишнее знание в нашем деле может только навредить. Поэтому я спросил о другом: