Текст книги "Нашествие"

Автор книги: Сергей Казменко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

– А каковы ваши полномочия?

– Я наблюдатель.

– Просто наблюдатель?

– Да, – я пожал плечами, как бы удивляясь вопросу. Говорят, что мне удается врать не краснея. Не знаю, почему так получается. Внутренне я всегда чувствую себя при этом отвратительно и готов сквозь землю провалиться. Такая уж у меня работа.

– Жаль, – он взял из вазочки на подносе сухарик, неуловимым движением сунул его в рот, с хрустом разжевал. – Очень жаль. Да вы пейте чай, а то остынет. Не тот аромат.

Я взял чашку, сделал несколько глотков, потом спросил:

– Почему жаль?

– Потому что будь у вас полномочия, я бы убедил вас прикрыть немедленно все это.

– Что прикрыть? – Я чуть не подавился от неожиданности.

– Да весь этот проект. Нашу базу. Все, чем мы тут заниматься пытаемся. Свернуть по-быстрому, и назад, на Землю. Как бы и не было нас здесь никогда.

– Любопытная мысль, – сказал я, тоже взял сухарик из вазочки, положил себе в рот. Но хрустнуть так же, как Рубаи, не сумел. К счастью, потому, что хрустнул бы не сухарик, а мои зубы. – Слушайте, как вы их жуете?

– Виноват, не предупредил. Специальный рецепт, собственное приготовление. Вы его размочите.

– Хорош рецепт, – я покачал головой, затем последовал его совету и отхлебнул глоток чая. Чай действительно был хорош. Насчет рецепта это была лишь фигура речи.

– Так почему бы вы прикрыли проект? – спросил я, когда справился с сухариком.

– Ну хотя бы потому, – сказал он, немного подумав. – Что цели, которые он ставит, пока недостижимы. И чем дольше мы здесь работаем, тем меньше нам остается путей для отступления.

– А что, по-вашему, сейчас еще остается возможность отступить?

– Да. Все определяется конечной целью. Если мы осознаем недостижимость этой цели, то такая возможность всегда будет. Существенно лишь то, что чем раньше мы отступим, тем меньшими будут потери.

– А как же быть с онгерритами, прошедшими восьмой метаморфоз?

– Это, инспектор, проблема этического порядка. И она, по моему мнению, в принципе неразрешима. Я думаю только, что, раз уж они как-то без посторонней помощи миллионы лет, то и впредь обойдутся. В конце концов, нас оправдывает в конечном счете то, что не мы инициировали демографический взрыв. Ведь определенно же известно, что те, кто проходит сегодня восьмой метаморфоз, первый метаморфоз прошли еще до принятия решения о воздействии. Это для тех, кому нужны оправдания. И чем раньше онгерриты поймут, что совершили ошибку, доверившись нам, тем с меньшими потерями сумеют они преодолеть ее последствия. Ведь надежды-то все равно нет – иначе я не сидел бы сейчас без дела.

– А что, ее действительно нет?

Он допил чай, поставил чашку, зажал в кулак свою рыжую голову. И минуту просидел молча, глядя куда-то в бесконечность за моей спиной. Потом сказал:

– Видимо, действительно нет. По крайней мере, пока. Хотя в науке случаются иногда чудеса. Но нельзя же надеяться на чудо. Понимаете, когда вырабатываешь план действий, нельзя надеяться на чудо. Даже если с тобой работает волшебник вроде нашего Ваента. Слишком дорого потом такая надежда обходится.

– Как я понимаю, синтез вам не удается, и путей его осуществления не видно?

– Если бы мы просто не видели путей, было бы еще терпимо. В том-то вся и суть, что путь есть. Простой для понимания, но абсолютно нам недоступный. И старик никак не хочет понять, что это само по себе перечеркивает все наши попытки двигаться в другом направлении!

Это было новостью. Этого не было в материалах, которые я изучал. Там было определенно сказано, что способ синтеза бета-треона, над которым бились сейчас не только химики на Кабенге, но и еще в пяти лабораториях на Земле, пока неизвестен. И все – если исключить обширный список перепробованных вариантов.

– Какой путь? – спросил я, поставив чашку на поднос.

– Очень простой. Надо использовать инверсию в четвертом измерении.

– Только и всего?

– Только и всего. И никаких проблем с синтезом, его и школьник сумеет провести. Понимаете, в чем дело, – он повернулся, порылся на полке у себя за спиной, достал проектор и поставил его на столик, отодвинув поднос с чашками. – Молекула бета-треона устроена примерно так я несколько упрощаю для ясности, боковые цепи здесь ни при чем, их даже ваши химики из Академии смогли бы навесить, – он спроектировал ее над столом в виде классической модели из тысяч разноцветных шариков, потом уменьшил их размеры так, чтобы проступили химические связи, Видите те шесть бензольных колец в центре? – он выделил их цветом, Их конфигурация определяет всю пространственную структуру молекулы. Так вот, у альфа-треона, который мы умеем синтезировать, эти кольца сориентированы вот так, – он проделал какие-то манипуляции с проектором, слегка преобразовав молекулу. Ощущаете разницу?

– Небольшую.

– В том-то и дело, что всем нам она поначалу казалась небольшой. До тех пор, пока не удалось показать – мне что переход от альфа – к бета-форме треона в трехмерном пространстве невозможен без разрыва этих вот связей, – он выделил несколько связей ярко-красным мерцающим цветом. Что лишает смысла все наши попытки, потому что молекула при такой операции попросту расползается. Надо все начинать сначала, а времени уже нет.

Это было действительно новостью, об этом я совершенно точно узнал впервые. А значит, маловероятно, чтобы об этом догадывался хоть кто-то вне Кабенга.

– И насколько достоверен ваш вывод?

– Сто процентов. Проснется старик – спросите у него. Или можете сами просмотреть расчеты.

– Думаю, это лишено смысла.

Он понимающе усмехнулся.

– И давно вы это установили?

– Сложный вопрос. Зависит от того, что понимать под моментом истины.

– А вы скажите так, как вы понимаете.

С полминуты он молчал, опустив глаза и поигрывая пальцами по сенсорной панели проектора. Молекула над столом переливалась всеми цветами радуги, деформировалась, постепенно вырастая, раздуваясь, как мыльный пузырь, пока не закрыла от меня лицо Рубаи. А потом вдруг исчезла, будто лопнула. Мне даже показалось, что я слышал хлопок.

– Если честно, то мне лично все было ясно еще полгода назад, – сказал Рубаи, подняв голову, Но я тогда еще ничего не мог доказать. Чувствовал ведь, понимаете, чувствовал, а доказать не мог. Я говорил – с Ваентом, с Панкертом, с ребятами, но убедить никого не смог. Понимаете, это очень скверно, когда уверен в своей правоте, а убедить никого не можешь, – я вдруг заметил, что он нервничает, сильно нервничает. У него даже руки дрожали. – Я послал тогда сообщение в "Экзохимический вестник", но они даже не подтвердили получения. И до сих пор, кстати, подтверждение не пришло, хотя я уже дважды делал запрос. Думал тогда, может проблема заинтересует кого из топохимиков, они же на таких делах собаку съели. Проблема-то ведь крайне интересная, даже если отбросить ее прикладную важность. И тут вдруг месяца полтора назад, сразу же после той истории с Панкертом, меня осенило.

– А кстати, – спросил я. – Что вы думаете об этой истории?

Он задумчиво посмотрел на меня. Потом сказал:

– Если бы вы спросили, что я о ней знаю, я бы вам совершенно честно ответил: ничего. А что я о ней думаю – это вопрос из несколько иной области. Лично я думаю, что Пана попросту съели.

– Интересно. И кто же его съел?

– Знаете, лично для меня это загадка. За что его съели – я еще могу понять. А кто – увольте, – он, видимо, ждал от меня какого-то еще вопроса или реплики, но я сидел и молча смотрел на него. О чем тут спрашивать? Мне как-то с каждой минутой история эта нравилась все меньше. Хотя и без того задание было достаточно мерзким, но теперь оно приобретало совсем уже неприятные черты. Не дождавшись моего вопроса, Рубаи продолжил: Понимаете, Пан все время совался не в свое дело. Есть у него в характере, знаете, черта такая – лезть не в свое дело.

– Ну и в какое же дело он залез?

– Откуда мне знать? Он передо мной не отчитывался. Но тут фактически каждый, у кого хоть что-то было не в порядке, так или иначе сталкивался с Паном. Не идет по расписанию транспорт на третью биостанцию – гром и молния, транспортников на рею! Ушла пара наших приборов на Галлау – всех, кто был в радиусе светового года от места преступления и не воспрепятствовал оному – к ответу! Ну и прочее в том же духе.

Что ж, это вполне соответствовало тому образу Панкерта, который уже сложился у меня в голове. Но мало что объясняло.

– Знаете, Рубаи, – сказал я. – Если честно, то, что вы говорите, звучит как-то неубедительно. И странно. Что это за разговор такой – съели? Неизвестно кто, неизвестно за что, неизвестно как.

– Как – известно.

Я молча посмотрел на него, и он кивнул:

– Да-да, известно. Это же элементарно – если кого-то надо съесть, способ всегда найдется. Зацепка есть у всякого. У Панкерта было что-то не в порядке с допуском, а у нас, вы знаете, режим. Вот и получилось, внезапно, что работать ему стало невозможно. Смешно сказать, последние полгода ему только и оставалось, что биофиксаторы для третьей биостанции модифицировать. Вот он и не выдержал, поругался тут кое с кем, говорят, напоследок и на Землю. Даже попрощаться не зашел и вещи свои оставил, записки. Я тут что мог, собрал, отправил с оказией, да не знаю, дошло ли, – он на некоторое время замолчал, и взгляд его показался мне странным. Так, будто он ждал от меня каких-то слов – но что я мог сказать ему? Не говорить же о том, что я прибыл на Кабенг из-за доклада Панкерта. – В общем, неприятная история, – продолжил он наконец, И самое неприятное в том, что каждый может в таком же точно положении оказаться – и не с кого спросить. Некому морду набить, в конце-то концов, – он говорил теперь злым, резким голосом. И лицо его стало злым и неприятным. – В конце концов, если покопаться, то каждого можно чем-то прижать.

– Интересно, а чем же можно прижать вас?

Он внимательно посмотрел на меня. Потом опустил глаза.

– Не знаю. И не хочу узнать. Потому что люблю свою работу.

Такой вот разговор у нас получился. Я посмотрел на него, на его злое лицо, на сжатые кулаки, на рыжую бороду, торчащую в сторону, и вдруг понял, что знает он, прекрасно знает, чем его можно прижать. И я тоже знал это – пока не стер записи в своих мнемоблоках. И если бы я не сделал этого, то он непременно догадался бы о моем знании. Или догадался бы кто-то другой и о чем-то другом. Прикладная психология – наука точная.

Кто-то так или иначе догадался бы, что я не просто наблюдатель – и что тогда? Если бы знать, если бы иметь хоть какую-то уверенность в том, что мы не пугаемся собственной тени...

– А что думает Ваент по поводу ваших изысканий? Я имею в виду доказательство невозможности синтеза бета-треона.

– Не знаю я, что он думает, – угрюмо ответил Рубаи. – Кто его разберет? По-моему, старик слишком привык к удачам. Это расслабляет. Он все еще надеется найти решение. Рассчитывает, что Резервуар обеспечит нам отсрочку.

– А кстати, как там дела с Резервуаром?

– Не знаю. Сходите к геофизикам. Вы – наблюдатель, от вас – я так думаю – скрывать ничего не станут. Или не смогут.

– А от вас что, скрывают?

– Да кто их разберет? – он пожал плечами. – Все тут нервные какие-то. Неудивительно, раз ничего не получается.

Я немного подумал – для порядка, потому что уже решил, что делать дальше. Потом сказал:

– Что ж, я тогда, пожалуй, не буду терять времени. К Ваенту зайду позже – если не улечу с базы. А сейчас воспользуюсь вашим советом.

– Вас проводить? – спросил Рубаи, ставя проектор назад на полку.

– Да нет, спасибо, я найду дорогу. Спасибо за чай, – я встал, оправил куртку, усмехнулся. – И за сухарик.

– Не стоит, – он улыбнулся не совсем уверенно, волнение еще не прошло. – Заходите еще. Приятно побеседовать с новым человеком.

Он был мне почти симпатичен, и я улыбнулся ему в ответ, закрывая за собой дверь. И он, кажется, говорил совершенно искренне. Кроме того момента, когда речь зашла о том, чем именно можно прижать его. Наверное, он не ответил бы и на вопросы, зачем и кому это было бы нужно. Но и того, что он рассказал, было достаточно, чтобы существенно изменить представление об этом деле. Впрочем, этого следовало ожидать – иначе не имело смысла вообще заниматься расследованием.

Но сразу к геофизикам я не пошел. Вдруг вспомнил, что с самого "Лонготора" ничего не ел, если не считать этого несчастного сухарика у Рубаи, а время уже близилось к полудню. Есть вдруг захотелось зверски, и я не стал подавлять голода – за едой можно было обдумать ситуацию, это не было потерей времени. Я высветил план базы, нашел кафе совсем неподалеку от лаборатории химиков и двинулся в его сторону.

Базу они отгрохали с размахом, пожалуй, излишним. Хотя если учитывать перспективу, это и неплохо. В полусотне метров под поверхностью безжизненного высокогорного плато разместились под защитой внешней оболочки химическая и геофизическая лаборатории, вспомогательные производства, склады, жилые помещения и служба управления. Несколько тоннелей связывало базу с вынесенными на всякий случай на несколько километров в сторону транспортным и энергетическим блоками, и на поверхности оставались лишь площадка для планетарного транспорта и павильон над шахтой для приема капсул. Обычная мера безопасности для защиты среды от воздействия человека и защиты человека от воздействия среды. Надежная, проверенная столетиями система. Которая не сработала на Джильберте.

В кафе почти все места оказались занятыми, и я с трудом отыскал свободное. Отгрохали такую базу, а поесть спокойно негде, с раздражением думал я, пробираясь между серыми тенями имиджей, закрывавших занятые столики, к голубому огоньку, горевшему над свободным местом. Но раздражение мое улетучилось почти мгновенно, потому что напротив сидела Катя Рыленко и с изумлением смотрела на меня.

– Добрый день, Катя, – сказал я, усаживаясь. – Вот уж не ожидал тебя здесь встретить.

– Ты? – сказала она. – И в этой форме?

– А по-моему, мне идет, – я оправил куртку, сдул с левого плеча невидимую пылинку. – По крайней мере, так говорят все мои знакомые.

– Они тебе льстят.

– Тоже неплохо. Значит я этого заслуживаю, – я вдруг заметил, что улыбаюсь. Улыбаюсь не от того, что играю роль, не от того, что пришло время улыбнуться. А просто потому, что мне вдруг стало хорошо. Или почти хорошо.

– Взбучки ты заслуживаешь? Куда ты пропал?

– Я три года провел в плену у мохнатых спрутов планеты Гираш. Они кормили меня сушеными лягушками и грозились выкрасить с ног до головы зеленкой, если я напишу тебе хоть строчку.

– Несчастный. Рисковать, конечно, не стоило, – она не удержалась и слабо улыбнулась. – Ну а здесь что ты делаешь?

– Тс-с-с, – прижал я палец к губам. – Секретная инспекция от Галактического упавления питания. Проверяю качество кухонь, – я бросил взгляд на панель справа, – АКМ-16Д. Поступили сведения, что некоторые экземпляры очень плохо готовят сушеных лягушек. Но этого никто не должен знать, иначе мне крышка. За мной уже охотятся.

– Да ну тебя, – она, наконец, засмеялась. – Только аппетит испортишь, – правда, судя по тому, что она заказала, аппетита у нее и так не было. Да и смех быстро оборвался – так, будто она вспомнила о чем-то, что не допускало смеха. – Ты давно прибыл?

– Утром. И с тех пор ничего не ел. Кроме одного сухарика домашнего приготовления.

– Тогда ешь, не буду мешать. Только не заказывай при мне сушеных лягушек.

– Мне просто смешно, – сказал я, делая заказ. – Ты выглядишь так аппетитно, что рядом с тобой можно обойтись без первого.

– Ну уж нет, на первое я не согласна, – она снова улыбнулась, но улыбка быстро погасла.

– Тогда на десерт, – сказал я по-прежнему весело и беспечно. Но это было уже игрой, я снова перестал быть самим собой, снова вошел в роль. И только внешне был совершенно беспечен и рад встрече. Но мозг уже работал, я уже знал, что ее не было в списках персонала на Кабенге, и мнемоблоки тут же подтвердили это знание. И сразу же на душе снова стало тревожно и холодно.

– А ты здесь давно? – спросил я.

– Уже полгода.

– Ну и как – нравится?

Она еще больше погрустнела, опустила глаза. Сказала тихо, не глядя на меня.

– В общем, неплохо. Хотя как-то непривычно временами. На практике все казалось значительно проще. И не думалось, что бывает... вот так.

– Ну, сравнила, – мы познакомились с ней как раз во время этой практики, что у них была после третьего, кажется, курса. Я был в отпуске на Сигре-4, немного расшибся во время перехода через перевал Свена и попал в клинику как раз тогда, когда там работали практиканты. Потом мы довольно часто встречались и на Земле – но только до Джильберты. – А ты работаешь здесь, на базе, или на одной из станций?

– На базе, конечно. Для работы на станциях нужно не меньше года стажа.

– Ну тогда понятно, чем ты недовольна, – кухня, наконец, выдала мой заказ, и я набросился на еду. – Работы, наверное, очень много. То палец кто порежет, а через неделю, глядишь, поступит больной с ушибом колена.

– Если бы так, – она тяжело вздохнула, опустила глаза, невидящим взглядом уставилась в стол перед собой. – Если бы так...

Я на мгновение застыл. Затем, не донеся ложку до рта, опустил ее обратно в тарелку. И улыбка исчезла с лица совершенно естественным образом, вовремя и к месту, я даже не подумал о том, что пора перестать улыбаться. В эти минуты я вдруг снова перестал играть роль, вновь стал самим собой, я позабыл даже о том, кем и для чего я сюда послан – потому что вдруг понял, что ей очень плохо. Мы были с ней вдвоем за столиком, и имидж был включен на полную катушку, так что нас все равно никто не мог видеть, и мы никого не видели только пустынную террасу на берегу какого-то дурацкого горного озера, в водах которого, как и положено, отражались заснеженные вершины – так что не было смысла играть ка кую-то роль. Она бы все равно ничего не заметила и не запомнила, даже если бы я начал писать от руки протокол допроса – а больше никто и никак не мог бы уследить за мной. Но уже потом, позже, вспоминая и анализируя этот наш разговор, я понял, что, оставаясь и здесь профессионалом, я избрал наилучшую форму маскировки – я был самим собой.

– У... у тебя что-то случилось, Катя? – спросил я, и она вдруг заплакала. Уронила голову на стол и заплакала. А я как сидел, как последний дурак и говорил какую-то ерунду как последний дурак – не помню даже, что именно. Не сразу, но мне удалось ее успокоить, и постепенно я сумел кое-что выяснить. Нет, ее никто не обидел. Нет-нет это совсем не личное дело. И вообще тут никто не виноват просто она не представляла, что не годится для этой работы. Просто таким чувствительным дурам, как она, не место там, где... А потом она вдруг перестала плакать, вытерла глаза, достала зеркальце и стерла следы слез. И сказала:

– Понимаешь, У нас в медпункте сегодня умер один человек. И еще трое лежат в реаниматоре. Совсем умер, понимаешь?

– От чего? – спросил я.

– Какая-то авария в энергоблоке. Я не знаю подробностей, да и не до них. Все четверо получили сверхсмертельную дозу. Пять дней назад. Даже я одна бы справилась, у меня уже был такой случай на практике. Но у нас не оказалось Т-лакта. Ни одной дозы. Понимаешь, ни одной дозы на весь Кабенг.

– Что? – я даже не понял сразу, о чем она говорит. Потом вспомнил. Ну конечно же, Т-лакт. В любой аптечке в любом медпункте. На любом разведочном зонде, в конце концов. Уж это-то я знал. – Да о чем ты говоришь? Этого же быть не может!

Она только отрицательно покачала головой в ответ, закусив губы, чтобы снова не заплакать. Потом с трудом выдавила:

– Мы искали. По всей планете – ни единой дозы.

– Но черт подери, Катя, ведь у вас же есть химики, ведь у вас же, наконец, должны быть другие средства! Как же так – из-за такой ерунды...

– При чем тут химики, Алеша? Его же в культуре выращивают, не меньше ста дней надо, восемь последовательных культур. А потом еще очистка. Я же смотрела. А другие средства... – она только вздохнула и замолчала.

Я тоже замолчал. Потом посмотрел на свой обед. Есть все равно хотелось зверски, но я знал, что теперь к нему не притронусь. Это какую же дозу надо получить, чтобы не протянуть в реаниматоре и пяти суток? Я прикинул в уме, и мне стало не по себе. Получалось, что тут вполне могло и рвануть. Не рвануло, конечно, и, может быть, не рвануло бы и при гораздо худших условиях – но такая возможность не исключалась. На Джильберте ничего подобного не было. Но тут я вспомнил про Скорпион в 32-м. Я высветил информацию – Катя сидела, уставившись в стол, и моего отрешенного вида не заметила. На Скорпионе тогда здорово рвануло. Картинки следственной реконструкции, наслаиваясь на имидж горного озера, выглядели жутко. И противоестественно. Шестеро погибших, полное закрытие базы, тотальная дезактивация, пересмотр всего проекта. Кажется, они там до сих пор не расхлебали всего до конца но в моих мнемоблоках не было недавней информации о Скорпионе. Зато были сведения о трех авариях на энергоблоках за последние двести лет. И еще об одном взрыве – в далеком двести восьмидесятом. Я быстро прикинул корреляции по некоторым параметрам. Прослеживалась какая-то связь с секторами группы Дзета, но случаев было слишком мало, чтобы сказать что-то определенное. Тоже мне, теоретик, поиздевался я над собой, – больше тебе случаев не надо.

Но Граф хорош! У него такое происходит, а он ни слова, ни намека. Или думал, что я не узнаю? Да нет, не мог он так думать, ему же все равно об этом докладывать. И доложит, уже доложил наверняка по соответствующим каналам. Я на минуту представил себе, что ему теперь предстоит – комиссия, разбор, возможно даже вызов наверх, в Академию – и решил, что не захотел бы с ним меняться. Хотя, конечно, он-то скорее всего не при чем. Скорее всего тут вина Главного энергетика или кого-то из самих пострадавших, но начальнику всегда достается за всех и больше всех – это уж закон управления.

– Скажи, Катя, пострадали только эти четверо?

– Да. К счастью – если так сказать можно. У них там обычно человек десять работает, но когда это случилось, в энергоблоке были только эти четверо.

– А остальные?

– Не знаю, – она слегка дернула левым плечом. – Мы проверили после этого всех на базе – больше пораженных не было. Даже в малейшей степени.

– А как это произошло?

– Не знаю, Алеша. Спроси кого-нибудь из техников. Или из руководства. Ты же инспектор, тебе должны сказать. У меня другие заботы, мне пора идти.

– Я провожу тебя – если позволишь.

– Ты же не поел, – сказала она, вставая.

– Да какая тут еда после таких разговоров? – я сдвинул поднос в утилизатор, тоже встал. Имидж растаял, мы снова были в кафе, и лишь над одним столиком светился голубой огонек.

– А что, у вас всегда так много народа обедает? – спросил я, пробираясь вслед за Катей к выходу.

– Что? – она сначала не поняла, потом, оглянувшись, ответила: – Да нет, просто тут всего два столика работают. Остальные отключены, наверное.

– А зачем же это? – я кивнул на серые тени, закрывавшие столики, за которыми, как мне показалось вначале, должны были сидеть люди.

– Не знаю. Просто так, наверное. Да какое это имеет значение?

Действительно, какое? – подумал я, выходя вслед за Катей в коридор. Ровным счетом никакого. Так, думаю о всякой ерунде, чтобы не думать о главном.

Я проводил ее до дверей медпункта, обещал заглянуть, как только найдется время и мы расстались. Оттуда до геофизиков было совсем недалеко, и я решил для начала заглянуть к ним, а уж потом вернуться к Графу и вытрясти из него всю информацию об аварии на энергоблоке. Хотя, вполне возможно, мне не следовало откладывать этого.

Если вы спешите – очень спешите – то почти непременно начнут вас преследовать самые дурацкие, совершенно непредвиденные задержки, никак не связанные с тем, чем вы занимаетесь. А может, как-то и связанные, но природа этой связи все равно ускользает от вас, и если вам и удается ее постичь, то происходит это слишком поздно, когда исправить что-либо уже невозможно. Так случилось и здесь, потому что мне не удалось напрямик пройти к геофизикам. Мне пришлось спуститься по трубе на ярус ниже и идти в обход складов, потому что прямой путь оказался заблокированным. Станция казалась совершенно безлюдной или, возможно, я просто попал в редко посещаемые отсеки. Я минут десять проплутал, сверяясь со схемой, пустынными коридорами складского яруса, пока, наконец, не оказался почти под тем же местом, где расстался с Катей – но уже по другую сторону от заблокированного прохода. Еще через пару минут я был у геофизиков.

Но я успел чертовски разозлиться. Как тогда, на Джильберте, когда все время бесили меня задержки с подключением информационных каналов приходилось порой ждать по полминуты, пока система проверяла мой код доступа. Позже – на Ясмаге-ТЛ, куда Зигмунд послал меня, наверное, просто потому, что Клайд выполнял другое задание – постоянно задерживался анализ образцов, и мне пришлось торчать в этой дыре лишних две недели, пока удалось собрать весь материал для отчета. Да мало ли всяких глупых препятствий имеет обыкновение возникать, когда времени в обрез!

Меня уже ждали. Я не стал выяснять, кто предупредил их – Граф, кто-то из химиков или же просто информационная система. Подобные вопросы, как правило, все равно остаются без ответа – в том случае, если ответ этот имеет какое-то значение для расследования. Я просто принял это к сведению. Как только я оказался в зоне идентификации перед входом в лабораторию, высветилось сообщение о том, что заместитель заведующего ожидает меня в своем кабинете, и мне ничего не оставалось, кроме как проследовать туда.

Я прошел через шикарный холл, в котором было так же безлюдно, как и у складов ярусом ниже, поднялся по спиральной лестнице у дальнего его края и, обогнув колонну, увитую цветущими бентериями терпеть не могу их одуряющего аромата – вошел в указанный кабинет. Навстречу мне поднялись двое Эльза Лоарма, заместитель академика Петрова, главы геофизиков, и высокий худой мужчина, представившийся Тином Вейермейстером. Его я не знал – по крайней мере, с тех пор, как стер по прибытии на базу информацию из своих мнемоблоков – но Эльзу Лоарма помнил прекрасно. Женщина средних лет, невысокая, худая и подвижная, она выглядела несколько старше своих неполных восьмидесяти. Здесь, на Кабенге, она работала все восемь лет, с самого начала осуществления проекта воздействия, и была одной из немногих, кто с тех пор ни разу не покидал планеты. Группа Дьереши обратила в свое время внимание на эту характеристику – здесь, как и на Джильберте и еще в ряде мест, бывших на подозрении, процент таких лиц был существенно ниже, чем в среднем по исследовательским станциям, и на них стоило поэтому обратить внимание. Как и на тысячи других подобных особенностей. Корреляции, корреляции... которые, вполне возможно, ни о чем не говорили.

– Шеф распорядился ознакомить вас со всеми материалами, которые могут представлять интерес, – сказала она довольно холодно, когда я сел в указанное мне кресло сбоку от стола. – К сожалению, я не смогу уделить вам много времени. У нас, вы, возможно, знаете, весьма напряженная ситуация. Но мой помощник, – кивок в сторону Вейермейстера, который с безучастным видом сидел в углу, глядя куда-то поверх моей головы, – ...окажет вам всяческое содействие.

Говоря это, она не смотрела на меня. Рука ее бегала по сенсорной панели, а глаза просматривали какую-то информацию, появляющуюся в видеополе. Или, кто знает, возможно она просто смотрелась в зеркало. Наверное, это атавизм, но я не люблю деловых женщин. Вернее, не люблю сталкиваться с ними, когда занимаюсь каким-либо расследованием. Просто потому, что за годы работы я убедился в том, что женщины делают ошибки совершенно иного характера, нежели свойственные мужчинам. И это понятно и легко обнаружимо, если женщина ведет себя как женщина. Но когда внешне она ведет себя совершенно также, как вел бы себя на ее месте мужчина, это невольно сбивает с толку. Сознание привычно выискивает в ее поведении стереотипы, свойственные мужчинам, и упускает свойственные именно для женщин моменты. С годами я приобрел некоторый опыт, и теперь меня не так-то легко поставить в тупик, но настороженность по отношению к деловым женщинам сохранилась.

– Итак, что бы вы хотели узнать о нашей работе? – спросила она, взглянув, наконец, в мою сторону.

– Прежде всего меня интересует состояние дел с поисками Резервуара, ответил я. Мне совсем не трудно было бы выяснить этот вопрос самостоятельно, подключившись к информационному каналу базы. Кода доступности, с которым я как наблюдатель и инспектор третьего ранга прибыл на Кабенг, вполне хватило бы, чтобы извлечь эту информацию. Это было бы, несомненно, и быстрее, и надежнее если бы именно эта информация была для меня самым главным. Но интересовало меня, главным образом, другое – кто, что и как именно мне расскажет. И о чем умолчит.

– Поиск Резервуара, видимо, единственное, что интересует Академию, холодно сказала она. – Каждый, кто от вас прибывает, интересуется исключительно Резервуаром. Как будто это все, что имеет на Кабенге значение.

– Видимо, потому, что с этими поисками допущено отставание, – ответил я. – А насчет значения Резервуара для проекта не мне вам объяснять. Академия основывается на информации и суждениях ваших же руководителей. Но, если вам угодно, я перечислю и другие вопросы, которые меня интересуют. Во-первых, ход работ по геофизическому обследованию планеты. Во-вторых, ваши требования по снабжению. В-третьих, ваши претензии к руководству. Академия серьезно озабочена сложившимся здесь положением и изыскивает пути для оказания эффективной помощи.

– Все? – спросила она, поджав губы.

– Пока все. Могут возникнуть и новые вопросы.

– Я думаю. Вопросы всегда возникают – только вот помощи мы пока что не видели. Я здесь уже восемь лет, и за это время повидала достаточно и инспекторов, и наблюдателей. И не разу, извините, не видела никакой пользы от их посещений. Я не хочу обидеть вас лично или кого-нибудь еще – я просто констатирую факт. Так вот, у нас очень много работы и очень мало времени. Через пять минут отправляется транспорт на Туруу, с транспортом у нас очень плохо, и я не могу заставлять себя ждать. Если хотите, могу взять вас с собой, там и посмотрите, как у нас продвигаются дела с Резервуаром. Нет – Тин постарается ответить на все ваши вопросы.

Если бы не эта авария с энергоблоком – я бы улетел. Из нее явно можно было выкачать какую-то информацию. Возможно, весьма полезную информацию потому хотя бы, что ее явная неприязнь ко мне, как к представителю Академии как-то не вязалась у меня с тем представлением, что осталось у меня после изучения материалов проекта на "Лонготоре". Время в полете не было бы потеряно зря – но я не мог улететь, не повидавшись еще раз с Графом. Подумав пару секунд, я ответил: