Текст книги "С мешком за смертью"
Автор книги: Сергей Григорьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)
XIV. Базарный вздор.
Внизу на улице у подъезда малюшинец остановился и некоторое время стоял в задумчивости и внимательно рассматривал Марка, словно увидел его впервые. Лицо у Стасика было расстроено, складочка между бровей указывала на озабоченную думу. Марк перевел вид Стасика на свой язык так:
– Чего же мне с тобой теперь делать? Надоел ты мне, парень. И зачем это я с тобой связался?
Марк встревожился и снова вспомнил про свой маршрут и про отца. Что если маршрут ушел или отправляется? Марк подумал, что Стасик бросит его в незнакомых местах и придется долго плутать. Мелькнула мысль об Ане, но теперь, после свидания с Марсом и Куртом, найти девочку казалось Марку невозможно. Мальчик спросил малюшинца:
– Далеко отсюда до Курского вокзала?
Стасик презрительно усмехнулся и спросил:
– Твой отец большевик?
– Да.
– А ты кем будешь?
– Тоже.
– Не тоже. А коммунистом.
– Да.
– А быть коммунистом значит – думать не о себе, а о товарищах. Девчонка товарищ тебе?
Марк медлил ответом.
– Если она тебе не товарищ, то ты должен стать ее товарищем. Понимаешь, чтобы все были друзьями и так далее. Чем больше друзей, тем меньше врагов. Чем меньше врагов, тем легче их победить.
– Это ясно! – угрюмо пробормотал Марк, – а что же нам делать, если собака отказалась…
– Ты прав. Курт поступает, как собака: на сене лежит, сам не ест и другим не дает. Нам надо подумать самим.
– Я думаю…
– Не тем местом думаешь.
Марк рассердился:
– Ну уж ты не очень задавайся. Я и без тебя могу.
Он решительно повернул и пошел по улице, не зная куда и уставясь себе под ноги. Малюшинец пошел рядом с ним. Так они дошли до поворота, и Марк, не глядя, повернул за угол, и Стасик с ним. Свертывая направо и налево, они бродили около часа, оба упорно думая. Какой-то прохожий, наскочив на Марка, грубо его толкнул. Марк с удивлением осмотрелся, пробуждаясь от упорной думы. Стасик остановился и, улыбаясь, спросил:
– Ну, надумал?
Марк нерешительно сказал:
– Видишь ты, какое дело. Если нам нельзя ее найти, пускай она ищет нас. Может, никто ее и не увозил, а она бродит тоже. Мы не знаем, где она, – пускай она знает, где я. Надо опять мешок напоказ, чтобы она сразу увидала.
– Я думаю, что она тебя в лицо скорее узнает, чем по затылку. А все же, мальчик, из тебя выйдет, может выйти толк.
Стасик стал говорить с Марком тоном, подобным тому, каким с ним самим говорил Курт Кроон:
– Я думал тоже о твоем мешке. Где бы она ни была, нам надо дать ей знать, что мы ее ищем. Коротко говоря, надо звонить… Идем. Идем.
Стасик стремительно увлек за собой Марка вперед. Вдали на перекрестке уносились в небо золотые кресты под голубыми главами храма и молчала колокольня. Марк отогнал набежавшую смешную мысль, что они сейчас поднимутся на колокольню, ударят в колокол, сбежится народ, и Стасик скажет на митинге речь об Ане Гай.
Марк улыбался, шагая рядом со Стасиком.
– Слушай, Марк, не беда, если тебя вздуют разочек?
– Зачем? Я сам вздую.
– Надо. И уж твое дело не сдачи давать, а утекать, а то и косточек не соберешь… Здорово могут вздуть.
– Один раз ничего…
– Ладно. Едем на Курский вокзал.
По улице проходил вагон трамвая, полупустой, потому что в это лето в трамвай пускали только бесплатно советских служащих по особым удостоверениям. Стасик вскочил в трамвай на ходу, за ним и Марк.
– Нельзя! – сказала кондукторша, толкая Стасика в грудь кулаком, – слезайте…
– Нам можно, товарищ…
Он достал из кармана какую-то бумажку, сунул ее под нос кондукторше и прибавил:
– Я везу в отделение очень опасного бандита. Вы слыхали про мальчика со смертью? Нет? Вот это он и есть: смотрите…
Стасик повернул Марка спиной и, приподняв мешок, показал кондукторше, что было там изображено.
Кондукторша ничего не слыхала о мальчике со смертью; она посмотрела на Марка опасливо и больше их не тревожила, а тотчас пошла на переднюю площадку к вожатому вагона и сказала ему:
– Мальчика со смертью пымали.
Вожатый ни на миг не задумался о том, что может значить сочетание слов «мальчик со смертью». Он взглянул вперед, нет ли на пути прохожего или экипажа и, выключив ток, спросил:
– Где?
– Да вон «агент» у нас в вагоне его везет…
Вожатый встал и посмотрел через стеклянную дверь в вагон, где рядом на скамейке сидели Стасик и Марк, о чем-то споря.
Вожатому некогда было дальше смотреть и спрашивать: который из двоих «мальчик со смертью» – на рельсах впереди застрял ломовик. Трамвай зазвонил отчаянно. Вожатый сразу забыл о мальчике со смертью, тормозил, звонил воздушным, топал ногой по кнопке звонка, вызывая ужас в ломовике и его лошади, которые оба, выбиваясь из сил, старались свернуть воз с рельс. Тщетно: вагон ударил в бок телеги, разбил ее, подмял извозчика и, наконец, остановился. Лошадь с обломками оглобель тяжко поскакала, вздымая гриву. Ее кинулись ловить. Около разбитой телеги и придавленного ломовика собрался народ. Стасик сказал Марку, который сунулся было посмотреть на задавленного: – идем, скорей пешком дойдем. Теперь тут на час будет разговоров.
Он подхватил Марка под руку и на ходу ему сказал:
– Вот тебе раз навсегда правило: если ты не карманный вор, подальше от всяких уличных происшествий.
Они поспешно удалились от места катастрофы. Ломовик кричал от боли, громко ругался, требуя, чтобы вагон подали назад. А вожатый стоял над ним в отупении, снял с правой руки рукавицу, высморкался и сказал:
– Вот тебе и «мальчик со смертью»…
– Мальчика задавили, товарищи? – спрашивали в толпе.
Кондукторша сердито проворчала:
– Да нет, граждане. «Мальчика со смертью» мы везем, а он…
– Какого «мальчика со смертью»?
– А вы не слыхали?
И кондукторша, забыв о катастрофе, рассказала, что «чека пымала бандита, предводителя шайки „мальчиков со смертью“». Любопытные расспрашивали о подробностях, и кондукторше пришлось наспех кое-что присочинить. Потом, когда дело с ломовиком разобралось, извозчика увезли в больницу, воз убрали с рельс, а помятый вагон на станции поставили на запас, – кондукторша и вожатый на свободе рассказывали товарищам в ожидальне про «мальчика со смертью» с теми именно подробностями, какие кондукторше пришлось наспех присочинить на месте происшествия. И она даже сердилась, когда ее сбивали недоверчивыми вопросами и особенно настаивала на присочиненном ею самой:
– Где, милая, он явится, там сейчас несчастие готово. На Крымском-то мосту настил провалился третьеводни. Он прошел по этому месту со своим мешком, а потом ехал грузовик и провалился.
Третьего дня, точно перегруженный, пятитонный[17]17
Тонна равняется 60 пудам.
[Закрыть] автомобиль продавил доски старого истертого настила на Крымском мосту и застрял в щели. Грузовик вытащили. Дыру в настиле заколотили и обставили рогатками. А через три дня вся Москва «знала», что обрушился Крымский мост. В газетах было напечатано официальное опровержение, что «ничего подобного» не случилось. И любопытные советские служащие по этому опровержению шли вечерком подышать на «москвареку» воздухом и разочарованно смотрели, что по Крымскому мосту попрежнему катятся вагоны трамвая и шныряют моторы…
Вожатые подсмеивались над кондукторшей, уверяя, что Крымский мост цел. А один прибавил:
– Ну уж тебя, тетка, я в парк через Крымский мост не повезу: провалится. Больно ты врать здорова.
Посмеялись и все-таки с этой площади, на которой кружились, встречались вагоны нескольких линий, по всей Москве до ночи развозилась новость:
– Болтают зря: мальчика какого-то со смертью пымали…
Пассажиры слушали краем уха, иные говорили:
– Вас за распространение таких слухов надо бы отправить на Лубянку…
А приехав домой и принимаясь за картошку, говорили своим:
– Сколько вздора рассказывают. То прыгуны какие-то. То столовая на человечьем мясе. А нынче какого-то «мальчика со смертью» на трамвае поймали.
– Ничего подобного, – возражал кто-нибудь из домашних, – не на трамвае, а на вокзальной площади.
– Определенно на трамвае. И будто, как он сел в трамвай, произошло крушение…
Хозяйка дома завершала спор примирительным выходом:
– Хорошо, хорошо. Не спорьте с отцом. Вот я завтра на рынок пойду занавески продавать и уж там всю правду узнаю.
XV. Звонари.
Малюшинец и Марк пришли на Курский вокзал. На площади перед вокзалом длинными загибами стояли хвосты пассажиров. Внутрь вокзала никого не пропускали, но Стасик, видимо, не придавая значения совету Кроона, снова выбрал из своего бумажника подходящий «мандат», и их пропустили внутрь здания через дверь, на которой было написано: «Вход посторонним безусловно запрещен». Стасик шел коридорами вокзала уверенно, как свой. Марк едва за ним поспевал. Они вышли через низенькую дверь в тоннель, где не было никого и тускло горели там и здесь запыленные электрические лампочки. Из тоннеля – лестница наверх, на платформу. Марк, еще шагая за Стасиком в тоннеле, услыхал выстрелы наверху и замедлил шаги. На лестнице он остановился нерешительно: трескотня выстрелов наверху участилась. Стасик оглянулся:
– Что ты?
– Там стреляют.
– Ничего. Это посадка. Идем.
Они вышли через тамбур на третью платформу. А у первой платформы за железной решеткой с ревом и криком поток людей, нагруженных мешками, сундуками, сумками, узлами, чемоданами, рвался к узкому проходу; лица у всех были налиты кровью, лоснились от пота, глаза от напряжения – дикие. У входа кричали сдавленные женщины и дети. Милиционеры, охрипшие и злые, чтобы сдержать напор толпы, поднимали винтовки вверх и стреляли в воздух. Каждый выстрел заставлял народ с ужасом отпрянуть от решетки. Под крышею ютились сотни сизых голубей. От выстрелов они всполошенно метались над толпой, вздувая в воздухе рой пуха.
Марк смотрел на людей из-за решетки и ему вспомнилось, что в зверинце вот так же укротитель за железной решеткой в клетке пугал выстрелами львов.
– Ходынка, – сказал Стасик улыбаясь. – Ишь ты, как бегут! Где же твой «маршрут»?
Марк оглядел пути, маршрута из американских вагонов не было нигде видно. Там, где он раньше стоял, теперь был готовый к отходу пассажирский поезд. Счастливцы, прорвавшись за решетку, бежали, спотыкаясь, изнемогая под тяжестью вещей, к поезду, который был уже набит людьми. С руганью и воплями новые рвались на площадки, просовывали мешки и чемоданы в раскрытые окна, а оттуда их выпихивали с руганью и воплями назад.
– Бежит Москва, – говорил Стасик, – чудаки, издохнут где-нибудь на линии. Везде одно – хлеба нет и не будет…
На конце платформы стояло несколько молодых людей в военной форме, но без всяких знаков отличия и почтительно слушали элегантного военного; он что-то приказывал и объяснял, указывая на пути рукой, затянутой в новенькую тугую перчатку.
Стасик смело подошел к этой группе и, небрежно кинув руку к козырку, спросил одного из говоривших:
– Не будете ли, товарищ, любезны сказать, куда передвинут мурманский маршрут?
Военный вежливо ответил на приветствие Стасика и сказал, что маршрут направлен на Окружную дорогу.
– А дали ему путь?
– О, нет! Они еще проболтаются в узле с недельку!..
– Что, я тебе и говорил! Не распускай слюни – утешал Стасик Марка, – едем к нам. Отец не пропадет. Маршрут не иголка. Разыщем. Даже лучше. А то ты под отцовское крылышко еще спрятался бы. Кто его знает, что еще за зверь твой отец-то?
– Он не зверь, а человек…
– Ну ладно. Едем к нам… А завтра я узнаю, где ваш маршрут…
Марк доверился Стасику вполне; он видел, что малюшинец знает на железных дорогах все ходы и выходы, и к тому же Марку не хотелось еще раз услышать упрека в себялюбии.
– Ладно. Едем. Чай, папаша не заплачет, – молодцевато согласился Марк. Ему захотелось поближе познакомиться с «малюшинцами».
Был уже вечер, когда Марк и Стасик добрались до Цветного бульвара.
«Трубу» уж разогнали. Кое-где поспешали складывать на тележки товар запоздавшие торговцы. Метельщики подметали с площади мусор и обрывки бумаги и поджигали кучки. Мусор курился, расстилая вокруг сизый дым, напоминая степь запахом кизячьего дыма.
На углу против Рождественского монастыря осталась небольшая кучка баб с хлебом и пирожками и ребят-папиросников. Они напоминали вороватых воробьев около корма, насыпанного курам, готовые рассыпаться в стороны лишь только покажется «лягаш»[18]18
Сыщик.
[Закрыть].
Стасик окрикнул одного из мальчишек:
– Эй ты, оголец[19]19
Кличка малолетних воришек.
[Закрыть], поди сюда. Конта не видел? Ну, что лупетки таращишь? Мухарта на блок…[20]20
Пароль на условном воровском жаргоне.
[Закрыть].
Мальчишка со Стасиком отошли в сторону и что-то поговорили тихо непонятными словами, после чего оголец сказал коротко Стасику: «Понес»[21]21
Т.-е. согласен.
[Закрыть] и резко Марку:
– Айда!
Марк оглянулся и увидел, что Стасик пошел по ту сторону улицы вдоль монастырской стены.
Марк хотел итти за ним, но оголец сказал:
– Куда ты? Смотри, доверху накладем! В кичу[22]22
Кича – тюрьма.
[Закрыть] захотел? Ксива есть?[23]23
Ксива – документ, дающий право жительства.
[Закрыть]
– Чего это? – недоуменно переспросил Марк.
– Э! Да тебя надо к козлятнику[24]24
Козлятник – учитель воровства.
[Закрыть] вести. Ты музыки не знаешь!
– Куда Стасик пошел?
– Какой еще «Стасик»?
– А с которым я пришел.
– А! Зухер-то[25]25
Зухер – сыщик от немецкого «искать».
[Закрыть]; куда, известно в Канну[26]26
Канна – от евангельской Канны Галилейской.
[Закрыть] обедать. Иди за мной. Только знай: звякало распустишь – киф[27]27
Киф – побои товарищей.
[Закрыть]!
– А кто он такой? – спросил Марк, думая о Зухере, который сначала назвал себя малюшинцем, потом его звали Стасиком, а он оказывается Зухер.
– Это ты про кого?
– Про Зухера.
– Про какого зухера, их тьма?
– А вот про того-то.
– Он вовсе и не зухер, а только так его зовут.
– А что же он делает?
– Уроки дает[28]28
Ничего не делает.
[Закрыть].
– Какие?
– А вот поживешь с мое, узнаешь! – важно сказал оголец, заглядывая снизу Марку под козырек.
– Вот мы и пришли. Зенькай!
– А он мне сказал, что он «малюшинец».
– Мы все малюшинцы.
– А ты кто?
– Четвероугольной губернии куклим. Ша!
Оголец круто повернул в ворота облупленного серого дома с тусклыми в радужных пятнах стеклами окон.
Марк, успокоенный тем, что оголец тоже «малюшинец», доверчиво спешил за мальчишкой, так как убедился в лице Стасика, что «малюшинцы» – народ теплый…
Марк с огольцом прошли три двора, застроенные такими же серыми неопрятными флигелями, какой выходил на улицу. На каждом дворе в углу были широко разваленные помойные кучи навоза, мусора и кухонных отбросов.
В помойках копошились поросята, куры и грязные оборванные ребятишки, соперничая в поисках еды.
В четвертом дворе оголец с Марком поднялись по вонючей грязной лестнице в верхний этаж.
Оголец стукнул в дверь. За дверью залился колокольчик[29]29
Собака лает.
[Закрыть], и дверь приоткрыла чисто одетая, опрятная девушка. Оголец что-то ей сказал. Девушка быстро окинула Марка взглядом и, пропустив мальчиков, заперла дверь на ключ и цепь.
– Зухер велел, панна Христя, чтобы ты похрястать нам дала.
– Чего же я вам дам?
– Давай чистяку[30]30
Хлеб.
[Закрыть]. Шаван[31]31
Чай.
[Закрыть] есть?
– Есть, кипит на керосинке.
– Зашаваним!
Комната, куда ввела мальчиков Христя, была (изумился Марк) очень чистая. Стол покрыт белой скатертью; на столе в высоком стакане – цветы. На полу ковер. В углу оттоманка, крытая ковром, а над нею на темном фоне какой-то пестрой восточной ткани целая арматура из винтовок, револьверов, сабель, шпаг, кинжалов и рапир.
Через открытое окно с подобранной кверху шторой виднелись синие главы церквей, золотые купола и кресты, шпили башен и вдали туманно-сизый лес.
Девушка Христя поставила на стол поднос с двумя белыми чашками, чайником и сахарницей, в которой было полно пиленого сахара и тарелку с ломтями черного хлеба; в масленке – сливочное масло; в солонке – ровно приглаженная мелкая белая соль; в синем эмалевом чайнике – кипяток. Заварила чай.
– Что же вы не раздеваетесь? Снимайте котомку. Стасик скоро будет. Змееныш, пой гостя чаем, – обратилась девушка к приведшему Марка огольцу.
– Снимай свой шифтан[32]32
Верхнее платье.
[Закрыть]. Давай шаванить…
Змееныш ничуть не обиделся, что его так назвала Христя, и стал наливать чай.
Марк почувствовал, что смутная тоска, которая его давно томила, – голод, и вспомнил, что с утра еще ничего ни ел.
Мальчишки принялись за чай и хлеб, при чем оголец без всякого стыда клал в чашку по два куска пиленого сахара.
– Ты чего, шишбала, марафет наводишь, пей в накладку – сахар у него фартовый, – говорил оголец Марку, который робко взял кусочек сахару и прикусывал. Оголец засыпал Марка вопросами, больше все непонятными.
– Ты в цвинтовке[33]33
Цвинтовое – тюрьма.
[Закрыть] бывал? Нет! Ах, ты, чувырло братское! Ну, еще чижей[34]34
Клопы.
[Закрыть] покормишь. Шпаер у тебя есть? У меня вот, – и оголец вынул из кармана и показал Марку маленький черный браунинг. – Я на прошлой неделе в мокром деле[35]35
Убийство.
[Закрыть] был. Только ты не думай, что я с дубовой иглой портняжу[36]36
Грабежом заниматься.
[Закрыть] – ну, а тут дело вышло с прозвоном и прихватом. Трапезона[37]37
Богатый скупщик краденых продуктов: муки, крупы и т.п.
[Закрыть] мы одного хотели сторговать. Я стекло звездами осыпал, в форточку. Впустил хороводных, а тут шухер вышел. Трапезон трехнулся, его и успокоили: пустили клюквенный квас. Гляжу – и слабо мне стало. Я ноги щупать. А казак наш мне: этак мы меж двух на голе останемся…
Марк перестал чай пить и с испугом смотрел на огольца, – тот не переставая «звонил» и уплетал хлеб с маслом.
Не понимая всех слов воровского языка, Марк уловил только то, что мальчишка рассказывает о темном и страшном деле, в котором сам он будто бы был чуть-ли не главным лицом.
– Чего моргалы уставил, эх ты, дядя Сарай. Ты думаешь, я колесо верчу[38]38
Колесо вертеть – врать.
[Закрыть]. Продали на блат. В три дня сто тысяч проюрдонили. Одной самогонки выпили три ведра, да шампанского сколько, уже и не помню.
Тут оголец замолчал и покраснел – видно было, что ему стало немножко стыдно. А Марк, поняв, что оголец «звонит», сказал:
– Да парень: «семь верст до небес и все лесом»!
Оголец посмотрел на него с уважением:
– Ишь фельда[39]39
Лукавый.
[Закрыть], а я думал ты ручной[40]40
Простак.
[Закрыть].
Послышался стук в дверь, и Христя впустила в комнату еще двух огольцов, за ними вскоре явился и Стасик-Зухер. При нем первый оголец съежился и замолчал.
– Вот что, мальчики, – сказал Стасик, – такая работа. Завтра на Смоленском будем этого парня народу показывать. Как он сумку обернет – подымай пение и вали торговок, – только смотрите, чтобы его в давке не притворили. Если станут поливать[41]41
Бить.
[Закрыть], подрабатывай. Поняли? А мы кого нужно поздравим. А потом режь винта. Дербанщиков[42]42
Посторонних.
[Закрыть] оттыривай[43]43
Отталкивать.
[Закрыть]. Как его спрячут – гуляй. Скажите, чтобы все были, дело скипидарцем попахивает.
– На Смоленском горячо[44]44
Горячо, т. е. милиция очень бдительна.
[Закрыть], товарищ Зухер, – сказал один из вновь пришедших огольцов постарше.
– Это уж мое дело, – сказал Стасик…
– Малье! – согласился оголец.
Когда совещание кончилось и огольцы ушли – смеркалось; Марк клевал носом. Стасик уложил его спать на диван, а сам снова исчез; Марк словно в холодную воду окунулся, – заснул.
XVI. «Помоп».
Когда Аня Гай в своем заточении стала стучать в дверь кулаками, ей думалось, что на стук в доме, где стояла среди смутных шорохов такая тревожная тишина, кто-то отзовется, поднимутся крики и беготня. Но напрасно: девочка до боли отбила обе руки, стучала в дверь ногами – никто не идет и не отзывается. И удары в дверь не звонкие, – тупые, словно дверь с той стороны обита войлоком. Обессилев, Аня упала в кресло и залилась горючими слезами.
Поплакав, Аня стала размышлять о том, каким бы способом дать знать о себе. Разбить стекло и выпрыгнуть в окно? Но подоконники так высоки, что их едва ли мог с пола достать рукою и взрослый человек. Надо сначала подмоститься. Аня подвинула к окну столик, на столик взгромоздила восьмигранный табурет, стоявший у дивана, а на него стул. Взяв в руки со стола тяжелый бронзовый подсвечник, Аня с большим трудом забралась на вершину своего шаткого сооружения и оттуда, цепляясь за шпингалет[45]45
Задвижка.
[Закрыть] окна, влезла на покатый подоконник. Держась левой рукою за задвижку, Аня сразмаху стала бить бронзовым подсвечником в зеркальное стекло. Понадобилось несколько ударов, пока вдруг толстое стекло от звонкого удара расселось в стороны лучистой звездой, и клин стекла, звеня упал, скатился с подоконника.
Аня прислушалась – на шум никто нейдет.
Девочка стала отбивать края звезды. Толстое, почти в палец стекло сопротивлялось.
Рука Ани слабела с каждым ударом – подсвечник ей казался все тяжелей. После четверти часа усердной работы девочка пробила в зеркальном окне большую дыру с ломанными острыми углами и, осторожно просунув руку с подсвечником, хотела ударить по наружному стеклу – и не достала: междуоконье толстых стен было очень широко, а размахнуться между стекол нельзя. Аня решилась бросить в стекло подсвечник, размахнулась, задела спинку стула, подсвечник выпал из ее рук и покатился на пол, и с грохотом развалилась и упала на пол сооруженная девочкой башня. Аня со страхом смотрела вниз – ей не хотелось прыгать, боялась разбиться. А, между тем, левая рука, на которой висела она, закостенела и было так больно, что Аня едва держалась. Оставалось одно: Аня осторожно, чтобы не поранить себя, пролезла сквозь звездчатую, с острыми, торчащими со всех сторон клиньями стекла дыру в междуоконье.
Довольно удачно: только оцарапала плечо – струится кровь. В междуоконье – толстым слоем пыль. Аня заглянула через стекло во двор и с удивлением увидала, что очень высоко, и вспомнила, что поднималась со двора сюда по ступеням широкой лестницы. Двор вымощен; только около стволов деревьев – обложенные по краю камнем черные круги земли. За зеленью не видно ничего больше, кроме этих кругов, из которых поднимаются серые стволы деревьев, да ровной мостовой.
Аня попробовала стучать в окно руками и каблуком ботинок – стекло глухо и беззвучно вздрагивало от ударов.
Обессилев, девочка прикорнула у косяка и, упав щекою на плечо, почувствовала мокроту, тронула рукою – кровь просочилась в разорванное стеклом на плече платье. Аня в испуге закричала и забилась между стекол. Но на ее крик никто не ответил.
За окном попрежнему безмолвно шелестели листьями деревья, в ветках перепорхнула какая-то пташка и пропала…
Аня долго думала, не зная, что же делать, пальцы девочки судорожно и без цели скользили по подоконнику. Аня хотела закрыть лицо руками и увидела, что к липким от крови пальцам пристала пыль. Девочка, осененная догадкой, стала писать на стекле пылью, смешанной с кровью, крупные печатные буквы:
– ПОМ…
Остановилась в задумчивости, соображая, что с той стороны прочтут:
– МОП.
Надо писать наоборот. Почти теряя сознание, она еще приписала справа две буквы:
– ОП.
Изнутри получилось непонятное ей самой пятибуквенное слово «помоп», и если бы кто-нибудь в это время подошел к окну со двора и взглянул из-под деревьев вверх, то увидел бы написанное на стекле серовато-красными буквами то же самое слово:
– ПОМОП.
Девочки снизу этот человек не заметил бы: в глазах Ани пошли круги и звезды, и она, поникнув на пыльный подоконник, забилась меж двух зеркальных стекол высокого окна, прижавши в угол раненое плечо.
* * *
Аня не могла увидеть, что в это время во двор особняка действительно вошел высокий человек в сером спортивном костюме и гетрах, в маленькой мягкой шляпе на голове, ведя на ременной тонкой сворке тигрового бульдога. Пес потянулся к двери и обнюхал порог. А спортсмен окинул взглядом двор, прошел под деревьями, поднял голову и прочел на окне едва заметные буквы:
– ПОМОП.
Спортсмен тихо позвал собаку и вышел с нею со двора. А рано утром, возвратясь домой, Стасик нашел у себя на столе короткую записку, написанную твердым почерком:
– Она в опасности. Не теряйте времени.
Аня была все еще в забытье, когда в замке щелкнул ключ, дверь отворилась и в комнату вошла женщина, назвавшая себя при первой встрече с Аней именем Веспри.
Женщина тихо вскрикнула, увидев беспорядок, осколки стекол, разбитое окно и комочком лежащую меж рам окна девочку.
Тихо притворив за собой дверь, женщина вышла и скоро вернулась в сопровождении того высокого с волчьими зубами человека. Он нес складную лесенку. Приставив ее к окну, он осторожно отомкнул задвижки и приоткрыл зимнюю раму. Женщина кинула ему снизу простыню. Он завернул в простыню с головой тело Ани и осторожно спустился с нею на пол.
Они быстро вышли и поспешно поднялись из вестибюля по винтовой чугунной лестнице.
Когда Аня очнулась, то не могла понять, где она и что теперь: утро или вечер. Она привстала и, раскрыв глаза, увидела, что лежит на железной койке с простым тиковым полосатым матрацем без простыни; под головой ее была подушка в розовой ситцевой наволоке. На Ане – одна рубашка. Рука выше локтя перевязана марлевым бинтом и не болит. Ладони вымыты чисто. Следов пыли нет. Около койки табурет, на нем тарелка с ломтем белого хлеба и стаканом молока.
Потолок в комнате наклонный с одной стороны и в потолке – окно. Аня тотчас подумала, что до этого окна ей никак не добраться. Аня встала с постели и прислушалась; от этого шороха за дверью она и очнулась, как будто оттуда снизу скребется мышь. Девочка увидала, что под дверь просунулась сложенная бумажка; Аня подняла бумажку и развернула; в ней был коротышек обгрызанного карандашика. На бумажке Аня прочла написанное вкривь и вкось:
– Я – Верка. А ты кто? Молчи. Пиши.
Аня прислонилась к двери и, написав на бумажке, подсунула ее назад, завернув карандашик:
– Я – Аня Гай, институтка. Где я?
Бумажка пришла с ответом, но без карандашика:
– Фря какая!
– Сама ты фря! – прошептала Аня и просунула сердито бумажку назад и, сидя на корточках перед дверью, ждала, что дальше будет. Опять зашуршала бумажка, – теперь, как и в первый раз, с карандашиком. Аня прочла:
– У тебя кот есть?
Аня подумала и написала.
– Нет. Но у меня была серая кошечка. Только пропала.
Бумажка вернулась без карандашика с припиской:
– Дура!
– Сама дура, – прошептала Аня, пропнув носком ноги назад записку.
Через минуту вернулась новая бумажка с карандашиком. Записка гласила:
– Глупая. У тебя есть, кто любит, – мальчик?
Аня сразу подумала про Марка, но сейчас же у ней явилось сомнение, любит ли он ее. В романе, если любит, то становится на колени и просит руки и сердца, а если роман нынешний, то делает предложение. А Марк не становился на колени, не просил руки и сердца и не делал предложения. Аня написала:
– Я подумаю.
Пришел из-под двери ответ:
– Думай скореича. Беда. Тебя продадут.
Аня села на кровать и стала думать, вертя в руках карандашик. Конечно, Марк не делал предложения, но кто же еще? Отец убит на Галицийском фронте. Брат – офицер в Париже; его товарищ по первому корпусу вспомнился: Митя – с Колчаком в Сибири. Кроме Марка нет никого. Все далекие. Он ближе всех. Где он, милый мальчик? Что с ним? Ну, не любит, да, но ведь может полюбить? А если он обманет, брат Коля из Парижа приедет и вызовет на дуэль. Вот и все. Аня решительно написала:
– Есть. Его зовут Марком. У него на мешке – смерть.
Подсунув в щель бумажку, Аня ждала ответа и услыхала, что ее невидимая подруга тихо взвизгнула, и записка проскочила с одним словом:
– Погодь.
Карандашика не было. Аня долго ждала, но за дверью была тишина, откуда-то издали слышался дробный стук ножей – должно быть повар рубил мясо на котлеты по-старинке двумя ножами на липовой доске, не доверяя филея мялке-мясорубке. Ане захотелось есть – она выпила молоко и съела хлеб; даже крошки стряхнула в горсть с подола рубашонки и тоже отправила в рот.
Прошло около часа, и Аня снова услыхала шорох около двери своей невольной обители. В щель просунулся сложенный обрывок газеты. Развернув его, девочка нашла отчеркнутое карандашом место с припиской на краю:
– «Мой Фединька его достанить. Не плачь».
Вот что было напечатано в газете мелким шрифтом:
«Нелепые слухи».
После вздорных басен про прыгунков, которые будто бы нападали на прохожих по ночам, выскакивая из разрушенных домов на улицах Москвы, невежественная масса базарных спекулянтов сочинила новую легенду о мальчике со смертью.
По Москве будто бы ходит мальчик с мешком за плечами, в котором сидит смерть.
Появление мальчика означает будто бы предстоящее несчастие. Этими вздорными слухами пользуются бандиты, чтобы производить беспорядок и панику на рынках и пользоваться смятением, чтобы производить кражи и ограбления.
Угрозыском приняты решительные меры для ликвидации этих бандитов, нарушающих установленный революционный порядок на базарах.
