Текст книги "С мешком за смертью"
Автор книги: Сергей Григорьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)
VI. Задор.
Когда поезд прошел семафор и входную стрелку станции, машинист сказал Марку:
– Ну, смотри, не промчи мимо станции.
И отвернулся, как будто не обращает внимания на то, что делает Марк.
– Становись прямо под кран. Воду брать будем… Так. Тормози. Эх! Так! Ставь на экстренное. – Марк повернул рукоять вестингауза на «экстренное торможение»…
– Ну, брат, молодчина, – сказал машинист.
Поезд круто стал. Головной паровоз немного прошел водонапорную башню…
– Это ничего. Осадим назад. Ну, вот ты и механик, поздравляю. Иди-ка в вагон.
Марк вернулся в свой вагон, важно вытирая руки комком пакли, которую ему сунул машинист. В этом не было особой нужды, потому что и рукоятки и поручни паровоза блистали чистотой, чуть салясь, и руки Марка были негрязные.
– Где ты пропал? – спросил Марка Сашка: – я думал, что ты остался.
– А я на паровозе обучался ездить, – важно ответил Марк и небрежно швырнул комок пакли…
– Ну, вот, – сказал ему отец, – выучился? А теперь берите с Сашкой по ведру, да бегите к башне – вода тут больно хороша… Да умойте и рожи там.
У водокачки с ведрами собрались ребята из других вагонов…
– Стой, брат, – закричал Марк мальчишке, который хотел подставить ведро под кран, – наш первый вагон. Пусти.
– Мало что первый. А ты бы не спал. Тут живая очередь.
– Становись в очередь, – кричали другие мальчишки, – ишь ты какой…
Мальчишка отвернул кран, полилась вода. Марк подскочил к крану и зажал его снизу ладонью; вода брызнула далеко вокруг широким веером и забрызгала мальчишек. Очередь расстроилась – мальчишки сначала отбежали, потом, кто посмелее, кинулись назад, оттеснили Марка и начали его тузить. Марк бросил ведро и, свистнув, позвал на помощь:
– Сашка! Волчок! «Принимай за своего».
Что значило на условном языке драки – «бей».
– А, наших бьют! – завопили Сашка, Ленька и Петька и кинулись в гущу боя.
Вода лилась из крана на землю ручьем. Машинист сначала смотрел на мальчишек со смехом, но, видя, что они разодрались не на шутку, закричал:
– Что воду зря льете, пострелы! Вот я вас!
Он открыл инжекторный кран паровоза. Из-под тендера, оглушая свистом и шипом, вырвались облака теплого пахучего пара и окутали драчунов непроглядным туманом. Мальчишки кинулись в испуге врассыпную, боясь, что ошпарит. А Марк знал, что издали мятый пар не страшен, спокойно подставил под кран ведро, за ним и трое белпорожцев, и, наливши ведра, завернул кран. Машинист давно закрыл продувной кран. Облако пара размылось и исчезло в утренней свежи. Белпорожцы побежали с полными ведрами к своему вагону. Им вслед крики и угрозы:
– Выдь только из вагона, я тебя взмылю, – кричал Марку тот мальчишка, которого он оттер от крана.
Марк засучил левый рукав и ответил уже стоя внутри вагона:
– Эх, ты! Выходи на одну левую руку!
В это самое мгновение легкий подзатыльник прервал Марка. Марк исчез в глубине вагона и ничего уже не мог ответить противнику, а тот ответил, как и полагалось по уставу драки, на слова:
«Выходи, на одну левую ручку» —
– Поцелуй……. попову сучку.
Марк не задумался бы продолжить разговор по всем правилам рыцарского искусства.
Однако, этот обмен любезностей ради поддержания боевой ярости до новой встречи должен был прекратиться. Отец сказал Марку сурово:
– Затем я тебя брал, чтобы ты драки затевал? Отправлю тебя на тормазе первым поездом обратно.
Марк замолчал, занявшись чайником у печки, про себя же подумал:
– Это я еще погляжу, как ты меня отправишь.
VII. Под Петербургом.
Хоть и медленно из-за больших остановок, но все же маршрут двигался на юг, все ближе к Петербургу. Давно где-то в сторонке мелькнула синей сталью Ладога и остался позади «Повенец – миру конец». Перемахнули по новому стальному мосту Свирь; болотами и лесами поезд прошмыгнул к голубовато-желтой Неве у порогов. Однажды, проснувшись утром, Марк увидел перед собой с одной стороны поезда трубы и черные корпуса завода, а с другой – под черными, едва опушенными зеленью, березами кресты и могилы. Марк вспомнил, что справа – Обуховский сталелитейный завод, а слева – Преображенское кладбище.
Маршрут остановился у ст. Обухово Николаевской дороги – места знакомые Марку: три года только назад Граев покинул «Порт-Артур», огромный семиэтажный дом, недалеко от Варшавского вокзала, на огородах. С одной стороны – пути и депо Варшавской и Балтийской, с другой – Рыбинской дороги, впереди Обводный канал, позади Путиловская ветка, а посредине – каменная закопченная кубическая глыба «Порт-Артура». Там, в «Порт-Артуре» Марк родился, и первыми звуками жизни, долетевшими до него из-за стен дома, были гудки паровозов. Еще не умея хорошо ходить, он уже играл в паровоз, повалив на спинку стул и двигая его по полу комнаты, делал маневры: шипел и кричал, подражая паровозному гудку. От тетки, няньки своей, он знал, что паровозы «жрут» нефть, дрова, уголь, «пьют» несосветимое количество[9]9
Т.е. огромное, «несусветное» количество. – прим. Tiger'а.
[Закрыть] воды, ходят на колесах, сверкают тремя глазами, дышат огнем и дымом и спят в стойлах в депо. Никаких зверей в эту пору Марк не знал; о петушке знал только по сказкам – и паровозный гудок был для него то же, что петушиный крик, да и тетка не по часам, которые сверкали маятником, тикая на стене, а по грохоту поездов, гудкам мастерских и паровозов узнавала время. О паровозе Марк думал как о живом звере, и когда однажды тетка, уступая слезным просьбам, снесла его к курьерскому поезду, Марк трепетал у нее на руках при виде паровоза и тянулся к нему, просил, чтобы погладить рукой, и спрятал голову на груди тетки, когда вдруг паровоз взревел; под ним бухнуло ослепительное пламя и, пыхнув клубом ароматного сизого дыма, зверь двинул за собою поезд…
Теперь, когда поезд стоял в Обухове, Марк пристал к отцу: «Поедем да поедем, посмотрим „Порт-Артур“». Граеву было не до того; надо было хлопотать, чтобы поезду дали маршрут на Москву, а самое главное – на всех ближайших к Обухову станциях не было подходящего исправного поворотного круга. Американские паровозы мурманского поезда не устанавливались ни на один старый круг Николаевской дороги, а новые, приспособленные для поворота сжатым воздухом, стояли с испорченными механизмами в бездействии. Оба паровоза мурманского поезда стояли теперь головами к Петербургу. Вести поезд до Москвы тендерами вперед было трудно и неудобно, – все приборы для управления паровозами устроены так, что машинист и его помощники действуют, стоя лицом вперед. При заднем же ходе паровозной бригаде приходится оборачиваться, чтобы наблюдать путь, а приборы для управления и наблюдения за котлом: манометр и водомеры, которые всегда должны быть перед глазами, оказываются за спиной. Да и тяговая сила паровоза на заднем ходу тендером вперед меньше: как и человек, паровоз задом бежит тише и может двигать не столько груза, как передом.
Мурманцы хотели своей починочной бригадой исправить обуховский поворотный круг, но распорядительный комитет ни за что не хотел допустить чужую ремонтную бригаду работать на своей станции, как ни доказывали мурманцы, что исправленный круг нужнее всего самим николаевцам. «У нас кругом – круги. А таких длинных крокодилов, как ваши, у нас нет». Чтобы выйти из беды, мурманцы хотели воспользоваться береговым подъемным краном Обуховского завода на пристани у Обуховского Заневского подъездного пути; кран свободно мог поднять с рельс отдельно паровоз и тендер, погрузить их на баржу на Неве, а потом надо было баржу пароходом поставить перед краном другим боком, тогда кран снова поднял бы паровоз и тендер с другого бока и поставил их снова на рельсы, но уже теперь головой к Москве.
Когда Марк слушал об этой затее разговоры рабочих, ему казалось, что сделать этого нельзя, а отец уверял, что оба паровоза можно переставить в пять часов.
– Вот ты, бывало, переставлял как хотел свои маленькие паровозики-игрушки. Наши паровозы в сто тысяч раз тяжеле игрушки. И кран Обуховского завода в сто тысяч раз сильнее тебя.
Марк посмотрел на спокойно поднятую в небо наклонную руку крана с стальным канатом, в десять рядов обегавшим огромные блоки вверху и внизу, и поверил, что для этой руки – паровоз то же, что для него игрушка.
И тут оказалась беда: кран приводился в движение электричеством, и не было тока – станция завода стояла. Мурманцы решили уже махнуть рукой и вести поезд до Москвы задним ходом. Тут их беде помог один из старых составителей Николаевской дороги, напомнив им простой способ повернуть паровозы: он указал мурманцам, какие соединительные пути петербургского узла образуют треугольники, – стоило паровозу, пользуясь стрелками, пройти по всем трем сторонам любого из этих треугольников, чтобы вернуться на тот путь, с которого паровоз спервоначала выйдет, повернутым.
Мурманцам даже стыдно стало, что они сами не догадались о таком простом способе: треугольник вместо поворотного круга часто применяется во время постройки железных дорог, где есть достаточно простора, чтобы уложить треугольник с тремя стрелками.
VIII. Треугольник.
В это время пути петербургского узла были забиты порожняком, и надо было искать тот треугольник, по которому можно было беспрепятственно пройти. Мурманцы посоветовались с обуховским стрелочником и решили попробовать пройти на Путиловскую ветку; соединительные пути, отходя от этой ветки, сплетаются со всеми дорогами узла и, наконец, с Николаевской.
Марк увязался на паровоз с тем самым машинистом, что давал ему уроки езды. Ему хотелось хоть издали взглянуть на «Порт-Артур». Путевки мурманцам не дали, несмотря на все резоны; тогда они уговорились, чтобы стрелочник на северной башне Обухова сделал им стрелки на выход, посадили на паровоз своих двадцать человек с винтовками, решив, где придется, и силой перевести стрелки, как им нужно. Крушений и столкновений бояться не приходилось, потому что движение и по главным линиям почти прекратилось, а на соединительных путях замерло совсем. За фунт английского табаку мурманцы упросили поехать на паровозе и самого составителя поездов, который знал пути узла, как свою деревню, – его взяли на тот случай, чтобы не запутаться в порожняке.
Спаренные паровозы миновали благополучно Фарфоровый пост и вышли на соединительную ветвь.
Марк с высоты тендера, нагруженного в последний раз на станции Вайбокало дровами, опережал взорами бег паровоза. Он не узнавал Петербурга. Три года тому назад здесь висел густой завесой черный дым; курились все трубы, и город был красным заревом на полосе темной-темной тучи; на черных от угольной пыли и пролитой нефти путях тогда по синим блистающим нитям рельсов непрерывно громыхали поезда и стоном стоял рев гудков, звон сигнальных колоколов, звуки горнов стрелочников и свистки составителей; отовсюду тогда махали зелеными флажками; а кое-где и электровозы, прикладывая и отнимая пантограф[10]10
Пантограф – прибор в виде складной рамы, посредством которого электровоз берет электрический ток с воздушных проводов.
[Закрыть] к проводам, звенели электромоторами, делая маневры… Теперь совсем не то: пути загромождены вагонами с разбитыми стеклами, платформами, на которых грудами навалены изломанные военные повозки, зарядные ящики, орудия, аэропланные части, исковерканные автомобили; на иных путях вереницами стояли паровозы – ободранные, со снятыми ходовыми частями; уже в набравшейся пыли и мусоре на площадках этих умерщвленных машин зеленела трава и расцветали одуванчики; и пути все поросли зеленою травою; а воздух был чист и прозрачен; лишь к Финскому заливу чуть белело мглою небо – все кругом голубое и чистое над свежей, чуть брызнувшей зеленью кладбищ. Исакий вдали в былые годы чуть пробивался во мгле мрачным багровым пятном – теперь пламенел и сверкал золотым куполом. Виднелись ясно на длинных копьях шпилей кораблик и черный ангел, а справа из-за груды домов вздымался легкий пятиглавый столп Смольного…
Вот и «Порт-Артур». Он все же так же черный, несокрушимым утесом высится среди приземистых строений края Петербурга на зеленом пустыре. Заборы огородов исчезли – их, должно быть, сожгли хозяйки «Порт-Артура» под плитами за дрова. Один среди зеленой земли, исчерченный ржавыми колесами запущенных путей, стоит у грани города красный «Порт-Артур».
Марк провожал глазами родной свой дом, и от ветра ли на ходу паровозов у него выступили слезы. Оба мурманских декапода, словно по сговору, прокричали «Порт-Артуру» салют и промчались дальше.
Целый день мурманцы пробились на треугольнике. В одном месте пришлось подтаскивать брошенный среди пути санитарный поезд с паровозом, уже полуразрушенным дождями, снегом и ворами, – поезд надо было загнать в тупик, чтобы очистить себе путь; в другом месте руганью и угрозами добиваться, чтобы сделали как надо стрелку, а на Путиловском заводе, где мурманцы распорядились «по-своему», им вслед послали несколько пуль из винтовок; выстрелы эти не причинили вреда, только в одном окне на паровозной будке пуля пробила стекло круглой дыркой со звездчатыми краями.
К вечеру мурманские паровозы вернулись на ст. Обухово головой к Москве! Прицепили к поезду. Зашипели вестингаузы, запели под вагонами их пружины, оттягивая тормозные колодки от бандажей. Вагон белпорожцев был раньше первым, теперь стоял в хвосте и к его упряжному крюку привязали сзади распущенный красный флаг.
IX. Девочка с узелком.
Мурманскому маршруту дали путь на Москву по графику[11]11
Графиком называется чертеж, на котором рядом точек изображены положения на магистральном железнодорожном пути всех поездов линии для каждого момента времени. График поэтому дает наглядную возможность определить, где каждый поезд должен находиться в то или иное время, в каких точках пути поезда должны обогнать или пропускать вперед себя другие, на каких станциях должны происходить (при одной колее) скрещения встречных поездов.
[Закрыть] бывшего курьерского поезда: шестьсот шесть верст от Петербурга до Москвы он проходил в десять часов всего, с несколькими остановками в пути.
Комиссар движения говорил с Граевым по телефону и шутил:
– Ну, торопыги, посмотрим, как вы сладите с курьерским графиком.
– Справимся как-нибудь.
Оба декапода и несколько вагонов загружены сухим швырком[12]12
Дрова.
[Закрыть] (выменяли у Александровского завода на табак и ситец). Сигнальные колокола прозвонили путь на Москву, взмахнули крылья семафоров; мурманские «американцы» взревели, сорвали поезд с места и ринулись вперед на Москву, на юго-восток.
Марк со своими тремя белпорожскими товарищами забрался, взяв с собой вместо подушек котомки, на крышу вагона. Вдоль всей крыши посредине постлан узкий дощатый мостик с железным поручнем на невысоких стойках. Марк учил товарищей:
– Гляди, поглядывай вперед на мосты. Под мост голову держи ниже поручня, а то сшибет.
Ветер от бега поезда свистит в ушах; задувает в рукава; горбом вздымает на спине рубаху; холодит. Жутко, когда паровозы ныряли в серый квадратный рот мостовой фермы. Петька-телеграфист и Ленька Култаев тотчас падали на мостик, приникая к доскам. А Марк и Волчек, сладко замирая, смотрели, как мост втягивает вагон за вагоном, словно тянет с ложки длинную лапшу; мальчишки улучали миг, чтобы пасть вниз на мостик в то самое время, когда вот-вот вагон нырнет под верхний брус моста. И, громыхнув над головами, мост сжимается в зеленой дали серым квадратиком и пропадает по кривой.
От ветра мальчишки зазябли и скоро все трое, свернувшись с котомками под головами, заснули, а Марк не спал. Темнело, хотя и близился рассвет; поезд убегал на юг от белой северной ночи… «Бологое». Поезд встал, пройдя перрон вокзала, поставленного меж московским и петербургским путями. Марк смотрел, свесясь, с крыш вагона на загроможденные порожняком и холодными паровозами линии пути. Светлело. Марк увидел, что вдоль поезда по междупутью идет к концу маршрута девочка с узлом в руках. Она останавливается перед каждым вагоном, смотрит вверх и о чем-то просит и снова идет дальше. Подошла к последнему вагону, плачет, утирая слезы краем белой пелеринки, накинутой поверх серенького платья.
– Ты чего, девочка, плачешь? – строго спросил Марк, пыхнув дымом папиросы.
Девочка подняла голову и сказала:
– Я потеряла свой поезд. Они уехали.
– Кто они?
Девочка объяснила, что она из Петербурга. Весь их институт везут в Симбирск на Волгу.
– Эвакуация, значит?
– Да.
– Значит, ты буржуйка!
Девочка нахмурилась и промолчала. Марк продолжал:
– Так ты нагоняй их рысцой. Беги, может, догонишь.
– Мальчик, возьмите меня с собой; когда мы нагоним, я слезу.
– Нельзя, – сказал Марк, – это рабочий поезд.
В это время прозвонил блокировочный колокол и дали путь.
Поезд, раздернув упряжь, со скрипом сдвинулся; девочка с плачем пошла, потом побежала за вагоном, крича:
– Возьмите, возьмите меня!
– Ну, лезь сюда, – смеясь закричал Марк.
Девочка вскрикнула и, надев узелок на левый локоть, кинулась к вагону. Поезд ускорял ход. Марк услышал крик и плач; скользнул по мостику вагона к концу и увидел, что на нижней ступеньке узенькой железной стремянки вагона повисла и цепляется девочка; ноги ее, волочась, били по концам шпал, но она не отпускала рук. Марк спустился по стремянке донизу и, подхватив девочку подмышку, стал ее тянуть вверх. Поезд шел все быстрее. Марк охватил из-под руки спину и голову девочки, прижав ее к своей груди, напряг все силы, вися на поручне левой рукой. Ноги девочки перестали колотиться о шпалы. Марк ей кричал: «держись за шею». Девочка слабо обвила его шею правой рукой. Марк поднял ее, и она стала ногами на нижнюю поперечину лестницы… – Ну, лезь на верх.
Глаза у девочки померкли. Марку показалось, что она сейчас упадет. Тогда Марк сильно ткнул девочку в бок кулаком. Та охнула от боли и очнулась. – Ну, полезай, что ли. – Марк толчками и ударами стал подгонять девочку, и она, плача, полезла вверх, цепляясь худенькими обнаженными выше локтя руками за железные прутья… На крыше она снова обессилела и свалилась. Марк уложил ее вдоль мостика, подсунув ей под голову свой мешок с надписью «Смерть врагам».
Девочка стонала:
– Ты мне синяки сделал на боку.
– Синяки! Тоже! Я из-за тебя сам, было, не пропал. А то «синяки». Лежи уж, да молчи. А то, гляди, рассержусь, столкну с вагона…
Девочка посмотрела на Марка испуганно, вцепилась в стойку руками и прошептала:
– Милый, я не буду. Не надо!
И затихла. Марк лег возле нее и видел, что в уголках темных глаз копятся крупные слезы и, наполнив, льются через край…
– Эх, ты, дрянь, – сказал Марк: – радоваться бы, что пустили в поезд, а она ревет. Перестань, а то спихну…
Глаза девочки высохли. Она улыбнулась.
– Как тебя зовут?
– Аня Гай. А ты?
– Марк. Фамилия моя Граев. Отец – в вагоне. Токарь. Мастеровой из депо. А твой?
– Полковник.
– Га! Полковник. Эх-хе-хе. Да ведь, ты «контра». А мать у тебя есть?
– Мама умерла.
– А у меня есть мать. Ну, ладно, лежи уж, «контра». Да поглядывай на станции, где твой поезд стоит. Мы ведь не везде стоим. Мы курьерским идем.
– Я буду смотреть.
– А как ты свой поезд узнаешь?
– Он серый весь, с красными крестами.
– Санитарный. А паровоз какой?
– Хороший!
– Хороший? Я спрашиваю какой: «эшка», «коломенка» или «путиловский».
– Не знаю.
– Эх, ты! Тут санитарных поездов пустых везде на станциях сколько угодно… А сколько вагонов в вашем маршруте?
– Я не сосчитала.
– Да, плохо твое дело, Аня. Глупые вы, девчонки. Уж посадили тебя в вагон, и сиди до места…
– Я напиться ушла.
– А узелок зачем взяла?
– Чтобы не украли…
– Что в узелке-то?
– Так. Платье и другое…
– Кто ж украл бы. Подружки что ли?
– Я не знаю…
Аня дрожала от ветра. Но солнце было уже над землею и местами пропыхивало румяным полымем сквозь чащу елей и обдавало детей ласковым теплом. Товарищи Марка пробудились. Марк рассказал им, откуда и как взялась на крыше вагона девчонка. Аня Гай протянула им по очереди тоненькую посиневшую от холода ручку и назвала себя. Сашка Волчок сказал Марку:
– Попадет тебе от отца – «контру» в поезд пустил. А ты ей хлеба-то дал?
– Нет!
– Поди, она не емши?
Аня сказала, что она давно не ела. Два дня почти. Но это ничего, она есть не хочет.
Сашка достал из сумки кусок хлеба и протянул Ане. Она жадно схватила кусок и, прижав его к груди, закрыла глаза…
– Ты смотри, поезда своего не прогляди…
Мимо станций и полустанций громыхал без останова мурманский маршрут – и ни одного поезда навстречу. Аня Гай вскрикивала, завидя на путях серые вагоны санитарных поездов, но они были без паровоза и с разбитыми окнами. Девочка плакала, откусывала маленькими кусочками хлеб, прятала снова кусок под пелеринку.
Солнце обливало детей теплом, порой из трубы паровоза по ветру обдавало пахучим, влажным мятым паром.
Близилась Москва. Мальчишки ждали остановки, чтобы перебраться в вагон, и дразнили Марка с Аней:
– Невеста без места[13]13
«Местом» на севере вообще называют постель. В приданом невесты «местом» называются все постельные вещи. Бывают бедные невесты, бесприданницы, «без места».
[Закрыть], жених без штанов!
X. Толкун.
Последняя остановка мурманскому маршруту перед Москвой была в Клину. Марк с товарищами спустились вниз и ушли «в цепь» грузить дрова на паровозы, наказав Ане ждать, не подавать о себе никаких знаков. Аня осталась одна. Поезд двинулся, мальчишки или не успели, или нельзя было вернуться; должно быть, вышли из-за нее неприятности со старшими, думала девочка. Она сидела сгорбясь и обвив руками стойку перил. Пока были с ней мальчишки, не было страшно, а теперь Аня боялась, что ее сбросит с крыши, – так кидало вагон из стороны в сторону, когда он проходил стрелки.
Когда маршрут миновал «Подсолнечную», Аня увидела направо от главного пути в тупике серые вагоны с красными крестами; вокруг вагонов стояли и ходили, обнявшись, парами в серых платьях девочки, Аня привстала на крыше и закричала, махая платком. Это был тот поезд, в котором ехала Аня из Петербурга. Подруги тоже узнали Аню, кричали ей вслед, засуетились. Ане показалось, что поезд уменьшает ход. Девочка подхватила узелок и спустилась на нижнюю ступеньку лесенки. Поезд отбивал все чаще удары на стыках. Шпалы мелькали, под вагонами сливаясь в серое сплошное полотно. Аня поняла, что спрыгнуть – значило разбиться насмерть, и, примостясь на узкой лесенке, терпеливо ждала, когда остановится поезд, чтобы спрыгнуть и бежать туда, назад, где стоял в тупике серый поезд.
Но мурманский маршрут пробегал без остановок полустанки и станции, паровозы все чаще кричали; блеснули вдали справа и слева купола, начались огороды, кирпичные корпуса, полуразобранные изгороди, развалины домов; пути вливались, разбегались в стороны, ныряли под темные виадуки, сходились снова; вереницей стояли изломанные паровозы; это была Москва… И в стороне мелькнула башня с часами и красным флагом на шпиле – Николаевский вокзал, – потом громада башен и корпусов Казанской дороги, знакомые для Ани места по прошлым путешествиям домой в Полтаву; мурманский маршрут шел городом по виадуку без остановок к Курскому вокзалу.
Мурманский маршрут остановился против белого здания вокзала, у платформы. Аня спрыгнула с лесенки. Ее заметил красногвардеец, стоявший на конце платформы, погрозил пальцем и что-то закричал. Аня хотела бежать по путям назад. Кто-то схватил ее сзади за плечо. Аня испуганно оглянулась и остановилась – Марк…
– Куда ты, тебя заберут; иди к отцу!..
Марк привел девочку к вагону и помог ей взобраться внутрь.
Граев уже знал от сына, что случилось с Аней Гай.
– Чего же мы с тобой будем делать? Ты знаешь, по какой дороге пойдет ваш поезд?
– Нет.
– Ну, погоди. Мы управимся со своими делами, я сведу тебя к коменданту, а он уже справится по телефону, и мы направим тебя на тот вокзал, куда прибудут ваши. Поняла? Вот. Садись, попей чайку… У меня дома такая же невеста растет. Лизаветой зовут. Вы, мальцы, затворитесь в вагоне и никого не пускать… Да вагона не бросайте… Мы пойдем о пути хлопотать…
Граев с товарищами ушел. Мальчишки играли на верхних нарах в карты, курили, ссорились и бранились. Аня сидела на чурбане у затворенной двери вагона и чутко прислушивалась к голосам, шуму, шагам извне. Марк иногда поглядывал на нее. Она казалась ему похожей на худого голодного котенка, когда в морозный день он ждет, не смея, мяукнуть, у закрытой двери в чужой дом – не откроется ли дверь, чтобы прошмыгнуть меж ног в тепло и там чем-нибудь поживиться…
Прошло больше двух часов, прежде чем Граев вернулся. Он был не в духе.
– Придется сутки стоять, а то и больше. Пути не дают, взяточники, я бы их всех к стенке… А ты еще здесь? Ну, идем к коменданту, – обратился Граев к Ане…
В комендантской сидели и курили махорку двое писарей во френчах; они спросили, есть ли у Ани документы; но у ней не было никаких бумажек. Тогда писаря стали опять говорить меж собой, не обращая на Граева и Аню внимания. Граев рассердился и потребовал, чтобы сейчас же доложили коменданту.
– Иначе я, товарищи, пойду в местком. Это безобразие…
– Товарищ, – писарь вдруг оживился, – зачем же к коменданту; я лучше, товарищ, позвоню сейчас на Николаевскую. Быть может, прибыл их маршрут…
Писарь стал звонить по телефону; долго кричал, бранился, что его не так соединяют; наконец, узнал, что санитарный поезд прибыл на «Москву пассажирскую», «поставлен на запас» и простоит неизвестно сколько…
Граев поблагодарил солдата и сказал Ане:
– Вот, что, дочка, уж я тебя прямо на место сдам, а то эти лодыри тебя при бумаге по разносной книге пошлют, так и в месяц не доберешься…
– Очень просто, – согласился писарь. – А то и в распределитель беспризорных попадет. Своими средствами лучше…
Граев вернулся с девочкой в свой вагон и сказал Марку:
– Ну, вот тебе боевая задача: доставь девчонку на Николаевский вокзал, сдай ее там, а потом на обратном пути купи на Каланчевской площади десять фунтов хлеба – там дешевле. Сумку захвати. К трем часам быть здесь. Удостоверение с тобой?..
– Да.
– Ну, идите, ребята… Я попрошу милицию, чтобы вас пропустили прямо…
Граев подошел к тому самому милиционеру, который грозил девочке, увидев ее на лестнице последнего вагона, и объяснил ему в чем дело. Марка с Аней пропустили по путям обратно к Каланчевской площади…
Милиционер посмотрел вслед детям и усмехнулся, разглядев рисунок и надпись на котомке у Марка.
– «Смерть врагам!»
Марк торопил Аню, шагая широко и скоро. Девочка пыталась итти с ним в ногу, отставала и то и дело ей приходилось догонять трусцой. Скоро вдали показались вокзальные шпили с красным флагом. У Южного моста Марк с Аней свернули на площадь. Она была запружена народом. На склоне насыпи, среди гранитных тесаных камней, назначенных для облицовки виадука[14]14
Виадук – путевод, мост, по которому проходят пути над улицей или над пересечением других путей.
[Закрыть], валялись и сидели оборванные люди. Одни спали; другие, сняв рубашки и обнажив исхудалые желтые тела, выискивали насекомых; тут же уличные парикмахеры стригли наголо машинками головы у солдат; чеботарь, уставив башмак на болвашку, подбивал подметку башмака, в то время как его обладатель стоял на одной ноге (в башмаке) и, пользуясь свободной минутой, завтракал жареной колбасой, держа кусок ее в одной засаленной руке, а в другой – газету «Беднота» и читал ее, кося левым глазом. Мешочники стояли рядами у завернутых краями мешков с мукой; спины их солдатских шинелей были затерты добела. Торговцы и торговки выкликали свой товар:
– Вот пирожки хорошие с изюмом!
– Свежие французские булки!
– Германский сахарин в кристаллах!
Длинным двойным рядом по асфальтовому тротуару стояли женщины с черным хлебом на руках, а голодные покупатели с миллионами, зажатыми в кулак, переходили от одной бабы к другой, вдыхая пьяный аромат свежего ржаного хлеба, в поисках, где дешевле, но торговцы, словно по уговору, держали одну и ту же цену. Сегодня хлеб дороже, чем вчера, чуть ли не на четверть вчерашней цены, потому что вчера на Казанском вокзале у мешочников продмилиция отобрала муку. Продавши что-нибудь, торговки долго с мучительно наморщенным лбом, шепча сведенным в судорогу ртом, считали, сколько же приходится за три с четвертью фунта по нынешним деньгам, а покупатель терпеливо ждал расчета. А, между тем, мальчишки шныряли в толпе, крича:
– Есть сладкий, холодный квас!
– «Ира» рассыпная!
– «Ирис», кому «ирис»?
– Вот папиросы, папиросы. Давай, давай, давай!
