Текст книги "Творцы прошлого (Книга 1)"

Автор книги: Сергей Таранов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

– Это не твоя Юлька там плещется? – задала она неожиданный вопрос.

– Да, а что? Вы ее знаете?

– Нет, к сожалению.

– Почему, к сожалению?

– Сложно ей будет объяснить, кто я такая. Знаешь, что она про нас подумает, когда оглянется?

– Не знаю, но догадываюсь.

– Правильно догадываешься. Поэтому быстро надевай свои брюки и давай отсюда сваливать.

– Куда и зачем?

– Там объясню. Здесь недалеко – на другом конце Васильевского.

– А как я ей потом объясню свое исчезновение?

– Кому? Юльке что ли?

– Приспичило, скажешь, в кусты.

– Да тут и кустов-то нет – пустырь голый.

– Вот поэтому и пришлось далеко отойти. А мы вернем тебя на это же место через пять минут.

– За пять минут с другого конца Васильевского? Вы что, на вертолете?

– Нет, на ступе Бабы Яги.

– Ну-ну, – изрек Игорь и отправился вслед за незнакомкой.

Машина ждала их на пустыре. За рулем сидел Лихославский. Кроме ведьмы в этой компании он был единственным, кто умел управлять автомобилем. Это ему приходилось делать в Харбине, где он в 20-х-30-х годах, как и многие эмигранты, работал таксистом. После узких харбинских улочек, заполненных рикшами и парашами, выставленными из домов в ожидании ассенизатора, Невский проспект или Университетская набережная казались ему чем-то наподобие летного поля. Тогда в двадцать втором, незадолго до того, как Уборевич 25 октября взял Владивосток, ушел Лихославский с остатками Белой армии в Маньчжурию, где, как и многие, такие же как и он, устроился работать таксистом. Одиннадцать лет крутил он баранку "форда". Сначала это была модель "Т". Потом ее сменила более современная "А". Так продолжалось до тех пор, пока однажды на вокзале в его машину не сел человек, который показался ему очень знакомым.

"Надо же, как на Пчелкина похож, – подумал Лихославский, – уж не сын ли ему?"

– Простите, молодой человек, вы случайно не родственник Пчелкину Вольдемару Афанасьевичу?

– А что, заметно? – спросил седок.

– Если бы я не знал, что Вольдемар погиб в двадцатом в Крыму, и если не принимать во внимание, что нынче ему должно быть за шестьдесят, я бы подумал, что вы это и есть он. На вас даже костюм в точности тот, в каком он был в феврале девятьсот четвертого на похоронах Ванновского.

– А вы, Модест Аполлоныч, правильно подумали. Да и костюм на мне действительно тот же самый.

– Это как понимать? – произнес Лихославский, резко затормозив. Вольдемар, это ты или твой призрак?

– Успокойся, Модя. Я это я.

– А почему молодой?

– А мне так больше нравится. И потом, до шестидесяти я ведь так и не дожил. Погиб в сорок восемь.

– Значит, ты все-таки призрак?

– Не веришь, пощупай! – предложил Вольдемар и протянул ему свою руку.

– Действительно, Пчелкин. Вот и бородавка между пальцами та же самая.

– А что я говорил?

– Но все-таки я не понимаю.

– А я объясню. Я здесь благодаря той самой Элен, с которой, как говорят, я познакомил тебя в девятьсот восьмом. Правда, сам я этого не помню, так как сам всего лишь четыре дня, как из девятьсот четвертого. Поэтому и костюм тот же. Жаль, конечно, что не довелось стать коллежским асессором, каким ты меня запомнил, но, с другой стороны, не попади я в будущее, я не дожил бы и до этого тридцать третьего. Вчера я только что был в две тысячи шестнадцатом году. И завтра должен быть там же. Вместе с тобой.

– Ну и как там в будущем? Большевиков свергли наконец?

– Вот за этим я сюда к тебе и приехал. У будущего много вариантов. В одном варианте, например, большевики сами себя свергли.

– Это как унтер-офицерская вдова, которая сама себя высекла?

– Нет, еще анекдотичнее. Главный большевик взял да и упразднил сам свою должность.

– Оригинально.

– А как великий князь Михаил Александрович своим дурацким манифестом фактически упразднил в России монархию – это не оригинально?

– И что, это упразднение коммунистов прошло без гражданской войны?

– Представь себе, да, и у нас есть средство это сделать.

– Какое?

– Помнишь, во Владивостоке знавал ты одного такого Максима Лишаева?

– Еще как помню. Знаешь, сколько он мне должен?

– Так вот, теперь он в Берлине. Прикинулся немцем, вступил в партию Гитлера и шлет информацию красным. Нужно попасть в сорок пятый год и добиться, чтобы он добыл у немцев копье Лонгина.

– А откуда оно у них-то?

– В тридцать восьмом они Австрию присоединят. А копье опять перевезут в Нюрнберг.

– А как я туда попаду?

– А вот это я уж тебе обеспечу. Кроме того. Тебя ждет приятная встреча с Элен. Надеюсь, ты не держишь зла на нее? Но сначала мы поедем к нам.

– Куда? В Совдепию? В этот, как его, Ленинград?

– А что, Модест Аполлонович, на родину не тянет? Здешних параш еще не вдоволь нанюхались.

– Моя родина – Россия. А сейчас ее нет. Есть только какой-то ни то эсес, ни то эсер.

– Все это временно, Модя, ты уж поверь мне, как человеку знающему.

– Да уж, временно. Шестнадцать лет большевики у власти. Куда уж временнее?

– Продержатся большевики всего семьдесят три года.

– Ничего себе! Мы с тобой столько не проживем.

– Я, как видишь, молод и здоров. Надеюсь дожить. Однако если мы все правильно сделаем, то может случиться так, что такой феномен как СССР исчезнет не только из географии, но и из истории.

– Это как? Заставить людей забыть ужасы большевизма? Это нереально.

– Мы можем сделать так, чтобы семнадцатого года вообще не было.

– Ленин тринадцать дней из календаря выкинул, а мы, значит, выкинем целый год?

– Умный ты человек, Модя, а таких простых вещей не можешь понять. Мы прошлое изменим.

– Вольдемар, решительно, ты спятил.

– И из-за этого я в свои шестьдесят один выгляжу так, как будто мне тридцать с небольшим.

– А, чем черт не шутит! Может, и выйдет что у нас, – согласился Лихославский. – Что мне тут-то делать? Руль крутить? Или определиться в полк Паппенгута и воевать в Синьцзяне, подставляя грудь под пули за тамошнего нехристя-дубаня Шен-Ши-Цая. Он, говорят, человек просвещенный. По-русски чуть-чуть лопочет. Недавно в Синьцзян вошла 36-я дивизия. Большую часть ее солдат составляют дунгане. Русский полк при помощи китайцев с трудом удерживает Урумчи. Так вот, русских, живущих в Харбине, сейчас вербуют на эту войну. Будто мало мы во Франции за Клемансо и Лойд-Джорджа кровь проливали. А как война закончилась, они нас во Владивосток морем и сплавили. Врочем, если ты уверен, что что-нибудь у нас выйдет, тогда я согласен попробовать.

В мгновение ока Лихославский оказался в Ленинграде 2016 года и теперь сидел за рулем "Жигулей" – чуда советской автопромышленности.

Сзади сидел Вольдемар, державший на коленях кота.

– Ну что? Поедем или здесь поговорим? – спросила Игоря ведьма.

– Да лучше здесь, – сказал Игорь, увидев, что в машине сидят двое мужиков. Теперь ему стало понятно, что предложение незнакомой красавицы ничего интимного не содержит. Наоборот, предстоящий разговор, показалось ему, будет носить опасный характер и вполне может закончиться пером под ребро.

– Успокойся, никто тебя убивать не собирается, – как бы прочитав его мысли, сказала ему Елена. – Просто дело вот в чем. Помнишь, когда тебе было шестнадцать, ты нашел у себя в квартире тайник.

– И что? Я все сдал в музей, по закону. Себе ничего не оставил. У меня кагэбэшники даже обыск тогда провели, чтобы убедиться, что я себе ничего не оставил.

– Ты поступил глупо. Из-за тебя погиб Горбачев.

– Так это что, в самом деле, то самое копье? А как же так получилось? Я его в четвертом году нашел, а Горбачева им убили еще до моего рождения?

– Этим копьем можно открывать двери времени.

– Это как?

– А это, молодой человек, мы вам сейчас объясним, – заявил сидящий на коленях у Вольдемара кот.

Увидев говорящего кота, Игорь упал, лишившись чувств.

– Одного уговорили, – констатировал Лихославский. – Теперь еще этого Лишаева или, как его там сейчас зовут, Сифлица предстоит уговорить.

***

Было 18 сентября 2004 года. На полу бабкиной квартиры в довоенном доме немецкой постройки на отвалившихся досках сидел шестнадцатилетний Игорь Кулаков и держал в руках обнаруженный в нише странный предмет. В этот момент в дверь позвонили. "Неужели это соседка?" – подумал Игорь, и, положив копье обратно в нишу, нехотя поплелся к двери, приготовившись извиняться за устроенный шум.

– Кто там? – произнес Игорь, подойдя к двери.

– Я, – прозвучал в ответ молодой мужской голос, который показался Игорю в чем-то знакомым. Тем не менее, Игорь не спешил открывать:

– "Я" бывают разные, – ответил он фразой из популярного некогда мультфильма.

– Откроешь – увидишь, – отозвался гость и тут же добавил: – Я не разное "я". Я – "я" то же самое.

Кому принадлежит это то же самое "я", Игорь, конечно, не понял, но любопытство взяло верх, и дверь он открыл. На пороге стоял молодой человек лет где-то под тридцать. Внешне он очень напоминал фотографию Игорева отца, когда тот, будучи еще молодым старлеем, фотографировался для удостоверения личности офицера. Одет визитер был наподобие студента начала восьмидесятых, отправляющегося в составе стройотряда на летние заработки куда-нибудь на БАМ или на Уренгой. В руке он держал взятый как будто из тех же годов дипломат, на крышке которого красовалась переводная картинка олимпийского медвежонка. Точно такой дипломат был когда-то у его отца, и на нем была на том же месте налеплена такая же "переводка".

– Привет, не узнаешь? – произнес чем-то странно знакомый незнакомец.

– Что-то знакомое, но никак не могу вспомнить.

– А ты в зеркало посмотри, тогда сразу вспомнишь.

Если бы Игорь не был единственным сыном своих родителей, то он бы подумал, что перед ним стоит его старший брат. Неприятная мысль тут же посетила Игоря, не является ли этот незнакомец внебрачным сыном его папаши, рожденным какой-нибудь дурой из тех, что толпами осаждали проходную военного училища, в котором его отец в те годы учился. "Наверное, – подумал Игорь, та девка сдала его тогда в дом ребенка, а теперь он вырос и ищет себе родственников". Игорь хотел подумать еще что-то, но мысли его прервал посетитель:

– Ну, хорошо, смотри, – сказал он и достал паспорт старого советского образца с колосистым гербом Советского Союза. Открыв пятую страницу, он показал ему вклеенную туда свою черно-белую фотографию. Подпись под фотографией напомнила Игорю его собственную подпись, написанную, правда, более взрослым почерком.

"Неужели у него еще и фамилия наша", – успел в этот момент подумать Игорь.

Но, следом за этим, гость развернул паспорт на предыдущей странице, и Игорь увидел на фотографии свою собственную физиономию. Физиономия эта, правда, имела отстойную прическу на пробор, точно такую, какую велела парикмахершам делать Игорю его мамаша в те времена, когда водила его в парикмахерскую за руку. Кроме того, в отличие от Игоря настоящего, эта физиономия была с необесцвеченными волосами и без единой серьги по всему периметру левого уха. В довершение этого безобразия на левом лацкане столь же левого пиджака красовался комсомольский значок с профилем вождя мирового пролетариата.

– Ты, братан, конечно, на меня очень похож, – начал Игорь, – но я про тебя никогда ничего не слышал. – Ты что, хочешь сказать, что мы с тобой родственники? Как хоть тебя зовут?

– Смотри, – произнес незнакомец, – и перелистал паспорт еще на одну страницу назад. На правой стороне краснокожей паспортины черной тушью в три строчки было написано: "Кулаков Игорь Евгеньевич". На левой же половине разворота тем же стандартным каллиграфическим почерком в графе "дата рождения" было начертано следующее: "24 марта 1988 года". Эта дата полностью совпадала с датой рождения Игоря. Графа же "место рождения" указывала на то, что обладатель этого паспорта точно также родился в городе Кушка Туркменской тогда еще Советской и Социалистической республики, где в то время тридцатилетним капитаном проходил службу его папаша Евгений Викторович Кулаков. В конце же страницы было указано, что данный документ выдан был 20 апреля 2004 года Василеостровским районным отделением внутренних дел города Ленинграда.

Мысли смешались в голове у Игоря. Во-первых, паспорт, который, судя по дате, был выдан всего полгода назад, потрепан был так, словно его лет десять носили в заднем кармане штанов заядлого мотоциклиста или под седлом у лихого чабана, со свистом и гиканьем сгоняющего в кучу на своем верном скакуне доверенных ему колхозных баранов. Во-вторых, кто сейчас мог выдать паспорт старого образца за два с небольшим месяца до того, как этот образец паспорта полностью прекратил всякое законное хождение по территории Российской Федерации? И, в-третьих, как в 2004 году могли написать "Ленинград", в то время как более десяти лет город этот называется Санкт-Петербургом?

– Ты что, до сих пор не понял? – удивленно спросил странный визитер. Я – это ты из другого пространственно-временного континуума.

– Ты что, братан, фантастикой обчитался? В то, что ты мой пропавший в детстве брат, я еще мог бы поверить, но в эту чушь...

– Хочешь доказательство?

– Какое еще доказательство?

– Помнишь, в четвертом классе ты катался на санках и пропорол ногу торчавшей из земли арматуриной?

– Ну, это мог тебе кто угодно рассказать.

– А шрам?

– Какой шрам?

– Да вот этот.

Тут незнакомец засучил левую штанину брюк и показал Игорю точно такой же шрам, какой был у Игоря на ноге.

– Потом, вот еще дипломат твоего, то есть нашего отца, купленный им в Ташкенте в семьдесят девятом году.

– Вроде, похож.

– Ну и, наконец, – гость достал из кармана метрическое свидетельство, в котором на русском и туркменском языках было написано то же самое, что было написано в таком же свидетельстве у Игоря. И, главное, в левом верхнем углу этого свидетельства наличествовало то же самое неизвестного происхождения пятно, которое красовалось и на Игоревой метрике.

– Не убеждает? – с надеждой произнес он.

– Пока не совсем. Но все это интересно. Может быть, ты внутрь войдешь, а то что это мы на пороге стоим?

Войдя в помещение, претендент на то, чтобы стать дубликатом Игоря, раскрыл отцовский дипломат и вынул оттуда знакомый Игорю альбом с семейными фотографиями.

– Откуда это у тебя?

– Как откуда? Из дома взял. Из той самой тумбочки, которая стоит в родительской квартире в Ленинграде. Ну, это детские, эти ты и так видел. А-а, вот, что нужно. Помнишь, когда родители и бабушка уезжали, вы все сфотографировались?

– Ну?

– Вот эта фотография. Вот отец, вот мать, вот бабушка, а вот и ты, только не с такой идиотской прической и без этих цацек в ушах. Попробовал бы я в одиннадцатом классе в таком виде заявиться в школу, директор бы за родителями отправил до самого Ленинграда.

– Что ж, прикольно. Только почему фотка-то черно-белая?

– Цветная пленка – дефицит.

– Какой сейчас дефицит? 2004 год на дворе. Не в советское ж время живем.

– Кто как. Я, например, когда в этот отросток времени только попал, тоже сперва обалдел. Машин куча иностранных. Деньги без Ленина. Доллары на каждом углу свободно продают. В нашем же времени, наоборот, за торговлю валютой сажают, а если в особо крупных размерах, то и расстреливают.

– У нас несколько лет уже никого не расстреливают. Зато пожизненное заключение дают.

– А все потому, что ты живешь в Российской Федерации, а я – в Советском Союзе. Все дело в том, что еще в 1986 году время в очередной раз раздвоилось. Первого августа того самого года был убит Горбачев, и эстафету ускорения принял новый генеральный секретарь ЦК КПСС Егор Кузьмич Лигачев. В 2004 году он все еще правил в восьмидесятитрехлетнем возрасте. А Николай Иванович Рыжков, которому в четвертом исполнилось восемьдесят один, был председателем Совета Министров. Конечно, к 2016, откуда я сюда прибыл, они уже умерли.

– А каким образом ты сюда-то попал? На машине времени что ли?

– Нет, через подвал.

– Через какой еще подвал?

– Есть здесь подвал, – сказал старший Игорь и назвал его адрес. – В нем отверстие. Через это отверстие попадаешь в подземный ход, а по нему – в нужное время.

– Ладно, допустим, я поверил. Но остается вопрос, зачем ты сюда приехал? Долларов накупить, чтобы там продать, а если на хвост упадут, то сюда же обратно свалить?

– Вот, что капитализм с людьми делает. Я даже представить себе не могу, чтобы мне в шестнадцатилетнем возрасте пришли такие непатриотические мысли. Поэтому 18 сентября 2004 года, когда я вскрыл вот этот самый тайник, – тут 28-летний Игорь прошел в комнату и показал пальцем на валяющиеся доски – я, дождавшись понедельника, поехал в Калининград, чтобы сдать находку в областной музей. Но, как оказалось, музей по понедельникам не работал. Тогда я поехал туда на другой день. У работников музея челюсти поотвисали:

– Да это ж копье Лонгина, – произнес один из научных сотрудников. – Им Христа на Голгофе пронзили.

Сказав это, научный сотрудник попытался снять золотые ножны и в этот момент произошел подземный толчок.

– В Калининграде? – недоуменно переспросил шестнадцатилетний Игорь. Зона ведь не сейсмическая. Это тебе не Спитак какой-нибудь.

– В том-то и дело, – ответил Игорь-старший. – А работник музея, который это копье трогал, весь поседел и, что интересно, оказался передо мной весь в крови. Он заявил, что только что побывал в восемьдесят шестом году и убил там Горбачева. Но мы-то знали, что тот, кто Горбачева убил, давно в психушке сидит. Мы ему об этом напомнили. А он сказал, что он и сейчас там сидит в спецпсихбольнице под Алма-Атой. Только раздвоенный. Один его экземпляр там, а другой вернулся в то место и в то время, откуда ушел. В общем, решили, что ножны у этого копья снимать нельзя, а то спятить можно. А землетрясение посчитали простым совпадением. Тогда про меня даже в "Комсомольской Правде" написали. Вот она, эта газета.

Тут Игорь-старший снова открыл дипломат и вынул оттуда сложенный вчетверо пожелтевший номер тонкой четырехстраничной газеты. Черный логотип украшал ее первую полосу. Слева от логотипа красовались советские ордена. "Цена 2 коп.", – успел прочитать Игорь-младший, прежде чем его старший двойник перевернул лист и показал напечатанную под рубрикой "Люди с горящими сердцами" заметку, иллюстрированную фотографией. На этой фотографии был Игорь в том самом костюме с комсомольским значком на лацкане пиджака. В руках он держал тот самый предмет, который настоящий Игорь только что извлек из вскрытого им тайника. Игорь-будущий начал читать статью вслух:

"Одиннадцатиклассник из г. Советска Калининградской области Игорь Кулаков обнаружил в квартире своей бабушки тайник, устроенный фашистами во время войны. В тайнике находилась древняя реликвия – копье Святого Маврикия, похищенное немецко-фашистскими захватчиками в 1938 году в оккупированной Вене. Ныне в столице Австрии в Хоффбургском музее под видом подлинника хранится копия этого копья. В апреле прошлого года американские ученые провели исследование хранящейся в Вене реликвии при помощи радиоуглеродного метода. Тогда же было доказано, что это копье не такое древнее, как ранее утверждалось. Буржуазные специалисты не могли даже предположить, что спустя всего год простой советский школьник найдет настоящее копье. По легенде этим копьем на Голгофе был якобы пронзен Иисус Христос. На протяжении веков это копье было предметом антинаучных спекуляций. Буржуазный псевдоученый фальсификатор Тревор Равенскрофт в 1971 году выпустил книгу "Копье Судьбы", в которой пытался доказать, что это копье являлось источником власти и могущества фюрера нацистской Германии Адольфа Гитлера. Но сегодня простой советский школьник доказал, что это лишь обычный кусок металла, представляющий собой лишь научную и историческую ценность".

– Представляешь, целую неделю вся школа только обо мне и говорила, сказал 28-летний Игорь, закончив чтение. – А что собрался сделать ты? Поедешь завтра в Калининград и сдашь в комиссионку, даже не зная, что у тебя в руках?

– А ты поступил лучше?

– Тогда я считал, что поступил правильно. Да и до позавчерашнего дня так думал.

– А что случилось позавчера?

– А позавчера, 3 августа 2016 года я узнал, что этим самым копьем был убит Горбачев.

– Как же он был убит в восемьдесят шестом, если ты нашел его в две тысячи четвертом?

– Этим копьем открываются двери в прошлое. Один мужик воспользовался им и сумел появиться в том месте и в то время, где Горбачев стоял и болтал перед трудящимися. Он оказался внутри кольца охраны, и даже Медведев, который охранял еще Брежнева, ничего не успел сделать. Мужика, конечно, поймали, и сейчас он сидит в сумасшедшем доме, но Горбачева спасти не удалось. С того момента будущее раздвоилось в очередной раз.

– Почему тебе его жалко? Он же твой любимый Союз развалил.

– Да потому, что возможен и более страшный вариант использования этого копья. Считалось, что выковали это копье по приказу третьего иудейского первосвященника Финееса. Отцом этого Финееса был Елизар, а дедом – Аарон брат самого Моисея.

– А почему это копье называют копьем Святого Маврикия?

– Дело в том, что в конце третьего века нашей эры легатом VI Фиванского легиона был некто Маврикий. Это был чернокожий христианин. Весь легион тоже состоял из христиан. Однажды в Галлии вспыхнуло восстание, и этот легион бросили на его подавление. Когда же Маврикий узнал, что восставшие являются христианами, то отказался выполнить приказ императора. Маврикий был казнен, а легион подвергли децимации. Но и после нее легион не пошел в бой. Тогда децимацию повторили еще и еще раз. И так, говорят, до тех пор, пока не перебили всех воинов. Позднее Маврикия признали святым, а его копье как реликвию хранили Карл Великий и его наследники. Следующее появление копья регистрируется при дворе императора Константина Великого. По легенде оно находилось в его руках, когда он осматривал место для основания новой столицы. Именно Константин вплел в это копье вынутый из креста гвоздь, найденный в Иерусалиме его матерью императрицей Еленой. Потом этого копье каким-то образом оказывается у Меровингов – первой династии франкских королей. Эти самые Меровинги – династия очень интересная. Дело в том, что в 425 году нашей эры умер последний представитель рода Давида раббан Гамалиэл VI. И в этот же год у некоего Меровея рождается сын Хильдерик – будущий основатель династии. Этого-то младенца и благословляет Синедрион – совет иудейских старейшин. Причем благословляет именно тогда, когда Византийский император Феодор Младший в 429 года низлагает главу Синедриона, в результате чего Синедрион вынужденно переезжает из Тира в Вавилон. Более того, Синедрион объявляет, что в жилах Хильдерика течет кровь Давида. Вероятно, династия пресеклась лишь по мужской линии, а наследница по женской вышла замуж за будущего отца первого франкского короля. Вот почему наследником назвали Хильдерика, но не его папашу. Но в это же самое время копье находилось также и у Юстиниана – крестьянского сына, будущего византийского императора. С его помощью он не только обрел в 527 году престол, но и отвоевал у варваров Сицилию, Сардинию, Корсику, освободив даже Рим. Я раньше думал, что здесь какая-то ошибка: либо копье у Меровингов, либо у Юстиниана. Но только позавчера понял, что никакой ошибки тут нет. Это как мы с тобой один и тот же человек, но из разного времени. Так и копье. Еще больше я в этом убедился, когда мне рассказали дальнейшую историю копья. В 803 году патриарх Иерусалимский преподнес это копье в дар Карлу Великому. При этом зафиксирован первый в истории случай, когда необыкновенные возможности этого копья демонстрировались публике. С этим копьем в руках Карл выиграл сорок восемь сражений и не проиграл ни одного. Но самое интересное начинается 14 июня 1098 года. В этот день в Антиохии Раймунду IV, графу Тулузскому, доложили, что один из рыцарей Петр Бартоломей несколько раз видел сон, в котором ему являлся святой Андрей. Андрей этот и указал место в антиохийском соборе Святого Петра, где зарыто это копье. В средние века копье находилось в Нюрнберге, в соборе Святой Екатерины, где было предметом паломничества. Потом в 1806 году его перевезли в Вену, чтобы оно не попало в руки Наполеона. И вот в начале ХХ века в Вену из родного городка Браунау переезжает юный Адольф Гитлер.

– Он тогда еще был Шикльгрубером?

– Гитлер всегда был Гитлером. Шикльгрубером был его отец, но Гитлером он стал еще до рождения Адольфа. Потом, когда в тридцать восьмом немцы присоединили Австрию, это копье вновь переехало в Нюрнберг. Сначала оно хранилось в том же соборе Святой Екатерины, но в сорок четвертом году его перенесли в главное святилище эсэсовской секты "Аненербэ" замок Вевельсбург, где для копья еще при строительстве был предусмотрен специальный зал. За два часа до смерти Гитлера это копье досталось американцам. Сначало оно попало к генералу Паттону. Потом его отобрал Эйзенхауэр и лично преподнес президенту Трумэну. Тот не мог оторвать взгляд от копья. Прежде чем принять решение об атомной бомбардировке японских городов, он долго медитировал над копьем, как бы советуясь с ним. В пятьдесят первом копье пришлось вернуть в Австрию. С тех пор оно и лежит в Хофбургском музее. Однако давно существовало предположение, что эсэсовцы перед приходом американцев копье подменили. И вот это предположение подтвердилось.

– А откуда ты знаешь, что настоящее именно это копье, а не то, которое лежит в Вене?

– Посмотри на этот золотой кожух. Если его снять с венского копья, ничего не произойдет.

Тут Игорь из 2016 года подошел к вскрытой нише и достал оттуда копье. Сдвинув ножны на полсантиметра, он слегка повернул их. Комната залилась ярким лиловым светом, а упавшие на пол доски сами собой встали на прежнее место. При этом штукатурка осталась неповрежденной. Когда свечение прекратилось, Игорь заметил, что на улице снова светло, хотя пока он разговаривал со своим старшим двойником, за окном успело стемнеть.

– Вот видишь! Мы вернулись на три часа назад, – объяснил старший Игорь.

Младший Игорь взглянул на наручные часы. На них было десять минут девятого. Часы же, висящие на стене, показывали пятнадцать минут шестого. Громкое тиканье бабкиных ходиков и энергичное возвратно-поступательное движение маятника свидетельствовали о том, что эти настенные часы были исправны. С этого момента Игорь окончательно поверил во все то, что рассказал ему его дубликат.

– Хорошо, – согласился он, – но почему же тогда это копье называют копьем Лонгина?

– А это уже другая история, сейчас я ее расскажу.

Солнце еще не взошло со стороны иудейского берега, когда, шлепая по волнам скрипящими веслами, в кесарийскую гавань входила старая триера. Стоящие на берегу беломраморные здания в первых лучах рассвета казались почти черными. На фоне предутреннего неба, раскрашенного Авророй в цвет окантовки консульской тоги, одиноко сияла голубым светом звезда ее сына Люцифера. Грозно смотрелся стоящий на высоком холме храм Августа, у входа в который стояли две статуи. Первая из них изображала аллегорию Рима. Другая была статуей самого покойного императора. В южном конце гавани были видны ряды построенного за городом амфитеатра.

Когда-то место, где стоит Кесария, называлось Стратоновой башней, но ни прокуратор, ни его спутники не знали, кто такой был этот Стратон, а никто из нынешних жителей города, не помнил, как эта самая башня выглядела и существовала ли она вообще. Сто двадцать пять лет назад на этом месте Аристобул, первый человек, провозгласивший себя иудейским царем после возвращения иудеев из вавилонского плена, убил своего брата-соправителя Антигона. Здесь же полвека назад Ирод затеял строительство города, где, не боясь гнева своих подданных, он мог устанавливать статуи Олимпийских богов, ходить в баню и даже вкушать свинину.

Обогнув каменный волнолом, триера подошла к единственному входу в гавань. Вход был расположен с северной стороны, так как ветры в этих местах дули преимущественно с севера. С правой стороны этот вход ограничивался двумя каменными столбами, а слева, со стороны берега, у самой кромки прибоя была построена Друзова башня, названная так в память Друза Старшего пасынка Августа и брата Тиберия, который умер в Германии после неудачного падения с коня.

Миновав проход в волноломе, триера, сопровождаемая высланной из порта целокулой, показывающей местный фарватер, вошла в кесарийскую гавань и подошла к причалу. На берегу пассажиров триеры уже ожидал эскорт из воинов кесарийского гарнизона. Первым по трапу спускался одетый во всадническую трабею недавно назначенный прокуратором Иудеи Гай Понтий Пилат.

Пилат принадлежал к сословию всадников. По своему происхождению он был потомком древнего самнитского царя. Царь этот был тоже Гаем и тоже Понтием. И этот царь Гай Понтий за три с половиной столетия до того, как его потомок стал прокуратором, во время Второй Самнитской войны в консульство Спурия Постумия и второе консульство Тита Ветурия Кальвина окружил римские войска в Кавдийском ущелье. При этом попавшие в засаду войска вынуждены были сложить оружие. Затем всех римлян от консулов до простых воинов прогнали под ярмом и отпустили почти что в чем мать родила. Так полуголыми добрели они от Кавдия до самой Капуи, где союзники-кампанцы, как могли, приодели их и отправили восвояси. Лишь спустя тридцать лет римлянам удалось покорить самнитов, а предок Понтия Пилата, взятый в плен Квинтом Фабием Руллианом, был проведен впереди триумфальной колесницы, а затем спущен в Туллианум – подземное отделение Марметинской тюрьмы. Тюрьма эта, стоявшая на одном из склонов Капитолия, была построена еще четвертым римским царем Анком Марцием. Спуск узника в Туллианум через отверстие, проделанное в его сферическом куполе, во все времена означал вынесение ему смертного приговора. Потом тело умершего узника через то же отверстие вынимали специальным крюком и сбрасывали в Тибр.

Отцом этого победителя римлян был философ Геренний, ученик знаменитого пифагорейца Архита Тарентийского, беседовавшего на философские темы даже с самим Платоном, когда тот жил на Сицилии.

Потомки же этого самнитского царя позднее служили Риму, и, получив в промежуток между первой и второй Пуническими войнами римское гражданство, переселились в Город. Некоторые из потомков этого рода стали сенаторами, а один из них, Луций Понтий Аквила, был другом и сподвижником Цицерона и единственным из сенаторов, который позволял себе не вставать при входе в сенат самого Цезаря. Потом Понтий Аквила принял участие в убийстве Цезаря и в следующий год пал в битве при Мутине. Этот самый Понтий Аквила был дедом Пилата по линии отца. Отец Пилата, Гай Понтий Галлий, правда, к моменту рождения сына уже не был сенатором, так как Август в 29 году до новой эры сократил количество сенаторов на 210 человек, исключив из сенаторского сословия приверженцев республиканского строя. В число сокращенных попал и Понтий Галлий, несмотря на то, что был он цезарианцем и участником Галльской войны. Август не простил ему то, что в свое время Галлий был другом Марка Антония.