Текст книги "Творцы прошлого (Книга 1)"

Автор книги: Сергей Таранов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Вдруг Граммофон сосредоточился так, как будто увидел мышь, пробегающую вдоль стены подвала.

– О, вот что нам нужно: "В Государственном Историческом музее ко дню тридцатилетия гибели Горбачева открылась выставка предметов, связанных с его жизнью и деятельностью. В числе экспонатов то самое копье, на котором остались следы крови великого сына партии". Значит, нам надо двигаться на вокзал.

– На Николаевский?

– Да, на Московский.

Выйдя на улицу, кот и Вольдемар добрались по 8-й линии до Университетской набережной. Затем они дошли до Дворцового моста.

– Ну что, будем ловить моторного извозчика? – спросил Вольдемар.

– Ага! Сейчас. Я подниму лапу, а вы спросите, довезет ли он нас до Московского вокзала за николаевский пятерик или за полуимпериал Анны Иоанновны.

– Но не идти же пешком по Невскому до самой Лиговской. Тем более, как я знаю, коты от ходьбы быстро устают.

– Вот, что я придумал, – произнес, наконец, Граммофон. – Нам нужно прикинуться сумасшедшими, психами, как здесь говорят.

– Сумасшедших людей я встречал. А о сумасшедших котах ничего не слышал.

– Уж не скажете ли вы, что коты не сходят с ума, потому что им сходить не с чего?

– Почему ты меня все время подозреваешь меня в том, чего я еще не сказал?

– Но вы ведь подумали.

– А о чем я думаю сейчас?

– О том, догадаюсь я или нет, о чем вы думаете.

– Угадал. Но все равно, не верю, что ты мысли читаешь. Ладно, как будем прикидываться?

– Очень просто. Мы сядем на моторного извозчика, ну, в смысле, таксиста, а когда доедем, вы ему дадите столько, сколько дал бы извозчику в своем девятьсот четвертом.

– А если он даст мне в морду?

– Ничего, ваша морда-с заживет, а таксист нас обратно уж точно не повезет.

– Ну, давай попробуем, – согласился Вольдемар и взял кота на руки.

С котом на руках он подошел к желтому автомобилю, стоящему у ростральной колонны. До Никола..., ой до этого, до Московского вокзала.

– Двадцать, – произнес таксист сквозь зубы, не поворачивая головы в сторону седока.

Открыв дверь, Вольдемар сел на заднее сиденье.

– Пошел, – громко произнес он по привычке, по какой он еще вчера погонял извозчиков.

– Чего? – недоуменно произнес таксист.

– Да, это я коту говорю, он мне лапой в карман лезет, – мгновенно сориентировался Вольдемар, увидев, как кот подмигивает ему левым глазом.

– А-а. А я уж думал, ты меня из машины выгоняешь, – сказал водитель, пересекая Дворцовую набережную и въезжая на Невский. – А ты из какого города будешь, – неожиданно спросил он Вольдемара, когда такси миновало стоящее справа здание ЦУМа.

– Из Петербурга.

– Ты что, до революции родился, что ли? Город уже более девяноста лет Ленинградом называется.

– Нет, есть в Америке город Петербург на реке Миссисипи. Я – оттуда, исправил свою ошибку Вольдемар, увидев, как кот подмигивает ему правым.

– Ну, и как там в Америке?

– Да вот, выборы скоро будут.

– И как думаешь, кто победит?

– Наверное, этот, как его, Хупер, – вспомнил Вольдемар только что прочитанную котом газетную заметку.

С интересом Вольдемар рассматривал город. Казанский собор все еще стоял на своем месте. Дома в большинстве своем были все те же. Вскоре миновали и Аничков мост. Наконец, на углу Лиговского показалось здание Московского вокзала.

– Ну, спасибо, братец. Быстро довез, – произнес Вольдемар и сунул шоферу заранее приготовленный двугривенный, – двадцать копеек, как подрядились.

– Ух, ты! Старинные, – неожиданно обрадовался таксист. – Это ж, чистое серебро. Не то, что наши медно-никелевые. Теперь это нумизматическая редкость. Слушай, а у тебя еще есть? Я могу купить. По три рубля за штуку.

– Серебряных больше нет, – ответил Вольдемар. – Могу предложить золотые, – и вынул из кармана тот самый червонец, не обращая внимания на то, что кот ему уже подмигивал попеременно обоими глазами.

– Ух, у меня и денег-то столько не наберется, – с досадой проговорил водитель и начал шарить по карманам.

– Вот, триста рублей, с мелочью. Больше у меня нет.

– Ладно, сойдет. Деньги мне сейчас нужны. Кота лечить надо. Тик у него нервный. Видишь? Глазами все время моргает, – изрек Вольдемар, пряча мятые синие, красные и сиреневые купюры в жилетный карман.

Оба участника сделки остались довольны. Водитель – тем, что задешево приобрел у какого-то странно одетого придурка семь с лишним граммов золота высшей пробы, а Пчелкин тем, что у него были теперь деньги на билет до Москвы.

– С ума что ли рехнулся, ваше благородие? – набросился Граммофон на Вольдемара, едва они вышли из автомобиля, – а если он расскажет кому-нибудь?

– Пока он расскажет, мы уже в Москве будем. А не продал бы я ему червонец, на какие шиши мы бы билет покупали? Поезд, кстати, когда отходит?

– Сразу после полуночи. Утром в Москве будем.

– В какой класс билеты будем брать?

– Да вагоны нынче не по классам. Но есть купейные, а есть плацкартные. Бывают, правда, и общие, но не в поездах "Ленинград – Москва".

– Поезда, стало быть, тоже уплотнили, – заметил Вольдемар, заходя в четырехместное купе после многочасового ожидания на вокзале, – в купе четыре места вместо двух.

Проснулся Вольдемар от того, что в купе поезда заработало радио. Бригадир поезда обращался к пассажирам, информируя их о том, что они подъезжают к Москве. Затем под потолком купе заработал какой-то странный ящик. На его передней стеклянной стенке мелькало движущееся изображение как в кинематографе, но только цветное и сопровождаемое звуком. Ящик показывал каких-то солдат, несущих траурный венок, ступая прусским шагом. Шли эти солдаты мимо стены Кремля, возле которой был за истекшие годы выстроен какой-то вавилонский зиккурат. Но не к этому зиккурату несли венки странные солдаты. Они положили их к ногам скульптурного изображения какого-то лысого человека, на правой половине головы которого умелая рука неизвестного Вольдемару скульптора отлила родимое пятно, подобное тому, которое имелось на бюстах римского полководца Сципиона.

Въезд в город удивил Вольдемара не меньше, чем все события предыдущего дня.

Началось с того, что поезд прошел между ногами какого-то памятника. Памятник этот, сделанный по образцу Колосса Родосского, тоже был лысым. В отличие от того, который стоял на Красной площади, он не имел никакого родимого пятна, но зато обладал усами и клиновидной бородкой, которую носили интеллигенты, главным образом из мещан, в родные для Вольдемара времена.

– Вы что, спите что ли? – обратился к нему Граммофон, которого Вольдемар перед посадкой в поезд упаковал в дорожную сумку.

– Да вроде нет.

– А что разлеглись, как труп мертвого покойника? К Москве подъезжаем. И вообще, я в этой сумке со вчерашнего вечера сижу без еды и пищи.

С Граммофоном, сидящим в дорожной сумке, Вольдемар вышел на перрон Ленинградского вокзала.

– Ну, хорошо, в музей-то мы попадем, но как мы заберем оттуда копье? недоумевал Вольдемар, спускаясь по эскалатору в метро на станции "Комсомольская Площадь" и боязливо держась за едущий вместе с ним поручень.

– А кто сказал, что мы будем его оттуда забирать?

– А ради чего ж тогда мы в Москву-то приехали? На историческую реликвию полюбоваться?

– Полюбоваться вы на нее еще успеете. Просто в Москве человек есть один мастеровой.

– Он что, электромагнит может сделать, которым мы это копье через окно музея достанем?

– Нет, он ключи делает.

– Какие ключи?

– С буквами.

– Тогда понятно, – ответил Вольдемар и стал рассматривать художественное оформление станции метрополитена.

Внимание его здесь привлек бронзовый человек с винтовкой, одетый почему-то в остроконечный шутовской колпак.

– Кто это? – вполголоса спросил Вольдемар сидящего в сумке кота.

– Кто-кто, красноармеец, вот кто – солдат большевистской армии.

– А дурацкий колпак напялил зачем?

– Вы что? Это ж буденовка – зимний суконный шлем красноармейца.

– А-а. Тогда понятно. Раньше были шапки a la Russie, а теперь – a l'imbicile.

Тем временем Колян и Толян, предводительствуемые Ротовым, вышли из подвала старого московского дома, расположенного в Армянском переулке.

– Да, – произнес Колян, пиная валяющуюся на асфальте пачку из-под "Беломора", – советская власть. Приятно вернуться как бы во времена молодости.

– Какой молодости? – удивился Толян, – тебе же наоборот в эти годы за шестьдесят бы перевалило.

– Что ты понимаешь? Для меня советское время было самым счастливым временем. Ты тогда еще с пионерским галстуком ходил, когда я уже был членом партии.

– Членом кого?

– Членом КПСС.

– Это что, ты хочешь сказать, что ты был членом того Славы, про которого почти на каждом доме в те времена что-то написано было?

– Ты че, идиот? Слава КПСС вообще не человек.

– То-то я и думаю, фамилия какая-то странная. Ни одной национальности не подходит.

– Эх ты, двоечником, небось, был, что про партию ничего не слышал?

– Как не слышал? Отец у меня ее начальником был.

– Каким начальником? Секретарем что ли?

– Не-е, секретарем у меня мать была, на машинке печатала. Компьютеров тогда ж еще не было. А отец был геологом – начальником партии.

– Хватит издеваться над Анатолием, – вступил в разговор Ротов, – он ведь не виноват, что юность его пришлась на девяностые годы. Тогда и у тех, кто хоть что-нибудь знал, из головы все повыветривалось. А что говорить о тех, кто не знал, да еще и забыл?

– А почему вы, Никодим Фирсович, думаете, что этот херт, как вы выражаетесь, появится именно здесь?

– Не херт, а ферт. Видели его здесь в этот день в этом году. Он входил в метро и разговаривал с сумкой. Подумали, что у него там был спутниковый телефон, которые в этом отростке времени в СССР запрещены, потому как по ним только с заграницей и можно разговаривать. Бабушка в красном берете – наш информатор. Сообщила куда следует, а там уже передали в наш отдел. Прохожим-то что, видят, что человек идет во фраке и в цилиндре, да еще с сумкой разговаривает. Думают, обыкновенный сумасшедший. Поэтому никуда не сигнализируют. Проследить она за ним, старушка, не смогла – пост не могла бросить – но легко догадаться, что ему понадобился ключ. А раз ему понадобился ключ, значит, он придет к деду. Поэтому нам надо его опередить.

Мастеровым Егор Исаевич был еще до отмены крепостного права. Своим искусством заработал он сто двадцать рублей и смог выкупить себя у нуждавшегося тогда в деньгах барина. С тех пор обращался к нему разный народ со всякими заказами. Фартовый люд заказывал у него отмычки. Шулера первой руки – колоды, крапленые особым образом, да так, что никто другой, кроме самого шулера, не мог этот крап обнаружить. Террористы-народовольцы и, впоследствии, эсеры заказывали у него адские машины для своей злодейской работы. Но был среди клиентов Егора Исаевича один престранный субъект. Банки этот субъект не грабил, в азартные игры не играл, а уж тем более не кидался бомбами в министров и губернаторов. Но среди всех заказчиков считал его Егор Исаевич самым страшным человеком, потому как от этого человека жизнь Егора Исаевича зависела самым непосредственным образом.

В первый раз, отдавая этому клиенту исполненный заказ и поинтересовавшись, чем, мол, будет барин расплачиваться, серебром или золотом, мастеровой вдруг получил неожиданный ответ: "То, чем плачу я тебе, дороже серебра, ассигнаций и даже золота, потому как плачу я самой жизнью".

Ничуть не смутившись, Егор Исаевич подумал, что этот заказчик хочет его напугать и заставить отдать заказ бесплатно. Таких клиентов у Егора Исаевича до этого уже было двое. Оба они лежали к тому моменту в подвале дома Егора Исаевича под керамической плиткой, которой был выложен пол этого подвала. И в этот раз прибег мастер к испытанному средству – револьверу собственной конструкции, сработанному под патрон французского шпилечного револьвера системы Лефоше. Барабан этого револьвера вращался сам по себе, приводимый предварительно заведенной часовой пружиной.

Выхватив этот револьвер из потайного ящика, мастер выпустил в гостя очередью все десять пуль, которые навылет пробили тело заказчика. Однако при этом посетитель не то что остался в живых, но не потерял ни капли своей крови.

Когда не на шутку перепуганный мастер пришел, наконец, в себя, посетитель терпеливо разъяснил Егору Исаевичу, что отнюдь не собирается его убивать, а, наоборот, будет аккуратно расплачиваться с ним за работу дополнительными годами, которые он будет прибавлять мастеру к годам его жизни.

В среднем один ключ стоил три года. Некоторые экземпляры заказчик оценивал в 10 лет, а однажды за ключ, дающий возможность продвинуться на пять столетий, хозяин отвалил четверть века. Так Егор Исаевич дотянул до 2016 года и в описываемое время жил по паспорту недавно умершего 83-летнего праправнука. Поскольку выглядел он стариком, никто особо не интересовался его документами. Конечно, слишком любопытные соседи и участковые уполномоченные, пытались иной раз докопаться до истинных анкетных данных старика-долгожителя на предмет того, не являлся ли тот в Гражданскую белым офицером и не служил ли во вспомогательной полиции на временно оккупированных территориях в Отечественную. Но все они внезапно умирали от несчастных случаев, от отравлений суррогатами алкоголя, либо же просто исчезали под керамической плиткой подвального пола.

В тот день Егор Исаевич проснулся в плохом настроении. Виной тому был странный-престранный сон. Приснился ему собственной августейшей персоной последний российский самодержец. Да мало того, что приснился. Вдобавок ко всему император собственноручно повесил Егору Исаевичу на грудь орден Святого Станислава. А посему нехорошее предчувствие одолевало Егора Исаевича с утра и до того самого момента, пока в дверь его квартиры не раздался наглый нетерпеливый звонок. Тогда это предчувствие сменилось страхом, от которого коленки человека, не боявшегося ничего уже более чем полтора столетия, задрожали мелкой дрожью. Спрятав сзади за пояс брюк старенький парабеллум, старик подошел к двери и осторожно прислушался.

– Открывайте, открывайте, Егор Исаевич, мы знаем, что вы здесь, раздался из-за двери незнакомый голос. И не вздумайте доставать пистолет будет хуже.

Что может быть хуже прихода этих людей, Егор Исаевич не знал, но предпочел не рисковать и дверь отворил. На пороге стояли Ротов и уже знакомый нам, но не знакомый Егору Исаевичу Николай. Толяну, как всегда, выпало стоять на шухере.

– Нехорошо-с, Егор Исаевич, не хорошо-с.

– Что не хорошо-с?

– Да то, что вы сделать собрались.

– А что я сделать-то собрался?

– Ах да, откуда ж вам знать? Вы же у нас только прошлое хорошо помните, а что через час будет, вы ни сном, ни духом не ведаете. А между тем, не позднее, чем через полчаса явится сюда человечек один с котом в котомке. И вы этому человечку сделаете ключ. Только ключ этот должен быть такой, чтобы попал этот человечек не в 2004 год, а в тот год, который мы укажем.

– А если нет?

– А если нет, то умрешь ты не здесь и сейчас, а в сталинском лагере на Колыме, в году эдак пятьдесят втором, предварительно посидев там лет где-то так пятнадцать.

Ни Егор Исаевич, ни Ротов, ни тем более, Толян и Колян не знали, что, пристроившись ухом к потолку подвала в кладовке, где Егор Исаевич хранил свои инструменты и хоронил своих недоброжелателей, Гарммофон, поднятый вверх и удерживаемый руками Вольдемара, слушал то, что говорил Егору Исаевичу коллежский секретарь Ротов.

– Что ж, – подытожил Граммофон, – когда разговор над потолком подвала прекратился, – нас опередили, и путь нам сюда теперь заказан.

– Но каков Ротов, – возмущенно произнес Вольдемар, – кто бы мог вообразить, что он не пешка канцелярская, а карта козырная.

– Не преувеличивайте-с, ваше благородие, – неожиданно перешел Граммофон на какую-то ироническую, если не сказать издевательскую интонацию, – ваш, так сказать, сослуживец вовсе не козырь, а битая шоха-с. Особенно теперь, когда нас с вами упустил. Впрочем, в карты вы не играете-с, откуда вам знать. Хотя, кто знает, может, и доведется нам сыграть в подкидного.

– С чертом играть? Ни за что.

– Я ж не на душу, а на дурака-с.

– Прекрати паясничать, нечистый!

– Ох, Святой Вольдемар нашелся.

– Да уж, не святой, но и не великий грешник.

– А кто тогда, позвольте задать вопрос, обещал жениться благопристойной девице Анне Тимофеевне, дочке управляющего имением статского советника Провалихина, а в итоге даже не обвенчался? Не там ли стоял ваш полк на маневрах?

– Это в девяносто втором?

– Нет-с, в одна тысяча восемьсот девяноста третьем. Что-то у вас, батенька, с памятью туговато.

– Старею, кот, старею. Знаешь сколько мне теперь лет? Почитай, сто сорок пятый годок разменял.

– Да знаем мы ваши годы, – отмахнулся от него Граммофон, шлепнув по воздуху своей лапою.

– Да что ты знаешь? У нас любовь была, и папенька ее нас благословил. Да и сам старый помещик хотел, чтобы непременно в его имении свадьбу сыграли.

– А что же тогда помешало-с?

– Дуэль.

– Интересно-интересно, – заурчал Граммофон, все менее скрывая свой противный кошачий акцент, – и кто же во всем этом виноват, Пушкин-с?

– Вот именно.

И тут Вольдемар стал рассказывать коту эту давнишнюю историю:

"Случилось это тогда, когда страною правил еще благословенный император Александр III, а я еще не перешел с военной службы на статскую. Полк наш во время летних маневров встал на постой в селе Провалихине. Солдат разместили по хатам, а офицеров пригласил в усадьбу старый помещик – отставной статский советник Прокофий Георгиевич Провалихин. Светлыми летними вечерами сидели мы на дощатой веранде и слушали рассказы старого барина о молодых годах его петербургской службы.

И вот однажды зашел разговор о Пушкине. Хозяин наш имел счастье повстречать его на балу незадолго до его гибели. Со всей живостью описывал он, как танцевал Александр Сергеевич с Натальей Николаевной. И тут один молодой корнет возьми да и спроси, правда ли, мол, говорят, что супруга поэта была косоглазой.

Прокофий Георгиевич подтвердил этот факт, и в этот момент поручик Латынин совершенно неуместно добавил: "Выражалось это косоглазие в том, что, танцуя на балу со своим мужем, одним глазом она постоянно смотрела на Пушкина. Другой же глаз при этом все время непроизвольно поглядывал на Дантеса". При этом Латынин добавил, что это-то косоглазие и стало причиной той роковой дуэли.

Тут-то я и не выдержал. С детства я уважал Пушкина и, следовательно, почтительно относился и к его покойной супруге. Для меня было чудовищным слышать такие слова из уст русского офицера, и я вызвал Латынина на поединок. Дуэль, к счастью, закончилась примирением. Обменявшись двумя выстрелами мимо, мы пожали друг другу руки. Но очень скоро слух о дуэли дошел до Анны Тимофеевны. Когда она спросила, из-за кого я стрелялся, ей рассказали: из-за Натальи Гончаровой. Ни сама она, ни ее батюшка Тимофей Карпович не знали, что так звали супругу великого стихотворца, а посему помолвка была расстроена".

– Глупо-с, – резюмировал Граммофон.

– Знаю, – подтвердил Вольдемар.

– Однако, может, оно и к лучшему. Представляете, насколько скучна была б ваша жизнь, женись вы на дочери управляющего? Коль уж к косоглазой покойнице приревновала, то к живым красавицам ревновала б тем более.

– Ладно, кот, что делать-то будем?

– Что-что! Придется идти к Бабе Яге.

– Что, к настоящей?

– Ну не к резиновой же.

– Какой-какой?

– Ну, в смысле гуттаперчевой. Классная, кстати, идея, резиновая Баба Яга, а, Вольдемар Афанасьевич?

Но отставший от века Вольдемар смысла этой идеи не понял. Поэтому он только кивнул головой в ответ, о чем-то задумавшись.

Так кот и Вольдемар снова спустились в метро, и, доехав до станции Щелковская, вышли у автовокзала. Путь их лежал в пределы бывшего Домнинского уезда бывшей Костромской губернии, где в до сих пор еще диком лесу, нехоженом пока что местными грибниками, нашла свой приют знаменитая избушка на курьих ножках. Перед самым отъездом из Первопрестольной, разменяв у еще одного обрадованного таксиста пару золотых червонцев, Вольдемар оделся, как обычный советский человек образца 2016 года. Будучи облачен в джинсовый костюм швейной фабрики "Большевичка", Вольдемар сел в автобус. В синей спортивной сумке с белой надписью "Динамо" был, как и раньше, спрятан кот Граммофон. Через четыре часа пути кот шепнул ему из сумки, что пора выходить. Остановившись на ничем не приметном месте, автобус тут же рванул дальше по маршруту "Золотого Кольца", оставив на обочине Граммофона и Вольдемара.

– Будете использовать мой хвост вместо компаса, – предложил Граммофон, когда автобус удалился. Высунув хвост из сумки, кот стал показывать направление.

Три с лишним часа шел Вольдемар по лесу, пока не набрел на поляну, покрытую сверху маскировочной сетью. Посреди поляны стояла та самая бревенчатая избушка. Покоилась она, как на сваях, на громадного размера куриных ногах, напоминающих, скорее, лапы доисторического ящера тиранозавра.

– Здесь какое-то заклинание надо сказать? – спросил Вольдемар.

– Нет, изба меня в лицо знает. Я ведь вырос в здешних местах. Пойдем.

Едва кот и Вольдемар приблизились к невиданному архитектурному сооружению, перед их лицом, шипя пневматическим приводом, гостеприимно опустилась входная аппарель.

– Бабуля-я-я! – протяжно замяукал Граммофон, резво вбежав в помещение.

Однако внутри никого не обнаружил. Все было на месте: и большая русская печь, которая ныне бездействовала, и белая газовая плита "Predom", произведенная в братской Польше. У самой плиты стоял газовый баллон, а на плите на медленном огне варилось какое-то колдовское зелье, источавшее дурманящий аромат. У маленького окошка стоял на резной подставке в виде открытого черепа цветной телевизор "Темп" с рогатой антенной. Антенна сия была поставлена на плетеное макраме, изображающее магический круг для призывания духов. Телевизор работал. На его экране по коридору Управления имперской Безопасности шел Штирлиц. А эсэсовцы в черных мундирах, когда он проходил мимо них, делали "на караул". Но самой бабули нигде не было видно. И тут в дальнем углу помещения послышался характерный звук воды, сливаемой в ватерклозете. Затем скрипнула потайная дверь, и в горницу, на ходу застегивая расклешенные брюки, беззаботно вошла длинноволосая девица с ярко-зелеными глазами. Увидев нежданных посетителей, барышня невольно вскрикнула. Не дожидаясь ее вопросов, кот заговорил первым:

– А где бабуля?

– Я за нее, – недоуменно ответила девица, и тут же добавила: – Бабушка отправилась на шабаш, ну, типа, международный симпозиум.

– Знаю я ихний симпозиум, – промяукал Граммофон, – напьются зелья из настоя прыгун-травы и безобразят по-черному.

– А вы что хотели? – не обращая внимания на столь неделикатное замечание Граммофона, спросила девица, глядя при этом не столько на кота, сколько на Вольдемара.

Нервно пригладив и без того прилизанные волосы, и подкрутив кончик правого уса, Вольдемар хотел было что-то ответить, но Граммофон вновь опередил своей репликой:

– А, собственно говоря, что вы умеете?

– Практически все. Могу приворотное зелье сварить с компьютерным подбором компонентов. Могу суженого определить. У меня программа для этого есть собственной разработки на основе таблиц, составленных по трудам Герберта Аврилакского. Да, могу еще заколдованным человеческий облик вернуть, – как бы опомнившись, добавила барышня.

– Я не заколдованный, – обиделся Граммофон, – я самый настоящий кот-баюн. И если бы здесь была ваша бабушка...

– Прапрабабушка, – уточнила девица.

– Так вот, если бы здесь была ваша прапрабабушка...

– Постойте-постойте! Так вы и есть Граммофон?

– Да-с, самый что ни на есть настоящий. А это, позвольте представить, мой друг Вольдемар Афанасьевич Пчелкин.

– Очень приятно, – вымолвила девица, протягивая Вольдемару руку для рукопожатия.

Но вместо того, чтобы стиснуть ее руку своей пятерней, Вольдемар, слегка наклонившись, преподнес эту руку к губам и галантно поцеловал.

– Вау! – промолвила девица, – вы воспитывались в пажеском корпусе?

– Никак нет-с, я закончил Николаевское кавалерийское училище.

– Закончил, позвольте заметить, в одна тысяча восемьсот девяноста первом, – добавил Граммофон.

– Правда? А выглядите очень молодо. Чем вы пользовались? Рапсовым экстрактом? Или, может быть, производили ежегодную гемосорбцию?

– Ничем я не пользовался. Еще позавчера я был в девятьсот четвертом. Но, если вы что-нибудь посоветуете, охотно буду пользоваться. Но сейчас нам не до этого. Мне поручено разыскать одну вещь. Вещь эта находится в 2004 году в городе Тильзите.

– А в Одиннадцатом Изюмском гусарском полку служить не приходилось? осведомилась ведьма.

– Никак нет-с. Армейские гусарские полки были упразднены Высочайшим приказом от 18 августа 1882 года, еще при Петре Семеновиче Ванновском, в бытность оного военным министром. Преставился недавно. Не далее, как в феврале был на панихиде по нему. Так вот, гусарскими остались тогда только два полка – Лейб-гвардии Гусарский и Гродненский.

– Наш Вольдемар Афанасьевич попал сюда из девятьсот четвертого, напомнил Граммофон, – и не мог знать, что Высочайшим Приказом No 155 от 2 апреля 1908 года устанавливается вернуть гусарским полкам их наименования и форму обмундирования.

– Жаль, значит, вы еще не знали штабс-ротмистра Лихославского, промолвила барышня тоном, выражавшим надежду, что Вольдемар тут же разуверит ее в этом.

– Штабс-ротмистра Лихославского знать не довелось, а с корнетом Лихославским знаком-с, но вместе не служили – он в полк определился после того, как я на статскую службу перешел. Когда он еще был юнкером, он к нам приезжал на маневры. Полк наш стоял в Межибужье Подольской губернии. Он, кстати сказать, бывший гусарский – знаменитый 12-й Ахтырский генерала Дениса Давыдова. Потом встречал Лихославского, когда тот стал уже корнетом. А в поручики его должны на следующий год произвести.

– А как звали того корнета?

– Модей звали.

– Как-как вы сказали? – переспросила барышня, забегав глазами.

– Модестом, пардон, Аполлоновичем.

– Да ну, нафиг! Значит, у нас общие кенты, – всплеснув руками, воскликнула праправнучка Бабы Яги.

– Общие, простите, кто? – переспросил Вольдемар слово, напоминающее ему название одного восточно-английского графства, откуда происходила родом ходившая за ним в детстве гувернантка.

– Барышня имеет в виду приятелей, – пояснил Граммофон.

– А кто еще с вами служил, может, я знаю кого?

– Милятин, Сычев, Новогудин, – стал перечислять Вольдемар.

– Новогудина знаю, – отметила девица. – Он командовал тем эскадроном, в котором служил Модест.

– Это когда ж?

– В восьмом, в девятом. Он тогда в чине ротмистра был.

– Тогда понятно. При мне он поручиком был, как и я.

– А с Братцевым Дмитрием Африканычем сталкиваться не приходилось?

– Митька Братцев? Он что, тоже ваш друг? – скривил физиономию Вольдемар.

– Да нет. Скорее, наоборот. Редкостный хам и пошляк.

– Совершенно точное определение. Знаете, как он однажды напоил ученого цыганского медведя и, напялив на него генеральскую шинель, запустил в спальню полковнику Вяземскому? Тот два часа по стойке смирно стоял и медведю честь отдавал. Темно было, да и пенсне полковник со страху найти не мог.

– Как же, слыхала. А механическую руку, вделанную в очко клозета в дамской уборной, видели?

– Не видал-с.

– Как же? Ах да. Где бы вы ее видали? Вы, надеюсь, в отличие от Братцева, дамских уборных не посещаете. Хотя изобретение, надо сказать, оригинальное. Да, кстати, а как вы надеетесь в Тильзит-то попасть? Через магический круг?

– Для этого мы сюда и пришли, моя дорогая, простите, не знаю, как вас зовут, – влез со своей репликой Граммофон. – У бабули я не был сто одиннадцать лет.

– Ах да, я-то и не представилась. Меня Еленой зовут.

– Уж не Еленой ли Премудрой? – задал вопрос Вольдемар.

– Нет, просто я в честь нее названа. Можете звать просто Леной. Сейчас так принято.

– Так вот, Леночка, хоть через магический круг, хоть через темпорезонансную трубу, но мы должны попасть именно в туда и именно в тогда. Иначе вещь эта попадет не к тому, кому следует. И будет большая беда, можно сказать, катастрофа.

– Интересная задача. В принципе лучше, конечно, через магический круг. Но нужна точная географическая привязка.

– К чему? – спросил Граммофон.

– К месту, естественно. Вы что, не знаете, что все зависит от прохождения геомагнитных линий? Ближайшее такое место находится в восьмидесяти километрах отсюда.

– Милая Леночка, мы тут сегодня и так двенадцать верст пешком протопали.

– Зачем же пешком? Можно полететь на ступе.

– А на чем же тогда бабуля на шабаш улетела?

– На старой. У новой ступы гироскоп испортился, да инерциальная система барахлила. Бабуля все ругалась, понаворочали, мол, всякого, вот и ломается. Но я от нечего делать тут все починила. Да вон она – в углу за занавеской. Лаком бы ее покрыть, но сейчас хорошего лака не достанешь – дефицит.

– Тогда полетели! – без обиняков предложил Граммофон.

– Постойте вы, а пообедать, а отдохнуть с дороги? Вы ведь сами сказали, что двенадцать километров восемьсот метров протопали.

– Да он-то не очень-то и топал, – дождался, наконец, своей очереди говорить Вольдемар. – Он в сумке сидел да хвостом дорогу показывал.

– Но вы-то, надеюсь, хоть немного проголодались? У меня змеиная печень есть в холодильнике. Я ее сейчас в микроволновке разогрею.

– Ну, если уж змеиная печень, – начал соглашаться Граммофон. – Небось, бабуля научила готовить?

Хотя Вольдемара всего передернуло, он почему-то решил не обижать хозяйку и не отказываться от такого сомнительного угощения. Кроме того, его разбирало любопытство насчет того, как готовят и что едят настоящие ведьмы. Однако, вопреки его ожиданиям, блюдо это оказалось настолько вкусным, что по мысли Вольдемара, оно могло бы украсить меню у Оливье или в Астории. Понравилось угощение и Граммофону. Стоя задними лапами на резной табуретке, передними он опирался на обеденный стол, низко склонив свою голову над миской. При этом Граммофон благодарно урчал и мурлыкал. Не обращая внимания на Граммофона, Елена все время поглядывала на Вольдемара своими зелеными глазами, да так, что ему, порой, становилось неловко. Пытаясь сгладить эту неловкость, Елена первой нарушила молчание:

– А знаете, Вольдемар, кто такая Елена Премудрая?

– Я, признаться, до сегодняшнего дня полагал, что это всего лишь сказочный персонаж.

– Да нет же. Это лицо историческое. Она – мать Константина Великого.

– А почему ее называют то Еленой, то Василисой?

– Василиса – это царица по-гречески. Тогда это не было именем. Написано: "Василиса Елена", а народ стал путать и думать, что Василиса это имя.

– Как я раньше не догадался? В гимназии ведь нам древнегреческий преподавали. Правда, учить его никто не хотел, за что и получали мы все по спине розгами. А кто, позвольте спросить, ваши родители?