Текст книги "Страж/2025 (СИ)"
Автор книги: Sergey Smirnov
Жанры:
Прочие детективы
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)
Глава 8: Капсула времени
Путь до Рима занял два дня. Два дня рваного сна на заднем сиденье, пока второй ведёт. Два дня дешёвого кофе на заправках и ноющей боли в плече Хавьера. Воздух в комнате мотеля был спёртым и плотным. Он пах хлоркой, застарелой сыростью и дешёвым табаком, въевшимся в синтетические шторы.
Единственная лампочка под низким потолком, защищённая мутным стеклянным плафоном, монотонно гудела, отбрасывая на стены дрожащий, больной свет. В этом свете всё казалось нереальным, вылепленным из серого воска. Особенно Люсия.
Она лежала на кровати, укрытая тонким одеялом с выжженным сигаретой пятном. Её лицо, обращённое к потолку, было безмятежным, почти неживым. Дыхание едва заметно приподнимало грудь. Для Хавьера она была центром этой убогой вселенной. Точкой отсчёта. И концом всего.
Он сидел на стуле в углу, привалившись к обшарпанной стене. Боль в плече была тупой, ноющей константой. Она расползалась по руке, напоминая о Неаполе, о предательстве, о собственной глупости.
Он снова и снова прокручивал в голове сцену в катакомбах: её холодные, деловитые руки, игла, впивающаяся в кожу, и то, как его тело свело от паники, отказавшись подчиняться. Он стиснул зубы. Доверие, едва наклюнувшееся между ними, было разорвано. Теперь их связывала только необходимость. Вынужденный союз двух загнанных зверей.
Лена сидела на краю второй кровати, сгорбившись. Её обычные наушники, белый кокон, защищавший её от мира, лежали рядом на тумбочке. Без них она казалась уязвимой, оголённой.
Её взгляд был прикован к экрану одноразового телефона. Она держала его в обеих руках так, словно это был детонатор. Костяшки пальцев выступили под кожей белыми бугорками.
Хавьер наблюдал за ней. За последние часы она почти не двигалась, превратившись в ещё одну статую в этом мавзолее на обочине римской окружной дороги. Она не смотрела на Люсию, не смотрела на него. Только на светящийся прямоугольник в своих руках.
Что-то было не так. Его солдатские инстинкты, притуплённые болью и усталостью, подали сигнал тревоги. Он следил за отражением экрана в её пустых глазах.
И тут она начала говорить.
Не ему. Не себе. Просто в пространство. Тихий, срывающийся шёпот, лишённый всякой интонации.
– Площадь комнаты – двенадцать целых четыре десятых квадратных метра. Погрешность – ноль целых две десятых. Текстура обоев – винил. Частота мигания лампы… один и три десятых герца. Пульсация… нестабильна.
Хавьер напрягся. Рука сама легла на рукоять пистолета, лежавшего на коленях. Это была не Лена. Это был аналитик Орлова в состоянии системного сбоя.
Он видел такое раньше, в Африке. Когда радист после трёх суток боя начинал в эфир зачитывать состав сухого пайка. Защитная реакция мозга, уходящего в перегрузку.
– Вероятность обнаружения в ближайшие шесть часов – сорок один процент. Вероятность… вероятность… – её голос прервался, словно кончился завод.
Она замолчала, но губы продолжали беззвучно шевелиться. Взгляд упёрся в грязное пятно на ковре.
Хавьер медленно поднялся. Каждый сантиметр движения отзывался болью в плече. Он подошёл к ней, двигаясь плавно, как к раненому зверю. Он был в двух шагах, но она его не замечала.
– Что это? – его голос был тихим, но в нём не было и тени сомнения. – Новая игра? Получила приказ от своего Воронова?
Она не ответила. Взгляд был стеклянным.
– Дай сюда.
Он протянул здоровую правую руку. Реакции не последовало. Тогда он, поморщившись от боли и стараясь не тревожить раненое плечо, наклонился и правой рукой аккуратно разжал её сведённые судорогой пальцы, вынимая телефон. Она даже не попыталась его удержать.
Экран был ещё активен. Короткое сообщение в зашифрованном мессенджере. Никаких имён, только сухие, безликие слова.
«Объект «Пациент 4Б». Протокол жизнеобеспечения изменён на минимальный стандарт. Все дальнейшие запросы через официальные каналы. Семёнов».
Хавьер перечитал. И ещё раз. Слова были ему незнакомы, но их смысл лёг на плечи холодной тяжестью. Это был не отчёт. Это был приговор.
– Кто такой «Пациент 4Б»? – спросил он, не повышая голоса. – Говори.
Она медленно подняла на него глаза. В них не было страха или хитрости. Только выжженная пустота. Словно он смотрел сквозь неё на стену.
– Мой брат, – сказала она. Голос был чужим, надтреснутым. – Его зовут… Миша.
Слово «Миша» прозвучало так, будто она произносила его впервые за много лет. Хрупкое, как старое стекло.
– Воронов… он знает. Он всегда знал. Он использует его… – её взгляд снова расфокусировался, соскальзывая с его лица на стену. – Давление в шинах автомобиля за окном… примерно две целых одна десятая атмосферы…
– Хватит этого дерьма! – рявкнул Хавьер. Он не хотел кричать, но это вырвалось само собой. Он схватил её за здоровое плечо, встряхнул. Острая боль прострелила его собственную руку, заставив стиснуть зубы, но он не ослабил хватку. – Сосредоточься! Что Воронов сделал?
Её глаза снова сфокусировались на нём. В их глубине что-то треснуло. Плотина рухнула.
– Он его убивает, – прошептала она. – Медленно. Чтобы я вернулась. Чтобы я привела тебя. И её.
И её прорвало. Слова посыпались – сбиваясь, перескакивая с одного на другое, без всякой логики и структуры. Она рассказала ему всё. О младшем брате, гениальном программисте, который попал в мясорубку одной из постсоветских военных программ. Об аварии, которая превратила его в «Пациента 4Б» – тело в вегетативном состоянии в закрытом ведомственном санатории.
Она рассказала, как Воронов завербовал её, предложив доступ к технологиям и надежду на исцеление в обмен на её талант. Что её работа на СВР была не выбором, а единственным способом поддерживать жизнь в брате. Она была не сотрудником. Она была заложницей.
Хавьер слушал молча, не перебивая. Каждое её слово било точно в цель. Он думал, что она – игрок. Кукла в руках Воронова. Но она была такой же пешкой, как и он сам. Просто её цепи были невидимы.
– Протокол «Эхо»… – продолжила она, её голос стал тише, сосредоточеннее. Она цеплялась за технические детали, как утопающий за обломок доски. – Это не архив. Это… оружие. Создатель «Шума», Кассиан, он был гением и чудовищем. «Эхо» – его последнее творение. Оно не просто подавляет сигнал. Оно взламывает лимбическую систему носителя и транслирует его самое травмирующее воспоминание. Создаёт волну психической агонии.
Она замолчала, переводя дыхание.
– Любой, кто окажется в радиусе действия… любой, у кого есть хоть малейшая восприимчивость к «Шуму»… он переживёт этот кошмар как свой собственный. Люсия… её мозг не выдержит. Это убьёт её. Или превратит в то же, что и мой брат. Чтобы защитить её… нам нужен якорь.
– Якорь? – повторил Хавьер.
– Эмоциональный якорь, – её глаза блеснули лихорадочным огнём. В них снова появился аналитик, но теперь это был аналитик на грани безумия. – Объект или воспоминание из её прошлого. Что-то, заряженное максимальной положительной эмоцией. Что-то настолько сильное, что сможет удержать её сознание на плаву, когда вокруг будет бушевать шторм.
Она замолчала и посмотрела на Люсию. Во взгляде Лены больше не было научного интереса. Только отчаянная, почти материнская нежность. Она видела не «носителя протокола». Она видела своего брата. И свой единственный, последний шанс.
Тишина в комнате стала плотной. Впервые за всё время Хавьер осознал, что Лена сидит без своих спасительных наушников. Она больше не была защищена белым шумом. Весь ужас мира обрушивался на неё без фильтра. И она не сломалась. Она просто… треснула.
Внутри Хавьера столкнулись два инстинкта.
Один, солдатский, кричал: «Ловушка!». Это была идеальная история. Слишком идеальная. Брат-заложник, секретное оружие, таинственный якорь. Разыграно как по нотам. Инстинкт требовал одного: избавиться от неё. Взять Люсию и бежать. Одному. Как всегда.
Но была и другая часть. Человек, который каждый день видел в зеркале свою вину. Он смотрел на сломленную женщину, которая только что вывернула перед ним душу, и видел в ней отражение. Он узнал её отчаяние. Оно было таким же, как его собственное.
Они не были союзниками. Они были двумя зеркалами, до бесконечности отражающими одну и ту же агонию.
Он молча поднялся. Подошёл к щербатой раковине в углу. Открыл кран. Вода потекла тонкой, ржавой струйкой. Он наполнил пластиковый стаканчик. Ржавчина медленно оседала на дно.
Он вернулся и протянул стакан ей.
Лена посмотрела на его руку, потом на стакан, потом на его лицо. Она не понимала.
– Пей, – сказал он. Голос был ровным.
Она взяла стакан. Пальцы дрожали. Она сделала маленький, судорожный глоток. Протянуть ей воду было единственным, что он мог сделать. Признать, что её боль реальна. Что с этой минуты они в одной лодке, которая стремительно идёт ко дну.
Он отошёл к окну и отодвинул штору. Внизу, на парковке мотеля, стояло несколько машин. За ними – огни ночного шоссе. Бесконечный поток.
«Эмоциональный якорь…»
Слова Лены крутились у него в голове. Что-то, заряженное максимальной положительной эмоцией.
Он посмотрел на Люсию. На её лицо, которое он знал лучше своего. Он помнил её маленькой девочкой с ободранными коленками, подростком с фиолетовой прядью в волосах, молодой женщиной, чьи глаза горели огнём справедливости.
И тут он вспомнил.
Не как туманный флешбэк. А как будто кто-то включил свет в тёмной комнате его прошлого.
Солнце. Белое, безжалостное андалузское солнце. Запах сухой земли и цветущих олив. И тень от старого, раскидистого дерева. Ему двенадцать, ей – семь. В его руках – старая металлическая коробка из-под датского печенья. В её – сокровища.
Он повернулся от окна.
– Я знаю, что это, – сказал он. Его голос прозвучал в тишине оглушительно громко.
Лена подняла на него голову. В её глазах был вопрос.
– Капсула времени.
Он говорил, и слова сами находили дорогу. О той коробке, которую они с Люсией закопали под старой оливой. О её рисунке, где он был рыцарем, а она – принцессой. О выцветшей фотографии их матери, где они оба смеются. И о сломанном компасе их отца. Он всегда показывал на юг. Для них это был символ. Дорога домой всегда ведёт на юг, в их вечное лето, в их безопасный мир.
– Это самый сильный якорь, какой только может быть, – закончил он. – Это всё, что у нас было. Всё, что было настоящим.
Лена слушала, и её лицо менялось. Аналитическая маска исчезла. Она снова была учёным, который нашёл ключ.
– Где это? – спросила она. – Где это дерево?
Хавьер на мгновение замолчал.
– В Андалусии. Рядом с домом… где мы выросли.
Он не сказал ей главного. Что это место – эпицентр его личного землетрясения. Место, куда он клялся никогда не возвращаться. Возвращение туда было не просто риском. Это значило добровольно шагнуть в то самое место, из которого он бежал всю свою жизнь.
И он знал, что должен это сделать. Потому что вина, от которой он бежал, была единственным, что могло теперь спасти Люсию.
Решение было принято. Воздух в комнате изменился. Давящее отчаяние ушло, уступив место холодной, почти самоубийственной решимости. Они начали действовать.
Первым делом – машина. У них оставалось чуть больше трёх тысяч евро наличными. Хавьер оставил Лену с Люсией в мотеле. Он вернулся через два часа за рулём старого, потрёпанного «Seat Ibiza». Двигатель на холостых оборотах издавал звук, похожий на предсмертный кашель. Машина была ржавой, ненадёжной и уродливой. Идеально. Призрак на колёсах.
Пока его не было, Лена работала. Она раздобыла туристическую карту и расчерчивала маршрут. Не по скоростным автострадам, а по второстепенным дорогам. Дольше. Опаснее. Но так у них был шанс.
Они действовали слаженно, понимая друг друга без слов. Он принёс сумку с дешёвой едой. Она уже упаковала их скудные пожитки. Он проверил оружие. Патронов было мало. Слишком мало.
Они вынесли Люсию последней. Хавьер нёс её на руках. Она была лёгкой, почти невесомой. Пугающе лёгкой. Он аккуратно усадил её на заднее сиденье, пристегнул, укрыл одеялом. Лена села рядом, положив её голову себе на колени.
Хавьер сел за руль. Повернул ключ. Двигатель закашлялся и нехотя завёлся. Он бросил последний взгляд на мотель в зеркало заднего вида. Ещё одно брошенное укрытие.
Три тысячи километров. Таково было расстояние между убогим мотелем под Римом и стерильной тишиной московской квартиры, где Антон «Сыч» смотрел на карту Европы. Последний цифровой след беглецов обрывался в районе Рима. Дальше – тишина.
На экране его личного планшета висело непрочитанное сообщение. От неё.
«Антон, я больше не могу. Это не жизнь. Я уезжаю к маме. Прости».
Он смотрел на сообщение несколько секунд. Лицо было непроницаемым, как лёд. Он сжал челюсти так, что на скулах выступили желваки. Его личная жизнь только что превратилась в руины.
Медленным, точным движением он смахнул уведомление с экрана. Словно его и не было.
Потом он снова повернулся к рабочему монитору. Увеличил карту. Его мозг, освобождённый от ненужных эмоций, заработал с холодной, безжалостной эффективностью. От Рима. Куда? На север – контроль. На восток – тупик. Оставался только запад. Франция. Испания. К портам. Или… к прошлому.
Он открыл досье на Хавьера Рейеса. Детство. Андалусия. Заброшенный дом.
Сыч откинулся на спинку кресла. Боль от личной потери никуда не делась. Она просто нашла новый выход, превратившись в холодную ярость охотника. Он найдёт их. Теперь это было делом принципа.
«Seat» выехал с парковки на тёмное, залитое дождём шоссе. Капли стучали по лобовому стеклу. В свете фар мелькнул большой зелёный указатель. Стрелки, направленные в разные стороны. На одной из них было написано: «Genova / Ventimiglia / France».
Хавьер повернул руль, и старая машина, натужно гудя, влилась в поток, направляющийся на запад. Навстречу прошлому. Навстречу единственному шансу, который, скорее всего, их убьёт. В салоне пахло мокрой дорогой и остывшим страхом. Впереди была только ночь. И очень, очень долгий путь домой.
Глава 9: Призраки Андалусии
В Марселе Марко дал им не только рагу, но и ключ от старого фургона и пачку евро. “На первое время хватит”, – буркнул он. Денег хватило ровно до Малаги, где фургон испустил дух, а остаток ушёл на покупку ржавого “Сеата” у подозрительного типа в порту.
И только теперь, свернув на знакомое шоссе, Хавьер позволил себе вздохнуть. Или застонать.
Воздух ударил в лицо, как раскалённая тряпка.
Жара Андалусии не грела – она душила. После недель в сером, промозглом аду севера этот воздух был пыткой. Густой, тяжёлый, пахнущий пылью, горячим асфальтом и горьковатой нотой дикого розмарина, он забивался в лёгкие, высушивая их изнутри. Солнце превратилось в белый молот, бьющий по черепу.
Старый «Сеат» дребезжал каждой деталью, протестуя против раскалённого шоссе. Кондиционер умер ещё при Франко, и окна были опущены до упора. Хавьер вёл машину, положив левую руку на раскалённую раму двери. Кожа на костяшках, покрытая сеткой старых шрамов, казалось, вот-вот задымится.
Он был дома. И это было хуже любой вражеской территории. Здесь враг сидел за рулём.
Он смотрел на дорогу, но видел призраков. Каждый выжженный холм, каждая роща скрюченных олив – всё было спусковым крючком. Память оказалась минным полем, и он вёл машину прямо по его центру.
Вот поворот на Аркос-де-ла-Фронтера. Он помнил эту дорогу.
Ему двенадцать. Солнце такое же безжалостное. Люсии восемь, она стоит позади, маленькая фигурка в выцветшем платье. Местные мальчишки, трое, все старше, только что отобрали её тряпичную куклу. Её единственное сокровище.
Он, старший брат, обещал вернуть.
Он не пошёл к ним. Нашёл за углом камень поувесистее и ждал. Догнал того, что был с куклой, и ударил. Короткая, злая драка. Он вернулся с разбитой губой и грязной куклой. Готовый к благодарности.
Но её там не было. Он нашёл её через час у ручья. Она не ждала. Просто ушла, решив, что он её бросил. Как и все.
– Хавьер.
Голос Лены вырвал его из прошлого. Он моргнул. Костяшки пальцев побелели на руле.
– Что? – его голос прозвучал хрипло и чужим.
Она сидела рядом, прямая, словно проглотила стальной стержень. Даже жара, плавившая всё вокруг, не могла согнуть её. На бледном лбу блестели капельки пота. Она сняла свой неизменный тёмный пиджак и осталась в простой серой футболке, но всё равно выглядела неуместно в этом мире выжженных красок.
– Мы проехали Вильямартин, – сказала она, глядя на экран ноутбука. – По моим расчётам, до координат, которые ты указал, ещё сорок два километра.
– Я знаю.
Тишина. Только гул старого мотора и оглушительный стрекот цикад, похожий на помехи в радиоэфире. Белый шум природы. Хавьер искоса посмотрел на Лену. Она не слушала свои наушники. Здесь внешний шум был сильнее.
– Мой брат… – сказала она так тихо, что слова почти утонули в гуле. – Он не любил жару. Говорил, она делает мысли медленными. Вязкими.
Хавьер промолчал, сильнее сжимая руль. Это была первая личная деталь, которой она поделилась просто так. Он не знал, что с этим делать. Слова сочувствия застревали в горле, фальшивые и ненужные.
– Ты уверена, что коробка там? – спросила она, возвращаясь к делу. – Спустя столько лет.
– Уверен, – отрезал он резче, чем хотел. – Просто смотри за Люсией.
Он бросил взгляд в зеркало. Сестра сидела на заднем сиденье, её голова безвольно склонилась набок. Словно манекен со сломанным механизмом. За последние дни она не произнесла ни звука. Только иногда её палец начинал чертить в воздухе невидимые диаграммы, и у Хавьера свело мышцы вдоль позвоночника.
Они проезжали мимо древнего, полуразрушенного римского акведука. И в этот момент Люсия дёрнулась.
Резкий, судорожный рывок. Голова выпрямилась. Глаза остались пустыми. Губы, бледные и сухие, приоткрылись.
И она произнесла одно слово. Чисто. Ясно. Безжизненным голосом протокола.
– Папа.
Это не было криком или просьбой. Это был факт. Словно из лёгких разом выбили весь воздух. Не «Кассиан». Не «Эхо». А слово, которое было ещё страшнее.
Его отец. Жесткий, сломленный алкоголем человек, чья любовь была тяжелее его кулаков.
Хавьер резко ударил по тормозам. Машину занесло, и она остановилась на пыльной обочине. Он сидел, вцепившись в руль, и тяжело дышал.
– Что это было? – голос Лены был напряжённым. – Это… часть протокола?
Хавьер не ответил. Он смотрел в зеркало. Люсия снова обмякла. Но слово застряло в раскалённом воздухе машины, плотное и реальное, как пуля. «Пастырь» не просто использовал его прошлое. Он препарировал самые гнилые раны Люсии.
– Поехали, – прохрипел он, снова выжимая сцепление.
В паре километров от старого дома Рейесов, в тени пробковых дубов, стоял неприметный белый фургон «Correos Express». Внутри – переплетение кабелей, холодное мерцание мониторов и тихое гудение систем охлаждения.
Антон «Сыч» сидел в раскладном кресле перед тремя экранами. На центральном – спутниковый снимок дороги, по которой двигалась крошечная точка. Старый «Сеат».
Воронов остался в Мадриде, уверенный, что Сыч – его лучший инструмент. Идеально заточенный, лишённый эмоций.
В этот самый момент на личный смартфон Сыча пришло уведомление. Имя «Аня» и короткий текст: «Я больше не могу ждать. Решай».
Лицо Сыча на долю секунды стало каменным. Он смахнул уведомление. Маска вернулась на место. Но внутри что-то сжалось. Холодный, привычный узел. Аня. Его единственная связь с миром, где люди ходят в кино и спорят, куда поехать в отпуск.
Быстрым движением он ввёл длинный пароль, открывая невидимый, глубоко зашифрованный раздел. Там был всего один файл. Отсканированные документы на покупку небольшой, убыточной винодельни в Португалии. На имя некоего Мигеля Фернандеса.
Это был его план побега. Не с Аней. От Ани. От Воронова. От этой жизни.
Эта операция была последней. Гонорар за «Пастыря» позволит ему исчезнуть навсегда. Стать человеком, который беспокоится только о том, не побьют ли заморозки лозу.
Он закрыл файл, стирая все следы. Холодный узел внутри разжался. Он снова был просто Сычом. Он увеличил изображение на мониторе. Точка, обозначавшая машину, съехала с шоссе на просёлочную дорогу.
– Прибыли на место, Дмитрий Сергеевич, – сказал он в микрофон гарнитуры. – Объект приближается к гнезду.
Они увидели дом издалека. Он стоял на небольшом холме, одинокий и покинутый. Вокруг царила тишина. Слишком идеальная.
Хавьер остановил машину за полкилометра до дома, в низине.
– Что такое? – спросила Лена.
Он не ответил. Вышел из машины. Для Лены это был просто заброшенный дом. Для Хавьера – идеально подготовленное поле боя. Холм напротив – снайперская позиция. Заросли у дороги – место для засады.
Он медленно пошёл по дороге, глаза сканировали каждый дюйм пыльной земли. И он нашёл то, что искал.
У обочины, почти зарывшись в красную пыль, лежал окурок. Дорогая американская марка. Такие курили «чистильщики» Хелен Рихтер. Он молча раздавил его каблуком.
Он пошёл дальше. И увидел второе.
Ветка старой оливы, нависавшая над дорогой, была надломлена. Свежий, светлый излом. Слишком высоко для легковушки, но в самый раз для фургона. Воронов тоже был здесь.
Они оба ждали. Каждый в своей засаде.
Он медленно пошёл обратно к машине. Лицо – непроницаемая маска. Только желваки перекатились под кожей.
– Что там? – спросила Лена, когда он сел за руль.
– Они здесь, – сказал он ровно. – Обе стороны.
Лена молча смотрела на него. В её глазах не было страха. Только холодная оценка ситуации.
– Что будем делать?
Хавьер посмотрел на заброшенный дом. На дерево, под которым была зарыта их единственная надежда.
– Ждём ночи, – сказал он. – Они знают, что мы здесь. Хотят, чтобы я пошёл за ней. Так что… я пойду. Но по моим правилам.
Ночь опустилась быстро. Жара спала, но воздух остался душным. Оглушительный стрекот цикад сменился тихим хором сверчков. Идеальная ночь для охоты.
Хавьер двигался как тень.
Он оставил Лену и Люсию в машине. Не взял пистолет. Только боевой нож и сапёрную лопатку. Тишина была его главным союзником.
Оливковая роща встретила его прохладой. Вот оно. Старое оливковое дерево, самое большое в роще. Он опустился на колени у корней и начал копать.
Сухая земля поддавалась с трудом. Лопатка входила в неё с сухим, скребущим звуком. Каждый удар отдавался в ночной тишине.
И вдруг хор сверчков оборвался.
Мгновенно. Словно кто-то щёлкнул выключателем. Наступила абсолютная, неестественная тишина. Хавьер замер.
Из-за соседнего дерева метнулась тёмная фигура. Движения быстрые, резкие, механические. «Агнец».
Они столкнулись в центре поляны, залитой лунным светом. И Хавьер узнал его.
Сеньор Рамирес. Старик, живший в соседнем доме. Тот, кто угощал их с Люсией инжиром. Сейчас его лицо было искажено гримасой пустой агрессии. В руке он сжимал длинный, зазубренный нож для обрезки лозы.
Хавьер заколебался. На одно мгновение. Он увидел призрак своего детства.
Эта заминка стоила ему дорого. Рамирес, двигаясь с нечеловеческой скоростью, полоснул его по левому предплечью. Хавьер отшатнулся, чувствуя острую, горячую боль.
Боль вернула его в реальность. Это не сеньор Рамирес. Это марионетка.
Бой был коротким и грязным. Хрипы, глухие удары мяса о кость. Рамирес пёр напролом, без тактики, без страха, просто машина с ножом. Хавьер отступал, блокировал, искал возможность вырубить, а не убить.
Нож снова сверкнул, целясь ему в горло. Хавьер отбил удар, подставив предплечье. Лезвие глубоко вспороло мышцы. Он шагнул вперёд и ударил старика рукоятью своего ножа в висок. Рамирес пошатнулся. Хавьер ударил снова, в основание черепа. Тело обмякло и беззвучно рухнуло в пыль.
Он стоял над ним, тяжело дыша. Рука горела огнём. Победа отдавала горечью и пылью.
Не теряя ни секунды, он вернулся к яме. Снова вонзил лопатку в землю. Раз. Другой.
Глухой металлический звук.
Он отбросил лопатку и руками разгрёб землю. Пальцы наткнулись на холодный, шершавый металл. Ржавая коробка из-под датского печенья.
Он вытащил её.
Он получил «якорь».
Он поднялся. В одной руке – ржавая коробка. В другой – окровавленный нож. Тишина давила на уши. Бой с Рамиресом был лишь проверкой. Настоящие охотники всё ещё ждали в темноте. Они окружили его дом, его прошлое. И теперь они знали, что приманка у него в руках.
