Текст книги "Эра подземелий 12 (СИ)"

Автор книги: Сергей Ткачёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

— И слепая к тому же!

Лихорадочно колотящееся в груди сердце Летти вдруг словно куда-то провалилось, но тут над головой снова раздался хохот.

— Шутка! — воскликнула одна из сестер Грехенмолл.

— А она и поверила, Герти! — поддакнула другая. — Какая глупая…

Летти почувствовала, как страх в ней съеживается комочком, и ее наполняет ярость.

— Где мой дедушка?! Говорите, вы, злобные, мерзкие…

Ее слова прервала пощечина. Девочка вскрикнула и заплакала с новой силой, а в самое ухо ей процедили:

— Осторожнее со словами, маленькая дрянь, а то лишишься не только глаз, но и языка.

Летти взвыла.

— Хватит реветь! — процедила Гертруда Грехенмолл. — Господин начальник вокзала все два дня провел внизу, в вестибюле, пока над тобой колдовал наш замечательный доктор Скруллинг. Пару часов назад господина Бракнехта вызвали на Чемоданную площадь. Он ждет от доктора сообщение о том, что ты пришла в себя.

— Вот только он его не дождется!

— Да, не дождется.

— Но почему? — провыла Летти.

— У доктора Скруллинга на тебя особые планы.

Больше сестры Грехенмолл не сказали ни слова. Летти ощутила укол в шею, и ее мысли и страхи расплылись и затопили собой все. Веки тяжело опустились.

* * *

— Я-я… вижу-ижу… вижу-ижу… — раздался над головой жуткий вкрадчивый голос, который звучал так, словно одновременно говорило несколько человек.

— Я-я… хочу-чу… услышать-ышать…

Летти ощутила, как на грудь ей поставили что-то тяжелое и холодное. Что-то металлическое.

Она пришла в себя от нестерпимого запаха, проникающего в ноздри: плесень. Так пахло в сыром подвале здания вокзала, который то и дело затапливает во время сильных дождей.

Вот только эта вонь сейчас исходила не от стен или пола, а от человека. Он перемещался вокруг койки Летти, и запах перемещался следом за ним.

Девочка попыталась разлепить веки и не смогла. Она попыталась пошевелиться — и это тоже не вышло. Ни ноги, ни руки не слушались, она их совсем не чувствовала, словно, пока она была без сознания, злобные медсестры Грехенмолл ампутировали их. Сейчас Летти испытывала лишь жжение в глазах, холод от металлической штуковины у нее на груди и еще ощущала шевеление в изножье койки.

Она мучительно захотела повернуться, открыть глаза, сделать хоть что-то, но добилась лишь того, что сердце заколотилось с такой силой, что казалось, оно вот-вот выпрыгнет из груди.

Летти услышала, как оно стучит: ту-тум, ту-тум, ту-тум… — и звук шел вовсе не оттуда, откуда должен был идти. Стук сердца раздавался из рожка того самого механизма, который стоял у нее на груди.

— Хорошее-шее… сердце-ердце… сильное-ное…

— Оно нам подходит, доктор Скруллинг? — с легко различимым подобострастием спросила Грета Грехенмолл.

— Нам-ам? — Жуткий многоголосый говор, очевидно, принадлежал доктору Скруллингу.

— Я хотела сказать, вам! — медсестра Грехенмолл спустилась со ступеньки «восторженное подобострастие» на ступеньку «испуганное лебезение». — Это сердце вам подходит, господин доктор?

— Да-а… Нужно-ужно вырезать-ырезать…

— Но что мы скажем ее деду, сэр? Господин Бракнехт — уважаемый в городе человек: за ним стоит Паровозное ведомство… — осторожно сказала Гертруда Грехенмолл. В отличие от лебезящей сестры, она, хоть и испытывала почтение к доктору, все же осмелилась вызвать его неудовольствие.

— Скажете-те… ему-му… не пережила-жила… операцию-ацию… очки-чки… убили-или ее-е… Я-я… лично-ично… проведу-веду… извлечение-чение…

Летти закричала. Беззвучно. Стылый ужас заполонил ее.

Механизм сняли с груди девочки, стук сердца стих.

— Готовьте-товьте… ее-е…

Запах плесени исчез, когда доктор Скруллинг покинул палату.

— Думаешь, это сердце его устроит, Герти? — прошептала Грета Грехенмолл.

— Он ведь сказал, что оно подходит, — ответила сестра.

— Он так же говорил и в прошлый раз, а что в итоге вышло? Сердце того мальчишки не подошло. Как думаешь, зачем ему эти сердца? Что он на самом деле ищет?

— Не имею ни малейшего представления и меня это нисколько не заботит. У нас есть своя работа, и мы должны ее исполнять. Нужно подготовить операционную. За мной, Грета.

Сестры Грехенмолл удалились, и Летти осталась наедине со своими страхами. Все ее существо противилось осознанию, что ее вот-вот выпотрошат. Они скажут дедушке, что ее убили очки Замыкателя! Он так и не узнает, что с ней случилось!

«Это кошмар… просто кошмар… — пронеслось в голове. — Я сплю в своей комнате, и вот-вот проснусь… Проснись! Проснись, Летти!»

— Проснись… проснись, Летти! — раздался тихий голос откуда-то из-под койки.

В первое мгновение Летти показалось, что ей мерещится. Этот голос… знакомый…

«Мартин!»

Летти услышала шорох и шуршание, кто-то потянул край простыни. Ее руки кто-то коснулся.

— Поч-ч-чему ты не просыпаеш-ш-шься, Летти?

«Мартин! Я не сплю! Я слышу тебя!»

— Я все слыш-ш-шал, Летти! — испуганно зашептал Мартин. — Я все время был тут, прятался… Эти злобные ш-ш-шенщ-щ-щины-близняш-ш-шки и этот страш-ш-шный доктор хотят забрать твое сердце!

«Помоги… помоги мне, Мартин! Не дай им забрать мое сердце! Не дай!»

Он будто услышал ее немые крики.

— Я не позволю им, Летти! Я спасу тебя!

Судя по раздавшимся в палате звукам, Мартин подошел к окну и раскрыл его.

Вернувшись к койке, он прошептал:

— Не бойся, Летти… Все будет хорош-ш-шо…

Она почувствовала, как откидывается одеяло, и руки Мартина берут ее под плечи и под коленками.

А потом он оторвал ее от койки, как безвольную тряпичную куклу. Чуть покачнулся, но устоял.

Поднеся девочку к окну, мальчик-блоха положил ее на подоконник, забрался туда сам, а потом снова поднял Летти на руки. Внучка господина начальника вокзала ощутила ветер на лице.

Из-за двери раздался знакомый перестук каблуков, и все внутри у Летти сжалось.

— Не бойся… — прошептал Мартин и в тот же момент, как со скрипом раскрылась дверь палаты, он прыгнул.

Летти вскрикнула, но с ее губ не сорвалось ни звука. Ветер. Уши заложило. Потом удар и встряска. А потом очередной прыжок.

Летти завизжала…

* * *

Крошечная комната внучки господина начальника вокзала, казалось, была забита народом под завязку, хотя на деле, помимо самой Летти Бракнехт, лежащей на кровати, там присутствовали лишь трое. Господин Бракнехт, скрежещущий зубами от ярости, застыл у двери, а у кровати стояли два джентльмена-военных в фуражках и черных мундирах с двумя рядами пуговиц, на которых был изображен герб: шестеренка с зубчиками в виде патронов. На поясах у обоих висели сабли в ножнах, каждый являлся обладателем черного кожаного саквояжа с тем же гербом на застежке, что был и на пуговицах.

Также из коридора в комнату заглядывал констебль Бомунд. Прочие же служащие вокзала сейчас старались держаться от этого места и от своего начальника как можно дальше. Констебль не спускал взгляда с господ военных врачей, которые занимались маленькой пациенткой.

Когда внучка господина Бракнехта вернулась на вокзал и ее дед узнал о том, что пытались с ней сделать больничные, он нацепил ледяную маску, но эта маска была намного хуже, чем если бы он рвал и метал. В первую очередь нужно было позаботиться о Летиции, и он разослал всех своих служащих на поиски доктора. Констеблю повезло больше других: он вытащил из вагона уже почти отошедшего от перрона поезда господина военврача и его молодого ассистента — они отправлялись на пустоши Дербаргамот, где уже разместилась VII парострелковая дивизия генерала Гроттля, к которой они были приквартированы. Несмотря на решительные отказы со стороны доктора, отбытие поезда было задержано, а они с ассистентом были препровождены в комнату к пациентке.

Доктор — его звали Конрад Ш. Коллинз — приступил к осмотру, попутно слушая рассказ господина начальника вокзала. На сообщение о том, что она надела очки Замыкателя, он лишь осуждающе покачал головой, но, услышав о случившемся в больнице, бросил прищуренный взгляд на ассистента — тот с мрачным видом кивнул.

Доктор Коллинз ввел Летти средство, которое окончательно сняло парализующий эффект. Девочка заплакала. Ее дед попытался ее утешить, но у него не вышло.

— Что думаете, Доу? — спросил доктор Коллинз.

Ассистент, хмурый бледный парень лет шестнадцати, проскрипел:

— Мы имеем еще одно подтверждение того, что в этой больнице творятся гадкие вещи. Мы должны сообщить в Коллегию, господин доктор, а также поставить в известность полицию. — Он повернулся к констеблю. — Какие действия предпринимаются, сэр?

— Я обо всем доложил в Дом-с-синей-крышей, — ответил мистер Бомунд. — В больницу уже отправлены констебли.

— Надеюсь, вы проследите за тем, чтобы эти люди не ушли от расплаты, — сказал Доу, и констебль закивал. И хоть ему не понравился тон, с каким этот мальчишка с ним говорил, спорить или ставить его на место он не решился.

Доктор Коллинз потер каштановую с проседью бороду.

— Я спрашивал ваше мнение о травме пациентки, Доу, — сказал он. — Итак, ваш вердикт?

Парень достал из саквояжа монокуляр и склонился над девочкой.

— Прошу вас, мисс, не шевелитесь какое-то время. Также я был бы вам признателен, если бы вы прекратили плакать.

После чего приставил монокуляр сперва к одному глазу Летти Бракнехт, затем к другому.

— Наличествуют повреждения верхних слоев кожи век с ожоговыми пузырями, — сказал он, всматриваясь в линзу. — Области вокруг глаз также сильно обожжены. Роговица обуглена…

— Она выживет? — спросил начальник вокзала.

— Угрозы для жизни я не наблюдаю, — ответил Доу и бросил взгляд на доктора Коллинза. Тот кивнул, подтверждая слова ассистента.

— Но, боюсь, — продолжил парень, — повреждения глаз юной мисс слишком серьезное, и зрение утрачено необратимо.

Летти взвыла. Ее дед спрятал лицо в ладони, не в силах совладать с эмоциями.

В коридоре раздался звук торопливых шагов, и к комнате подбежал старший багажник.

— Мистер Бомунд! Сэр! Пришло сообщение, которого вы ждали!

Он протянул констеблю конверт. Тот поспешно его развернул и прочитал записку.

— Что там, Бомунд? — спросил господин начальник вокзала.

— Сэр, сержант Гофф пишет, что доктор Скруллинг все отрицает. Он уверяет, что ни о каком изъятии сердца у пациентки ничего не знает и высказывает предположение, что ей все примерещилось из-за действия эфира, который применялся во время операции. Никаких подтверждений тому, что в Больнице Странных Болезней происходит что-либо незаконное, сержант не обнаружил. Также доктор Скруллинг выражает глубокую печаль и озабоченность из-за необоснованных обвинений в свой адрес. Сержант пишет, что у полиции есть лишь слово девочки, которая была под воздействием эфира, против слова уважаемого главврача главной больницы в Тремпл-Толл.

Господин Бракнехт зарычал:

— Твари! Разумеется, они все отрицают! Но, помимо моей внучки, есть еще свидетель, который слышал каждое их гадкое слово!

— Кто этот свидетель, сэр? — спросил констебль. — Это надежный человек? Его словам поверят?

Господин начальник вокзала сжал зубы и нехотя покачал головой.

Мистер Бомунд опустил взгляд в листок и продолжил:

— Также, по словам сержанта, доктор Скруллинг выражает надежду, что «клеветническим заявлениям больной девочки» не будет дан ход, и в таком случае он обещает не подключать к «этому неприятному инциденту» своего близкого друга, нового главного судью Тремпл-Толл господина Сомма.

Господин Бракнехт сжал зубы.

— Боюсь, мы ничего не можем сделать, сэр, — печально заключил констебль.

— Но это же правда! — сквозь слезы сказала Летти. — Они… Эти ужасные люди… они хотели забрать мое сердце! Я не вру!

— Мы верим вам, мисс, — сказал доктор Коллинз. — Но, к моему глубочайшему сожалению, полиция и правда ничего не может с этим поделать.

— Мартин все слышал! Спросите Мартина!

— Кто такой Мартин, мисс Летти? — спросил констебль.

— Никто, — угрюмо сказал господин Бракнехт. — Его словам никто не поверит.

— Мы должны что-то сделать, сэр! — воскликнул ассистент доктора Коллинза. — Нельзя оставлять все, как есть! Эти мерзавцы свили в больнице себе гнездо и, пользуясь безнаказанностью, творят ужасные вещи!

— Вы правы, Доу, но вы слишком молоды, чтобы понять…

— Я слишком молод, чтобы понять, что есть человеческая мерзость? — перебил доктора ассистент.

Доктор Коллинз дернул щекой.

— Не забывайтесь, Доу! — жестяным голосом проговорил он. Парень отвернулся, и доктор Коллинз чуть смягчился: — К сожалению или же к счастью, вы и правда пока слишком мало знаете о человеческой мерзости, Доу. И боюсь, что в скором времени вы познаете ее в полной мере.

— Что произойдет в скором времени? — спросил констебль, и доктор, тяжко вздохнув, ответил:

— Война. В скором времени начнется война.

Комната погрузилась в тишину. Доктор Коллинз нарушил ее. Повернувшись к начальнику вокзала, он сказал:

— Боюсь, мы не можем более здесь задерживаться, сэр. Генерал Гроттль ожидает нас на пустошах. Дивизия разворачивается, и мы должны присутствовать. Я откланиваюсь. Мой ассистент оставит вам список лекарств, которые потребуются, чтобы ожоги зажили как можно скорее.

Кивнув на прощание, он покинул комнату, а парень, достав из саквояжа листок и ручку с чернильницей, быстро написал список и протянул его господину Бракнехту.

— Если состояние мисс ухудшится, напишите мне, сэр. Я указал внизу мой личный код для военной почты — где бы я ни оказался, мне передадут, и я отвечу вам сразу как выпадет возможность. Мое имя Натаниэль Френсис Доу, и, если мне суждено будет выжить на войне и вернуться в Габен, я не оставлю просто так то, что произошло в больнице. Даю вам слово джентльмена и врача, я разоблачу и вытащу на свет всех этих тварей, которые не имеют права именоваться докторами. Они не уйдут от расплаты.

Достав из саквояжа пачку печенья «Твитти», он вложил его в руку Летти и что-то зашептал ей на ухо. Девочка вдруг прекратила плакать и кивнула.

— Мое почтение, господа, — сказал Натаниэль Френсис Доу и покинул комнату.

* * *

Оглушающе тикали часы, из зала ожидания доносился привычный шум, а из-за окна, выходящего на Чемоданную площадь, — рокот и клаксонирование экипажей.

Все эти звуки в голове Летти превращались в мешанину, и все же она пыталась разобрать каждый из них. Вот — лает собака (судя по всему, небольшая, хотя с этими собаками так просто и не поймешь). Вот — звенит трамвай. Вот — кричит мальчишка-газетчик, сообщая прохожим последний новости. Вот — раздается рекламное бормотание, предлагающее приобрести модный крем для бороды «Господин Рыжж» и расхваливающее новую пьесу «Незнакомка с фонарного столба», которую показывают в кабаре «Тутти-Бланш» (механический голос перемещается, а значит, он идет не из будки, а из рупора пешего вещателя). Но это все далеко, а рядышком… лишь звон и стук механизмов больших вокзальных часов.

Осторожно переставляя ноги, Летти брела по чердаку с завязанными глазами, при этом широко расставив перед собой руки.

— Эй, слепой кот! Я здесь! Найди меня! — раздалось слева… или справа? Девочка была не уверена.

Летти двинулась на голос Мартина и наткнулась на одежную вешалку. И тут она услышала, как скрипнула балка над головой.

— Эй, туда забираться нечестно! — воскликнула она. — Я же так тебя никогда не поймаю!

Мартин рассмеялся и спрыгнул вниз. После чего затих, а потом его голос зазвучал со стороны внутреннего циферблата:

— Слепой кот, я здесь! Если найдеш-ш-шь меня, дам тебе селедку!

Летти повернулась и пошагала на голос…

Они с Мартином играли в «слепого кота» каждый день. Летти училась ориентироваться на слух. Эта игра и сам мальчик-блоха не давали ей опустить руки после того, что с ней случилось.

С того дня, как Мартин спас ее из лап жуткого доктора Скруллинга и его коварных помощниц, медсестер Грехенмолл, она ни разу не плакала. Дедушка спросил ее: «Что тебе сказал этот Натаниэль Доу?» — но Летти так и не ответила.

Это было ее, сокровенное, и она не могла поделиться этим даже с дедушкой. Да и, если задуматься, то ассистент доктора Коллинза не сказал Летти чего-то такого уж важного, но его слова помогли ей лучше, чем лекарства.

«Сейчас вам кажется, что жизнь закончена, мисс, но это не так. То, что с вами случилось, ужасно, но вы должны быть сильной, мисс. Не ради себя — ради вашего дедушки. Попытайтесь представить, что это все игра. Что вы просто играете в «слепого кота». Я знаю, что у вас выйдет, мисс. Вы храбрая. Вы всем докажете, что ни проклятые очки, ни эти злыдни вас не победили. Если вам станет больно и грустно, напишите мне, и я отвечу. Я помогу вам…»

И она ему поверила. От этого молодого джентльмена исходила такая уверенность, что не поддаться ей было невозможно.

И она начала играть… она стала «слепым котом».

Временами было очень тяжело притворяться, но в моменты, когда хотелось просто рухнуть на пол и начать вопить от отчаяния, Летти напоминала себе слова Натаниэля Доу: «Вы должны быть сильной, мисс…»

И мисс странным образом находила в себе силы. А еще она писала Натаниэлю Доу. Прошел месяц, и она, с помощью Мартина написала ему уже три письма.

Вот только пока что он ей не ответил. Она не винила его — новости за столь короткое время сгустились, словно чернила, которыми они были отпечатаны на страницах «Сплетни».

Война началась. Весь последний месяц далеко на севере шли ожесточенные бои, и с фронта приходили сплошь неутешительные вести: враг отдавливал габенские войска, и те терпели существенные потери и отступали. Гнетущее напряжение охватило весь город. Из Габена отходили все новые эшелоны с солдатами, артиллерией и боевыми механоидами. Над городом подняли аэростаты заграждения, поговаривали, что вскоре начнутся бомбардировки.

Летти со страхом слушала новости с фронта, которые читал ей Мартин, опасаясь услышать в списках погибших имя Натаниэля Доу. VII парострелковая дивизия сражалась на передовой, но молодой ассистент доктора Коллинза в газеты пока не попадал.

Летти надеялась и верила, что он вернется. А пока училась жить в кромешной темноте.

Дедушка, как мог, пытался ей помогать, но сейчас он был невероятно занят — Паровозное ведомство перешло на военное положение. Впрочем, одну Летти не оставляли.

И кто бы мог подумать, но под свою опеку ее взял лично… Бом-Бомунд. Вокзальный констебль, очевидно, ощущал свою вину в том, что произошло. Если бы он только вовремя заметил очки Замыкателя…

За короткое время констебль стал ей кем-то вроде заботливого, хоть и ворчливого дядюшки. Он учил ее управляться с тростью, часами заставлял подниматься и спускаться по лестницам, открывать и закрывать двери. Однажды Бом-Бомунд даже приволок за шиворот Слепого Бэзила. Молодой нищий явно притворялся слепым, но, по словам констебля, все же мог многому научить мисс Летти. В первую очередь он ее научил тому, что если не мыть уши с мылом, то будешь вонять, как старый носок.

Она бродила с Бэзилом и Бом-Бомундом по залу ожидания, и те учили ее самому важному, что нужно уметь слепому на вокзале: не натыкаться на людей и не попадать под багажные тележки.

«В этом городе, мисс, — говорил нищий, — все без исключения джентльмены чем-нибудь да дымят. И все эти дымные штуки воняют по-разному. А дамы… даже самая бедная дамочка в Саквояжне не купит себе краюху хлеба, но раздобудет какой-нибудь парфюм. Бедняцкая гордость и зловонная прокуренность Саквояжни помогут вам избегать столкновений…»

Когда Летти спросила, а как быть с детьми, которые обычно не курят и не осеняют себя парфюмом, Бэзил сказал: «Дети шумные. Они сопят, пыхтят, фыркают, шморгают носами… а еще спотыкаются, цепляют предметы и хрустят внутренностями, как сломанные куклы — с детьми еще проще…»

Учиться ориентироваться по запаху и звуку было очень тяжело, и Летти казалось, что она никогда этому не научится. Но сильнее всего девочку печалило то, что ее мечта стать самым главным в мире паровозником теперь неосуществима. Мартин пытался ее утешить и уверял, что однажды она все же раздобудет свой собственный паровоз. От этих слов ей становилось еще грустнее.

И все же она была благодарна Мартину. Летти просто не могла представить себе, что его больше нет, а между тем день, когда его должен был забрать господин Люммиберг из цирка уродов, все приближался…

Через две недели после ареста Замыкателя и трагедии Летти, когда стало известно о смерти господина Люммиберга, на вокзал заявился отец Мартина.

Бедный Мартин прятался на чердаке, ожидая худшего, а Летти, как и в прошлый раз, подслушивала за дверью дедушкиного кабинета.

Отец Мартина полыхал от ярости из-за того, что его планам не суждено было сбыться. Он хотел немедленно забрать сына, чтобы… продать его в кунсткамеру «Диковинные необычности и странные чудовинки Горака». Дедушка Летти ужаснулся подобному решению, но отец Мартина был непреклонен:

— Я рассчитывал на вознаграждение от господина Люммиберга, — сказал он. — Но теперь никакого вознаграждения мне не видать: хозяин цирка убит, а его уроды разбежались. И что мне теперь прикажете делать, господин Бракнехт?

— Ваш сын ведь, как и прежде, вам не нужен, я верно понимаю?

— Верно, я не собираюсь с ним возиться.

— Юный мастер Лакур дорог для моей внучки, — сказал господин начальник вокзала. — Он стал ей другом.

— Вашей внучке стоит подыскать себе нового друга.

— Вы ведь знаете, что с ним сделают в кунсткамере?

— Полагаю, его заспиртуют и выставят в стеклянном ящике на всеобщее обозрение, — с безразличием в голосе ответил этот жестокий человек. — И господин Горак сострижет немало денежек со всех, кто захочет поглядеть на мальчика-блоху. А таковых, поверьте мне, будет немало, ведь каков экспонат! «Невероятная тварь, доселе невиданная природой!» — обыватели обожают такое…

— Он не экспонат, а ваш сын!

— Да-да, надеюсь, вы сохранили ящик, в котором я его к вам доставил…

Господин Бракнехт постучал пальцами по столу и сказал:

— Если вам плевать на его судьбу и вас заботят лишь деньги, я думаю, мы можем решить этот вопрос.

— Каким это, спрашивается, образом?

— Хочу напомнить вам, что сейчас очень тревожное время, — многозначительно начал господин Бракнехт.

— Треклятая война, — согласился отец Мартина. — И что?

— Не лучшая пора для выставок диковинок. Вряд ли сейчас, когда ожидаются бомбардировки города, люди будут на них ходить. Я вижу, что вас посещали такие мысли.

— Положим, — нехотя признал отец Мартина. — И что вы предлагаете?

— Вокзалу нужен новый часовщик, — ответил господин Бракнехт. — И юный мастер Лакур прекрасно подходит на эту должность.

— И что с того?

— За свою работу он будет получать жалованье от Паровозного ведомства. Это жалованье я буду отправлять вам. Ровно двадцать фунтов в неделю. Сколько вы рассчитывали получить от господина Люммиберга или от господина Горака?

Отец Мартина задумался. Он признавал, что в военное время мальчика-блоху у него, скорее всего, никто не купит, ну а если тот задержится на вокзале хотя бы на пару лет, в итоге за него можно будет выручить намного больше, чем заплатили бы Люммиберг или Горак. Ну а если Мартин пробудет здесь дольше…

— Не худшее предложение, — наконец сказал он. — Но я сразу оговорю, что любые последствия от его пребывания здесь не должны меня коснуться: если его увидят или поймают, я не имею к нему никакого отношения. И еще хочу отметить, что кровь для него будете добывать сами — никаких вычетов из жалованья. И если по какой-то причине я хоть раз не получу оплату, я немедленно заберу его и продам Гораку или на худой конец в Университет Ран и Швов — они всегда в поиске различных человеческих уродств для своего хирургического театра.

Господин Бракнехт кивнул, и они ударили по рукам. Отец Мартина оставил адрес почтового ящика для отправки жалованья и ушел.

Сразу, как мальчик-блоха попал под опеку господина начальника вокзала, между ними состоялся разговор.

— Это наименьшее, что я мог для вас сделать, мастер Лакур, за то, что вы спасли мою внучку, — сказал господин Бракнехт Мартину. — И я надеюсь, вы не станете лезть на рожон и покидать чердак, ведь если вас увидят, я не смогу вам помочь. Этот город не принимает тех, кто отличается…

Мартин пообещал сохранить тайну своего пребывания на чердаке, и таким образом на вокзале появился свой часовщик.

Шли годы.

Война длилась долгих восемь лет. За эти годы Габен бомбили три раза. Улицы пребывающего на военном положении города были пустынными, ежедневно выла воздушная тревога, и вскоре она стала частью обыденности. Каждую неделю с фронта возвращались раненые и искалеченные в боях люди, а на фронт уезжали вагоны новых солдат.

К дедушке Летти были приквартированы джентльмены из Министерства Военных Дел — он практически не покидал свой кабинет, а Летти почти не покидала чердак. На вокзале было слишком шумно, и она боялась потеряться в толпе или попасть кому-то под руку.

Мартин читал ей газеты. В первое время новости ее ужасали, но постепенно она с ними свыклась.

А потом ей написал Натаниэль Доу. Однажды Летти получила сразу три письма — ассистент доктора Коллинза просил прощения за несвоевременный ответ, объясняя это тем, что их дивизия попала в окружение и военные почтальоны не могли к ним добраться. Он интересовался ее самочувствием и узнавал о трудностях, с которыми она сталкивается. Летти написала ему о своих тренировках, об игре в «слепого кота», о новостях, которые бродили по городу и вокзалу.

Так шли годы… Мартин заводил часы, дедушка занимался вокзальными делами, а Летти прозябала в темноте. Понадобилось время, чтобы она смирилась со своей слепотой.

Натаниэль Доу в своих письмах сообщал ей о различных новых лекарствах, которые в теории могли ей помочь, но ни одно из них не срабатывало. Летти понимала, что ассистент доктора Коллинза таким образом пытается ее утешить, и была ему благодарна.

За два месяца до окончания войны письма от Натаниэля Доу внезапно прекратились. Летти переживала, что случилось ужасное, отправляла запрос за запросом в Министерство Военных Дел, но оно молчало.

А потом однажды, когда она сидела в зале ожидания и «слушала вокзал», к ней подошел мистер Дрилли и сказал, что дедушка ожидает ее в своем кабинете и дело это неотложное. Летти, дрожа от волнения, отправилась в кабинет.

Лишь только зайдя, она сразу же поняла, что, помимо дедушки, там есть еще кто-то. Она различила целую палитру новых запахов: мягкий аромат помадки для волос «Брюноттин», джентльменский парфюм «Синнаман», вишневый табак и запах кофе с корицей.

— Летиция, тут кое-кто хочет тебя видеть, — сказал дедушка.

— Добрый день, мисс Бракнехт.

Этот голос! Прошло восемь лет, но она его мгновенно узнала.

— Натаниэль? Это вы?! Я не могу… не могу поверить…

— Это я, мисс Бракнехт, — сказал Натаниэль Доу, и не в силах сдержать чувства, Летти бросилась к нему на шею.

— Летиция, где твои манеры? — проворчал больше для порядка дедушка. — И полегче: доктор Доу ранен.

— Ранен?! — в ужасе воскликнула Летти.

— Угрозы для жизни нет, мисс Бракнехт, — сказал Натаниэль Доу. — Но все же я предпочел бы, чтобы вы так крепко меня не сжимали — ребра еще не зажили, и если корректирующий корсет сдвинется…

— Простите… простите меня… — Летти вдруг повернулась к дедушке. — Постой! Ты сказал… «доктор»?

— Я больше не ассистент, мисс, — сказал молодой доктор. — Ребра, мисс Бракнехт, прошу вас…

Летти отстранилась, что-то на груди доктора Доу звякнуло.

— Что это? — спросила девушка.

— Ничего особенного, — проворчал доктор Доу.

— Вы очень сильно преуменьшили, господин доктор, — рассмеялся начальник вокзала. — Два золотых льва и серебряный чертополох — это что угодно, но только не «ничего особенного»!

— Я не понимаю, зачем Министерство заставляет меня их носить, — сказал доктор Доу. — Эти ордена привлекают слишком много внимания — ко мне то и дело подходят незнакомцы, жаждущие пожать мне руку, — это крайне утомительно. А один джентльмен и вовсе — вы не поверите! — попытался меня сфотографировать. Мне не нужны знаки внимания или отличия.

— Но ведь эти ордена показывают ваш героизм, господин доктор! — возмутился дедушка Летти, на что доктор сказал:

— Это не героизм. Я просто выполнял свой долг. К тому же война проиграна…

— Но ведь война не проиграна! Мы заключили с ними мир…

— Мир был и восемь лет назад, а потом какие-то важные и очень богатые люди из дорогих джентльменских клубов взъелись друг на друга, и тысячи стали жертвами их вражды. Эти важные господа жали руки друг другу восемь лет назад, жмут их сейчас. Что изменилось? Жизнь не стала лучше, чем была. Просто пролились галлоны крови, чтобы какие-то толстяки в цилиндрах и с сигарами, разрешили свои взаимные обиды. Бессмысленно. Если война закончилась тем же, что было до нее, она проиграна, невзирая на то, какая из сторон убила больше солдат.

В голосе Натаниэля Френсиса Доу прозвучала такая ненависть, что Летти стало страшно…

Доктор Доу сменил тему:

— Полагаю, вы думаете, что я забыл о своем обещании, данном вам перед войной, мисс Летти, но это не так.

— Обещании?

— Разоблачить мерзавцев из Больницы Странных Болезней, — сказал он, и Летти вздрогнула.

— Господин доктор поступил на службу в больницу, — сказал дедушка. — На должность штатного хирурга.

— Что?! — Летти ужаснулась.

— Я проникну в логово заговорщиков и выясню, что там происходит.

— Но это… это очень опасно!

— К сожалению, иного выхода нет, — сказал доктор. — В любом случае долго я там оставаться не планирую…

Но все вышло совсем иначе. Случилось то, чего боялась Летти. И хоть больничное руководство не разоблачило доктора Доу, он увяз там, будто в трясине.