Текст книги "Род Волка. Племя Тигра. Прайд Саблезуба"

Автор книги: Сергей Щепетов

– Знаком с магией? – не отставал старейшина. – Это дело хорошее. Давай показывай Людям, не стесняйся!

– Да я… – пошел на попятную Семен, – говорю же…

Но было поздно: Горностай поманил оказавшегося поблизости мальчишку:

– Эй, ты! Беги в жилище воинов и приведи сюда Восточного Ветра, быстро!

В костер подбросили веток, и стало видно, что воин бледен до синевы, а его волосы слиплись от пота. Он стоял, чуть покачиваясь, и держался правой рукой за левую.

– Больно? – ехидно спросил Медведь. – Нечего было под палицу подставляться!

– Что-то с рукой, да? – робко спросил Семен.

– Да при чем тут рука?! Ему по плечу врезали!

Семен подошел поближе, всмотрелся в лицо воина, потрогал руку. С неудовольствием он заметил, что вокруг Костра Старейшин формируется кольцо зрителей: подростки, женщины, даже кто-то из воинов (не Бизон ли?) посматривает издалека.

– Рубаху надо снять, – сказал он обреченно. – Не видно же ничего!

– А так ты не можешь, да? – с долей разочарования спросил Горностай. – А я думал…

– Старейшины, – как можно вежливее перебил Семен, – я просил лишь разрешения осмотреть воина. Разве я обещал помочь ему? Обещал?

– Ну… Тогда зачем смотреть-то?

– Понимаешь, я ИНОГДА могу помочь, а чаще – нет. Вот и хотел посмотреть.

– Ладно, снимай рубаху, Ветер!

– Не могу, – ответил воин. – Уже пробовал. Ничего не получается. Слишком больно.

– Тогда надо разрезать, – пожал плечами Семен.

– Одежду портить?!

– Ничего, – хмыкнул Медведь, – у него три бабы в жилище, уж как-нибудь зашьют! Режь, Семхон!

Семен достал из кармана нож, разложил и, прикрывая рукой лезвие, вспорол рубаху сверху донизу, а потом еще и поперек – к левой руке. Воин остался голым. Семен подтащил его к костру и озадаченно почесал затылок.

Область ключицы и вся левая часть груди представляли собой одну большую гематому, а попросту синяк, поверх которого размещалась широкая вертикальная ссадина. Происхождение всего этого было понятно: удар шел наискосок сверху, мужик уходил от него на дальнюю дистанцию и не успел. Не успел на пару сантиметров, которые принял костями и мясом.

– Старейшины, – попросил Семен, – подвиньтесь, пожалуйста. Пусть он сядет.

Ветра усадили на бревно возле костра, Семен опустился перед ним на корточки и стал разглядывать травму. Потом попросил убрать правую руку. Воин просьбу выполнил и скривился от боли. «Ох-хо-хо-оо, – подумал самозваный лекарь, – рентгеновский снимок делать надо. И обезболивание. Ему бы новокаинчику вколоть… Или водки стакан. А рентгена у них тут, кажется, нет – пальпировать придется, однако. Но он же просто хлопнется в обморок или еще куда-нибудь от болевого шока. И все скажут, что я сделал только хуже. Мд-а-а… Как же быть? Если только… Они же тут все внушаемые, как дети… Нужно что-то… Есть, придумал!»

– Значит, так, – сказал Семен, обращаясь ко всем сразу, – я должен пощупать плечо и руку. Это не лечение, это нужно для того, чтобы узнать, КАК его следует лечить. Ему будет очень больно. Боль нужно победить, и я знаю для этого заклинание. Но никто не может слышать его просто так: все должны нас покинуть или остаться и помогать.

– Мы поможем! – ответил за всех любопытный Горностай.

– Поможет-поможем, – подтвердил Медведь. – Говори, что делать надо.

– Сейчас я скажу заклинание от боли, – заявил Семен. – Все должны его запомнить и повторять вслух. И ты, Ветер, тоже должен повторять, понял?

Вскоре процедура подготовки к осмотру пациента превратилась в культмассовое мероприятие: кажется, все население лагеря столпилось вокруг костра. К удивлению Семена, оказалось, что Атту исключением не был – память оказалась отличной у всех. Минут через пятнадцать толпа уже довольно дружно скандировала:

 
Много прекрасного в мире Срединном:
Небо вверху и земля под ногами,
Зелень деревьев и шорох травы,
Боли же нет – только призрак один.
 
 
Мяса глоток и соитие с женщиной,
Бег по равнине навстречу рассвету,
Выстрел прицельный, сражающий зверя,
Боли же нет – растворилась, как дым.
 
 
Шутки друзей и отдых вечерний,
Ярость сраженья и скальп побежденного —
Много дано мне в пути меж мирами,
Боли же нет – убежала, как мышь.
 
 
Голод и жажда, усталость смертельная —
Жалкая плата за радости жизни,
Их обменяю я вмиг, не торгуясь,
Боли же нет – только призрак один.
 

Было заметно, что, повторяя неуклюжий, но мало-мальски связный текст, люди получают не просто удовольствие, а прямо-таки ловят кайф, похожий на наркотическое опьянение.

После трех повторов Восточный Ветер удивленно заморгал глазами и заявил:

– Все! Уже не болит!

– А у меня живот перестал болеть! А у меня зуб! А у меня!.. А у меня!.. – послышались голоса из толпы.

– Тихо! – поднял руку Кижуч. – Сейчас проверим…

Он начал медленно подниматься с бревна. Что там у старейшины с правым коленом, Семен не знал: то ли ревматизм, то ли отложение солей, то ли осложнения после травмы, только процедура усаживания и вставания всегда была для Кижуча мучительной, хотя ходил он почти не хромая. На сей раз поднялся он довольно легко и заявил:

– Ты не прав, Семхон! Только о себе, наверное, и думаешь! Разве это правильно – владеть такой магией и молчать?! Люди мучаются, а тебе заклинаний жалко, да? Не ожидал я от тебя, никак не ожидал!

Семен чуть не захлебнулся от обиды: вот она, людская благодарность! Он уже хотел высказать старейшине все (ну, почти все), что он думает по этому поводу, но осекся, так как увидел, что Восточный Ветер встал и собирается уходить, явно считая лечение законченным.

– Э, ты куда, парень!?

– Так у меня не болит уже… – смутился воин. – Что со мной-то возиться, полечи еще кого-нибудь!

«Блин, прямо как дети, право! Ну как на таких обижаться?!» – подумал Семен и рявкнул на воина:

– Сидеть! – а потом поднял руки и обратился к публике: – Слушайте меня, люди племени лоуринов, слушайте!

Народ притих, и он продолжал:

– Мое уменье – это магия другого народа. Как она действует на вас, лоуринов, я не знаю. Может быть, действие заклинания сейчас кончится… Разве я сказал, что уже помог Восточному Ветру? Разве разрешил идти? Нет уж! Или пусть все делают, как скажу, или разбирайтесь сами. В прошлой жизни я был воином (кем же еще?!), а не лекарем, моя магия слаба, а вы не хотите мне помогать!

Народ понимающе заулыбался, кто-то в толпе хихикнул:

– Знаем мы твою слабость – прикидываешься ты! Это хитрость у тебя такая!

– Так будете помогать? – спросил слегка опешивший от народной проницательности Семен.

– Будем, будем! – ответил жаждущий зрелищ народ.

– Ну, тогда все дружно говорят заклинание. Начали!

Дождавшись начала третьего повтора, Семен стал щупать плечо и грудь воина. Тот в полузабытьи бормотал «вирши» и только слегка кривился. Долго мучиться ему не пришлось – диагноз был довольно прост: сильный ушиб грудной клетки и перелом ключицы.

Что делать со сломанной ногой или рукой, Семен представлял, но с ключицей!? Эта кость как бы подпирает плечевой сустав, без опоры он вместе с рукой съезжает куда-то вперед и вниз… «У Медведя, наверное, в таком положении кость и срослась, вот он и ходит полжизни кособоким. Эх!..»

Публика, включая старейшин и больного, медленно, но верно впадала в какое-то гипнотически-сомнамбулическое состояние и уже начала покачиваться в такт собственным словам. Семен привстал на цыпочки и стал искать глазами черную шевелюру Атту. Тот стоял в задних рядах, но заметить его было нетрудно, поскольку окружающий народ был как минимум на полголовы ниже.

«Иди сюда!» – поманил его Семен. Воин не отреагировал. Пришлось лезть в толпу и шептать ему на ухо:

– Хорош балдеть, Бизон! Пошли со мной – помогать будешь!

– А? Что?! – как бы проснулся Атту. – Пошли, Семхон.

Семен заставил его поддерживать раненого сзади, а сам стал двигать руку, пытаясь найти такое положение, при котором обе части сломанной кости займут нужное положение. В конце концов ему это удалось, он постарался запомнить позу и отпустил руку. «Что же дальше делать? – спросил он себя и сам же ответил: – Фиксировать надо! Без бинтов, без гипса?! Ага – именно так!»

Потом они в четыре руки резали на полосы остатки рубахи Восточного Ветра, этого не хватило, и Атту, не колеблясь, стянул через голову собственную. В качестве шин они использовали палки, которые выбирали из кучи дров, приготовленных для костра.

То, что получилось в итоге, выглядело, мягко говоря, неэстетично, но Семену было на это плевать: лишь бы держалось.

– Ну, кажется, все, Атту, – утер костоправ пот со лба. – Вот в таком виде он и должен ходить, есть и спать «два раза две руки» дней. А потом посмотрим. Ты сможешь проследить, чтобы он не двигал рукой, даже когда спит?

– Смогу, наверное, – сказал Атту. – И женщин его попробую научить, хоть они и глупые.

– Правильно! А теперь тащи его в жилище и укладывай на ночь. Только пусть пописает сначала.

Дождавшись, пока эти двое уйдут, Семен встал и обратился к зрителям, окончательно погрузившимся в сомнамбулическое состояние:

– Слушайте меня, лоурины!

Не вдруг и не сразу, но народ затих. В глазах стало появляться осмысленное выражение.

– Слушайте меня, лоурины! – повторил Семен. – Я дарю вам это заклинание. Каждый может пользоваться им сам, только произносить его надо тихо, чтобы не слышали окружающие. Это, конечно, не обязательно, но так надежнее. Вы поняли меня, люди?

– Мы поняли тебя, Семхон!

Уяснив, что представление окончено, народ стал потихоньку расходиться. Семен пожалел было, что отдал туземцам «обезболивающее» заклинание, – их не заклинать, а лечить надо, но… Тогда он рискует оказаться здесь в положении булгаковского земского врача. Наверное, кому-то помочь он сможет, но…

Но опять встают проблемы морально-этического плана. Даже в его собственном мире лишь малая часть народов и стран поднялась до осознания того, что жизнь конкретного человека представляет ценность и за нее надо бороться. Причем эти народы давно оторвались от матери-природы и живут независимо. А те, кто еще не оторвался, существуют по ее законам: больной, раненый или слабый жить не должен – ни к чему это… «Бог дал, Бог и взял», – говорил русский крестьянин, доставляя на кладбище гробик с телом своего ребенка. В школьные годы, помнится, было много разговоров о демографической ситуации в Африке. Туда проникла (не в полной мере, конечно) европейская медицина, и детская смертность резко снизилась. Результат – демографический взрыв, голод, конфликты. Тем же европейцам пришлось гнать и гнать туда гуманитарную помощь, которой с удовольствием кормилась родо-племенная верхушка.

В каменном веке средняя продолжительность жизни человека составляла тридцать лет. До смешного мало, правда? Но ведь эта самая продолжительность, скажем, в Европе, таковой и оставалась до конца Средних веков, если не дольше. Спроста ли?

«Только это все отвлеченные рассуждения, – думал Семен. – А суровая реальность заключается в том, что, если они будут требовать, чтобы я их лечил, я просто не смогу отказаться. Да, мало что зная, почти ничего не умея, я буду стараться и мучиться от собственного бессилия. Этого надо избежать. Обязательно! Вот, скажем, Атту – он же владеет „магией Камня“, но никто его мастером не считает, не предлагает работать „на заказ“ – только для себя. Вот и с „лекарством“ надо постараться устроиться так же. И ни в коем случае на провокации не поддаваться! И вообще… Кончится этот день когда-нибудь или нет?!»

Семен взял курс на свой шалаш, ориентируясь в темноте по контурам чужих жилищ и свету костров. Однако на полпути к дому у него появился маяк – впереди замерцал огонек.

«Та-ак, – догадался новоявленный лекарь, – это дело рук Сухой Ветки. Не иначе, ходила вместе со всеми смотреть, как я колдую, домашний очаг погас, а теперь она вернулась и вновь разожгла. А я-то про нее и забыл совсем…»

Подходя к костру, Семен услышал тихое бормотание, в котором без труда разобрал знакомые слова о красоте мира и о боли, которая куда-то там ушла.

– Отставить! – сказал он. – Чтобы я этого больше не слышал!

Сидя на корточках, Ветка съежилась и посмотрела на Семена как… ну, как кролик на удава. Ему, конечно, немедленно стало ее жалко:

– Я не хотел тебя обидеть, Веточка. Просто не надо при мне повторять заклинание, ладно?

Она закивала с такой готовностью, так истово – маленькая, хрупкая, беспомощная, – что у Семена чуть слезы на глазах не навернулись.

– Ну что ты, – погладил он девушку по голове, – никто тебя больше не обидит.

Скупая мужская ласка оказала мгновенное действие. Девушка вскинулась, глаза ее заблестели:

– А правда, Семхон, что ты сегодня победил трех хьюггов, а скальпы не снял? Бизон рассказывал воинам, а женщины слышали, что, когда он был мертвым и вы жили в лесу, ты избил палкой вожака хьюггов, – это правда, да? А почему ты не снял с него скальп? У тебя сейчас уже было бы целых четыре! Что вы делали с Художником целый день в пещере? Там так темно и холодно! А мне понравилось двигаться, когда ты поешь! Вы на меня так смотрели! Когда меня видят голой мужчины или женщины, они плюются и говорят, что я уродина! Я же не виновата, что не такая, как все! Но ты не думай, я все умею: и шить, и шкуры выделывать, и мясо готовить – ты не думай! А когда рожу ребенка, я стану нормальной, как все. Я же знаю, что у меня грудь маленькая и попа… Но это, наверное, пока нет ребенка! А правда, что ты один убил мамонта? Прямо так – волшебным дротиком, с одного удара? Бизон рассказывал…

Семен понял, что она не остановится, и перестал слушать. Его домашний очаг размещался на улице – внутри места нет, да и не холодно пока. Обложен он был с трех сторон крупными камнями – чтобы меньше сдувало ветром. Теперь на этих камнях разогревались куски давно поджаренного мяса, а в кривобокой «кастрюле» булькало что-то, отдаленно напоминающее суп. Куча хвороста, давно требовавшая пополнения, сейчас высилась полноценным холмом. А рядом, на куске шкуры, были разложены разнообразные предметы: кремневые сколки разных форм и размеров, какие-то костяные и деревянные палочки и загогулинки, моточки сухожилий, лоскутки выделанной кожи и еще много всяких разных вещей, назначения которых Семен все равно не понял бы, даже если бы смог рассмотреть толком. «Это, надо полагать, ее приданое, – сокрушенно подумал он. – И вообще, чего это она?! Я что, давал повод?! Она тут со мной жить собралась, да? Ну и нравы у них! Или такой обычай? Она попросила разрешения приготовить для меня мясо, я не возражал: может быть, она произнесла ритуальную фразу – формулу приглашения к сожительству? Что-то не похоже, чтобы в традиции здешних женщин была хоть какая-то инициатива в деле обустройства собственной жизни. Эта, правда, не совсем нормальная, нетипичная, так сказать, представительница… Но единственная, похожая на женщину! Все остальные относятся к категории „она, конечно, ничего, но мне столько не выпить“.

Обидно другое: ну почему я всю жизнь оказываюсь кем-то повязан? Почему все время за кого-то должен отвечать? И в этом мире, и в том? Только освоишься в новой ситуации, только глотнешь воли, как – „бемс!“ – на тебя сваливается завлабство, или раненый туземец, или девчонка-изгой. Интересно, сколько ей лет? Щебечет, как взрослая: много-много слов и ни одной мысли, только соображения, да и те коротенькие. Господи! Неужели за десятки тысяч лет женщины совсем не изменились?! Внутренне, разумеется? Или в этим заложен глубокий философский смысл?»

– …не думай, обязательно растолстею! Вот когда я жила у Тарбеев, у нас была Ингара – худющая-прехудющая, ну прямо как я. Никто ее брать не хотел. Но ее кое-как отдали одному воину из Пейтаров. И еще два ножа костяных дали и наконечник для копья. Но воин ее скоро прогнал, и она вернулась, а ножи он назад не отдал, а наконечник, говорит, олень унес – врет, наверное. А Ингара-то пришла беременная, сначала незаметно было. А потом все больше и больше – вот такая стала! Мы все думали, родит и опять худющая будет, а она только еще больше растолстела! Воин, который ее прогнал, пришел как-то к нам и ее не узнал: что, говорит, за баба? Мне отдайте! Вот смеху-то было! Так что ты не переживай, Семхон, так бывает, я обязательно…

– Стоп! – Семен нагнулся и извлек из ее «багажа» моточек тонкого ремешка из сыромятной кожи. – Встань и подними рубаху. Выше!

Ветка покорно встала и, хлопая ничего не понимающими глазами, подобрала свой балахон до груди. Семен обвил ремешком ягодицы девушки и завязал на животе, чуть выше кудрявого треугольника. На самом широком месте девичьей (или женской?) фигурки ремешок держался почти свободно и при первом же движении соскочил на землю. Семен его поднял:

– Вот, держи! Это будет тебе эталон. Как только это колечко перестанет налезать на твою попу, можешь убираться на все четыре стороны!

– Но как же…

– Молчи, женщина! Я – Семхон, великий и ужасный, могучий и непобедимый! Наплевать, как тут у вас принято, важно, что МНЕ нравятся худенькие женщины – вот как ты сейчас. А толстых мне даром не надо – и смотреть не хочу! Вот такой я чудак и извращенец! Собираешься толстеть – пожалуйста, но без меня. – Семен подумал и добавил: – Впрочем, беременность не считается!

Широко распахнутые глаза Сухой Ветки вновь начали что-то излучать. Семен устало вздохнул и буркнул:

– Рубаху-то опусти, хватит красоваться. Пожрать лучше дай – с утра ведь не евши…

Супчик, кстати, оказался вполне приличным. Семен первое блюдо готовил обычно из двух ингредиентов: воды и мяса («второе», естественно, из одного). Тут же присутствовали какие-то корешки, луковички и нарезанные побеги, кажется папоротника. Чего еще насыпала туда Ветка, было непонятно, но создавалось впечатление, что еда немного даже посолена. Это дело он решил расследовать, но не смог, так как девушка, увидев, что мужчина ест с аппетитом и ругаться не собирается, тут же осмелела и принялась тараторить:

– В твоих корытах так удобно готовить! Я раньше издалека наблюдала и все понять не могла, почему ты камни в воду не бросаешь. Ну, думаю, совсем не умеет человек, некому для него еду приготовить. Конечно, все время есть жареное мясо трудно, кишки сворачиваются, надо котел такой деревянный или каменный или мешок кожаный. Туда воду наливаешь и камни в костре греешь. А потом берешь палками камень и туда, а он пыфф!! Только надо камни знать, а то, бывает, в котел опустишь, а он только пфыкнет и развалится, тогда куски из супа вынимать замучаешься. А с твоими корытами здорово: на огонь ставишь и греешь снизу. Я, когда тебя не было, к твоему костру подходила и все понять не могла, почему твои корытца снизу закопченные. А один раз подкралась и подсмотрела – а ты их, оказывается, на огонь ставишь! Они же из глины, да? А почему не разваливаются? Ты их долго сушил, да? Мы с девчонками, когда маленькие были, тоже всякие штучки из глины лепили, только они трескаются и в воде размокают. А рубаха у тебя такая смешная! Наверное, твои женщины в прошлой жизни совсем не умели шить и со шкурами ленились возиться, да? У тебя шкура совсем плохо сделана – мяли, наверное, мало и пересушили. Ты, когда убьешь оленя, принеси шкуру, я тебе новую рубаху сделаю. У меня, смотри, и скребки всякие есть, и две проколки, и иголки костяные. А обувь ты себе сам делаешь, да? Я подходила, когда ты спал, смотрела: такой шов интересный, со всех сторон одинаковый. Только его все равно надо жиром промазывать, чтобы воду не пропускал и мягкий был. А ты никогда швы не мажешь, так прямо и ходишь, а от этого обувка быстро изнашивается…

Семен навернул половину корыта супа и решил слегка порезвиться с жареным мясом. Поскольку рот его оказался свободен, он захотел кое-что уточнить:

– Тебя послушать, так получается, что ты только тем и занималась, что вокруг моего жилища крутилась да из кустов подсматривала. Тебе что, больше заняться было нечем?

– Ну как же нечем, как же нечем?! Женщины, если увидят, что я ничего не делаю, сразу или за дровами пошлют, или шкуру какую-нибудь старую скоблить заставят! А дров, сколько ни таскай, все равно мало будет! У них-то есть мужчины, а я почему должна для других стараться?! Вот если бы…

– А вот если бы я заметил, что кто-то по кустам лазает, и камнем бы засветил, а? Или, того лучше, стрельнул бы волшебным дротиком?

– Не-ет, что ты! – засмеялась Ветка. – Я же знаю, что ты камни бросать не умеешь! Нет, ты, конечно, бросать-то умеешь, только недалеко и почти никогда не попадаешь! А волшебный дротик… Ты его пока наколдуешь, я же десять раз вокруг лагеря обежать успею! Другое дело, что ты мог разозлиться… Но ты бы меня все равно не заметил! Ты меня никогда не замечаешь! С собаками разговариваешь, с мальчишками, а со мной совсем, совсем не хочешь! Я так старалась на глаза тебе попасться, хотела, чтобы ты заметил, как я работать умею, специально старалась, а ты смотрел как на пустое место, как будто меня и нет совсем, – так обидно! – Она хлюпнула носом. – Даже с женщинами разговаривал, а я… а меня… Ну, конечно, я же уродина…

– Ты это прекрати! – всполошился Семен. – Только этого мне еще не хватало! Откуда же я знал, что ты взрослая?! Я думал, что ты маленькая совсем!

– Да-а-а, маленькая! Как дрова таскать, так не маленькая! Видал же, какую охапку я позавчера тащила! Специально ждала, чтобы мимо тебя пройти, а ты и не заметил даже. Только и знаешь…

За время пребывания в этом мире Семен смирился с тем, что жевать можно только мясо, нарезанное тонкими ломтиками и пробывшее в кипятке не больше минуты. Лучше – меньше. Потом мясо в кипящей воде твердеет и вновь становится мягким, только когда уже совсем разварится. Для этого требуется от одного до нескольких часов варки, чем, естественно, никому заниматься здесь и в голову не приходит, в том числе и ему самому. С мясом, приготовленным без посуды, дело обстоит еще смешнее. Всем известный и любимый народом шашлык делается из мяса, которое проходит предварительную подготовку – маринование. Уж класть специи, нет ли – дело вкуса, а мариновать надо обязательно: в уксусе, в вине, в простокваше, в кефире… Именно этот процесс делает мясо «жующимся». А если просто так нарезать от туши и нанизать на шампур – попробуйте, если мяса не жалко! И зубов, кстати, тоже… Нет, собственно говоря, есть это все можно, но не для удовольствия, а чтобы, как говорится, кишку набить. Процедура поедания такого мяса требует некоторых навыков: в левую руку берешь кусок, в правую – нож. Прихватываешь передними зубами краешек, оттягиваешь губы и движением ножа снизу вверх отрезаешь кусочек. Желательно при этом не смахнуть лезвием кончик собственного носа. Отрезанный кусочек забираешь в рот, несколько раз тискаешь зубами для придания обтекаемой формы и… глотаешь. Именно так и собирался поступить Семен с румяным поджаристым куском оленины, лежащим на теплом камне у костра. И вдруг оказалось, что нож не нужен! Он просто взял и откусил! И разжевал! Как будто мясо готовили не на костре, а в духовке! Он уже открыл было рот, чтобы спросить, как это у нее получилось, но успел опомниться: наверное, мужчине неприлично интересоваться такими вещами. Хотел этого Семен или нет, но авторитет Сухой Ветки в его глазах немедленно вырос если и не до небес, то, во всяком случае, изрядно. То есть оказалось, что перед ним сидит не взбалмошная пустая девчонка, а Женщина. Нет, сам он давно уже не мальчишка – живет, можно сказать, уже вторую жизнь и прекрасно понимает, что формулу доступа к мужскому сердцу через желудок придумали не в двадцатом веке, ее тогда только озвучили, а известна она, наверное, была всегда. По крайней мере женщинам. Не менее хорошо были знакомы Семену и последствия. В том смысле, что большинство женщин прекрасно понимает, что, добравшись до этого субпродукта (мужского сердца), нужно в него вцепиться как следует, а стараться на кухне (да и в койке!) уже не обязательно. И тем не менее, тем не менее…

– Слушай, – сказал он, – а ты здорово готовишь! Я ел пищу, которую делают здешние женщины, – такая, знаешь ли, гадость! Кто тебя научил?

– Никто меня не научил, – насупилась Ветка. – Я сама все придумала. Что же мне делать, если я уродилась такой страшной? А так вдруг кому-нибудь понравится моя еда… И у меня будет мужчина. Хотя бы ненадолго, но как у всех!

– Ты это перестань вспоминать! – приказал Семен и добавил неожиданно для себя самого: – Считай, что у тебя есть мужчина. А уж надолго или нет – зависит от тебя самой, а не от того, какой ты родилась. Ну и, разумеется, от того, как скоро меня убьют.

Он немедленно решил, что, пожалуй, перебрал с «черным» юмором, но ожидаемой реакции не последовало. Наоборот, Ветка вскинулась, глаза ее заблестели:

– Нет, Семхон, нет! Тебя убьют не скоро! Может быть, и меня уже не будет, а ты все еще будешь жить!

– Однако… – озадачился Семен. – Тебе откуда это известно?

– Ну-у… сама не знаю… Но я всегда угадываю, кто погибнет в ближайшее время. И когда совсем маленькая была… Как-то раз мамин мужчина побил ее, а трахать не стал. Я спросила ее, почему он так сделал, ведь он скоро умрет – послезавтра, наверное. Тогда мама побила меня. А воина и правда через день убили хьюгги. Потом и мама, и все женщины сказали, чтобы я молчала и никогда никому не говорила об этом. Иначе мужчины решат, что это я накликаю на них беду. Я не говорю…

– А ты действительно не ошибаешься?

– Если через два-три дня, то не ошибаюсь.

– И ты знала, кто сегодня должен погибнуть?

– Нет, Семхон, нет! Я только чувствую, что вот он и он – скоро. И все, а когда именно – я не знаю…

– Так ведь и это немало… А кто… умрет в ближайшее время? Мне ты можешь сказать – я никому не передам и плохо о тебе не подумаю.

– Н-никто, наверное. Может быть, Алтикуна, но у нее давно гниет нога, она и сейчас не очень живая…

– Ладно, хватит на сегодня о смерти. – Он посмотрел на звездное небо. – Впрочем, кажется, уже наступило завтра. Надо искупаться и ложиться спать. Вот скажи мне, Веточка… Здешние женщины, они как… Каждый год моются?

– Ну что ты, Семхон, – улыбнулась девушка, – почти каждый месяц, если не беременные.

– М-да-а… Не повезло тебе, девочка: ты связалась с гнусным извращенцем. Если хочешь быть со мной, тебе придется мыться каждый день. По крайней мере, пока тепло.

– Хи-хи, а зачем это? Я, правда, все равно каждый день купаюсь, даже когда холодно, – мне нравится, но тебе-то это зачем? Разве для мужчины это имеет значение?

– Видишь ли… – замялся Семен, – в моей первой жизни, среди другого народа, я привык к тому, что молодые красивые женщины моются каждый день или даже утром и вечером. Это такой обычай, традиция. Я привык к этому и не хочу отвыкать.

– Хи-хи, а сам ты зачем каждый день купаешься? Я часто хожу смотреть: у тебя такое смешное тело – волос совсем нигде нет, только на груди немного и под животом, хи-хи! А почему ты в воде не тонешь? Заклинание знаешь, да?

– Ну, можешь считать это заклинанием, только оно не в словах, а в особых движениях руками и ногами. Ладно, пойду окунусь перед сном.

– А… я… Можно я с тобой, Семхон?

Собственно говоря, особо идти никуда было и не нужно: жилище Семен оборудовал метрах в восьми от воды.

* * *

…плескались в теплой воде, брызгались и смеялись. Семен нырял, хватал под водой Ветку за ноги, а она визжала…

А потом они сидели на песке и сохли в лучах ущербной луны и звезд. Журчала вода, стрекотали какие-то насекомые, в степи за лагерем перегавкивались собаки.

– Спой немножко, Семхон, – попросила Ветка. – Я хочу тан-це-вать – ну, как там, в пещере. Можно?

– Нет, – поднял лицо к луне Семен. – Сейчас не поется. Давай я тебе на зубе сыграю.

– На зубе?!

– Ага! Слушай!

И он заиграл старую и жутко популярную в семидесятых годах пьеску «Воздушная кукуруза». В оригинале она исполняется соло на ксилофоне, а Семен играл на собственном верхнем переднем зубе ногтем среднего пальца. Эту «забавку» он придумал еще в детстве: щелкнешь ногтем по зубу, а рот выполняет роль резонатора. Чуть-чуть подрабатывая губами, языком и нижней челюстью, можно менять объем этого резонатора и, соответственно, изменять высоту звука в пределах октавы, а то и больше. При определенном навыке можно брать даже «аккорды» – плотные серии щелчков четырьмя пальцами подряд. Звук получается довольно чистый, но негромкий. Впрочем, в тишине этого достаточно…

Ветка уловила ритм и пластику «Воздушной кукурузы» почти мгновенно и начала хихикать и «выделываться» на песке перед единственным зрителем. Шелестел листвой ночной ветер в зарослях на том берегу, журчала вода в соседней протоке, костер за спиной догорал, а Семен гнал и гнал повторы основной темы – то быстро, беззаботно и весело, то медленно и почти трагично. Сухая Ветка танцевала на песке, безошибочным инстинктом угадывая нужные движения. Наверное, родись она тысяч на десять – пятнадцать лет позже, то из нее получилась бы если и не балерина, то замечательная танцовщица. А «Кукуруза», она ведь такая: раз начав, остановиться трудно…

Наконец он взял пару финальных «аккордов» и умолк.

– Ой, как здорово, Семхон! – повалилась на песок счастливая Ветка. – Ты научишь меня?

– Научу. Слух и чувство ритма у тебя, кажется, есть, а все остальное не сложно. Но – потом. Скажи, у тебя… уже был мужчина? Хоть раз?

– А ты… Ты не прогонишь меня, Семхон? Только не смейся, ладно?

– Ну!

– Не было… А правда, что первый раз больно?

Семен все-таки рассмеялся:

– Не знаю, я же не женщина! Но можешь повторять заклинание от боли. Ты же помнишь его?

– Да ну тебя! Тебе бы только хихикать и насмехаться! Это не может быть больно! Не может… Потому что… Потому что я очень хочу! Вот!

– Ладно, не бойся, – примирительно сказал Семен, укладываясь на спину. – Ты все сделаешь сама. Давай пристраивайся сверху! Да не так, глупенькая, лицом ко мне…

А потом они лежали, обнявшись, и грели друг друга. Надо было встать и дойти до шалаша, но сил не было, да и желания тоже…

* * *

Тем не менее утром Семен обнаружил себя в шалаше на своей подстилке. Вставать не хотелось: он лежал, смотрел вверх на переплетение ремней и думал, что утро иногда бывает-таки добрым.

Если бы не требования мочевого пузыря, он, наверное, так и лежал бы… Но пришлось встать. В «кастрюле» что-то аппетитно булькало. Ветка сидела у костра и широко распахнутыми сияющими глазами смотрела, как из шалаша выбирается на четвереньках ее мужчина, как он встает и потягивается, подставляя еще не жаркому солнцу свое худое и почти безволосое тело.

– Здорово, красавица! – приветствовал ее Семен. – Что плохого в жизни?

– Ничего, что ты! Хи-хи, ты такой смешной, Семхон! Совсем лысый, хи-хи!

– Ну, ты это… Не того! – изобразил обиду Семен. – Вот пройду посвящение, получу свое Имя и стану волосатым, как Черный Бизон!