Текст книги "Род Волка. Племя Тигра. Прайд Саблезуба"

Автор книги: Сергей Щепетов

– Послушай, Художник, – смутился Семен, – я, честно говоря, как-то не задумывался. Это так важно?

– Конечно. От этого зависит твой уровень посвящения. Ты должен знать ответ хотя бы для себя. И тогда поймешь, о чем нужно спрашивать.

– Но кое-что я уже понимаю. Можно?

– Да.

– Почему рисунки в пещере? Снаружи много хороших поверхностей, там люди могли бы все время видеть их.

– Рисунки не для людей. Не для живых людей. Здесь нет ничего такого, чего они не могли бы видеть сами, пребывая в Среднем мире.

– Тогда для кого?!

– Для тех, кто ушел в прошлое. Для тех, кто остался в Нижнем мире.

– Для умерших?

– Для живущих в Нижнем мире. Я даю им то, чего они лишены.

– Животных и охоту на них?

– Красоту жизни этого мира. Передать им степь и горы, леса и реки я не могу – только красоту.

В попытке понять две эти короткие фразы у Семена чуть крыша не съехала. «Ну, почему мои бывшие современники считают, что эти люди обходились словарем Эллочки-Людоедки?! Тут же черт ногу сломит! Словом „красота“ можно лишь приблизительно перевести обширное и емкое понятие – нечто вроде квинтэссенции, животворящей сущности бытия. Таких терминов, как „лес“, „горы“, „степь“, „реки“, просто не существует, а есть обозначение как бы основного, фонового проявления материального мира. И в довершение всего, местоимение „я“ использовано не в единственном числе, но и не во множественном – понимай, как хочешь: множество „я“ или дискретное „мы“. С такими понятиями, как „Нижний“, „Средний“ и „Верхний“ миры, можно только свыкнуться, приняв за аксиому их условность, поскольку на самом деле ни один из них не выше другого и не ниже. Вплетенные в них представления о „прошлом“ и „будущем“ вообще понять без бутылки невозможно, поскольку то и другое существует как бы одновременно – при весьма своеобразном представлении о „времени“, разумеется».

В общем, осмысление услышанного Семен решил оставить на потом и задал следующий вопрос:

– Люди, как я понял, редко убивают мамонтов. Но их рисунков очень много. Вы обкладываете жилища их челюстями, подпираете кровли их бивнями, накрываете уходящих в другой мир их костями, чтобы они смогли вернуться. С этими существами связана какая-то тайна?

– Тайна есть у всякого сущего. Известное одному перестает быть для него тайной, оставаясь ею для другого. Черный Бизон рассказал, что ты знаешь многое. С чего начинается тайна для тебя?

– Ну… не знаю… – в который раз растерялся Семен. – Кусок мяса, размером с кулак, очень большой, если ты ешь зайца, но такой же кусок надо считать маленьким, если он отрезан от туши бизона.

– Тогда покажи мне свой кусок, – улыбнулся Художник и отодвинулся в сторону. – Покажи, и я скажу тебе, велик он или мал.

Теперь Семен мог видеть изображение, над которым, вероятно, Художник работал перед его приходом. Судя по закрученным бивням, на мокром песке был изображен матерый мамонт-самец. Он трубил, воздев хобот вверх, а бок его был утыкан стрелами.

«Очень эффектно, очень натуралистично, – подумал о рисунке Семен. – Только, похоже, автор ждет от меня не похвалы и не критических замечаний, а явно предлагает какой-то тест. Что же сказать такого умного? Стих? На Атту, помнится, хорошо действовало…»

И он выдал творение, сочиненное «впрок» под впечатлением своей «охоты» на мамонта.

 
Бурую шерсть теребит тихий ветер,
Ноги могучие в землю уперлись,
Горб к небесам поднимается мощно,
Хобот траву рвет, как горсть исполина…
 
 
Долго смотрел я на чудо Создателя.
Щедрость Его мне известна, но все же
Как, для чего сотворилось такое?
Мысль какую хотел воплотить Он?
 
 
Может быть, дoлжно мне знать свое место
В мире случайностей, боли и страха?
Помнить ненужность свою, мелкость, слабость
И не гордиться ничтожным успехом?
 
 
В мире Срединном у всякого пара,
Что неразрывна в своем отрицанье:
Голод и пища, огонь и вода,
Смелость и трусость, беда – не беда.
 
 
Зайцу лиса предназначена жизнью,
Буйволу – волк или тигр острозубый,
Щуке карась изготовлен как пища,
А горностаю – и мыши, и белки.
 
 
Лишь человека создал одиноким
Мудрый Творец всех миров и вселенных:
«Существо, только ближним ты нужно,
Все для тебя, но ничто не твое!»
 
 
Мысль такая проста до обиды:
Надо ль возиться с ничтожной букашкой?
Может быть, сделал Он все по-другому,
Знанье иное хотел передать мне?
 
 
«Мамонт, как ты, одинок в этом мире —
Не для травы же живет это чудо.
Мощь у него, у тебя твоя слабость.
Он – совершенство, а ты безобразен!
 
 
Со зверем иль птицей тебе не сравняться,
Все, что имеешь ты, – в ловкости пальцев,
В мыслях – и подлых, и мудрых,
Что копошатся под черепом тонким.
 
 
Мало ли этого, чтобы подняться
Над суетою заботы о пище?
Чтобы рискнуть превозмочь эту силу?
Может быть, создал ее для того Я?
 
 
Тело свое сделал бурой громадой,
Чтоб ты дерзнул причаститься Создателю,
Обретая бессмертие в детях своих,
Груз разделил Мой и счастье творения».
 
 
Что ж, не прошу у Творца подаянья:
Выбор мне дал – и за это спасибо.
Жизнь, как и смерть, на концах моих пальцев,
Что тетиву сейчас спустят. Аминь!
 

Художник слушал не шевелясь. По окончании он долго молчал, как бы погрузившись в себя. Семен покорно ждал того, на что он себя обрек, – триумфа или полной катастрофы. Наконец старик нарушил молчание. В голосе его слышалось сочувствие и даже какая-то жалость, как будто он обращался к безнадежно больному. Впрочем, первый вопрос прозвучал как бы с надеждой, что все еще не так плохо:

– Это ты сам?

– Да.

Похоже, надежда оказалась тщетной. Художник тяжко вздохнул:

– Ты уверен, что тебе это нужно? Может быть, лучше забыть, а я буду считать, что ты ничего не говорил, а?

Семен уже открыл рот, чтобы ответить, но вовремя спохватился: «Да ведь он опять меня тестирует! На вшивость проверяет! Что же это такое?! По всем законам жанра в первобытном мире надо самоутверждаться кулаком и дубиной! Дико рычать и махать топором! А я болтаю в темноте со старым сморчком и при этом совершенно ясно понимаю, что одно неверное слово, неправильная интонация могут опустить меня на самое дно или, наоборот, куда-то вознести! Блин, просто танец над обрывом… с завязанными глазами!»

– Нет, – сказал Семен. – От себя я отказаться не могу. Что мое – то мое. Могу притвориться, если нужно, сделать вид, чтобы не обижать ближних. Но меняться мне уже поздно. Да и не хочу.

– Что ж, Семхон, – усмехнулся старик, – Высшего посвящения тебе не будет…

Он сделал паузу, как бы ожидая, что его перебьют вопросом. Поскольку реакции слушателя не последовало, старик закончил фразу:

– …потому что ты его уже прошел. И не счел нужным это скрывать.

Глава 12

– Анди-уйя! Анди-уйя! Тамби ло! Ло! – кричал мальчишка и размахивал руками над головой.

«Охотники за головами. Пятнадцать человек, очень близко, – перевел его вопли и жесты Семен. – Надо полагать, что это нападение».

Он не ошибся: коротко взрыкнул Черный Бизон, мужчины заметались, подхватывая оружие. Семен подумал, что не знает, сколько сейчас взрослых воинов в лагере. Кажется, не больше десятка. Что, интересно, положено у них делать в таких случаях? Впрочем, долго размышлять ему не пришлось – события начали разворачиваться стремительно.

Не прошло и нескольких секунд, как все мужчины устремились по камням вверх – в сторону степи. В руках топоры и дротики, лук ни один не взял. Никто из подростков за ними не последовал. А что должен делать он, Семен, – человек, не имеющий статуса воина? «А впрочем, черт с ним со всем! Не сидеть же здесь! Кто такие хьюгги – охотники за головами, я уже знаю!» Семен подхватил свой посох и побежал вслед за воинами.

На вершине пологого каменистого вала он оказался один – воины уже спускались навстречу врагу. Много времени для оценки обстановки Семену не потребовалось. Он стоит на каменной гриве, за которой прячется лагерь. Каменный вал возвышается над равниной метров на восемь-десять. Впереди относительно ровное пространство, покрытое травой, в которой не спрячешься. Подобраться незаметно можно только вон по тому распадку, чьи верховья расположены метрах в пятистах, но и он сверху просматривается довольно далеко. Непонятно, как враги смогли подобраться так близко? Впрочем, думать уже некогда, потому что неровная цепь хьюггов уже в сотне метров от склона – они бегут изо всех сил, и в руках у них топоры.

– Р-Р-А-А!!! – взревел Бизон, а воины подхватили:

– И-РР-РАА!!!

Вместе с криком они почти дружно метнули дротики (два попадания!) и рванулись вперед – встречная атака!

Они сшиблись, наверное, метрах в тридцати от основания склона, и началась месиловка – со звериным рыком, с треском черепов и костей, с брызгами мозгов и крови. Весь бой от начала до конца вряд ли занял больше минуты, но какой минуты…

Лоуринов было меньше, и каждому досталось по противнику. Те из хьюггов, кому противника не досталось, промчались вперед, очевидно норовя первыми ворваться в беззащитный лагерь. Мгновение спустя за ними кинулись еще двое, успевшие разделаться со своими противниками. Одного из них догнал Бизон и с ходу прикончил ударом в затылок. Чувствуя, что не уйти, второй остановился и принял бой: похоже, силы противников оказались равными – первый обмен ударами успеха никому не принес.

Защитники завязли в рукопашной. Остановить всех нападающих не удалось – вот эти трое сейчас взбегут на вал, спрыгнут вниз и начнут превращать в трупы мирное население. Остановить их уже некому…

Надо сказать, что Семена и раньше удивляла способность туземцев мгновенно переходить от полусонного спокойствия к дикой ярости – взрываться, так сказать. Вот и сейчас – всего-то прошло секунд десять после криков дозорного… Вот тот совсем молодой парнишка выпрямлял у огня древко стрелы и любовался своей работой – хорошо получалось! И вот он уже лежит, раскинув руки с проломленным черепом. Шансов у него не было – с его противником и Бизон-то сразу справиться не может! А вот этот, кажется его зовут Желтое Копье, до сих пор жив только потому, что стар (по местным меркам) и опытен – ловко уклоняется и отводит удары противника… А вот воин-лоурин прикончил хьюгга… Господи, что он делает?! Вместо того чтобы кинуться на помощь Желтому Копью, который держится из последних сил, парень тратит две… почти три секунды!.. Что?! Ну да: снимает с противника скальп! А потом кидается за прорвавшимися к лагерю хьюггами. Вслед ему летит победный вой – Копье пропустил-таки смертельный удар.

На этом наблюдения и размышления для Семена закончились. Точнее, он успел еще подумать: «Но пасаран!» и горько усмехнуться. А потом перехватил поудобней посох и побежал, разгоняясь, навстречу самому шустрому хьюггу.

Никаких новых приемов Семен изобретать не стал. Идя на лобовое столкновение, он отвел свою палку для удара сверху наискосок, как бьют деревенские мужики, когда дерутся кольями, – самый простой и самый ожидаемый удар. Убеди противника в том, что будет именно то, чего он ждет… Хьюгг отреагировал совершенно естественно: замахнулся палицей так, чтобы одним ударом отбить жалкое оружие противника, а его самого просто смести с лица земли – ну-ну…

Палица уже отправилась на свидание с его черепом, когда Семен резко изменил угол атаки, уходя вперед и влево мимо противника. Одновременно он раскрутил левой рукой на «коротком рычаге» посох так, что дальний конец описал полукруг в обратную сторону, и удар пришелся противнику не в голову сверху, а в живот снизу, как хлыстом: хек! Сила, конечно, не та, но, учитывая встречное движение противника… Да и живот – не голова, в нем костей нет… В общем, хьюггу хватило, чтобы выпустить палицу и слегка вспахать лбом землю.

Только Семен успел отметить это краем глаза, как рядом уже был второй. Противник напал слева, и успеть прокрутить длинный конец посоха по дуге в сто восемьдесят градусов или прогнать сквозь ладонь нечего было и пытаться. Пришлось сделать глубокий нырок, пропуская палицу под собой, а потом доставать проскочившего мимо противника сзади. «Достал! Прямо по почкам! Маловато будет? – Семен добавил по нижним ребрам (хруст!) и затылку. – А третий где?!»

Третий прорвавшийся хьюгг уже не мчался сломя голову к добыче, а шел на Семена, собираясь драться. Вооружен он был не палицей, а дубиной – более длинной и легкой, чем палка с камнем на конце. Хьюгг атаковал первым…

Если бы Семен мог предвидеть, что будет такое, он ни за что не решился бы на схватку лицом к лицу. Тут нужна хитрость, подлость, но только не так! Хьюгг был почти с него ростом и, наверное, вдвое сильнее. При этом он находился в состоянии какой-то безумной ярости. Противника в таком состоянии полагается ловить на что-нибудь мелкое и коварное, вроде подсечки, но когда тут ловить?! Хьюгг мало того что с невероятной скоростью сыпал удары один за другим во всех направлениях, он еще и сам легко передвигался, не давая противнику увеличить дистанцию – не человек, а зверь! Если бы Семен с ним встретился первым, еще не успев войти в ритм боя, то был бы мертв уже на второй секунде, ну, в крайнем случае, на третьей. А так он все-таки держался, даже не думая о нападении. Точнее, он вообще ни о чем не думал, изо всех сил стараясь оторваться от противника. Да сколько же можно?! Должен же быть конец?! Не могут человеческие мышцы долго выдерживать такой темп!! Или могут?

…Еще секунда, две, три… Удар, удар, удар… Все! Они стояли друг напротив друга. Пот лился с обоих ручьями, но они этого не замечали. Надежды на то, что бешеная вспышка активности у противника сменится депрессией-откатом, не было никакой. Он просто начнет сейчас вторую серию! И никаких преимуществ!

Семен понял, что еще секунда передышки, и он скиснет. Нужно атаковать самому, иначе противник просто забьет его в землю, как гвоздь. «И двигаться, только двигаться – у меня палка длиннее!»

Плюнув на тактику и стратегию, Семен раскрутил посох в «бабочку», почти растворив его в свистящем воздухе. Кажется, хьюгг такого «цирка» еще не видел. Семен это понял и, сделав два перехвата из правой руки в левую (чистый понт!), пошел в атаку.

Вот ТАК он, пожалуй, еще никогда не дрался! Когда уходит самоконтроль, даже подсознательный, когда душа и тело перемешиваются в едином порыве – достать, попасть, успеть… И он таки достал! В этом безумии на краю смерти он что-то как-то достал, сам не понимая, как и что, и вдруг в какое-то мгновение понял, что противник уже только обороняется. А обороняться ему трудно – посох длиннее дубины! И отработанным тысячи раз движением Семен обозначил удар в голову, а ударил в корпус. Но на самом деле не ударил и по корпусу, а подсек ногой разгруженную ногу противника. Тот на долю секунды потерял равновесие и раскрылся. Этого хватило – удар пришелся в нижнюю часть лица. Хрустнули выбитые передние зубы, губы превратились в кровавое месиво. А еще через полсекунды рука с раздробленным предплечьем выпустила дубину. Семен еще дважды ударил по корпусу, ломая ребра и отбивая внутренности…

А потом руки остановились сами: «Господи, что я творю?! Нет же у меня инстинкта добивать побежденного, НЕТУ!»

Он замер с занесенным для удара посохом. Кровавый туман боя стал прозрачным, но не рассеялся: «Но я же ХОЧУ его добить!! Я?! Хочу?.. Нет».

И он опустил палку. Оперся на нее, глянул по сторонам. Трое воинов-лоуринов смотрели на него. Семен медленно приходил в себя: «Бой окончен. Мы победили. Мы? Стоят и смотрят: палицы заляпаны кровью и мозгами. И не помогли. Хоть бы отвлекли противника – мне бы хватило… А они стояли и ждали, когда меня убьют…»

Тело хьюгга содрогалось в спазмах, изо рта шла какая-то кровавая каша.

– Ну? – спросил Черный Бизон.

– Нет! – мотнул головой Семен.

Бизон пожал плечами и извлек кремневый нож. Подошел, положил на землю палицу, левой рукой взял хьюгга за волосы, приподнял, стараясь не запачкаться, и сделал правой рукой быстрое круговое движение. Дернул. Тело повалилось на землю, а скальп остался в руке. Бизон стряхнул с него кровь и убрал нож. Подобрал палицу, сделал пару шагов прочь, но остановился и, повернувшись, посмотрел на Семена. Кажется, что-то понял. Вернулся. Вновь достал нож. Нагнулся и аккуратно перерезал хьюггу сонную артерию. Пошла кровь.

– А тех? – Бизон показал глазами куда-то за спину Семена.

– Это – вам, – прошептал бывший завлаб и медленно опустился на колени.

Его вывернуло. Полностью. До желчи.

Потом он лежал на спине и смотрел в голубое небо с редкими белыми барашками облаков. Кто-то проходил мимо, слышались голоса, а он просто лежал. И земля была не холодной, как на Северо-Востоке, которому он отдал половину жизни, а как в детстве – в деревне в Средней полосе.

В конце концов он почувствовал, что рядом кто-то стоит, и скосил глаза – Художник. С трудом заставляя работать мышцы, Семен сел. И спросил:

– Скажи, почему ты никогда не рисуешь войну?

Старик молчал довольно долго. Потом ответил:

– Потому что это некрасиво, Семхон.

На поле боя копошились люди. Что-то делали с мертвыми хьюггами, тела воинов-лоуринов перетаскивали на кладбище. Семен не смотрел на них. Художник тоже.

– Семхон, – сказал он, – хочу, чтоб ты помог мне. Я решил нарисовать большого оленя. Смой кровь и приходи.

– Хорошо, – ответил Семен и оглядел себя.

Крови на нем не было.

Остаток дня он провел в пещере.

* * *

– …мчится вперед, и земля гудит под его ногами!

– То есть главное – даже не сам олень, а его бег?

– Да, я хочу показать не животное, а порыв, стремление.

– Но я подхожу и вижу, что это олень, у которого четыре передних ноги и четыре задних. Разве так бывает?

– Конечно, не бывает, когда он стоит на месте. А когда бежит, ты видишь мельтешение – ног становится как бы много. Может быть, чтобы показать скорость, нужно изобразить еще больше ног? Чтобы они сливались, накладывались друг на друга?

– М-м-м… Как же это сказать-то? Тут же магия, которой я не владею… В этом есть недоступное мне волшебство. Смотри, вот ты изобразил бизона, который пасется. Когда человек видит этот рисунок, он сразу понимает, что бык наклонил голову, чтобы щипать траву, а не для того, чтобы броситься на противника. Ты не говорил мне этого, правда?

– Да, бизон пасется. Я так хотел, и так получилось. Если бы он нападал, у него были бы иначе повернуты рога и… и… Я бы нарисовал по-другому.

– Вот видишь! Дело же не в рогах, а в чем-то, что ты и сам объяснить не можешь, но это и так всем понятно. А олень со многими ногами… Ты же не будешь стоять рядом с рисунком и объяснять всем, что их много, потому что он бежит?

– Да, не буду, – согласился старик и разровнял ладонью мелкий сырой песок на полу пещеры. – Я и сам понимаю, что это – не то. Но хочу, чтобы он мчался!

– Слушай, – осенило Семена, – а попробуй изобразить бег оленя… м-м-м… без оленя! А?

– Без?! – Старик было изумился, но быстро сообразил, в чем дело, и идея его захватила. – Да, действительно, бег… Только бег…

Он тут же забыл о Семене и принялся водить заостренной палочкой по поверхности песка. Иногда он бурчал что-то себе под нос, стирал нарисованное и чертил снова. Семен не стал мешать – отыскал плошку с остатками жира, поджег фитиль и пошел бродить по пещере, в который раз рассматривая рисунки на стенах. Бизоны, мамонты, носороги, медведи, кабаны, лошади… вот тигр или безгривый лев, пронзенный копьями, а это – охотники расстреливают из луков стадо оленей… Честно говоря, живописью Семен никогда особо не интересовался. В детстве родители водили его, конечно, по музеям и картинным галереям, но… Как-то это все не воспринималось, не волновало душу: ну, шедевр и шедевр – раз все говорят, значит, так оно и есть. Обидно, конечно, что кто-то получает от созерцания картин удовольствие, а он нет. К балету или оперной музыке он тоже равнодушен – что поделаешь, не дано свыше! А вот незатейливые рисунки старого мастера, раскрашенные в три цвета без полутонов, прямо-таки брали за душу. Или это влияние обстановки? Или, может быть, осознание того факта, что все это изначально предназначено не для живущих людей, а для умерших и еще не рожденных, то есть, по сути, для вечности?

Отступала повседневная суета. В сухом холодном полумраке пещеры казались мелкими, ненужными и незначительными дела, творящиеся снаружи. Как сказал Булат Шалвович:

 
Спите себе, братцы, —
Все придет опять,
Все должно в природе
Повториться…
 

Что было сегодня? Так… мелкий, бытовой эпизод… Это он решил, что произошла вселенская катастрофа. На его глазах погибло полтора десятка человек. Они яростно дрались друг с другом. А могло погибнуть полсотни. Ну и что? Что-то изменилось бы в этом мире? Он-то знает, какой длины история и из чего она состоит. Здесь еще будут государства, армии. Будут войны, будут погибшие цивилизации и города, вырезанные до последнего человека. И все эти миллионы зарезанных, замученных, сожженных мужчин, женщин, стариков и детей исчезнут бесследно. В истории останутся имена лишь тех, кто вел армии. Неужели в этом есть какой-то смысл? А если есть, то для КОГО? А бизон щиплет траву на стене пещеры. И будет щипать всегда… Да, Художник знал, что делал, когда звал его в пещеру.

– Смотри, Семхон! – позвал старик.

Едва намеченный контур откинутой назад головы и рогов, абрис корпуса и верхней части ног, штрихи, обозначающие напряженные мышцы крупа…

– Да! – сказал Семен. – Это так. Давай проверим – позовем кого-нибудь, кто не знает, и спросим: что это?

– Давай, – сказал старик, не отрываясь от созерцания своего произведения.

* * *

Семен выбрался из пещеры и обнаружил, что лагерь пуст. Он забыл уже, что… Впрочем, нет, не забыл, но… Возле главного кострища копошилась девочка, которую звали, кажется, Сухая Ветка.

– Пойдем со мной, Веточка, – ласково поманил Семен, стараясь не испугать ребенка. – Иди, не бойся! Мы покажем тебе новую картинку!

Девочка поднялась с колен и покорно пошла к пещере. Они остановились за спиной Художника, и Семен показал пальцем на рисунок:

– Скажи, что это? Говори, не бойся! – Девочка молчала, и он добавил: – Скажи, что там нарисовано? Никто не обидит тебя. Разве ты видела, чтобы Семхон обижал маленьких?

– Я не маленькая, – прошептала девочка. – Там кто-то бежит.

Художник оглянулся, и брови его изумленно взлетели вверх:

– Кого ты привел, Семхон?!

– А что такого? В лагере больше никого не было… Но видишь, она сразу поняла, что ты нарисовал!

– Действительно, – немного смутился старик. – И все равно, ты ведешь себя странно, Семхон. Я и раньше замечал: ты разговариваешь с женщинами почти как с равными, словно они люди. А теперь вот уродку привел!

– Да почему же она уродка?! – возмутился Семен. – По мне, так она самая красивая девочка на нашей стоянке! Я недавно видел, как купаются тетки. Это же жуткое зрелище! Даже те, которые совсем молодые: сиськи болтаются до пояса, животы, бедра жирные, все свисает, все в складках. Те, которые еще не рожали, не такие ужасные, но, в общем, тоже хороши! Это называется…

Семен хотел произнести мудреное медицинское словечко, но вовремя спохватился:

– В общем, ты извини, если я говорю что-то неприличное, но это мне не кажется красивым.

– Хм, а что, собственно, красивого может быть в женщине? – удивился Художник. – Нашел где красоту искать – бабы есть бабы. Их же не для красоты держат.

– А для чего? – опешил Семен.

– А то ты не знаешь! Через них происходит возрождение человека. Опять же, орудием мужским в них пошуровать можно, еду они готовят, шкуры мнут, одежду делают. Женщины – существа полезные. – Старик подумал и добавил: – Даже полезнее собак!

Семен стоял и хлопал глазами, не зная, что ответить. За его спиной тихо всхлипывала девочка. Художник продолжал:

– Я согласен, что даже нормальная голая баба – зрелище малоприятное. А уж эта урода – ты меня извини! Думаешь, она просто еще не дозрела? Да она давно взрослая! Ее соседи нашему Окуню всучили в придачу к нормальной бабе. Только он ее от себя сразу прогнал, а никто другой не позарился!

Девочка шмыгнула носом и коснулась сзади рубахи Семена. Он это почувствовал и решил стоять на своем:

– А я говорю, что она красиво двигается! Пластика у нее хорошая!

– Что-что?! – искренне удивился Художник и, обращаясь к девочке, резко скомандовал: – Раздевайся! Быстро!

Ветка покорно распустила ремешок, стягивающий разрез на груди, и сняла через голову свой уродливый меховой балахон. Старик поднялся с колен и, подсвечивая себе коптящим фитилем, осмотрел скукоженную понурую фигурку девушки со всех сторон. От холода и страха кожа ее покрылась пупырышками, редкие тонкие волосики на предплечьях и голенях встали дыбом.

– Ну, – закончив осмотр, спросил старик, – и где же у нее эта самая «плас-тика»?

Честно говоря, Семен и сам не очень хорошо понимал, что это такое, но отступать, похоже, было некуда. Кроме того, он обнаружил, что Художник прав: та, которую он принимал за ребенка, на самом деле оказалась взрослой девушкой вполне «европейских» пропорций. Может быть, на манекенщицу она бы и не потянула, но где-нибудь на черноморском пляже, даже в разгар сезона, выглядела бы совсем неплохо – хоть в лифчике, хоть без.

– Сейчас увидишь, – авторитетным тоном заявил он. – Встань вот здесь и смотри. А ты, – обратился он к девушке, – перестань бояться! Кому говорю?! Та-ак! А теперь подними голову, плечи расправь – грудь вперед, спина прямая. Ну! Молодец! Слушай меня: сейчас я буду напевать, а ты танцевать. Ну, двигаться под музыку. Ты сможешь! – Он доверительно улыбнулся и подмигнул: – У тебя получится, я знаю!

Семен начал тихо и даже не очень фальшиво напевать тему из «Крестного отца». Размахивая светильником, он символически показал какие-то движения (сам он танцевать не умел). Похоже, девушка жутко стеснялась, но, кажется, не своей наготы, а того, что ее удостоили вниманием сразу две взрослых особи мужского пола. Однако Семену показалось, будто в ее взгляде и мимике проскользнуло нечто совсем другое. В общем, она начала двигаться. Сначала робко и неуклюже, а потом…

«Блин, – думал Семен, в который раз повторяя немудреный мотивчик, – да они тут что, все вундеркинды?! Самородки? Или просто очень восприимчивы?»

Очень скоро мурашки на коже девушки исчезли, а в движениях появилась откровенная эротика. И адресована эта самая эротика была не кому-нибудь, а ему персонально. «Пора кончать разврат», – решил он, когда почувствовал, что усилия Сухой Ветки не проходят для него даром.

Он дотянул тему до конца и умолк. Девушка остановилась. На лице ее читалось… Что? Разочарование? Сожаление, что остановили? В общем, что-то такое…

– Спасибо, Веточка! У тебя здорово получается! Одевайся…

– М-да-а, – покачал головой Художник. – Что-то в этом есть, ты прав. Только мне не нарисовать: непривычно как-то – баба и вдруг…

– Но ты согласен, что и в женщине может быть красота?

– Оказывается, может. Надо над этим подумать…

Девушка облачилась в свой балахон и теперь смотрела на Семена широко распахнутыми глазами. В полутьме казалось, будто они что-то излучают.

– Что ты стоишь, Веточка? – спросил Семен. – Все уже, спасибо, занимайся своими делами.

– Я тебе мясо пожарю… Можно?

– Ну, пожарь… – растерялся Семен.

Сухая Ветка повернулась и вприпрыжку помчалась к выходу. Уже издалека донесся искаженный эхом ее голос, что-то вроде:

– Хи-хи, Семхон сказал, что я красивая! И Художник сказал! Хи-хи!

«Мда-а, – подумал Семен. – Пустячок, а как оттягивает! Не зря же у воинов-зулусов была когда-то традиция после битвы „омывать топор“. Народная мудрость, блин горелый!»

* * *

Из пещеры он вылез уже в сумерках. Лагерь, казалось, вновь жил обычной жизнью, только мужчин заметно поубавилось. Семен вспомнил почему. Общаться с кем-либо ему совершенно не хотелось, и он побрел на окраину, к своему шалашу. Но не дошел, так как увидел, что возле его жилища горит костер. «Та-ак, приплыли, – подумал Семен. – Похоже, мне там действительно жарят мясо». Он сменил курс и отправился искать начальство. Ему бы хотелось поговорить с кем-нибудь одним с глазу на глаз, но не получилось – законодательная власть в полном составе заседала у Костра Старейшин. Семен остановился за спинами Медведя и Горностая и стал смотреть на Кижуча в ожидании, когда тот обратит на него внимание. Подслушивать он не собирался, но волей-неволей кусок разговора услышал.

– …будет как у тебя!

– Нет, когда меня ранили, я пел победную песню и смеялся, а этот воет от боли.

– И рукой шевелить не может совсем.

– Ничего, выживет. Восточный Ветер силен и молод, а левая рука – не главная. Я-то сколько лет, считай, одной сражался!

Последняя реплика принадлежала Медведю. Левое плечо у него действительно было как-то скособочено и слегка выдавалось вперед.

– Ты чего, Семхон? – заметил слушателя Кижуч. Остальные оглянулись. Семен подошел ближе:

– Старейшины, могу ли я взять Сухую Ветку?

Трое удивленно переглянулись и почти в один голос спросили:

– Зачем?

– Ну… – замялся Семен, а потом мысленно махнул рукой и честно сказал, что именно он собирается с ней делать.

– Да-а, – сочувствующе покачал головой Горностай, – довели парня!

– Ничего, Семхон, – утешил Медведь, – уже недолго осталось. Скоро человеком станешь, нормальную бабу выберешь.

А Кижуч вздохнул:

– Бери, конечно. Обидно только: ты здорово сегодня сражался и достоин лучшего, а эта… Ну, ничего, потом прогонишь.

– Спасибо, старейшины, – слегка поклонился Семен, – за вашу доброту и заботу.

Он повернулся и собрался уходить, но вспомнил подслушанный разговор и остановился: «Мне-то что? Может, хватит на сегодня? Эх…» И спросил:

– А что случилось с Восточным Ветром?

– Да ничего не случилось! – ответил Медведь. – Сколько раз я ему говорил: «Следи за чужим оружием, следи!», а он, бестолочь, как начнет махаться – прет вперед и ничего не соображает. Ну и пропустил удар. Хорошо хоть башку убрать из-под палицы успел. Теперь вот мается – ни сидеть, ни лежать не может!

– Могу я осмотреть его?

– А что, – заинтересовался Горностай, – в прошлой жизни ты был шаманом, да?

– Нет, конечно, – не рискнул на самозванство Семен, – но я немного знаком с магией лекаря.

Вообще-то, «немного» – это тоже было изрядным преувеличением. Чему-то, конечно, их в институте учили, да и ежегодный экзамен по технике безопасности нельзя было сдать без кое-каких медицинских знаний. А в повседневной полевой практике нужно уметь отличить симулянта от больного, вывих от перелома, перебинтовать палец, заклеить мозоль, а также твердо знать, в каких случаях следует сразу требовать «санрейс» для вывоза больного, а в каких просто вызывать вертолет или машину. «У них здесь, правда, дела обстоят еще проще: диагнозов только три: здоров, болен (когда встать не может) и мертв. Цель лечения – поднять на ноги, то есть сделать здоровым. Впрочем, в российской глубинке именно так и жили чуть ли не до середины двадцатого века. Поскольку Восточный Ветер на ногах стоять может, значит, с ним ничего особенного не случилось и его болячки общественной значимости не имеют».