Текст книги "Род Волка. Племя Тигра. Прайд Саблезуба"

Автор книги: Сергей Щепетов

Прошло, наверное, несколько минут, пока Атту переваривал услышанное. Потом он закрыл глаза и начал, покачиваясь, бормотать: «Грозно гнул к земле он шею… Превозмочь его отвагу… Ты не равен мощью мне… Пламя выпустив из носа…» Через некоторое время туземец открыл глаза и радостно завопил:

– Семхон!! Ты и про меня сказал!!! – и процитировал: «Выпустил стрелу прямую, что Атту искусный сделал!»

– Да, сказал, – подтвердил растерявшийся Семен. – А что такого?

Вместо ответа туземец встал на четвереньки и пополз к нему, умоляюще заглядывая в глаза:

– Семхон, Семхон! Еще раз, а? Расскажи еще раз, Семхон!

– Все сначала, что ли?! Пожалуйста! Мне не жалко!

И рассказал. А потом еще раз. И еще…

Да, Семен не напрасно опасался реакции слушателя. Только все оказалось совсем не так, как он думал, а гораздо хуже. С четвертого раза Атту запомнил «поэму» наизусть, и находиться с ним рядом стало невозможно: он непрерывно бормотал, пел, скандировал, декламировал текст на разные лады. К вечеру следующего дня Семен уже не мог больше слышать про мощь, быка, рога и прочее. Переночевав, он забрал арбалет, пару кусков мяса и ушел на стрельбище на весь день. Вернулся он уже ночью и, пробираясь к костру, услышал из шалаша Атту: «…Нет, теленок! Не вступлю я в бой с тобою…».

Утром он сказал туземцу:

– Атту, ты это прекрати! У меня уже мозоли на ушах!

– Неужели тебе не нравится, Семхон?! Вот послушай…

– Стоп!! Не надо!! – выставил ладони Семен. – Давай что-нибудь другое!

– Но ты же ничего больше не рассказываешь!

– О чем же я могу еще рассказать?!

– Ну-у, не знаю… Ты говорил, что до наводнения поймал большую щуку. Расскажи, как ты ее ловил.

– Ладно, – обреченно вздохнул Семен. – Будет тебе вечером про щуку.

На сей раз в лагерь он вернулся пораньше, справедливо полагая, что ни поесть, ни отдохнуть ему спокойно не дадут, пока Атту не выучит новое литературное произведение наизусть. Правда, была слабая надежда, что «поэма» туземцу не понравится, но она не сбылась. От нетерпения Атту даже не смог усидеть возле костра, а проковылял сотню метров навстречу и вместо приветствия сказал:

– Ну, давай скорее, Семхон! Рассказывай!

– Ты хоть еду приготовил, чучело неживое?

– Да приготовил, приготовил! Уже можно рассказывать!

Семен с важным видом уселся у костра и сказал:

– Так слушай же, о нетерпеливый! Слушай и запоминай – больше трех раз повторять не буду!

 
Под огромною корягой
Щука старая стояла.
Называлась Барбакукой,
Карасей, язей глотала,
Вверх и вниз не пропускала.
 
 
Годы дoлжно чтить и в рыбе,
Я сказал ей: «Барбакука!
Не хочу тебя обидеть,
Только тут мои ловушки —
Я давно уж их поставил.
 
 
Труд немалый здесь положен:
Много веток я нарезал,
Плел корзины, вил заборы.
Мне не надо много рыбы —
Это ль пища для мужчины?
 
 
Я возьму совсем немного:
Самых глупых – из ловушки.
Не в ущерб реке – мне в радость.
Так зачем же эту малость
Ты себе забрать всю хочешь?
 
 
Разве мало места в речке,
Камышей, и ям, и стариц?
Не гоню тебя я грубо,
Но прошу: уйди подальше
От тех мест, где я рыбачу».
 
 
Рассмеялась Барбакука,
Пасть зубасто разевая:
«Что лепечешь, человечек, —
Червячок земной, несчастный?
Что ты хочешь, дуралей?
 
 
Ты не дома и на суше —
Робкий, слабый, неумелый.
Ну а если входишь в воду,
То смеются все лягушки,
До того нелеп твой облик.
 
 
Ты в воде бревну подобен,
Отрастившему вдруг лапы.
Я же здесь всему хозяйка,
Где хочу, ловлю я рыбу,
И никто мне не указ.
 
 
Ты же, жалкий человечек,
Собирай в траве улиток,
Червяком, жуком не брезгуй,
Раз не стоишь тех малявок,
Что в прибрежной тине рыщут».
 
 
«Ах, ты так?! – сказал я грозно. —
Быть тебе в моей кастрюле,
На костре кипящей бурно!
Будешь в ней всему хозяйка,
Будешь там ловить добычу!»
 
 
Смело кинулся я в воду,
Погрузился под корягу
И, схватив за хвост рукою,
Мощно выбросил на берег
Злую вод речных хозяйку!
 
 
Тронул я ее ногою
И сказал: «Эй, Барбакука!
Покажи-ка ловкость, ну-ка!
Поучи меня ты бегать,
Лазить, прыгать, кувыркаться!
 
 
Научи, или придется
Долго мясо мне твое
На костре варить и жарить».
Тут взмолилась Барбакука:
«Пощади, могучий Семхон!
 
 
На мое взгляни ты брюхо:
Не язи и караси там:
Там щуренков сотни, тыщи
Своего ждут появленья
Из икринок в мир подводный.
 
 
Неужели нерожденных
Жизни ты лишишь, о Семхон?
Чем они-то провинились,
Не познав воды прохладной,
Не махнув хвостом ни разу?»
 
 
«Вот как старая запела! —
Ей сказал я, насмехаясь. —
Что мне до твоих детишек?
Не моя это забота,
Раз моей ты не прониклась!
 
 
Не хочу тупить ножи я
О твою дурную шкуру,
Что коре гнилой подобна!
Убирайся, но чтоб больше
Я в реке тебя не видел!»
 
 
И, сказав слова такие,
Взял за хвост я Барбакуку
И закинул в дальний омут.
Не люблю я щучье мясо:
Жесткое оно и тиной пахнет!
 

Эффект получился не хуже предыдущего. Семен чувствовал себя Иисусом, небрежно сотворившим на глазах толпы очередное чудо. Атту чуть не захлебнулся от возмущения, слушая наглый монолог Барбакуки, и почти заплакал, когда речь зашла о нерожденных щурятах. Текст он запомнил после двух прочтений и в третий раз произносил его уже сам, а Семен его только поправлял. После этого новоявленный поэт заявил, что ему вредно много раз слушать собственные произведения – от этого его незаурядный талант может ослабнуть или даже совсем пропасть.

– Что ты! – перепугался Атту. – Нельзя лишаться такой магии! Таких волшебников слова нет ни в одном племени! Я уйду туда – в лес, ты больше не услышишь от меня про Барбакуку!

– Вот это правильно! – одобрил Семен и принялся за мясо. – Очень верное решение!

В принципе он мог считать, что его труды не пропали даром. Во-первых, выяснилось, что способность лепить более-менее связные тексты считается здесь тоже «магией», причем редкой и, кажется, ценной. И второе: совсем не обязательно, чтобы содержание соответствовало реальности. В первом случае Семен превратил маленького теленка в могучего быка. Атту, конечно, не мог этого не заметить, но не счел достойным внимания. Во втором случае автор специально придумал концовку, откровенно противоречащую реальным событиям – щуку он благополучно съел. Тем не менее «на ура» сошло и это. Соответственно, можно сделать вывод, что его «вирши» представляют ценность сами по себе, а не как приукрашенное изложение неких событий. Для себя Семен решил, что эту мысль надо будет развить и еще раз проверить – сочинить «балладу» вообще ни о чем, например о скоротечности жизни в Среднем мире, красоте заката или форме туч в небе.

То, что некий литературный талант у него есть, новостью для Семена не являлось. Еще осенью тысяча девятьсот восемьдесят… дремучего года канцелярия, бухгалтерия и отдел снабжения зачитывались его сочинением под названием «Объяснительная записка по поводу утраты лодки надувной резиновой марки „ЛАС-300“ инвентарный №…». Произведение было адресовано заместителю директора института по хозяйственным вопросам. В нем на чистейшем канцелярите рассказывалось о жутком природном катаклизме, в который попал полевой отряд Васильева С. Н. Внезапный ночной паводок на горной реке (такое бывает!) подхватил лодку вместе с бревном, к которому она была привязана, и потащил ее прямо в бездонный каньон с отвесными стенами, где она и застряла. Были подробно описаны размеры бревна, высота подъема воды, ее скорость, а также расстояние, которое пробежали сотрудники, пытаясь догнать лодку. Во второй главе рассказывалось о мероприятиях по извлечению казенного имущества со дна каньона. Мужественные геологи предприняли четыре (!) попытки спуститься вниз по отвесным скалам (указаны высота, наличие трещин и уступов, состав пород), которые завершились неудачей. И лишь после того, как кончились продукты, а все члены отряда получили травмы той или иной степени тяжести (ушибы, вывихи, царапины, ссадины), начальником отряда было принято решение о прекращении спасательных работ. К тексту прилагалась выкопировка из мелкомасштабной карты с указанием места трагедии, а также подробная схема участка реки и каньона.

Успех был грандиозным! Лодка, правда, никуда не делась – ее просто выпросил у Семена уезжающий на «материк» пенсионер, чтобы ловить с нее окуней на даче.

Чтобы не дать угаснуть творческому порыву, Семен тогда снова сел за стол и сочинил еще один документ, на сей раз «об утрате палатки двухместной брезентовой инвентарный №…». В нем речь шла о горных кручах, на которых вынуждены были поселиться сотрудники отряда. Порыв шквального ветра сорвал палатку со скалистого гребня и унес ее в ущелье… Далее все по известному плану, но еще более красочно и драматично. К сожалению, это произведение не нашло своего читателя. Зам. директора – сам полевик с многолетним стажем – ознакомился только с заголовком, вернул рукопись автору и погрозил пальцем: «А вот наглеть, Сема, не надо!»

Собственно говоря, палатка тоже никуда не делась – ее Олег взял с собой на охоту и через неделю должен был вернуть.

* * *

Пускай кришнаиты и прочие вегетарианцы доказывают, что хотят, но главный харч в жизни человека – это мясо. Вялить и коптить этот продукт без соли Семен никогда не пробовал, хотя мяса и рыбы завялил на своем веку немало. Тут главная хитрость заключается в том, что в продукте (грубо говоря, в куске) не должно быть никаких надрезов, выемок и накладок. Идеальный вариант – это целиковая мышца, скажем, оленя, которая вынимается из туши полностью – от верхнего сухожилия до нижнего. И не дай бог повредить пленку, в которую она заключена! Если пленка цела, то данный кусок в дыму или на ветерке в первый же день прихватится корочкой, которой будут не страшны никакие мухи. Все это Семен знал и старался, как мог, но он не был профессионалом, а мяса было много. Туземец же ничем помочь не мог, поскольку его сородичи, как выяснилось, ничем подобным не занимались. Часть кусков благополучно заветрилась и хлопот не доставляла, а остальные приходилось два раза в день перебирать, вырезая места, куда мухи успели отложить яйца. Наверное, даже червивое мясо после термической обработки можно было есть, но для такой пищи Семен еще недостаточно одичал. В общем, с едой дело обстояло терпимо, и Семен мог некоторое время спокойно упражняться с посохом и арбалетом, совершенствуя свои «магии». Жалко только, что это время оказалось недолгим…

Есть правило, которое, пожалуй, для всех времен и народов не знает исключений. Сформулировать его можно примерно так: событие хорошее может произойти, а может и не произойти; если же есть вероятность какой-нибудь гадости, то она свершится обязательно. И она свершилась – ранним-ранним утром.

– Вставай, Семхон. Они пришли.

– Кто?! – вскинулся Семен.

– Хьюгги.

– А? Да? – Еще толком не проснувшийся Семен подполз к выходу и высунулся из шалаша.

Рассвет, вероятно, только что наступил – спать бы да спать еще! В природе красота и благолепие: полный штиль, тихо переговариваются птички в кустах, над водой туман. До слез хочется опять оказаться в далеком-далеком детстве. Вот в таком вот утреннем тумане, поеживаясь от сырости и нетерпения, подойти тихо (чтобы рыбу не распугать!) к берегу, размотать леску, насадить червяка на крючок и забросить вон туда, где расступаются листья кувшинок. А потом сидеть и, затаив дыхание, смотреть на поплавок: клюнет, обязательно клюнет! В таком месте и в такой час не может не клюнуть!

«И вот поди ж ты! В этом месте и в этот час не будешь ты, Сема, таскать желтоватых, толстых, ленивых карасей, – начал он мыслительную зарядку, чтоб поскорее проснуться. – Это противоестественно, ненормально и дико – умирать вот таким тихим летним утром. Лучше темным промозглым осенним вечером. Лучше? А помнишь, как таким вот вечером тебя накрыло снежным зарядом на подходе к перевалу? Вокруг ни укрытий, ни дров, и одежда не спасает, потому что изнутри вся промокла от пота. Нельзя остановиться даже на несколько минут, а идти сил уже нет. Это был, наверное, единственный раз, когда ты умирал медленно. Тогда ты молил Бога, в которого не верил, чтобы все было не так, – отдохнуть, отогреться, увидеть солнце, зеленую траву и уж только потом… Нет, Сема, было много полевых сезонов, было много ошибок и глупостей, из-за которых ты оказывался на самом краю. Помнишь, как ослепительно солнечным днем раннего лета ты шел на перегруженной лодке и любовался пронзительной голубизной ледяных глыб на берегах – остатками растаявшей наледи? Это великолепие нельзя ни сфотографировать, ни нарисовать, ни описать словами – только смотреть, впитывать в себя и запоминать на всю оставшуюся жизнь. А потом был поворот русла, за которым оказалось, что наледь протаяла не вся, и жизни тебе осталось метров на двадцать… Или тот обрыв, на камнях которого ты нашел отпечаток древнего моллюска, о котором мечтал много лет, который открывал тебе путь к признанию, карьере, достатку. И ты подумал, что вот сейчас не страшно и умереть, потому что лучше уже не будет. Ты начал спускаться, чтобы поделиться с людьми своей радостью, и оступился. И пошел вниз. Можно было просто лететь и катиться, но в черных вспышках отчаяния и боли ты цеплялся за каждую травинку, за каждый кустик!

А теперь что? Если бы тебя разбудил дикий крик „Атас!!!“, ты бы вскочил как ошпаренный – адреналин уже булькал бы у тебя в крови. Туземец, из-за которого ты торчишь здесь, хочет умереть и не собирается сопротивляться. А что, собственно, можешь ты, Семен?

А – все!!! Никто не вправе отбирать у меня будущие закаты и рассветы, лес и степь, горы и реки – никто! Да к чертовой матери все и всех!!! Буду договариваться или драться – до конца! Как всегда!!»

Семен оскалился, зарычал и встал на ноги: «Ну, где вы там?»

Пятеро хьюггов вышли из зарослей минут через десять. Растянувшись недлинной цепью, они неторопливо двинулись через открытое пространство к шалашам. Семен был разочарован: он ожидал увидеть косматых гориллоподобных существ с оскаленными клыками, с которых капает слюна. Ничего подобного – люди, как люди. Наверное, если их помыть, подстричь и приодеть, то они не будут выделяться среди прохожих на городской улице. Тем не менее с первого взгляда было ясно, что хьюгги и сородичи Атту принадлежат к разным расам или, может быть, антропологическим типам – эти коротконогие, широкогрудые, с мощным плечевым поясом. Совсем, в общем-то, не узкие лбы чуть скошены назад, а челюсти выдаются вперед, лица клинообразные, с сильно выступающими, чуть горбатыми носами. Тела покрыты довольно густыми волосами, но лица от растительности почти свободны – похоже, она там просто не растет. Кроме того, люди, стрелявшие в него с плота, были одеты в балахоны из шкур. Эти же почти обнажены – лишь пах и ягодицы прикрыты небольшими фартуками из оленьей шкуры. Оружие у всех примерно одинаковое – дубины или палицы, утяжеленные вставленными в расщепленный конец камнями, оплетенными кожаными полосками.

– Вон, впереди – вожак ихний. Тот самый. За мной пришел, – удовлетворенно констатировал Атту. Он пытался встать, опираясь на палку.

«Курс антропологии у нас в институте читали замечательные специалисты, – размышлял Семен. – Беда только в том, что… Ну покажите мне парня, который в девятнадцать лет желает освоить некую отрасль науки, которой заниматься не собирается? Более того, по ней даже экзамена нет, только зачет! Нет, конечно, встречаются отдельные чудики, которых ненужные знания привлекают больше, чем сидящая на соседнем ряду девочка в юбочке вот прямо… до сих! Но таких… гм… людей очень мало. А если смотреть на проблему шире… Да что там институт! Вы возьмите обычную среднюю школу и представьте себе человека, который овладел ВСЕМИ знаниями, которые там ему пытались запихать в голову. Представили? Да, я согласен: это будет уже не человек, а сверхчеловек!

Самое обидное, что потом, с годами, приходит понимание, каким интересным вещам тебя пытались учить. Тебе, можно сказать, даром предлагали непреходящие ценности, а ты…»

В общем, про неандертальцев Семен знал, что они жили на территории Европы на протяжении двухсот тридцати – двухсот сорока тысяч лет. А потом почему-то вымерли. Своими непосредственными предками современные люди должны считать кроманьонцев, которые появились где-то в Африке и заселили территорию Европы примерно сорок тысяч лет назад. Причем, что интересно (и поэтому запомнилось), неандертальцы и кроманьонцы на протяжении примерно десяти тысяч лет жили вместе. Не в том, конечно, смысле, что вместе ловили мамонтов, а просто сосуществовали на одной территории. Потом первые вымерли или, во всяком случае, их следы перестали встречаться в «геологической летописи», а другие, наоборот, преумножились, заселили обе Америки и в конце концов превратились в нас с вами.

Будучи палеонтологом (в значительной мере), Семен в эволюцию не верил. Точнее, не витая в теоретических высях, он прекрасно представлял себе фактологическую базу всех этих многомудрых построений. Пародируя известную фразу из старого фильма, он любил повторять, что есть ли эволюция, нет ли ее – науке это пока неизвестно. Ну, родной исторический материализм принял за аксиому, что она есть, – значит, будем исходить из этого. Правда, все давно признали, что «квантом» – последней «неделимой» частицей живого мира – является «вид», который имеет свой жесткий, не подверженный изменениям генотип. И никто еще ни разу строго не доказал, чтобы какой-то вид от кого-то произошел – они всегда готовенькие, вполне развитые и самостоятельные. Родню найти, конечно, не трудно, но переходных между видами форм нет! Точнее, может, они и есть, но никто таковых до сих пор не обнаружил. И никто ни в кого ни разу не превратился. Короче говоря, «вид» или есть, или его нет – переходных форм, скорее всего, просто не бывает.

Все эти австралопитеки, синантропы, питекантропы иже с ними, безусловно, родня, но уж никак не переходные формы. Все это самостоятельные, автономные виды, которые возникли, прожили свой биологический век (несколько сотен тысяч лет) и благополучно сгинули. Основная проблема их изучения заключается в том, что они имели глупость жить (в отличие от, скажем, моллюсков) на суше, где, как известно, ископаемые остатки сохраняются плохо, а слои, их содержащие, с трудом сопоставляются друг с другом. Вполне возможно, что все эти низколобые предки пару миллионов лет «сосуществовали» на родной планете, даже не подозревая друг о друге.

С неандертальцами и кроманьонцами, по мнению Семена, наука еще не разобралась. В литературе периодически встречаются сообщения, что по результатам генетических исследований они друг с другом не смешивались и общего потомства не давали – верный признак принадлежности к разным биологическим видам. Значит, нет в нас, любимых, неандертальских генов! Но другие ученые не менее аргументированно доказывают, что неандертальцы исчезли потому, что были ассимилированы кроманьонцами, и, соответственно, все мы «полукровки». Один из аргументов – характерный неандертальский облик со всеми «расовыми» признаками проступает в нас на каждом шагу. Приводятся даже изображения этого самого облика. Семен как-то раз долго сравнивал собственный лик в зеркале с иллюстрациями к статье. Сам себя он считал классическим славянином, эталонным, можно сказать, образцом. И вдруг… Как ни поворачивался он анфас и в профиль, все равно получалось, что его любимая личность относится к «переходному» типу – полунеандерталец-полукроманьонец. Он, помнится, тогда еще подумал, что, окажись он в прошлом, его будут считать «своим» и те и другие. С тех пор он поумнел и понял: с равным успехом можно предположить, что его будут считать «чужим» и те и эти. А «чужой», даже в его мире, это синоним слова «враг».

Хьюгги шли уверенно и спокойно. Это не было похоже на нападение или атаку – они просто пришли взять то, что им принадлежит. Семен смотрел, как они приближаются, и делал статическую разминку – прогонял напряжение по мышцам. Он бы предпочел обычную «зарядку», но боялся, что его телодвижения могут быть неверно истолкованы.

Когда до незваных гостей осталось метров пятнадцать, Семен с посохом в левой руке (не примут же они его за оружие?!) вышел навстречу. Он остановился в нескольких шагах от шалаша, вытянул вперед руку в приветственно-останавливающем жесте и сказал по-русски:

– Здравствуйте, гости дорогие! Куда путь держите?

Он старался, чтобы голос звучал нейтрально – без радости и без угрозы. Единственным результатом было то, что двое хьюггов, шедших сзади, переглянулись. Один из них чуть кивнул с усмешкой в сторону Семена – смотри, дескать, какой придурок! Вожак переложил палицу в правую руку и продолжал приближаться. Семен на мгновение встретился с ним взглядом и попытался установить «мысленный» контакт. Почти ничего не получилось, хотя стало ясно, что в голове у вожака каша из «мыслеобразов» ничуть не жиже, чем у Атту. Просто этот хьюгг Семена как бы в упор не видит, не воспринимает. Точнее, воспринимает как «ничто» или «никто»: не «свой», не «чужой», не добыча, не самка, а так – что-то вроде камня на дороге, который нужно перешагнуть или обойти.

«Даст по башке дубиной и пойдет дальше, – сообразил Семен. – Понятно, что я выгляжу для них необычно, но какие же они все тут нелюбопытные! А в школе учат, что любознательность, стремление к познанию нового является неотъемлемым свойством человеческого разума. Фигушки! Весь мир раз и навсегда разложен по полочкам, а все, что сверх того, – от лукавого».

– Стоять! – повелительно сказал Семен и со свистом прокрутил над головой посох. – Кто такие? Куда и зачем?

Вожак остановился в двух шагах и посмотрел с недоумением, причина которого была понятна: «никто» обращается к нему (!) с каким-то требованием. Впрочем, недоумевал он не больше секунды, а потом взмахнул палицей.

Этот доисторический мужик был на полголовы ниже Семена и вряд ли шире в плечах, но его волосатое тело бугрилось такими мышцами, что им позавидовал бы любой культурист. Объем бицепсов если и уступал толщине Семенова бедра, то совсем ненамного. Многокиллограммовая палица в его руке казалась легкой, как пушинка.

Семен ждал чего-то подобного и отступил назад, пропустив обмотанную ремнями каменюку прямо перед грудью. Сам же в ответ бить не стал, но постарался, чтобы конец посоха просвистел возле самого носа противника.

– СТОЯТЬ!!! Я кому сказал?! Ну-ка, быстро: год призыва, номер части, размер трусов? А??

Теперь в глазах вожака читалось откровенное удивление. Семен поторопился закрепить успех:

– Ты что, тупой?! Размер трусов назови! Быстро!

При этом он представил соответствующую часть туалета и ее место на мужском теле. Слов хьюгг, конечно, не понял, но переданный ему «мыслеобраз», кажется, воспринял. Глаза его сузились, а ноздри наоборот раздулись:

– Аканркука ту храмма лей вух! – прохрипел он. – Туэйфэка лешмайра охе!

Семен «принял» довольно отчетливую картинку сексуальной близости двух мужчин, в которой его собеседник играет активную роль. В ответ он сказал о противнике несколько «ласковых» слов, а потом представил его голым и напрочь лишенным мужских причиндалов. Хьюгг «принял» послание, содрогнулся и посмотрел вниз – на свой фартук. Момент был удобный, но бить Семен не решился: «Может, все-таки обойдется? Их, как-никак, пятеро…» Вместо этого он сделал еще шаг назад и, не дав оппоненту ответить, заговорил сам:

– Это – мое место, это – мое жилище. Я буду защищать его. Ты можешь быть здесь, но без войны, без силы. Если я разрешу. Хочешь войны – ты и твои люди будут мертвы (образ лежащих на земле окровавленных тел), хочешь мира – мы будем дружить (образ совместной трапезы у костра).

Похоже, ему удалось-таки заставить гостя работать языком, а не палицей (надолго ли?). Ответ можно было перевести приблизительно так:

– «Ты не „наш“ и не „их“. Других „людей“ и „нелюдей“ здесь нет – ты один. Один – не бывает. Один не может иметь свое место, свое жилище. Здесь находится моя добыча – я пришел за ней. Твоя агрессивность (враждебность) неуместна – я не могу драться с тобой, потому что ты „никто“».

«Ну и что можно на это ответить, если и в родном-то мире бoльшая часть человечества рассуждает именно так? Или даже еще хуже – кто не с нами, тот против нас! – уныло подумал Семен. – Идея самоценности личности появилась недавно и далеко еще не всеми массами овладела. Опять меня заставляют играть по чужим правилам!»

– Кто был никем, тот станет всем, – сказал он. – У меня есть мясо, есть шкура, есть посуда. Я отдам их тебе, и ты уйдешь. Или мы будем сражаться.

– «Нам это не нужно, – ответил вожак, явно пытаясь осознать, додумать какую-то свою мысль. Наконец додумал и озвучил: – Получается, что ты считаешь МОЮ добычу (приз, достижение, награду) СВОЕЙ?! Но ты не можешь так считать, потому что ты один!»

– Н-нда? Ты, значит, можешь, а я не могу? Ты же не говоришь, что это добыча ВАША, то есть всех, кого ты называешь «своими»?

– «Я могу иметь (и имею) что-то, только пока принадлежу к множественному единству „своих“» – примерно так можно было понять полурык или полуговор хьюгга.

– Ладно, – вздохнул Семен. – Так или иначе, но голову того человека я вам не отдам.

Собственно говоря, дальше затягивать разговор смысла не было: он чувствовал, что собеседник оправился от удивления и теперь ему стыдно перед своими за то, что он общается с «никем», вместо того чтобы прихлопнуть его, как муху. Таким образом, драка становилась неизбежной.

Положительных для Семена моментов в ситуации было только два. Противник, кажется, не собирается накидываться на него всем скопом – похоже, предстоят поединки (если, конечно, его не прикончат в первом же). И второе: судя по тому, как орудует палицей вожак, ребята работают в «западном» стиле.

Дело в том, что все школы боевых искусств можно разделить на две группы, или два стиля: «западный» и «восточный» (точнее – дальневосточный). Это, конечно, связано с различием в мышлении: то, что на Западе является лишь способом ведения боя, на Востоке – путь жизни. Для «западного» стиля характерно нанесение мощных ударов, которые противник должен отразить или выдержать (щит, тяжелые доспехи). В случае промаха оружие продолжает движение по заданной траектории, и требуется время, чтобы вернуть его в исходное положение. Показателем мастерства, к примеру, является способность развалить противника «до седла» (спрашивается: а зачем?). В восточных школах упор делается на ювелирный расчет, быстроту и точность нанесения ударов. Мастер останавливает оружие не там, где сможет, а там, где наметил (например, на сантиметр в глубине черепа противника). В случае промаха оружие мгновенно возвращается в исходное положение для нового удара. Выдержать пропущенный удар считается изначально невозможным, и обороняющийся должен суметь «не подставиться». При прочих равных условиях (чего обычно не бывает) «восточный» стиль дает в поединке с «западным» противником существенные преимущества. Беда только в том, что быть «слегка мастером» «восточного» стиля нельзя. Существует некая грань, барьер, уровень, до которого нужно подняться, чтобы твои приемы из смешных превратились в смертельно опасные. Семен считал, что в отношении «боевого посоха» он этот барьер перешагнул, а вот Юрка, к примеру, так и не смог и поэтому всегда ему проигрывал.

Боксеру рекомендуют следить за ногами противника. «Восточные» бойцы узнают о намерениях врага по глазам. Семен узнал – оружие они подняли одновременно…

* * *

– Ну, что? – Семен тяжело дышал, глаза заливал пот, но он чувствовал, что ковать железо надо, пока оно горячо. – Кто еще хочет со мной сразиться?

Хьюгги молча переглянулись.

– Что, больше никого? – Он представил красочную до жути картину массового избиения противника (хруст ломаемых костей, выбитые зубы, брызги мозгов и крови во все стороны) и «передал» ее гостям. Те вновь переглянулись и двинулись на него.

Вот это Семену совсем не понравилось! Он слишком много сил потерял в поединке с вожаком и, честно говоря, сильно сомневался, что сможет выиграть второй бой. Если же придется работать сразу с четырьмя… Единственный выход – применить прием «обрубания хвоста». Это когда надо заставить противника организовать погоню за самим собой и атаковать самого шустрого – того, кто первый сможет догнать удирающего противника.

Прием, конечно, хороший, но… вряд ли Семен бегает быстрее, чем эти коротконогие ребята. Кроме того, нужно сделать мощный первый рывок, чтобы оторваться в самом начале, но с чего он взял, что они станут за ним гоняться? Может быть, для них убегающий противник перестанет существовать? В общем, Семен решил ничего не предпринимать. Он ждал хьюггов в боевой стойке и пытался сконцентрироваться для нового, последнего в жизни, боя.

Самым паскудным, пожалуй, в этой ситуации было то, что он как бы утратил «ментальную» связь с противником, перестал его чувствовать. От них, по идее, сейчас должны были исходить волны ярости, а он ничего не чувствовал. Это было очень опасно: неужели они концентрируются для дружной, хладнокровно рассчитанной атаки?! Ну, тогда можно и не рыпаться…

Хьюгги окружили лежащего лицом вниз вожака. Тот, видимо, очнулся и попытался привстать, опираясь на руки. Надломленные кости предплечий хрустнули, и он со стоном ткнулся лицом в землю. Несколько секунд четверо стояли неподвижно, поглядывая то на поверженного предводителя, то друг на друга, а потом…

Четыре палицы взметнулись почти одновременно и опустились.

Стон и мерзкий хруст ломаемых ребер.

Палицы вновь подняты и…

Ноги вожака задергались в судорогах, но быстро затихли. Бывшие соратники «месили» его секунд пять-шесть – не больше. Этого вполне хватило, чтобы превратить здорового, сильного и даже по-своему красивого человека в кровавое месиво. Впечатление было такое, что они стремились не просто его прикончить, а именно превратить в ничто. Шок растянул время, и Семен рассмотрел процедуру во всем ее безобразии: быстрыми и точными ударами были переломаны все крупные кости, и в последнюю очередь удары обрушились на голову – ее просто размазали по земле.

Семен поднял посох и хотел шагнуть к ним со словами типа: «Вы что же творите, ребята?!», но не успел. Четверо прекратили избиение и уставились на Семена, которого охватила даже не ярость, а какое-то дикое негодование: он-то старался, лишний раз рисковал жизнью, чтобы оставить в живых этого дурака, а они взяли и добили! В четыре дубины, вот просто так, взяли и добили, сволочи!

Перекидывая посох из руки в руку, он двинулся на хьюггов. При этом Семен орал по-русски, используя исключительно нормативную лексику, пытаясь высказать этим парням все, что он о них думает.

Позже он много раз пробовал осмыслить последующие события и каждый раз приходил к выводу, что сам во всем виноват: перестарался, забыв о своих новых ментальных способностях.