Текст книги "Царь царей..."

Автор книги: Сергей Минцлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

XV

Не то сумерки, не то туман висели под деревьями, когда путешественники один за другим стали просыпаться. Часы показывали семь, но татарин, хлопотавший всегда спозаранку около лошадей, лежал на боку под елью; вьюки и седла оставались на земле; спутанные лошади объедали мох у корней деревьев.

– Едигей, что ж ты не седлаешь? – крикнул, подходя к нему, Свирид Онуфриевич.

– Солнца нет, – ответил не изменяя позы, татарин. – Куда пойдешь? Ждать надо…

Свирид Онуфриевич поглядел вверх, покрутил усы и, не сказав ни слова, отошел прочь.

Антон, обвертев опять себе голову всяким тряпьем, занимался поисками воды для утреннего чая и умыванья господ. Отходить далеко от бивака было опасно, поблизости же воды нигде не оказывалось. Антон взял в одну руку суковатую дубинку, в другую – пустое ведро и, часто оглядываясь назад, чтоб лучше запомнить место нахождения бивака, углубился в лесную тьму.

Прошел час, другой – Антон не возвращался. Мирно беседовавшими в ожидании его путешественниками овладело наконец беспокойство. Иван Яковлевич встревожился более всех.

– Наверное, наверное он заблудился! – повторил он несколько раз, вставая и начиная прохаживаться по свободному месту между кострами.

– Иду отыскивать его!

И старый ученый с решительным видом принялся обматывать голову полотенцем, бездействовавшим по отсутствию воды.

Михаил Степанович удержал его за руку.

– Нет, – с несвойственной ему твердостью заявил он, – вы никуда не пойдете, Иван Яковлевич: пойдешь мы со Свиридом Онуфриевичем.

Охотник молча стал снимать с ветки висевшее ружье. Искусанный накануне до полусмерти Кузька не решался отойти от места ночлега и только глядел на хозяина, колотя хвостом.

– Иси! – сурово сказал Свирид Онуфриевич.

Кузька покорно подошел к нему.

Сборы были недолги, и оба приятеля вышли за черту огней. Свирид Онуфриевич отыскал на земле след старика и указал его собаке. Кузька обнюхал и, сопровождаемый облаками комаров, уверенно побежал дальше.

Почва становилась все влажнее; исполинские хвойные деревья редели.

– Небо! – с облегчением проговорил Михаил Степанович, увидав, наконец, вместо черно-зеленого навеса простор над собой. Ему показалось, будто его вдруг выпустили на свободу из какой-то страшной тюрьмы. Перед ними приятно зазеленела березовая поросль; по синеве неба скользили сверкающе-белые облака, солнце изредка брызгало сквозь них золотом, и молодой березняк менял тени на свет и весь сиял и шумел, как бы радуясь, что он такой белый и что такие яркие изумруды в кудрях у него.

Путники вступили в поросль; идти приходилось по моховым кочкам, появившимся в изобилии. Кузька несколько раз останавливался и делал стойки, но Свирид Онуф-риевич махал рукой, и умный пес принимался снова колесить по следам Антона, то и дело описывавшим круги по кустам. К удивлению охотника, следы в одном месте вдруг утроились.

– Что он, с ума сошел или заплутался совсем? – пробормотал Свирид Онуфриевич. – Зачем он три раза пробирался здесь то вперед, то назад?

Не сделали они и двадцати шагов по тройному следу, как кусты раздвинулись и впереди открылась синева воды. В низких берегах извивалась окруженная высокими камышами небольшая речка. Влево и вправо зеленела обнаженная кочковатая равнина. Антона на ней видно не было.

Свирид Онуфриевич снял с плеча ружье и выстрелил в воздух.

– Смотрите! – быстро произнес Михаил Степанович. – Люди!

Он указал рукой вправо: из-за бугра на самом берегу реки выставилась и глядела на них человеческая голова. Она принадлежала Антону. Загадка тройных следов объяснилась.

– Где ты запропал? – крикнул Михаил Степанович. – Кто с тобой?

Антон приподнялся еще больше, и можно стало различить, что он в одном и притом совершенно мокром белье.

– Беда приключилась! – ответил он. – Как пес пропал бы, кабы не добрые люди эти, дай им Бог здоровья!

– Какая беда? – одновременно спросили Свирид Онуф-риевич и Михаил Степанович, подходя к нему.

– В трясину провалился. Сперва по колени ушел, потом сталь высвобождаться, по пояс ухнул, а там и пошло тянуть. Спасибо вот они, на крик прибежали-с, вытащили! А только ведро и сапоги там остались.

Бледный, с синеватыми пятнами под глазами и около носа, точно вставший после долгой болезни, старик был неузнаваем.

«Милые люди» – старик и малый – заслуживали скорей совсем другого названия. Первый, громадный, почти медвежьего роста и склада человек, глядел из-под нависших черных бровей схожими с углями глазами; под ними сейчас же начиналась сивая, всклоченная борода; над узким лбом седой гривой вставали давно нечесаные волосы, с листьями и мохом в крутых завитках их. Другой, молодой и безгрудый парень, весь был изъеден комарами; лицо его представляло из себя какую-то распухшую, всю в красных бугорках маску; одеждой обоим служили невообразимо грязные и рваные лохмотья, сквозь которые сквозило искусанное комарами тело.

– Откуда вы? – обратился Свирид Онуфриевич к неизвестным.

Молодой вопросительно повел бесцветными глазами на товарища.

– Старатели[12]12
  Золотоискатели.


[Закрыть] приисков, – низкой октавой процедил тот.

– А далеко они отсюда?

– Близко…

– Слышите? – радостно воскликнуть охотник, обращаясь к Михаилу Степановичу.

– Слышу, – ответил тот, с недоверием рассматривая неизвестных. – С какого же именно вы прииска?

– С лесного!.. – усмехнувшись, ответил гигант. – Кто его крестить здесь станет?…

– Не проведешь ли нас к нему? – спросил Свирид Онуфриевич. – За труды вам заплатим…

– Вас? – неизвестный оглядел обоих. – Что вам там делать? Иль разбогатеть хотите?

– Заплутались мы; выведи куда-нибудь к дороге, – хорошо заработаете!

Неизвестный призадумался. От спасенного им Антона слышал о нахождении вблизи «чудного» каравана, и караван этот, как все неизвестное и непонятное, возбуждал в нем недоверие.

– Нет, не рука! – заявил он, тряхнув головой. – Вам один путь лежит, нам другой!

– Да вы куда идете-то?

– В пустынь; спасаемся! – сказал старик и черные глаза его заискрились. – Грехи замаливать хотим!

Спутник его прикрыл рукой нос и захихикал.

– Успеете еще намолиться! – возразить Свирид Онуфриевич. – Сперва нас выручите, а потом и о душах думайте!…

– А что дашь? – вдруг спросил неизвестный, устремляя жадный взор на оружие охотника. – Порошку с ружьем дашь?

– Изволь.

Гигант подумал еще немного и с ожесточением поскреб затылок.

– Нет, не рука! – твердо повторил он. – Нет нам хода назад, а указать вам дорогу можем!

– Где она?

– Вверх по реке. Первая вода будет в эту реку впадать – мимо идите, вторую увидите – тоже мимо пустите, а завидите третью – сворачивайте; день пройдете вверх по ней – там вам и будет село. – Дай хоть ножичек! – вдруг грубо добавил он, – вишь, у тебя сколько всего навешано!

Свирид Онуфриевич отстегнул ремень, снял с него длинный охотничий нож и подал его неизвестному.

– На, бери! – сказал он.

– Как «село»? – вмешался Михаил Степанович. – Ты же говорил, прииск будет.

– И прииск будет… – уклончиво ответил неизвестный, пробуя острие блестящего клинка на широком ногте. – Ну, прощенья просим! – добавил он, подняв голову, – благополучного пути вам!

Оба оборванца стали усаживаться в грубо выдолбленную из целого дерева лодку; вместо весел из нее торчали, как какие-то уши, две полугнилые доски.

– Прощайте, – ответил Свирид Онуфриевич.

Антон, увидев, что лодка хочет отчаливать, заспешил к ней и, сунув руку своему избавителю, потянулся поцеловаться с ним.

– Ну, ну!… – сурово возразил тот на невнятные слова благодарности Антона и отстранил старика. – Теленок, что ль, что лизаться вздумать?

Тем не менее, порыв Антона, видимо, несколько тронул его.

– Гляди, не ввались опять в трясину! – мягче добавил он, отталкиваясь длинным шестом от берега. – Где больно весела трава – там берегись, смотри! Прощайте!

– Прощайте! – ответили с берега.

Черная лодка медленно стала удаляться вниз по течению, унося две фигуры: стоявшего с шестом в руках бога-тыря-оборванца и сидевшего на корме товарища его. Зеленые кусты, густой семьей глядевшие с изгиба берега в воду, заслонили их.

Антон торопливо стал одеваться.

– Что бы это были за люди? – обратился Свирид Ону-фриевич к Михаилу Степановичу, долго провожавшему глазами лодку с неизвестными.

Михаил Степанович как бы очнулся от раздумья.

– Эти? Беглые каторжники, – ответил он.

Антон застрял руками в мокрых рукавах сюртука и превратился в подобие какой-то приготовившейся к полету и вдруг застывшей от изумления диковинной птицы.

– Может ли быть? – воскликнул охотник. – Да почему вы так судите?

– Разве вы не обратили внимания на их головы?

– Нет. Кудлатые оба, что ж в них особенного?

– А то, что правая половина волос у обоих много короче левой: каторжникам стригут головы, затем правые половины бреют.

Свирид Онуфриевич свистнул.

– Вот оно что! – проговорил он. – А я-то расчувствовался сдуру!

– Не может этого быть, сударь! – вмешался наконец Антон. – Вызволили меня, можно сказать, от злой смерти, и вдруг разбойники меня!!

– Может быть, они и отличные люди, – ответил Михаил Степанович, – только все-таки они с каторги; вообще здесь в лесу с неизвестными настороже надо быть: ведь они могли у вас из рук ружье вырвать, – обратился он к Свириду Онуфриевичу!

Рассуждая о неожиданной встрече, оба приятеля, сопровождаемые Антоном, отправились обратно по следам и около полудня вернулись в лагерь.

XVI

Старый каторжник не обманул: через три дня труд-нейшого странствования по едва проходимым болотам измученные путешественники увидели наконец постройки.

Трудно изобразить радость, охватившую Михаила Степановича при виде потемневших частоколов и подымавшихся из-за них двухэтажных изб новгородского типа.

Широкая, заросшая травой улица проходила как бы между двумя рядами крепостных стен из стоймя врытых в землю бревен; многоголосый собачий лай встретил появление чужих людей.

Татарин быстро отыскал постоялый двор, и путешественники с чувством особого удовольствия расположились наконец на отдых под настоящей кровлей.

Все были веселы и довольны как дети.

– Теперь я понимаю, что такое сибирские леса! – говорил Иван Яковлевич, расположившись за столом, на котором кипел и брызгался самовар.

– Знаете, теперь я могу сознаться: мне иногда жутко делалось от мысли: что, если бы вдруг мы заблудились? Ведь только случайность могла бы спасти нас!…

Свирид Онуфриевич переглянулся с Михаилом Степановичем.

– Д-да… – загадочно произнес охотник.

Но ни он, ни Михаил Степанович не прибавили больше ни слова: было еще не время открывать тайну.

С особенным аппетитом путешественники принялись за чаепитие, как вдруг внимание их привлек грудной голос, нараспев со страстной выразительностью говоривший что-то на непонятном гортанном языке в соседней горнице.

– Рыдает как будто, – вполголоса проговорил Михаил Степанович.

Иван Яковлевич, слушавший склонив голову, поднял руку, как бы говоря: «тише, тише», и все с глубоким вниманием молча стали продолжать слушать чтеца.

– Что такое он распевает? – спросил палеонтолог, когда стихли наконец последние полные скорби и зова красивые звуки.

– Замечательную вещь – плач Иеремии, – ответил старый ученый, с наслаждением слушавший неизвестного. – И как прекрасно он знает этот чудный, настоящий древнееврейский язык!

Дверь в соседнюю горенку отворилась и оттуда выглянуло рыжебородое и бледное веснушчатое лицо еврея. На лбу его, охваченном черным ремнем, быль подвязан квадратный ящичек с заповедями, придававший ему какой-то странный, рогатый вид.

Иван Яковлевич приветливо произнес несколько непонятных для остальных слов; еврей отшатнулся назад, затем стремительно бросился к столу с выражением неописуемой радости на лице.

– Вы еврей?! – воскликнул он, глядя горящими глазами на старого ученого.

– Нет, – улыбаясь, возразил тот, – я только знаю древнееврейский язык.

– О, вы великий ученый, господин! – почти с благоговением сказал еврей, прижимая руки к груди. – И что же господин хочет здесь? – с некоторым недоумением и любопытством добавил он.

– Мы едем в Иркутск, – ответил Иван Яковлевич, – исследовать надписи на скалах; кстати, здесь в окрестностях вы не видали ли каких-нибудь древних изображений в горах?

– Не-ет… – раздумчиво сказал еврей. – Что здесь есть? Один лес горы далеко. И что же это за надписи?

– Допотопных людей.

– От самого потопа? Еврейские?

– Нет.

Еврей покачал головой.

– Тогда других и быть не могло, господин! Прииски есть неподалеку…

– Сколько верст будет до них? – вмешался охотник.

– Совсем близко: тридцать верст всего! Только нехорошо там теперь, пусть лучше господа не ездят туда!

– А что такое? отчего?

– Полиция там… – понизив голос, ответил еврей, пытливо поглядывая на собеседников, как бы не совсем убежденный в истинности сказанной ими причины странствования. – Нагрянула вдруг! А там как раз убийство! И такой народ неприятный: паспорты сейчас спросят!

Путешественники дружно засмеялись.

– Паспорта у нас в порядке, – ответил Михаил Степанович. – А что случилось такое на прииске?

– Человека убили: самородок он нашел большой, и такой глупый: показывал его всем. Золото прятать надо, а не показывать! Ну, и ограбили и зарезали. И кто убил, знают!

– Поймали?

– Нет, убежали варнаки. Прохожие были. Ночевали с ним. Старик да молодой, двое!

– Я не ошибся! – проговорил Михаил Степанович, обращаясь к Свириду Онуфриевичу. – Вот почему и не хотели они на прииск направлять нас: боялись, что укажем, где они!

– Господа встретились с ними? – живо спросил еврей.

– Да, в лесу, Далеко отсюда!

Михаил Степанович подумал с минуту, затем снова обратился к еврею:

– Слушайте, мы хотели бы устроить маленькую торговлю с вами?

– Торговлю? – Еврей удивился и насторожился. – И чего бы я стал торговать с господами?

– У нас с собой целая уйма ненужных теперь вещей и верховые лошади. Купите у нас их?

Еврей оживился.

– Отчего же не купить? – ответил он, улыбаясь и показывая крупные белые зубы. – Купить все можно, если господа не будут дорожиться, конечно!

Михаил Степанович в сопровождении охотника и еврея отправился на двор, откуда скоро стали доноситься громкие возгласы последнего и урезонивания Свирида Онуф-риевича и слуг, показывавших лошадей и вещи.

Часа через два по довольно широкой дороге, разрезавшей густую чащу лиственного леса, вихрем, по-сибирски неслись три тройки, унося путешественников и кладь их к селу Тинскому, лежащему на главном тракте из Москвы в Иркутск.

В Тинском путешественники расстались с татарином.

Щедро вознагражденный за труды, бывший проводник вышел проводить их на дорогу и долго стоял, глядя вслед удалявшимся бричкам. Через несколько времени и он покатил, но в другую сторону, к Красноярску, принятый за недорогую плату обратным ямщиком.

XVII

Почти через неделю ученые завидели со взгорка главы церквей и крыши домов столицы Сибири – Иркутска.

– Громадный город! – заметил Иван Яковлевич, вооружившись двойными очками и рассматривая котловину, в которой лежит город.

Охваченный широкой лентой воды, Иркутск стоить на полуострове; позади него, влево и вправо, тянется волнистая линия гор, покрытых лесами.

– Это так только кажется, что он очень велик! – возразил ехавший с ним Михаил Степанович. – Мы слишком отвыкли от городов в лесу.

Сытые крепкие кони вихрем помчались под гору.

– Однако, потише, потише! – восклицал Иван Яковлевич, то и дело подскакивая в тележке и уцепившись изо всей силы руками за край ее.

Ямщик, молодой малый, только ухмылялся в русую бородку, и скоро каменная мостовая загремела под колесами перекладных. По обеим сторонам замелькали деревянные дома, прохожие, изредка попадались церкви – каменные или бревенчатые, и наконец путешественники остановились у длинного одноэтажного здания с верстовым полосатым столбом у крыльца.

– Была езда! – проговорил палеонтолог, вылезая из накренившейся под ступнею его тележки и потирая бока, и спину, порядочно пострадавшие от толчков во время бешеной скачки.

– Хорошо! Люблю лихую езду! – восклицал спутник его Свирид Онуфриевич, давая на чай ямщику. – Т. е. черт меня побери – летишь, и дух мрет! Молодцы! умеют ездить!

Ямщики кланялись и улыбались.

Пробыть в Иркутске путешественники решили целые сутки: Михаил Степанович, как заведующий хозяйственной частью экспедиции, должен был сделать огромное количество разных закупок для предстоявшего странствования в пустынных горах.

День прошел незаметно – в прогулках по городу и поисках достопримечательностей, к сожалению, отсутствующих в этом сравнительно молодом и далеко не благоустроенном городе.

Зато быстрая и могучая Ангара приводила всех в восхищение. Чистота воды в ней такова, что на глубине четырех и более саженей можно различать на дне камни и оттенки цветов их. Но жители Иркутска скорее боятся, чем любят свою вечно холодную, кристальную реку-загадку. Она единственная река, вытекающая из озера-моря, лежащего на шестьдесят пять сажень выше, чем город, всего в шестидесяти пяти верстах от него. Все реки разливаются весной.

– Ангара поздней осенью; замерзает она только в декабре и замерзает снизу, со дна, и лед, подымаясь на поверхность, выносит камни, рыб и затонувшие предметы; замерзает она далеко не вся: там, где встают острия подводных скал, вода кипит и ревет и в жесточайшие морозы, взметывая на воздух снопы брызг, мгновенно превращающихся в серебро и брилианты из снега и льдин.

В семь часов утра следующего дня почтовые кони мчали путешественников уже мимо Вознесенского монастыря, где почивают мощи известного сибирского святителя Иннокентия.

Монастырь расположен на самом берегу Ангары, в пяти верстах от Иркутска, и город из него виден как на ладони.

– Увы, все хорошо только издалека! – философски заметил Павел Андреевич, глядя на Иркутск.

Дорога свернула прочь от извилин реки и пошла, прямая как стрела, через веселые лиственные леса по взгорьям.

Версты и станции летели мимо незаметно.

Около полудня Михаил Степанович поднялся вдруг в бричке и, ухватясь одной рукой за плечо ямщика, другую вытянул вперед.

– Смотрите, Байкал! – восторженно проговорил он Ивану Яковлевичу. – Байкал, господа! – крикнул он затем, повернувшись к ехавшим позади.

Впереди, словно в широких воротах из убранных зеленью громадных скал, блеснула красавица Ангара. Дальше голубела бесконечность; в чуть лиловом тумане с правой стороны выдвигались неясные и прихотливые как грезы очертания далеких гор.

– Это же сказка, сказка… – повторял Иван Яковлевич, любуясь замечательной картиной.

Михаил Степанович радовался и нервничал, будто перед свиданьем с давно оставленными близкими людьми.

– А вот и Лиственичное… – сказал он, указывая на показавшуюся впереди группу низких, разбросанных домиков с часовней посредине. – Это пристань, откуда мы и поедем… Горы-то, горы какие кругом, Иван Яковлевич! Ведь вышина их до семи тысяч футов и более!

– А какова величина Байкала? – осведомился Иван Яковлевич.

– Шестьсот верст в длину и до восьмидесяти в ширину. Скоро мы увидим Шаманский камень: теперь он кажется слившимся с тем берегом.

– Это что такое?

– Скала, вернее, гора, стоящая на середине Ангары, саженях в стах от истока. Этот «камень», как зовут его здесь, пользуется большой известностью среди бурят. Если они подозревают кого-нибудь в худом деле, то ведут его сюда – случается, из-за сотни верст – перевозят ночью на камень и заставляют клясться в невинности. Камень они считают жилищем онгонов – духов, – и никто из бурят не рискнет солгать на нем. Бывают случаи, что людей оттуда привозят в обмороке и даже помешавшимися, – такое впечатление производит обстановка присяги на нем. Смотрите: камень теперь ясно виден!

Часть левого берега, казалось, вдруг отделилась и стала грозно расти в ширину и вышину перед глазами путешественников.

Ангара рвалась вокруг черных отвесных стен ее как бешеная.

– Здесь река не знает льда даже в лютейшие морозы, – продолжал Михаил Степанович. – Глубина около этой скалы неимоверная! И знаете, Шаманскому камню недаром молва придает сверхъестественное значение: от него зависит судьба Иркутска.

– Как так? – удивился Иван Яковлевич.

– Он служит плотиной, удерживающей Байкал: уничтожьте его, и воды озера ринутся разом в Ангару и во мгновение ока снесут Иркутск с лица земли.

Тройка остановилась у старенького здания станции; подскакали и остальные две, и началась суматоха и разгрузка вещей.

Несколько человек бросилось к путешественникам, предлагая свои услуги для водворения их на перевозный пароходик, уже дымившийся у старой пристани-баржи, причаленной к довольно длинным и ветхим мосткам.

Михаил Степанович отказал и послал одного из ямщиков за лодочниками; тем временем проголодавшиеся путешественники потребовали обед и с наслаждением занялись истреблением знаменитых пельменей и не менее знаменитых омулей, одной из вкуснейших и нежнейших рыб из породы сигов.

После обеда, когда пошли переговоры и торги с лодочниками, Антон отправился в часовню и там перед образом угодника Николая отслужил молебен о благополучном дальнейшем путешествии и за свое избавление от смерти. Это был уже второй: первый он отслужил в Иркутске.

Приключение на болоте и спасение его каторжниками-убийцами произвели в нем сильный нравственный переворот: старик потерял прежнюю самоуверенность, стал тише и внимательнее ко всем.

Пока Антон служил молебен, а остальные члены экспедиции гуляли по Лиственичному, любуясь красотой озера, Михаил Степанович покончил дело с одним из рыбаков – владельцем лодки. Самая большая из них, – рода полубаркаса, с экипажем из трех человек, поступила в полное распоряжение путешественников на два месяца.

Михаил Степанович осмотрел ее и приказал тотчас же снаряжать и грузить. Отплытие было решено на следующий день.

Сумерки застали путешественников уже в постелях; сладко – отдохнуть и протянуть усталые члены на свежих простынях постели после долгой и тряской скачки на перекладных!