Текст книги "Царь царей..."

Автор книги: Сергей Минцлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

X

Антон застыл в безмолвном ужасе, увидав ободранные донельзя фигуры господ, поздно вечером возвратившихся к месту стоянки плота.

– Господи Иисусе Христе, – проговорил он, крестясь, – да где вы так отделались? С разбойниками, что ли, дрались?

– Не разговаривай, старина, а неси скорей есть! – весело ответил палеонтолог, хлопнув по плечу его.

За спиной ученого, в виде ружья, торчала привязанная голова ихтиозавра.

Все общество двинулось прямо к столу и принялось уничтожать ужин.

– Теперь возникает новый вопрос, господа! – заявил Иван Яковлевич, окончив еду и откладывая в сторону салфетку.

Василий быстро убрал все со стола, и на нем появились две зажженные свечи и большая карта Сибири.

Целый рой разных бабочек забился вокруг стеклянных шаров на свечах. Звездный свод раскидывался над учеными, отражаясь в темной воде вокруг. Енисей, казалось, дышал и, напоминая бессонным о сне, слегка баюкал плот.

– В надписи есть важнейшее указание, именно фраза: «путь на солнце», – продолжал ученый. – Значит ли она, что наш неизвестный сам держал оттуда путь на восток, или же она относилась к чему-то другому, смытому волнами или временем?

– Я полагаю, первое вернее, – ответил палеонтолог.

– Мне кажется тоже, – согласился Михаил Степанович.

– Тогда не следует ли и нам оставить первоначальный план поездки и взять курс на восток и идти по пятам за нашей загадкой? Кто знает, какие открытия сделаем мы по пути? Енисей течет на север.

– Н-да-а… – произнес Павел Андреевич.

Мысль расстаться с шалашом и удобствами плавания на плоту ему не улыбалась.

– Что же, – быстро сказал Михаил Степанович, – за чем дело? Купим в окрестных деревнях лошадей, повозки, и айда дальше!

– Великолепно! – заявил Свирид Онуфриевич. – Признаться, это путешествие на плоту осточертело мне. Точно в клетке сидишь!

– Да, но вы изволили упустить из вида, что здесь не Швейцария с ее благоустроенными дорогами! – несколько ядовито заявил палеонтолог, – а дичайшая глушь. Весьма вероятно, что мы не встретим даже намека на дорогу!

Иван Яковлевич вооружился компасом и погрузился в исследование предположенного пути.

– Да, дорог как будто нет, – проговорил он таким равнодушным тоном, словно дело касалось вопросов вроде отсутствия журавлей на небе. – Но это неважно! На Енисее и Тунгуске мы, очевидно, уже ничего более открыть не можем, тогда как здесь есть данные за новые находки. Словом, я стою за продолжение путешествия сухим путем.

– Несмотря ни на какие препятствия? – спросил Павел Андреевич.

– Несмотря ни на какие препятствия! – повторил старый ученый.

– Мне кажется, раз мы поехали не для своего удовольствия, а ради дела – вопрос об удобствах не должен смущать нас, – мягко заметил Михаил Степанович.

– Повторяю, лично я рад сухопутному путешествию, – заговорил Свирид Онуфриевич, – поохочусь всласть, по крайней мере! Тем не менее, пускаться наугад в тайгу не советовал бы. Разве проводника отыщем…

– Карта и компас – лучшие проводники, – возразил Иван Яковлевич.

Палеонтолог поглядел на старого ученого и, убедившись, что упрямец скорей отправится один в тайгу, чем откажется от своей затеи, вздохнул как кузнечный мех.

– Пейте мою кровь! – проворчал он полушутливо, по-лусердито, – везите куда хотите!

– Вот это я понимаю! – весело воскликнул Михаил Степанович. – «Все для науки!» – девиз наш. Итак, прощай, Енисей!

– И да здравствует трущоба! Много людей перебывало, я думаю, здесь за сотню тысяч лет, но самые невероятные несомненно мы, господа!

– То есть как это за сотню тысяч лет? – вмешался охотник. – Это что же по-вашему – древность земли, что ли, такая?

Павел Андреевич скосил на него глаза, не поворачивая головы.

– Сто тысяч лет, милостивый государь, в истории земли – только нуль, ни больше, ни меньше!

– Да вы шутите, или смеетесь?

– Нисколько-с. Говорю безусловную истину: над нашей планетой прошло много, много миллионов лет.

– Фу ты, Боже мой! – Свирид Онуфриевич вытаращил в изумлении на палеонтолога глаза. – Неужто миллионы?!

– Я вам назвал наименьшую цифру, – ответил тот.

– Ловко! – недоверчиво заметил охотник. – Сказали бы вы это в мое время у нас в школе – вот бы как бы вам шкуру за эти миллионы всписали, мое почтение!

– Стало быть, решено, господа? – спросил, вставая, Иван Яковлевич. – Мы оставляем плот и едем далее сухим путем?

– Решено, решено! – ответили все.

– Антон! – позвал не терпевший откладываний и проволочек старый ученый. – Укладывайся! – приказал он появившемуся, словно привидение из темноты, слуге. – Завтра мы выезжаем отсюда уже на лошадях.

– На лошадях? – переспросил Антон. – Откуда же это они возьмутся?

– Будут! – прервал его Иван Яковлевич. – Об этом позаботится проводник, а твое дело приготовить все остальное.

– Проводник? – протянул Антон. – Проводник говорит такое, что волосы дыбом станут: хуже мест нет, чем здесь! Горы, леса да волки в них с медведями, а больше ничего и нет. Рекой-то спокойнее бы уж плыть… Вправду, что ль, бросить хотите плот? – угрюмо обратился он к остальным, увидав, что Иван Яковлевич, не слушая его, вошел в шалаш.

– Да, старина, так приходится! – ответил Михаил Степанович.

Антон молча удалился в задний шалаш и, сняв с себя неизменный сюртук, улегся на постель; но уединенный покой его скоро был нарушен Василием.

– Антон Антипыч! – заявил он, вбегая в шалаш. – Господа требуют.

– Это зачем? – не шевелясь, сурово спросил старик.

– Да черепа там искали, нет их нигде! Вы, сказывают, убирали вчера?

Антон, не отвечая ни слова, поднялся, медленно надел сюртук и отправился к господам.

– Я здесь-с… – заявил он, подойдя неслышной поступью и постояв несколько секунд за спиной Михаила Степановича.

Тот вздрогнул от неожиданности и оглянулся.

– Фу ты, вот напугал! – произнес он. – Павел Андреевич черепа не может найти: где они?

Губы старика шевельнулись, но он молчал.

– Принеси-ка их сюда, Антон! – добавил палеонтолог, усердно копаясь в груде древних предметов первой находки.

Антон не двигался.

– Что же ты? – спросил Михаил Степанович. – Что ты сказать хочешь?

– Принести их нельзя-с… – выговорил старик.

– Почему?

– Так что их нет!

Павел Андреевич повернулся так, что хряснула скамья под ним, и в свою очередь уставился на Антона.

– Как нет? где же они? – продолжал допрос удивленный Михаил Степанович.

– Я в ответе-с… – глухо ответил старик. – Только больше терпеть из-за них сил не было. Земле я их предал-с!

– Что? Что он говорит? – переспросил палеонтолог, не веря ушам своим.

– Похоронил я их! – повторил старик.

Михаил Степанович развел руками.

– Что он – дурак от рождения или сейчас с ума сошел? с возрастающим гневом спросил Павел Андреевич, подымаясь со скамьи.

Свирид Онуфриевич покатился со смеха, и смех его далеко проник в темноту ночи.

– Нет-с, я с ума не сходил! – возразил задетый за живое Антон. – Вам неизвестно, конечно, как вы неверующий, а нам видения были! Буря опять! Потопли бы все до единого с ними, вот что! Я старый человек, мне пора помирать, а здесь барин мой-с! Они еще человек молодой, о них бы подумали! Как вам угодно-с, а уж такого дела на своих глазах допустить не могу-с! А что не спросимшись сделал, это виноват, точно-с, казните меня…

Палеонтолог слушал горячую речь старика с раскрытым ртом и разведенными руками, готовый разразиться громом и молнией, но вдруг улыбнулся.

– Боже мой, как он глуп! – проговорил он, обращаясь к припавшему на стол от смеха Михаилу Степановичу. – Как он сверхъестественно глуп! На него даже сердиться нельзя!

Антон выслушивал все с покорным видом.

– Простите уж его, Павел Андреевич! – несколько овладев собой, примиряюще заговорил Михаил Степанович.

– К счастью, и черепа-то не особенно важные, не древние…

– Но позвольте, ведь эдак он у нас все хоронить начнет, что мы ни добудем, – тогда что?

– Нет, уж он этого больше не сделает! Да, старина? Ну, иди себе с Богом!

– Стой, расскажи, расскажи, как ты погребал-то их! – крикнул весь багровый от смеха Свирид Онуфриевич.

Антон покосился на него, повернулся и скрылся в темноте, проворчав что-то.

– Лучше всего, что он Ивана Яковлевича молодым человеком считает, – сказал по уходе его, видимо, все еще не придя в себя, Павел Андреевич. – Ведь эдакая несуразная старая калоша!

С этими словами палеонтолог бережно собрал свои драгоценности со стола и унес их спрятать как можно дальше в шалаш. За ним, все еще хохоча и шутя, последовали Сви-рид Онуфриевич и Михаил Степанович.

Огни на плоту потухли; все погрузилось в глубокий сон.

XI

Было уже под вечер, когда на другой день вернулись верхами, ведя лошадей, проводник и Василий. Повозок с ними не было.

Нетерпеливо ожидавшие возвращения посланных, путешественники окружили их, и рассказы усталого Василия несколько обескуражили всех, кроме сохранившего невозмутимо решительное состояние духа Ивана Яковлевича. Оказалось, что, как и говорил татарин, на много верст кругом деревень не было и, если б не случайно повстречавшийся табун, им пришлось бы вернуться даже без лошадей.

Низкорослые косматые коньки с длинными хвостами и гривами косили глазами и казались совсем дикими.

– Однако! – произнес Павел Андреевич, пощипывая бородку и поглядывая на животных. – Это звери какие-то, а не лошади! Да они объезжены ли?

– У! – возразил татарин, улыбаясь во весь рот, – я на всех ехал! Хороший конь, такой хороший: шагом не идут, все время скачут, – только держи!!

Павел Андреевич выразительно крякнул и посмотрел на старого ученого.

– Как, Иван Яковлевич? – спросил он, – ездили вы когда-нибудь верхом?

– Я? нет! – откровенно сознался тот.

– Я тоже…

– Как-нибудь поедем! – спокойно заявил Иван Яковлевич. – Выучимся!

Павел Андреевич скосил в сторону губы и ничего не ответил.

Лошадей приведено было десять, причем седел, вернее голых седельных остовов, было всего пять.

Татарин с Василием спутали лошадей и, пустив их пастись, перекусили кое-чего и тотчас же принялись мастерить седла, прикрепляя к остовам подушки и покрывая их кусками разрезанного ковра. Вместо стремян привязывали веревки.

Отъезд за поздним временем был отложен до следующего дня, и все в последний раз уснули на плоту под баюкающие всплески волн великой реки.

Взошедшее солнце отыскало путешественников уже верстах в пяти от берега, в узкой и глубокой лощине, поросшей лесом. Ночь еще как будто висела в ней. Высокая трава казалась сизой от сильной росы. Невыспавшиеся путешественники, с измятыми от сна лицами, поеживались от холода и с удовольствием почувствовали наконец на спинах своих живительное тепло.

Растянувшаяся гусем кавалькада представляла собой далеко не обыденное зрелище. Впереди, сдерживая опытной рукой бойкого конька, ехал без седла проводник-татарин; за ним следовали Михаил Степанович и Свирид Онуфриевич, над плечом которого торчало дуло ружья. Сейчас же за ними, вытянув впереди ноги и руки и крепко держа повода, ехал Иван Яковлевич; брови его были нахмурены, губы сжаты; на румяном лице лежало какое-то детски-наивное, как бы извиняющееся выражение. Несколько далее в виде колосса Родосского возвышался на коренастом коньке Павел Андреевич. Ноги его доставали почти до земли; он весь колыхался в такт ходу лошади и, придерживаясь одной рукой за холку, опасливо поглядывал на уши конька, служащие хорошим показателем настроения у этих животных. Позади него ехали Василий и Филипп, ведя в поводу двух коней с вьюками по бокам. Караван замыкал Антон, нагруженный подушками и всякого рода барским добром.

Узкая тропка, по которой ехали путешественники, становилась все незаметнее, глохла и наконец исчезла окончательно. Перед остановившимися всадниками встала темной стеной густая тайга; слева и справа подымались кручи гор. Из-за высоких мохнатых елей, пихт и лиственниц выставляли свои густые вершины цари сибирских лесов – красностволые кедры; чуть слышный звон, словно далекая, далекая молвь, сливался с тишиной тайги.

– Куда ехать? – проговорил татарин, заставляя сделать поворот конька своего. – Мой говорил – дорога нет никакой; сама теперь видишь – нет! тайга, гора кругом!

– Надо, брат, без дороги ехать, ничего не поделаешь! – ответил Михаил Степанович и, вынув из кармана компас и карту, на которой красной чертой обозначена была на совещании Иваном Яковлевичем дорога, определил направление. – Вот куда, – заявил он, рубнув ребром ладони воздух по направлению к тайге.

Татарин, с явным недоумением на лице, тронул каблуками востроносых сапог бока лошади.

Отряд вступил в вековой бор; торжественная тишина и сырость охватили со всех сторон. Никто не проронил ни слова; все, кроме Михаила Степановича и татарина, в первый раз еще углублялись в неведомый, извечный лес; мощь и величие его действовали подавляюще.

Ехать с каждым шагом вперед становилось все затруднительнее; гигантские, не в обхват и пяти человекам, стволы деревьев поминутно преграждали дорогу и приходилось делать зигзаги и объезжать их; лошади одна за другой проваливались по брюхо в ямы, покрытые сверху буреломом; густые, колючие шатры елей не щадили боков и лиц всадников. Больше всех доставалось Павлу Андреевичу, не решавшемуся отпустить гриву лошади и хоть раз защитить лицо руками. Предвидя особенно хлесткий удар какой-нибудь злокозненной ветки, он крепко зажмуривал глаза и только покряхтывал, получив его. Порядочно доставалось и остальным.

Перед полуднем отряд выбрался на небольшую поляну с ручьем, и решено было сделать привал.

Павел Андреевич с трудом слез с зашатавшейся лошади и, передав повод татарину, направился, широко расставляя ноги, к Михаилу Степановичу. Тот хлопотал над устройством завтрака.

Свирид Онуфриевич, дымя трубкой и посмеиваясь, глядел на приближавшаяся палеонтолога.

– Что это вы, батенька, ножками-то как циркулем движете? – заметил он.

Павел Андреевич уселся на траву возле разостланной на ней салфетки, и вытащив из своей сумки ножик и вилку, приготовился к уничтожению предстоявшего завтрака.

– Оттого, маменька, ответил он, – что земля наша велика и обильна, а благоустройства в ней нет, – устал!

На тарелках появились жаренные тетерьки – плод охоты Свирида Онуфриевича, хлеб и две коробки с консервами, которыми запасся в Москве предусмотрительный Михаил Степанович.

Путешественники разместились, кто поджав под себя ноги, кто на коленях, и приступили к закуске.

Слуги расположились поодаль.

Только что охотник успел отправить в рот изрядный кусок хлеба с маринованной рыбой, как Кузька, не сводивший с него глаз, вдруг понюхал воздух и, слабо визгнув, так прижался к хозяину, что чуть не опрокинул его.

– Тубо! – грозно крикнул Свирид Онуфриевич. – С ума ты сошел?… Что бы это могло быть? – прибавил он, заслышав тревогу среди привязанных лошадей и оборачиваясь.

Кони, натянув повода, сбились в тесную кучу и, храпя, с силой брыкали воздух; между тем. ничего видно не было.

Татарин бросился к ним, вскочил и побежал и Василий.

– Что за притча? – проговорил, подымаясь и хватая ружье, охотник.

– Медведь гулял! – как бы отвечая ему, долетел из зарослей подавленный возглас татарина. – Ходи скорей сюда!

Свирид Онуфриевич кинулся на зов, на бегу перезаряжая двустволку патронами с пулями; Михаил Степанович выхватил из кармана револьвер и пустился догонять его. Антон и Филипп поспешили к бившимся лошадям.

На поляне остались только Иван Яковлевич и Павел Андреевич.

– Не пойти ли и нам помочь? – сказал встревоженный ученый.

Павел Андреевич дожевывал кусок рыбы, остававшейся с минуту неподвижно во рту у него.

– Как? – спросил он, проглотив рыбу. – Вы умеете стрелять?

– Нет, но…

– Лучше дозавтракаем, – спокойно закончил палеонтолог, – медведя и без нас убьют, – не важная особа, не тигр! Мы только помешаем им.

– Вы думаете, убьют?

– Непременно, – если только он не уйдет, конечно! Сви-рид Онуфриевич великий мастак в стрельбе. Попробуйте-ка маринад, – прелесть, я вам доложу!

– В первый раз слышу от вас похвалу нашему охотнику, – заметил старый ученый, успокаиваясь и принимаясь за вилку с ножом.

– Милые бранятся, только тешатся, – ответил палеонтолог. – Что с вами, Иван Яковлевич?! – с испугом добавил он, увидав, что лицо старого ученого вдруг вытянулось и побледнело как алебастр; руки Ивана Яковлевича опустились.

– Вам дурно…

Павел Андреевич не договорив, ахнул, отшатнулся насколько мог и уставился влево: почти над самым плечом его выставилась из темно-зеленой каймы еловых ветвей огромная мохнатая голова медведя.

Собеседники оледенели.

Без малейших попыток спастись глядели оба на страшного зверя, сопя поводившего черным носом над Павлом Андреевичем.

Лица обоих ощущали горячее дыхание медведя.

– Я не видел ни леса, ни зверя, ни Ивана Яковлевича, ничего, словом! – рассказывал после палеонтолог. – Кругом вдруг встал зеленоватый туман, и в нем вычеканилось серое пятно и маленькие злые глаза на нем. Чувствовал, что это смерть; жизнь уже порвалась во мне; сейчас, сию секунду должно было начаться безобразное терзание того, что осталось – моего тела. Уверяю вас, тела я уже не чувствовал: я был дух. Каждый испытывал в детстве особо жуткое чувство, когда видел во сне, что падает и несется в бездну. Это чувство – предтеча смерти. Хлороформируемые испытывают то же. Перейдете через него – и вы или очнулись или же нет ничего… темно, конец всему…

Медведь нагнулся и медленно обнюхал лицо и шею палеонтолога, почти лежавшего на земле, затем повернул морду и свиные глазки его устремились на Ивана Яковлевича.

– Тпрусенька, тпрусенька… – осилив немоту, пролепетал тот звуки, какими подманивают коров. – Тпрусень-ка…

Рука Ивана Яковлевича протянулась с крепко зажатым в ней куском хлеба к морде медведя.

Буро-грязная шерсть на шее зверя встала дыбом. Он зарычал, и одновременно страшный человеческий вопль раздался позади на поляне: Антон, укрепив привязи лошадей, пошел обратно и вдруг, увидав своего барина почти в пасти медведя, закричал и, вне себя от ужаса, безоружный кинулся к нему на выручку.

Медведь быстро оглянулся, поднялся на задние лапы и, не обращая более внимания на сидевших ученых, ожидал подхода нового неприятеля. Антон, без шапки, с развевавшимися седыми волосами, с искаженным лицом, бежал к нему со всех ног. Еще три-четыре шага, и старик очутился бы в объятиях зверя; но Свирид Онуфриевич вовремя поспел на крик: грохнул выстрел, и взмахнул лапами, шагнул вперед, затем осунулся весь и повалился на брюхо; задние лапы его стали судорожно раздирать землю. Пуля угодила ему прямо в голову.

Иван Яковлевич быстро поднялся с места. Антон бросился перед ним на колени и, хватая то за руки, то за ноги его, принялся осыпать их поцелуями.

– Батюшка, миленький ты мой… соколик! – бессвязно лепетал, всхлипывая, старик. – Избавил Бог!

– Полно, полно, дядька!… – стараясь справиться с обуревавшим его волнением, проговорил Иван Яковлевич. – Видишь – жив и здоров, и слава Богу!

К месту происшествия сбежались со всех сторон остальные участники экспедиции. Испуг и тревога их тотчас же сменились радостью; на меткого стрелка, осматривавшего рану на звере, посыпались Похвалы.

Иван Яковлевич направился к нему и, обняв, горячо расцеловался с ним.

– Спасибо! – вымолвил он. – Великое русское спасибо! Я у вас в неоплатном долгу. Помните: если хоть чем-нибудь может быть вам полезен старый холостяк – он весь в вашем распоряжении!

Палеонтолог, видимо, еще не вполне пришедший в себя от испытанного потрясения, с чувством пожал руку охотника.

– Помилуйте, что вы, благодарю вас… – отвечал тронутый Свирид Онуфриевич. – Я-то не при чем почти: ружье ведь стреляло!

Он любовно хлопнул ладонью по широкому темному стволу.

– На зверя вы посмотрите лучше! Каков медвежище, а?

Туша медведя действительно казалась горой: ее измерили и нашли, что она более сажени в длину.

Татарин принялся свежевать зверя и сдирать шкуру.

– Здесь в гора много медведь есть, ой много! – весело болтал он, быстро управляясь с делом. – Здесь давно, о-оч-чень давно, люди такой жил – бог у них медведь быль! А-я-я-й!!! – Татарин потряс головой. – Никто его не бил. А какой он бог – он баран, а не бог!

Сообщение татарина было далеко не успокоительно; поднялись бесконечные разговоры о медведях и об их проделках, и путешественники не заметили, как поспел обед: чудное, душистое жаркое из медвежьего окорока, испеченное прямо в золе.

XII

Часов около четырех дня караван тронулся в дальнейший путь. Длина его укоротилась значительно: наученные опытом путешественники держались близко друг от друга; под рукой у каждого приготовлены были револьверы.

Лошади шли беспокойно, так как Свирид Онуфриевич ни за что не хотел бросить шкуру медведя и приторочил ее позади седла… То и дело то в голове, то в хвосте каравана раздавалось вдруг конское всхрапывание; лошадь испуганно вздергивала вверх морду, шарахалась и давала козла; мгновенно вся вереница лошадей проделывала то же, затем все успокаивалось и продолжало двигаться дальше.

Ни дороги, ни тропки не было и следа; казалось, нога человеческая не забиралась никогда в полутьму вековых дебрей, куда смело углублялись путешественники. Лес молчал, как молчит всегда тайга; только величавый гул, словно дальний прибой океана, слышали путешественники где-то высоко-высоко над собой.

– Ветер, кажется, порядочный, – заметил, прислушиваясь, Михаил Степанович.

– А внизу ничего, совсем тихо, – отозвался Свирид Онуфриевич.

– Здесь вечная тишь, – сказал Михаил Степанович, – и вечная красота, – добавил он, глядя на ели и пихты, убравшие бархат темно-зеленых платьев своих светлыми, весенними кружевами из молодых побегов.

Охотник воспользовался расширившимся расстоянием между деревьями и поравнялся с Михаилом Степановичем.

– Слушайте, – тихо проговорил он, наклоняясь к уху того. – Вы знаете меня, я не трус, но куда мы едем?

– Как куда? – удивился Михаил Степанович. – Вам же известно: к северной части Байкала!

– А сколько туда верст?

Михаил Степанович поднял вверх плечи:

– Не знаю. Верст пятьсот, восемьсот, вероятно. Но что нам до них? Нужно исследовать путь – вопрос только в этом!

– И вы уверены, что мы сделаем эти восемьсот верст?

– Разумеется. Месяц-другой времени, и мы будем на месте.

Свирид Онуфриевич покрутил усы, затем мотнул головой.

– Нет, – убежденно произнес он. – Я знаю толк в лесах, видал много их, но эти – мое почтение! Продраться сквозь них пешком, может быть, и возможно будет, но проехать – нет! Чудо, что мы еще едем до сих пор! Помните, что на сотни верст нет жилья кругом и, заблудись мы…

Свирид Онуфриевич не договорил.

– С нами компас, – возразил Михаил Степанович, – заблудиться мы не можем, а…

– Я вот к чему веду речь, – перебил охотник. – Мы с вами и пешком отсюда выберемся, а вот они, – он кивнул головой на ехавших позади, – младенцы наши, с ними что делать?

– Что с вами, Свирид Онуфриевич? – сказал Михаил Степанович, с удивлением взглянув на охотника. – С чего вы вдруг в такую зловещность впали?

– Вот с чего! – охотник указал рукой вперед. – Вглядитесь хорошенько в лесок, да помозгуйте, – к тому же придете. В этом лесу погулять, побродить денек, два – очень хорошо, но резать напрямик через него восемьсот верст – это подвиг!

– Это обязанность… – тихо, но горячо произнес Михаил Степанович. – Мы должны узнать и раскрыть все, что могла оставить по себе эта загадочная личность!

Свирид Онуфриевич крепко почесал затылок.

– Думал, что хоть у него в голове все дома, а он тоже с бзиком! – с досадой проговорил он, осаживая коня и усиленно принимаясь пыхтеть трубкой.

Местность, между тем, становилась все изрытее и видимо подымалась в гору. Лес редел. Но напрасно ученые бросали по сторонам внимательные взгляды в надежде открыть что-нибудь важное: ни камней, ни скал с надписями не попадалось.

Подъем становился все круче; скоро лошади уже с трудом карабкались вверх, неся легших на самые шеи их всадников, и то и дело срывались ногами.

– Еще полчаса – и будем на небе! – с усмешкой сказал Свирид Онуфриевич.

– Я буду там значительно раньше! – сипло выговорил палеонтолог, багровый, как закат перед ветром. – Эта проклятая лука пробьет меня насквозь!

Но жизнь Павла. Андреевича, вероятно, была еще нужна для земли: подъем наконец кончился, и ученый выпрямился и вздохнул свободнее.

Лес остался внизу, на половине горы. Казавшиеся снизу безгранично высокими вершины гигантских кедров находились теперь далеко-далеко под стременами путешественников. Везде внизу, куда, ни обращались глаза, расстилалось темно-зеленое море; на нем вставали синеватые бугры – вершины кедров.

На просторе поднебесья дул сильный ветер; солнце заходило, и алый щит его уже коснулся горизонта безграничного зеленого океана и погружался в него больше и больше.

Полюбовавшись видом и дав немного вздохнуть запыхавшимся лошадям, караван двинулся дальше; путь преграждали казавшиеся неприступными скалы из красного известняка. Отвесная стена их, как бы охваченная пожаром, ярко вырезывалась на бледно-бирюзовом небе. Лошади шли по промытой дождями ложбинке.

Сплошная издали стена но приближении к ней оказалась изборожденной глубокими и довольно широкими расселинами; бесчисленные острые зубцы усеивали ее. Кругом не росло ни куста, ни деревца.

У скалы Михаил Степанович остановился: его поразили неумолчные тихие звуки, слышавшиеся везде от скал. Они были все мокрые: всюду сочилась и капала с камней вода, производя подобие какой-то своеобразной мелодии. Михаил Степанович сверил направление лежавшей впереди расселины с компасом и смело направил коня в нее.

Сразу охватил полумрак и особенная сырая свежесть; ехать можно было только по одному и то с осмотрительностью, так как то ногам, то голове угрожали каменные выступы и с той и с другой стороны. В одном месте громадный камень, отделившийся, вероятно, от вершины какой-нибудь скалы, заклинил сверху расселину, образовав как бы низкий туннель под собой. Михаил Степанович спешился и, исследовав проход, вернулся и ввел в него лошадь; примеру его последовал весь караван.

Подземный коридор, словно черная труба со вставленным на верхнем конце светло-голубым стеклом, тянулся сажень пятнадцать. С потолка росили холодные капли. Шаги отдавались гулко; подъем шел круто в гору и вдруг кончился; путешественники, мокрые, как после дождя, очутились на свободе и стали садиться на коней.

Михаил Степанович, успевший уже взъехать на пригорок впереди, вдруг рванул назад повода и осадил лошадь почти на задние ноги. То же проделал и подъехавший к нему рысью Свирид Онуфриевич.

Крутой обрыв, на котором очутились они, вставал саженей на десять над узкой горной котловиной, сдавленной рамой, как бы выкованной титанами из черных базальтовых скал. Среди нее зыбилась какая-то темная поверхность.

– Что это, никак вода? – с изумлением проговорил Сви-рид Онуфриевич.

– Божье озеро, – ответил Михаил Степанович, не сводя глаз с него. – В Сибири так зовут горные озера!

Долго любоваться видом путешественникам не пришлось: быстро темнело, и проводник и Свирид Онуфриевич заторопили спуститься скорей на ночлег с горы.

Отыскался сравнительно отлогий спуск, и через несколько минут на берегу озера закипела деятельная разгрузка лошадей и устройство бивака.

Антон, между прочим занимавший при экспедиции должность старшего повара, подошел к Михаилу Степановичу и заявил ему, что кроме сухого хлеба есть ничего не придется.

– Почему? – удивился молодой этнолог. – Ведь мясо есть у нас. Неужто ты выкинул медвежатину?

– У татарина она, и не притрагивался я к ней! – с брезгливым видом ответил старик. – А только на чем жарить-то ее?

Михаил Степанович невольно оглянулся: кругом не было ни травинки.

– Вот так штука! – протянул он. – Ну что ж, ограничимся сегодня консервами.

– И татарина консервами кормить? Ему ведь пуд их стравить надо!

Недовольный тон старика вызвал улыбку на лице Михаила Степановича.

– Что ж поделать: пуд, так пуд дай!

– Дозвольте медвежатину ему отдать: он ведь Махмуд, все съест?

– Да ведь она сырая!

– Для него-то и лучше. Он на ней верхом всю дорогу ехал. «Теперь, говорит, вкусный говядина будет. На говядине, говорить, всегда сперва посидеть надо». Пущай и жрет!

Михаил Степанович согласился.

Но отсутствие жаркого к ужину было не так важно, как отсутствие костров. Путешественники скоро почувствовали всю ценность последних.

– Однако, холодновато! – заметил после ужина Иван Яковлевич, кутаясь в бурку.

Палеонтолог надел шубу и сталь приискивать место, где бы улечься поудобнее. Ступив несколько шагов, он охнул и остановился.

– Я теперь вполне представляю себе, что такое была пытка на кобыле в средние века! – недовольным тоном заявил он. – Эта окаянная верховая езда решительно то же самое: чуть не разорвало от нее пополам!

Смеха сердитое заявление это ни в ком не вызвало. Все чувствовали себя сильно утомленными.

Павел Андреевич принялся за поиски приюта. Почва была неровная; земли или песка не было ни пылинки; лагерь путешественников располагался на голом граните. Павел Андреевич примостился наконец в ложбине, но, полежав минут пять на камнях, начал ворочаться, наконец встал и, бормоча про себя что-то сердитое, перешел дальше, чтоб вскоре проделать все сызнова.

– Медведь-то наш берлогу себе ищет! – заметил вполголоса Свирид Онуфриевич, следивший за движением палеонтолога с равнодушием истого охотника, привыкшего к разным неудобствам. Неизменная трубка дымилась в зубах его, и от особенно сильных затяжек табак разгорался вспышками и то и дело освещал густые усы и нос Свирида Ону-фриевича.

По бокам охотника обозначались в темноте силуэты Михаила Степановича и Ивана Яковлевича.

Немного поодаль чуть маячили фигуры слуг.

– Ведь не хотел ничего теплого с собой брать, – сказал Михаил Степанович, кивая на палеонтолога. – Насилу уговорил его! А вы, Иван Яковлевич, как себя чувствуете?

Старый ученый сидел, глубоко задумавшись.

– Ничего, ничего… – встрепенувшись, ответил он. – Устал немного, но это вздор! Что за удивительная ночь, господа: как необычайно ярки звезды здесь! Что за воздух! Я прямо опьянел от него!

– Высоко очень забрались, – проговорил Свирид Онуф-риевич, – под облаками, я думаю, сидим!

– Нет, выше их, – возразил Михаил Степанович, которому от утомления было не до поэзии. – Я очень жалею, что мы так задержались на том привале: уснуть здесь, очевидно, не будет никакой возможности!

– Это кому как! – сплюнув, сказал охотник. – Мне на медвежьей шкуре будет отлично.

– Утром непременно исследуем все окрестные скалы, заявил Иван Яковлевич, – здесь, несомненно, должны оказаться надписи!

К разговаривавшим приближалась какая-то фигура, оказавшаяся татарином.

– Что тебе, Едигей? – спросил Михаил Степанович.