Текст книги "Царь царей..."

Автор книги: Сергей Минцлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

VIII

– Скоро будем в Красноярске, господа, – заявил Михаил Степанович остальным путешественникам за утренним чаем, – всего каких-нибудь двести верст до него.

– Двести? – с набитым ртом переспросил Свирид Онуф-риевич, держа в одной руке огромный ломоть хлеба с маслом, а в другой – белую кружку, вмещавшую стаканов пять чая. – Это сколько же дней в вашем «скоро» выйдет?

– Самое большее – два, – ответил Михаил Степанович.

– Скорость Енисея от десяти до двадцати верст в час: быстрее курьерской тройки! Не понимаю, зачем люди по разным Швейцариям ездят! – восторженно воскликнул он. – Смотрите, где вы найдете такую красоту?

Как бы повинуясь движению руки молодого этнолога, все повернули головы.

Было на что любоваться. Величайшая русская река сузилась приблизительно до одной версты в ширину; казалось, она насторожилась и всю необъятную буро-синюю массу вод своих с безудержной мощью ринула на вдруг ярко обрисовавшегося впереди врага – громадный кровавый отвес левого берега.

– Мы разобьемся! – в испуге проговорил Иван Яковлевич, приподымаясь с лавки. – Нас несет на гору!

Вскочил и Свирид Онуфриевич.

– Ничего не случится, – успокоительно сказал Михаил Степанович, – сейчас поворот, и нас промчит мимо. Но смотрите, смотрите, как хорошо!

Плот с головокружительной быстротой мелькнул под чудовищной стеной обрыва и впереди, как бы за синей вуалью, разом открылась гористая даль. Справа и слева без конца вставали зубцы и острия красных скал. Между ними, заполняя все, зеленели бесконечные хвойные леса.

– Тайга! – заявил Михаил Степанович. – Вот где поэзия и красота!

Лицо его раскраснелось; он весь стал восторженность и радость.

– Действительно, недурно, – проговорил спокойно сидевший все время Павел Андреевич. – Но черт его побери, этот поворот, – так и казалось, что сейчас размозжит тебя о скалы! Кстати, это все красный известняк, кажется?

– Известняк и гранит, – ответил Михаил Степанович.

– А сколько здесь лосей, медведей, лисиц, Свирид Онуф-риевич!

Охотник закрутил длинные усы и загоревшимися глазами внимательно стал глядеть на берег, позабыв про чай.

– Здесь «писанцы» есть! – сказал Василий, ставивший в эту минуту новый жестяной чайник с водой взамен опустошенного учеными. – Татарин нам сейчас сказывал.

– Какие писанцы? – спросил, насторожившись, Иван Яковлевич.

– Люди будто какие-то нарисованы, красками-с. А кем – неизвестно!

Иван Яковлевич встал с места.

– Михаил Степанович, – обратился он к молодому этнологу, – надо разузнать, в чем дело. Пойдемте к проводнику… надо остановиться!

Оба поспешили к рулю, у которого виднелась фигура татарина. После недолгого разговора их плот стал сворачивать к берегу.

Свирид Онуфриевич впал в восторг.

– Кузька, иси! – во все горло рявкнул он, не видя, что пес лежит рядом с ним.

Кузька выскочил из-под стола как ошпаренный и заколотил хвостом по бокам.

– На охоту! – кричал Свирид Онуфриевич, теребя пса за морду. – Марш, пляши, такой, сякой, растаковский!

 
Гоп, мои гречаники!
Гоп, мои милы!
 

Свирид Онуфриевич защелкал пальцами, замотал головой и затопал ногами. Кузька поднялся на задние лапы и с лаем принялся подскакивать перед своим барином. Концерт получился неистовый.

Павел Андреевич смотрел, смотрел на них, наконец прыснул со смеха и облился чаем.

– Эка телячий восторг обуял их! – проговорил он, вытирая грудь и живот. – С ума оба сошли!..

Свирид Онуфриевич махнул рукой и убежал в шалаш за ружьем.

Через минуту он и Кузька стояли уже на самом краю плота и, только что последний коснулся берега, оба выскочили на камни. Еще несколько минут, и они оказались уже на высоком утесе.

Свирид Онуфриевич сорвал с головы шапку, помахал ею в знак прощального привета еще только что собиравшимся сходить с плота товарищам и пропал в темной тайге.

Иван Яковлевич, нервно потирая руки, выступил в путь в сопровождении татарина и обоих ученых.

Путь был недальний: скоро из-за лесистых круч, словно железный нож, выставилась острая вершина совершенно обнаженной серой скалы.

Проводник указал на нее пальцем.

– Писанец, – заявил он. – Ба-альшой человек писал!

– Что же, там пещеры, кости какие-нибудь есть? – спросил Павел Андреевич, стараясь не отставать от ускоривших ход товарищей, что при его толщине давалось ему нелегко.

Татарин мотнул головой.

– Кости нет, пещера нет, одна писанець!

Он вступил в какую-то щель между двумя громадными камнями; за ним пробрались Михаил Степанович и старый ученый. Павел Андреевич протиснулся последним.

Перед ними, как бы поставленная на широком и ровном песчаном блюде, высилась одинокая гранитная скала. Горы отступили полукругом, образовав амфитеатр позади нее. На гладкой, как бы шлифованной поверхности скалы виднелись очертания каких-то красных фигур.

Иван Яковлевич с торжественным видом, намеренно не торопясь, что он всегда делал в важных случаях, стал надевать вторую пару очков и вынул бинокль; Михаил Степанович быстро пошел ближе к скале; Павел Андреевич сел на песок и принялся вытирать платком пот, градом катившийся по лицу и шее его.

Иван Яковлевич долго рассматривал изображения.

– Это не иероглифы, – сказал наконец он, отняв бинокль от лица. – Просто какие-то фигуры и… и даже не древние, – несколько разочарованным тоном добавил ученый.

– То есть, что вы называете «не древними»? – спросил Павел Андреевич, равнодушно поглядывая на скалу.

– Так, века XII–XIII, – ответил Иван Яковлевич. – И опять-таки сделаны они монголами: обратите внимание на фигуры этих людей – чистейшие татары!..

– Гм… – промычал, поднимаясь, Павел Андреевич. – Татары… Просто уроды какие-то намалеваны. Однако пойти посмотреть, нет ли чего интересного около скалы, – и он зашагал по глубоко оседавшему под тяжелыми ступнями его песку.

– Ничего нет! – прокричал, показываясь из-за угла скалы, Михаил Степанович, успевший уже обойти кругом нея. – Ни надписей, ни ходов…

– А кости? – спросил, остановившись на полдороге, Павел Андреевич.

– Есть! – крикнул опять этнолог.

– Ну? какие? – радостно отозвался Павел Андреевич.

– Чьи?

– Вороньи!

Из-за края скалы взлетели на воздух полусъеденные кем-то останки огромной вороны и рухнули на песок невдалеке от палеонтолога. Павел Андреевич плюнул так, что отозвалось и тоже плюнуло где-то в горах эхо.

– Чтоб вам пусто было! – крикнул он. – Я-то было обрадовался!

Разочарованные ученые пошли обратно и несколько раз в продолжение пути слышали отдаленные выстрелы Свирида Онуфриевича.

– Он, видно, удачливей нас! – заметил Павел Андреевич, подымаясь на плот. – Ишь его, как катает!

К общему удивлению, Иван Яковлевич был в духе и не сердился на неудачу и замедление из-за опоздания Свирида Онуфриевича. Обед прошел без охотника. Отдохнув, все опять вышли погулять на берег. Жаркий день угасал и сменялся тихим вечером; синее днем небо как бы раздвинулось, легло как складной фонарь на земле, чуть одев края ее сизым туманом: открылось другое небо – далекое и бледное с одинокой звездой на нем. Черный бархат вод у берегов не зашелохнулся, но спирали и завитки на буротусклой середине реки указывали, что она не стоит, а мчится по-прежнему своим путем, как и весь мир. Скалы, казалось, росли, тянулись в высь и покрывали мир все большей тенью.

Не слышалось ни звука.

Ученые уселись на прибрежных камнях и, словно боясь нарушить очарование наступавшей ночи, молча любовались ею.

Звезды проступали явственней; слабо обозначился Млечный путь.

Павел Андреевич указал на него рукой.

– Предел вселенной, – проговорил он.

– Да, пока… – отозвался, не отрывая глаз от неба, Иван Яковлевич. – Но пройдет столетие, другое, и глаза людей откроют в новые телескопы новые и новые миры… Все узнает наука! «Я – червь, я – Бог!» – с одушевлением продекламировал старый ученый, ударив себя в грудь.

– Уж и «все»? – с оттенком сомнения возразил Павел Андреевич.

– Как бы я хотел жить в то всезнающее время! – вырвалось у Михаила Степановича, лежавшего с задумчивым выражением на лице.

– А я нет! – отрезал Иван Яковлевич.

– Почему?

– Позвольте, да что же бы я тогда делать стал? – разведя руками, воскликнул старый ученый. – Мне нужна работа. И знаете ли что? человечество перестанет существовать, когда будет все окончено им! Положите конец умственной работе, и все застынет, начнет пятиться назад и наконец одичает снова!

– Это верно, – промолвил через некоторое время Павел Андреевич.

Наступило долгое молчание.

– Сколько уже сот тысячелетий глядят на мир эти звезды… – мечтательно проговорил Михаил Степанович. – Если б узнать, что они видели… Вот, хоть бы эта: сколько тысячелетий смотрели и руководились ею люди!..

– Про какую звезду вы говорите? – спросил Иван Яковлевич.

– Вот про эту, про Полярную… – Михаил Степанович указал рукой на маленькую бледную точку, мерцавшую в бездне почти над головами их.

– Ошибаетесь, – возразил старый ученый. – Полярной, т. е. почти неподвижной звездой, в древности считалась другая.

– Разве? – с удивлением спросил молодой этнолог, приподнимаясь с земли. – Я, представьте, этого не знал. Каким же путем это узнали?

– Узнали астрономы, – ответил Иван Яковлевич. – Но позвольте, – вдруг спохватился он, – вам, Павел Андреевич, может быть, неинтересно будет слушать об египтологии?

– Помилуйте! – поспешно возразил палеонтолог, – сделайте одолжение, расскажите, – я ведь совершеннейший профан в этой области.

Иван Яковлевич потер себе руки, что он всегда делал перед чтением лекции, и начал.

– При исследовании пирамид обратили внимание, что в них оказывается странный, недоступный никому ход из внутренней усыпальницы к небу. Зачем он устраивался – долго оставалось загадкой. Наконец в одном из храмов отыскалась запись о постройке пирамид, и из нее узнали, что ход оставался затем, чтоб гробницы царей вечно, и днем и ночью, озаряла во мраке смерти Полярная звезда. Стали проверять направление ходов, – никакой Полярной звезды уже на гробницы не смотрело. Пирамиды были выстроены так давно, что земля успела уклонить свою ось от прежнего направления, что совершается чрезвычайно медленно… Полюс земли, как известно, описывает круг вроде верхушки волчка, пущенного наклонно на стол, что называется прецессией земной оси. Полный оборот полюс сделает в платонический год земли, равный 25.800 наших. И вот тут-то загадку археологии[9]9
  Археология – наука о древностях.


[Закрыть] решила астрономия, – Иван Яковлевич возвысил голос. – Вычислили угол отклонения, и по нему определили время – точный возраст некоторых пирамид… И замечательно: когда впоследствии открыт был знаменитый туринский папирус, давший списки египетских династий строителей тех пирамид и храмов, даты таблиц его совпали с определенными математически. Это мировое торжество, господа!

– Кажется, такой пустяк – какой-то ход в какой-то пирамиде, а повел к каким открытиям! – заметил внимательно слушавший своего бывшего профессора Михаил Степанович.

– В мире нет пустяков, – возразил старый ученый, – все в нем полно великого значения! Однако, что же это нашего стрелка до сих пор нет? – добавил он с некоторым беспокойством. – Уж не случилось ли чего с ним?

– Не думаю… – ответил Михаил Степанович, – он опытный охотник.

– А враль еще лучший! – вставил палеонтолог. – Все-таки следовало бы костры разложить, что ли, – видней будет идти ему!

– Ва-си-лий! – крикнул во всю силу груди Михаил Степанович.

«Ва-си-лий!» – отозвалось эхо, и, казалось, тайга проснулась и вдруг насторожилась кругом.

– Иду! – донесся снизу из темноты голос Василия.

– Разложите костры… да поярче! – прокричал этнолог. – Свирида Онуфриевича все нет!

– Сейча-ас!.. – прилетел ответ.

Два ярких огненных столба поднялись вскоре у самой воды к небу; длинные красно-золотистые полосы легли от них, змеясь и блестя, на поверхность реки.

Путешественники спустились на отмель к кострам и принялись за чаепитие. Прошло еще несколько времени, и всем показалось, будто где-то позади со скал осыпались небольшие камни.

– Шаги… слышите? – проговорил Михаил Степанович, ставя на песок свою кружку. – Свирид Онуфриевич! крикнул он, – вы это?

– Я! – отозвался сиплый голос. – Господа, я сделал открытие!

С этими словами из темноты выступила фигура охотника; куртка на нем была изорвана; над коленями просвечивало белье, лицо было красно как вареная свекла.

– Наконец-то вернулись! – с облегчением произнес Иван Яковлевич. – Мы уж полагали, что вы заблудились!..

– Нет, не заблудился, а нашел…

– Что? – насмешливо спросил Павел Андреевич. – Опять пещеру с иероглифами? Дичи-то принесли ли сколько-нибудь?

– Дичи? – Свирид Онуфриевич сдернул с плеча туго набитый ягдташ и бросил его на землю. – Рябчиков сколько хотите и еще два. Не в них дело. Слушайте внимательно: я видел надписи!

Иван Яковлевич превратился в статую.

– Какие? – недоверчиво спросил Михаил Степанович.

– Может быть, вроде тех, что мы видели, – монгольские?

– Нет же, – нетерпеливо возразил охотник, – говорю вам – настоящие, вот как те, что в Минусинской степи были! Ободрался из-за них, чтоб они сдохли! По кручам к ним лез!

Жар, с каким говорил Свирид Онуфриевич, поминутно с азартом вытиравший платком вспотевшую лысину и лоб, подействовал на ученых.

– А далеко они? – спросил Михаил Степанович.

– Не особенно: верстах, должно быть, в пяти будут. Черт, и я то с вами заразился этими надписями. Вот ведь какого тетерева из-за нее упустил! – Свирид Онуфриевич развел руками по крайней мере аршина на два. – За ним бы надо было идти, а тут, как на грех, она, чтоб ей перетрескаться, в глаза кинулась!

– Завтра надо пораньше встать, Михаил Степанович, – сухим деловитым тоном произнес Иван Яковлевич, вставая. – Необходимо исследовать те места. Покойной ночи, господа! – и старый ученый отправился на плот.

Свирид Онуфриевич, несмотря на усталость, остался сидеть с палеонтологом и Михаилом Степановичем; он жадно уплетал все, что приносил из шалаша видимо огорченный его аппетитом Филипп и без умолку рассказывал о приключениях минувшей охоты.

Собеседники его хохотали, не стесняясь, но охотник, не обращая ни на что внимания, с азартом продолжал свои повествования a la барон Мюнхгаузен.

Долго еще освещали костры жестикулировавшего Свирида Онуфриевича и двух приятелей его, и эхо много раз разносило среди ночной тишины взрывы смеха последних.

IX

Нетерпение разбудило Михаила Степановича; еще до рассвета он торопливо взглянул на часы и, не надев сапог, не умывшись, принялся будить товарищей.

Старый ученый, спавший сладким сном младенца, поднялся сразу. Свирид Онуфриевич долго зевал и потягивался, при чем не раз величал себя свиньей и идиотом за сообщение об этой «проклятой» надписи, из-за которой мешают отоспаться порядочным людям. Добудиться палеонтолога оказалось невозможным. На все оклики Михаила Степановича и встряхивания за плечо он отвечал мычанием, отмахиванием сквозь сон и наконец стал лягаться, что при размерах его ног являлось небезопасным.

Свирид Онуфриевич наконец заинтересовался поединком между Михаилом Степановичем и Павлом Андреевичем и сел.

– Эдакий бегемотище! – говорил он, глядя на похрапывавшего, несмотря ни на что, палеонтолога. – Носорог допотопный, плюсквамперфекта ихтиозаврический!… Спит ведь, а! Да водой его окатите хорошенько! – крикнул наконец он, потеряв терпение, и, вскочив, схватил со стола стакан, зачерпнул воды из кувшина и разом опрокинул его на лицо палеонтолога.

Тот фукнул как морж, завозился и поднялся на своем ложе.

– Что, что такое? – еще в полусне пролепетал он, проводя по лицу руками.

– Да вставайте скорей: уходим все! – крикнул, тормоша его, Свирид Онуфриевич. – Последнее средство должны были употребить, чтоб добудиться вас, невозможный человек!

Кряхтя и ворча, принялся палеонтолог за одевание.

Наскоро подкрепившись холодной закуской и захватив в карманы по паре бутербродов, ученые двинулись в поход.

Енисей еще весь скрывался в белесоватой полосе тумана. Закрытый скалами влажно-холодный берег спал, и только середина неба видела солнце и розовела, ясная как улыбка. Подъем на скалы был утомительный; скоро поеживавшимся сначала от холода путникам стало жарко.

Свирид Онуфриевич бодро шел впереди, предшествуемый собакой. Но напрасно несколько раз верный своему долгу Кузька делал стойки над дичью: охотник схватывался, правда, за ружье, но затем проходил мимо.

– Кузька, иси! – отвечал он на приглашения пса. – Сегодня, брат, мы науке служим!

– Так он ваш брат?.. – ядовито заметил отдувавшийся от лазанья по камням палеонтолог. – Я и не знал, что вы в таком близком родстве! И почему, скажите пожалуйста, вы с русской собакой всегда по-французски разговариваете?

Свирид Онуфриевич, не отвечая на вылазки палеонтолога, с видом победителя продолжал идти мерным шагом опытного пешехода. Часа через полтора он остановился и театрально вытянул вперед руку.

– Вот! – произнес он. – Получайте и помните обо мне! как говорил король Лир.

– И тут соврал! – пробормотал Павел Андреевич.

Впереди, на груде наваленных в беспорядке камней лежала, подавляя их своей громадностью, чудовищная, странной формы черная глыба: словно невероятных размеров допотопная черепаха залегла наверху и, притаясь, глядела на молча созерцавших ее пигмеев-людей. На одном из боков ее неясно виднелись какие-то полустертые временем знаки.

– Они, они! Те же самые! – крикнул Михаил Степанович, бросаясь бежать вперед.

Взбираться на огромные камни оказалось возможным, только подсаживая друг друга. Поминутно обрываясь, царапая об острые выступы руки, раздирая платье, компания достигла наконец подножия скалы-черепахи и принялась изучать ее.

Громадные знаки когда-то высеченной надписи шли только по двум сторонам глыбы; южная и восточная части камня истрескались и осыпались; с западной стороны выступало несколько остатков от двух сильно изъеденных временем строк, с северной же знаки сохранились почти полностью.

Иван Яковлевич с карандашом и книжкой в руках несколько раз обошел вокруг загадочного памятника, напряженно вглядываясь в малейшую царапину на нем.

– Начала и конца, кажется, нет… – стараясь сдержать волнение, проговорил наконец он. – Но это нам наш неизвестный оставил ее, несомненно он!

– Вы прочли уже? Что написано? – с жадным вниманием спросил Михаил Степанович, ни на шаг не отстававший от старого ученого.

– Нет-с, еще! – ответил тот, занося в записную книжку надпись. – Погодите-с.

Проверив записанное, Иван Яковлевич отошел к самому обрыву и, усевшись на камне, погрузился в чтение.

Отдохнувший палеонтолог принялся тем временем за поиски пещер и животных остатков. Отверстий между наваленными друг на друга глыбами чернело кругом множество, но сколько ни заглядывал в них Павел Андреевич, – все они не удовлетворяли его.

– Хоть бы что-нибудь на мою долю! – как бы жалуясь, проговорил он, прекратив наконец поиски. – А еще уверяли, что все пещеры в Сибири полны ископаемыми! – с укором обратился он к Михаилу Степановичу.

Иван Яковлевич встал с места, и все поспешили к нему.

– «Рука Аздомайи бледным камнем покрыла Великую Воду и двое… окаменели в ночь… Здесь положили их… путь на солнце…» – выразительно прочел Иван Яковлевич.

– Ура! – в неистовом восторге крикнул Михаил Степанович, высоко подбросив вверх свою фуражку. – Мы на следу! Честь и слава вам! – добавил он, бросаясь к охотнику и обнимая его. – Молодец, Свирид Онуфриевич!

– Да… – проговорил со счастливой улыбкой на лице старый ученый, – это великое открытие и мы им обязаны всецело вам, дорогой коллега!

Он с чувством пожал руку растерявшемуся от таких приветствий охотнику. Круглое лицо последнего раскраснелось от удовольствия еще ярче; толстый нос залоснился и стал совсем фиолетовым. Павел Андреевич послал ему воздушный поцелуй.

– Теперь обсудим надпись, господа! – заговорил Иван Яковлевич. – Великая Вода – несомненно, Енисей.

Михаил Степанович невольно оглянулся назад. Красавица-река виднелась как на ладони. Словно громадная цветная карта с выпуклыми горами и лесами развертывалась далеко внизу под ногами их; вверх и вниз по ней изгибались широкие синие дуги реки, озаренной солнцем.

– А какая же она в те времена была! – промолвил молодой ученый.

– Именно – Великая Вода, – подтвердил палеонтолог, – и настоящее имя ей – море.

– Бледный камень, конечно – лед, продолжал Иван Яковлевич. – И окаменевшими наш неизвестный называет замерзших людей. Это ясно!

– Но, значит, он не знал раньше льда, если называет его так, как зовут его теперь тропические дикари, в первый раз попадающие в нашу широту! – заметил Михаил Степанович.

– Но ведь он ехал раньше на санях? – вмешался Павел Андреевич.

– Совершенно верно! – подхватил старый ученый. – Но вы упускаете из вида, господа, глубокую древность той эпохи: люди, несомненно, знали хорошо все явления природы, но не выработали еще особых названий им. Все древние языки чрезвычайно бедны и чем старше они, тем беднее.

– Но что же за переворот тогда произошел в здешних краях? Пальмы сменились льдом… На памяти истории таких переворотов тут не было… – сказал Михаил Степанович.

– На памяти истории, но не геологии! – произнес палеонтолог. – Насколько известно, в так называемые ледниковые эпохи и было именно два или три таких перехода от тепла к холоду.

– Вы относите, таким образом, надпись к одной из ледниковых эпох? – спросил Иван Яковлевич.

– Никоим образом, – ответил Павел Андреевич, – так как в те времена человек не мог быть грамотным!

– Почему вы так в этом уверены?

– Да потому, что в эпоху плиоцена, непосредственно предшествовавшую ледниковым, не найдено даже следа человека, и развиться так быстро он не мог ни в каком случае!

– Это еще не доказательство, – возразил Михаил Степанович. – Следов могли не найти, а все-таки они могут существовать в толще земли. Разве нет примеров у нас перед глазами, когда по какому-нибудь выкопанному камню мы вдруг узнаем о существовании в древности совершенно неведомого до тех пор народа?

– Браво! – произнес Иван Яковлевич. – Что вы на это скажете, Павел Андреевич?

Палеонтолог пожал плечами.

– Что сказать? Против общих гипотез возражать нельзя!

– А это гипотеза? – старый ученый несколько раз указал пальцем на источенный временем камень. – Сколько эпох мог простоять он здесь?

– Д-да… – протянул палеонтолог, – камень, конечно, остаток первобытной скалы, но надпись! Кто докажет, что она сделана, именно – в ледниковую, что ли, эпоху, а не позже?

– Это должны определить мы, – ответил Иван Яковлевич. – Какому геологическому периоду принадлежит она, я, конечно, не знаю, но что она из древнейших древнейшая – ручаюсь!

– Дайте мне хоть какой-нибудь нанос на ней, все, что хотите, и у нас, быть может, найдется ключ к разгадке! – воскликнул палеонтолог.

– Будем, в таком случае, искать! – с энергией сказал Иван Яковлевич, направляясь к одному из подобий пещер.

– Ищите все, господа, и все, что найдете, несите сюда. Кирку бы надо, лопату. Сборный пункт здесь.

Вся компания разбрелась на поиски. Прошло часа два, и внизу, приблизительно у середины горы, раздался крик.

Иван Яковлевич первый услыхал его и в испуге, вообразив, что кто-то упал, отскочил от глыбы, от которой он отбивал кремнем подозрительный нарост вроде окаменелого моллюска.

– Михаил Степанович? – крикнул он, бросив камень и озираясь. – Павел Андреевич! кто свалился? – И он бросился к краю обрыва.

Саженях в тридцати внизу на одном из уступов виднелась спина палеонтолога.

– Сюда! – долетел до Ивана Яковлевича взволнованный зов его. – Скорей ко мне!

Михаил Степанович как серна прыгал уже вниз с камня на камень. За ним торопливо спускался охотник. Иван Яковлевич, предоставленный своим силам, попробовал было сыскать удобное место для спуска, но везде ноги его далеко не доставали до ниже лежавших камней. Старый ученый сунул на грудь драгоценную книжку с записями, застегнулся на все пуговицы и, спустив ноги, с решительным видом заболтал ими в воздухе и покатился вниз на локтях и спине. Со следующего уступа он свалился уже плашмя и энергично продолжал разнообразить дальнейший спуск.

– Что? Находка? – на лету спросил Иван Яковлевич, скатываясь на животе с последних острых камней почти на спины стоявших на четвереньках спутников. Фуражка его осталась где-то в трещине; растрепанные белые волосы развевались, платье было истерзано.

– Да, – отозвался Михаил Степанович, усердно помогая палеонтологу разгребать руками крупнозернистый песок, из которого, выдаваясь фута на два, торчала какая-то бурая палка.

Старый ученый взглянул на нее и, забыв о своих ушибах, мгновенно принялся за ту же работу. Даже Кузька, долго следивший за удивительным для него поведением людей, быстро стал разгребать лапами красный песок, немилосердно швыряя его между задними ногами.

Палка выставлялась все больше и больше; наконец пришлось пустить в дело складные ножи, чтоб высвободить ее из плотно слежавшейся глины, сменившей песок.

– Что за штука? – с недоумением проговорил охотник.

– Да в ней, никак, зубы есть?

Возглас его остался без ответа.

Понемногу стал обрисовываться огромный, но будто птичий череп. Павел Андреевич осторожно вытащил наконец из земли находку. Странный, похожий на цветок ромашки, глаз из костяных пластинок уставился из огромной орбиты на нарушителей его покоя.

– Ichtyosaurus latifrons (ихтиозаврус латифронс)! – провозгласил весь красный от работы и волнения палеонтолог, подымая находку. – Широколобый ихтиозавр! – перевел он латинское название.

Все окружили его и стали рассматривать окаменелую кость. Павел Андреевич передал ее на руки Михаилу Степановичу, а сам принялся тщательно исследовать как сам песок, где отыскался череп, так и окрестные камни. Мало-помалу он взобрался опять на вершину горы. Больше всех изумлялся находке Свирид Онуфриевич.

– Нос-то совсем как у бекаса! – восклицал он, ощупывая его со всех сторон. – Только зубатый… И зубищи же: как у собаки!

– Д-да, бекасик, – заметил Михаил Степанович, ставя череп рядом с собой, – добрых шесть футов в одном носу только. Какова же вся-то длина зверя была?

– Футов до сорока! – ответил Иван Яковлевич. – В Англии в национальном музее я видел экземпляр в 22 фута, но эта голова гораздо больше.

– Что же это, птица была, что ли? – спросил Свирид Онуфриевич. – Только зубы откуда у нее тогда?

– Ихтиозавр – пресмыкающееся! Что же касается зубов, то они были в свое время и у всех птиц.

– О, о! – с изумлением воскликнул охотник, ударив ладонью по ляжке себя. – Лихо ж их батьке!

Наконец из-за скал показалась фигура Павла Андреевича. Всегда невозмутимо-насмешливого вида его не было и следа; на покрытом крупными каплями пота лице его играли бледные пятна.

Иван Яковлевич и Михаил Степанович повернулись к нему с безмолвным вопросом.

– Господа! – отрывисто произнес он, – я всей душой протестую как ученый против этого совершенно невероятного предположения, но, если вы докажете мне одну вещь, должен буду сказать вам, что неизвестный жил даже не в одну из ледниковых эпох, а бесконечно раньше – в юрский период! И знаете, что убедит меня?

– Что, что? Ихтиозавр? – посыпались вопросы.

Палеонтолог отрицательно качнул головой.

– Нет! Если докажете, что часть надписи на скале уничтожена не временем, а рудистами – двустворчатыми раковинами мелового периода: тогда будет ясно, что гора эта погружалась в море в следующий период, и раковины осаждались на ней. Рудисты жили там, где было сильное волнение и прибой волн: об этом говорят их чрезвычайной толщины раковины. Черепахообразная скала, очевидно, выдавалась вершиной над водой, так как на верхней части ее нет никаких следов рудистов. Затем море отступило, и раковины стали осыпаться и выветриваться. Северная сторона наиболее подвержена ветрам, и надпись на ней, так необычайно долго сохранявшаяся благодаря осадкам, могла очищаться мало-помалу и теперь яснее, чем на разбитой волнами западной.

– Значит, если на надписи мы найдем следы рудистов, то она может принадлежать юрскому периоду? – спросил Иван Яковлевич.

– Это сумасшествие, но я отвечу да! – сказал палеонтолог.

– Так за работу! – заявил Иван Яковлевич, пожимая руку палеонтолога.

Путешественники с большим трудом принялись опять вскарабкиваться наверх по скалам.

Достигнув заветной площадки, ученые бросились к черепахообразному камню и принялись ощупывать и осматривать каждый вершок его.

Свирид Онуфриевич уселся отдыхать на один из обломков и, дымя трубкой, стал созерцать действия товарищей.

– А ведь, ей Богу, полоумные! – громко проговорил наконец он. – Павел Андреевич, да вы языком-то полижите: коли тут море было, просолился может камень-то этот!

Задирания охотника остались без ответа; исследователи слишком были погружены в свое дело.

– Нет! – проговорил наконец палеонтолог, выпрямляясь и потирая утомленные долгим разглядываньем глаза свои. – Следов рудистов на камне нет, безусловно!

– А вот же остатки их, – воскликнул Михаил Степанович, подымая с земли куски сломанных раковин. – Здесь их миллионы! Камень осыпан кругом ими.

– Верно-с, – согласился Павел Андреевич, – но эти раковины, как и нос ихтиозавра, целые тысячелетия могли находиться тут и до появления надписи на этой скале. Дайте мне хоть один обломок раковины, прилипший к письменам, и я уверую, что она древнее их!

– Так что же вы полагаете? – спросил старый ученый.

– Только то, что ваш неизвестный жил не в юрский период, но когда именно – ответит будущее!