Текст книги "Царь царей..."

Автор книги: Сергей Минцлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

V

Павел Андреевич сидел, отвернувшись от Ивана Яковлевича и весь колебался и трясся от душившего его беззвучного смеха. Михаил Степанович едва сдерживал на лице улыбку, всячески стараясь не дать заметить ее Ивану Яковлевичу, чтоб не рассердить его еще более, и чрезвычайно усердно перекладывал из кармана в карман платок, когда показался из пещеры охотник.

– Н-да… – произнес он, не глядя ни на кого, – не то… опять ошибся!

– Вы полагаете? – выразительно сказал Иван Яковлевич. – Ну-с, Михаил Степанович, теперь куда мы, назад?

– Как хотите, – поспешно ответил тот.

– Поищем еще… – заявил Свирид Онуфриевич. – Тут еще пещеры есть!

– Как же, как же!.. – отозвался, вытирая слезы, Павел Андреевич. – Их еще девяносто девять по вашему счету осталось!

Иван Яковлевич не удостаивал Свирида Онуфриевича ни единым взглядом.

– Нельзя ли только как-нибудь к реке выйти, Михаил Степанович? – продолжал он. – Очень душно в той расщелине. Берегом, я думаю, лучше будет пройти!

– Да эта же долина прямо к реке ведет! – воскликнул Свирид Онуфриевич. – Я шел здесь.

Все двинулись за Иваном Яковлевичем, одиноко пошедшим во главе компании.

Долина понемногу расширялась и понижалась; местами она, как терраса, спадала уступами, и надо было скатываться на спинах или спрыгивать с небольших высот.

Павлу Андреевичу приходилось круче всех. Он кряхтел и охал, но тем не менее ни на шаг не отставал от Свирида Онуфриевича и доезжал его шутками и насмешками.

– Ох… теперь вы нас куда – кости смотреть ведете? – спрашивал он у него. – Нет, вы скажите, что гласят иероглифы в пещере?

– А ну вас! – огрызался Свирид Онуфриевич. – Эка важность, – попали в другую сторону и все тут! Глядите лучше вперед, – вон Енисей виден!

Действительно, словно зеркало в оправе из двух огромных красных скал, одиноко торчавших по бокам расширившейся долины, открылась и блеснула река. Охватило свежестью.

– Хорошо!.. – произнес Михаил Степанович, остановившись на миг и дыша всею грудью.

– Да-а… – подтвердил Павел Андреевич. – А на плоту-то у нас каково теперь, на сене-то, а?

– Утка жарится… – добавил, причмокивая, Свирид Ону-фриевич.

Все трое пустились догонять далеко ушедшего вперед Ивана Яковлевича.

– Что такое он увидал? – сказал Павел Андреевич, указывая на старого ученого.

Тот остановился и, совсем запрокинув назад голову, торопливо принялся шарить по карманам, ища что-то; наконец вытащил небольшой бинокль, приставил его к глазам и застыл в той же позе.

– А ведь там надпись! – воскликнул Михаил Степанович, ускоряя шаги. – Видите ее?

Высоко на скале, приблизительно саженях в трех от земли, явственно выступали крупные, сделанные черной краской какие-то письмена.

– А что я говорил вам! – Свирид Онуфриевич даже подскочил на ходу от избытка торжества. – Вот она! Я ж говорил, что видал ее!!

– Так это пещера, по-вашему? – спросил палеонтолог.

– Все равно, пещера, не пещера – в надписи дело! Ну, так и есть, она: черная. Самая доисторическая!

Путешественники окружили Ивана Яковлевича, молча разбиравшего надпись.

– Что-то не то… – вполголоса проронил Михаил Степанович, – прежде всего, это не иероглифы, а буквы, и похожие на татарские…

– Вы правы, – отозвался немного погодя Иван Яковлевич, опуская бинокль, – надпись монгольская и сделана не дальше как в XIV веке…

– Гм… «самая доисторическая», – шепнул палеонтолог на ухо охотнику.

– К сожалению, кое-что смылось, – продолжал ученый.

– Вероятно, это приказ какого-нибудь хана для проходивших здесь полчищ его!

Иван Яковлевич снова вооружился биноклем и вслух стал переводить написанное:

1) Безгласных и невздорных пленников из кибиток и улусов по причине зверей не бросайте и не губите.

2) Погребайте мужчин и женщин для жертвы гневным драконам и для великого обилия меда, творога, мяса, молока.

3) Когда застрелите и погребете их, то на курган бросайте ветви каждому из драконов.

4) Затем зарывайте коней, мужчин погребайте сотнями, женщин не мучьте и не увечьте, прочих истребите… погребите…[8]8
  Выдержка из надписи около селения Абакан.


[Закрыть]

– Надо полагать, где-нибудь поблизости существуют и могилы, – заключил ученый, окончив чтение.

– Невредно бы произвести несколько измерений черепов, – заметил Павел Андреевич. – Можем пролить некоторый свет на темную историю этих мест!

– И опять отыщете арабов! – захохотав на все ущелье, вставил Свирид Онуфриевич. – Эка ведь угораздит людей: арабы здесь были, а! Турок еще не найдете ли'?

Михаил Степанович и старый ученый не слыхали слов Свирида Онуфриевича; они были уже у скалы и внимательно осматривали ее со всех сторон. Павел Андреевич, не удостоив охотника ответом, заколыхался за ними, разглядывая каждый бугорок по пути.

На противоположной, гладкой как ладонь стороне скалы, саженях в трех над землей, оказалось большое треугольное отверстие, несомненно высеченное или подправленное руками человека.

Михаил Степанович метнулся назад и, различив какой-то походивший на острое ребро узкий всход на скалу, не раздумывая, взбежал на него. Иван Яковлевич, то балансируя, то на четвереньках смело карабкался за ним по пятам. На высоте сажень двух ребро превратилось как бы в карниз, и ученые, плотно прижимаясь левым плечом к камням, осторожно начали огибать скалу.

– Нашли что-нибудь? – крикнул Павел Андреевич, заметив необычайное оживление, с каким оба спутника его бросились взбираться на крутизну.

Те, не отвечая, скрылись за выступами камней.

Павел Андреевич подошел и собрался ступить на тропку, но, увидав, какова она, только посвистал и принял ногу.

– Видимое дело, взбесились! – проворчал он. – Еще, должно быть, какую-нибудь тарабарщину увидали!

Иван Яковлевич и Михаил Степанович были, между тем, уже на другой стороне, и палеонтолог услыхал дружный и громкий зов их.

– Иду, иду! – отозвался он, пускаясь ускоренной перевалкой. – Ну что? – крикнул он, зайдя за угол и отходя в сторону, чтобы увидать товарищей.

Глазам палеонтолога представился вход в пещеру, казавшийся черной выемкой в стене; в нее заглядывали фигуры обоих исследователей.

– Пещера! – крикнул сверху Михаил Степанович. – Идите скорей сюда, Павел Андреевич!

– Чего захотели! – палеонтолог фыркнул носом. – Я ведь не муха, как вы!

Михаил Степанович и Иван Яковлевич исчезли в скале.

– Кости есть, масса костей! – раздался через некоторое время голос Михаила Степановича.

– Какие? Собачьи опять какие-нибудь?

Палеонтолог с завистью глядел наверх единственным своим глазом. Другой уже окончательно скрылся под малиновым отеком.

– Человечьи!

Павел Андреевич затоптался на месте, затем приподнялся на носки, словно намереваясь заглянуть снизу в тянувшую его, как магнит, пещеру.

– Черепа! Тащите сюда черепа! – закричал он, приставив огромные руки ко рту. – Несколько штук возьмите!

Минут через две на карнизе показался Михаил Степанович с грудой пожелтевших черепов в руках.

– Кидайте по одному!

– Да вы подойдите ближе, как бы в лицо вам не попасть!

– Ничего, бросайте скорей!

Павел Андреевич стоял уже у самого отвеса стены и тянул кверху руки.

Михаил Степанович осторожно поднял один из черепов.

– Держите, бросаю!

– Ну, ну!..

Костяк закувыркался в воздухе и, мелькнув между растопыренными дланями палеонтолога, с треском ударился об его голову и, сбив шапку, рассыпался на куски.

– Довольно! крикнул Павел Андреевич, потирая темя.

– С одним глазом трудно, не вижу ничего! Нет ли у вас веревки, спускайте по ней!

Веревки не нашлось, но Михаил Степанович снял с себя пояс и, привязав к нему еще другой ремень, принялся переправлять добычу в руки жадно подхватившего ее палеонтолога.

Приблизительно через четверть часа беспечно отдыхавший Свирид Онуфриевич решил наконец узнать, куда запропали его спутники. Он появился из-за скалы и нашел Павла Андреевича сидящим на земле у груды черепов. Палеонтолог прикладывал к ним то какую-то ленту, то блестящий инструмент и тщательно отмечал потом результаты измерений в записной книжке.

– Вот так фрукты!.. – произнес охотник, остановившись и расставив ноги; в зубах у него торчала трубка, руки были глубоко засунуты в карманы. – Где это вы столько их раздобыли?

Павел Андреевич, не отрываясь от поглотившего его занятия, кивнул головой на скалу. Свирид Онуфриевич поднял глаза и увидал пещеру.

– О-го! – протянул он. – Чисто леток в улье. Обалделые-то туда забрались?

– Гей, господа ученые! – не дождавшись ответа, во все горло крикнул охотник. – Обедать пора! – и, поднеся кулак ко рту, он весьма похоже трижды протрубил охотничий сигнал для сбора собак.

Через каких-нибудь полчаса вся компания шумно и весело шагала по песчаному берегу реки, направляясь к плоту. Оживленным разговорам не было конца. Иван Яковлевич совсем забыл под влиянием находки о недоразумении со Свиридом Онуфриевичем и шутил и смеялся с ним. Тяжело приходилось только Павлу Андреевичу: он забрал с собой целую связку черепов и, увязая в песке, тащился позади всех.

VI

– Господа, слышите? вдруг произнес Иван Яковлевич.

Все остановились, глядя на растрескавшийся бурый утес, закрывавшей излучину реки, где находился плот.

– Как будто Антон кричит! – вслушавшись, сказал Михаил Степанович.

– Он! – подтвердил Иван Яковлевич, явственно различив голос старого лакея. – Отчаянно кричит! Не напали ли на него'?

Компания пустилась бегом, сопровождаемая, как щелканьем кастаньет, стуком черепов на плече Павла Андреевича.

За выступом берега глазам представилась странная картина: Антон с двумя огромными рыбами в широко разведенных руках стоял на берегу, как бы загораживая проход к плоту трем одетым в темные картузы и синие рубахи людям. Неизвестные имели весьма мирный вид и что-то говорили Антону, указывая на рыб.

Навстречу ученым с кручи берега на помощь Антону бежал по тропке Василий и вожатый-татарин. Позади них не спеша переваливался огромный детина в смушковой серой шапке, белых широчайших малороссийских шароварах и рубахе, подпоясанной красным кушаком, – человек Свирида Онуфриевича. Шествие замыкали, согнувшиеся в дугу под тяжестью торб и корзин, двое местных жителей.

– Что случилось? – запыхавшись, спросил Михаил Степанович, первый подбегая к Антону.

– Каторжные-с!.. Грабители!.. – прерывающимся голосом ответил Антон. – Ограбить хотели!..

Проводник-татарин заговорил с неизвестными, и те быстро стали отвечать ему на том же гортанном языке.

– Скрутить их надо да в волость предоставить! – возбужденно продолжал Антон. – Стал я тут по берегу ходить, вижу: на ем норы, а там рыбины набились… вот-с… Он указал на бывших в руках у него. – Да чудеса-то какие еще: мерзлые! только я вынул две штуки, несу сюда, эти откуда ни возьмись – за мной да за рыб хватают! Рожи-то какие!! Беглые-с…

– Ай нет! – улыбаясь, перебил проводник. – Никакой не рожа: совсем добрый человек, рыбаки. Они рыба ловил, они рыба клал, а твой рыба взял. Они говорил: зачем брал?

Дружный смех раздался вокруг недоумело озиравшегося Антона.

– Как это клал? В землю-то?

Татарин закивал головой.

– А, да, да! Сейчас поймал, – куда девал? Домой нести – жарко; наш в ямы кладет, в яме лед.

– Что он городит? – вмешался Свирид Онуфриевич.

– Какие ямы и какой к бесу теперь лед может быть в них?

– Есть такие! – подтвердил Михаил Степанович.

– Где же ямы, покажите-ка!..

Татары, с просиявшими лицами, а за ними и остальные направились вверх по реке. Только Антон остался на месте и, не выпуская из рук рыб, глядел вслед ушедшим.

Берег в той стороне был завален осыпью каких-то горных пород.

Рыбаки остановились и приподняли плоский камень: под ним между кусками скал оказалась небольшая пустота, наполненная рыбой. На путешественников дохнуло холодом; к общему удивлению, не только боковые поверхности камней, образовывавших пещерку, но и низ закрывавшего ее камня оказались обросшими ледяными сосульками. По берегу шел целый ряд таких же пустот.

Татары что-то говорили, улыбались и кивали головами, видимо, радуясь, что их поняли и довольные впечатлением, произведенным их природными погребами на приезжих.

– Удивительно! – воскликнул наконец Иван Яковлевич, с любопытством рассматривавший пустоты. – Но какая же причина такой низкой температуры в этих норах?

Ответа ему не было; тот, кто мог бы ответить – Павел Андреевич – увлекся разглядываньем каких-то камней и, забыв о пустотах со льдом, остался далеко позади компании.

Все вернулись к плоту. Михаил Степанович щедро уплатил за рыб, оставшихся во владении Антона, и татары удалились с низкими поклонами.

На берегу запылал костер. Проголодавшиеся путешественники уселись отдыхать на песке и поглядывали на котел, в котором уже начинала закипать ароматная уха.

Безоблачное небо, между тем, понемногу хмурилось; Енисей почернел и притих, как бы притаился и напряженно выжидал чего-то; ласковые всплески о берег умолкли.

– А ведь быть дождю… – заметил Свирид Онуфриевич.

Проводник давно уже озабоченно посматривал на восток, откуда, словно черное крыло огромной зловещей птицы, выставилась черно-синяя туча.

– Буря идет, – сказал татарин. – Ай, большой волна будет.

Словно капли расплавленного серебра мелькнули в воздухе и тяжело врезались в песок.

Ученые повскакали с мест.

– Дождь! – воскликнул Михаил Степанович. – Господа, на плот скорее!

Не успел он договорить, как хлынул ливень, прямые полосы дождя с силой захлестали кругом; поверхность реки вспенилась и засинела. Медлить нельзя было ни секунды. Михаил Степанович первый бросился в воду и, то проваливаясь по колени, то попадая на более мелкие места, добрался до плота и вбежал под спасительный навес шалаша. Разбрасывая воду как слон, пустился бежать Павел Андреевич; впереди его прыгал Свирид Онуфриевич. Старый ученый, приготовившийся бежать за другими в воду, вдруг почувствовал, что чьи-то руки обхватили его сзади поперек тела и подняли на воз– дух.

– Что, что такое? – забормотал он, силясь вырваться и болтая руками и ногами.

– Нельзя-с… Ножки промочите! – произнес Антон, не выпуская барина, и, шатаясь под тяжестью ноши, добрел с ним, как с ребенком, по колени в воде.

– Эх, уха-то наша пропала, – с сожалением заметил Василий, влетев с татарином в задний шалаш и похлопывая себя по прилипшей к плечам рубахе. – И дождь же Господь послал!

Татарин схватил широкий отрезок доски, намереваясь закрыть им котел, и бросился обратно.

– Легче! – произнес снаружи ленивый голос человека Свирида Онуфриевича. – С виселицы сорвался, что ли?

У входа появилась фигура промокшего до нитки хохла; в руках у него находился котел с ухой. Дальше виделся Антон, походивший больше на вешалку, на которой повесили платье с утопленника.

– Ай да обжора наш! – воскликнул, всплеснув руками, Василий. – Молодчина! Да ведь горячий он, руки сжег небось?

– А камни на що? – невозмутимо сказал хохол, поставив котел на стол и разжимая обе ладони: в них оказались два порядочных камня, которыми сметливый Филипп сжал стенки котла. – Голова! – добавил он затем, хлопнув с самодовольным видом себя по лбу.

Василий принялся за приготовления к обеду для господ. Антон, ворча что-то, отыскал платье Ивана Яковлевича и понес его в господский шалаш. Филипп, не заботясь о барине, вытащил из кармана огромную деревянную ложку и, постукивая ею по столу, с оживившимися глазами, нетерпеливо ждал минуты, когда можно будет приняться за истребление остатков ухи и рыбы.

В переднем шалаше смеялись и разговаривали. Больше всех от дождя пострадал Иван Яковлевич, слишком медленно совершивший переход к плоту. Вода с него лила ручьями.

– Но зато я с сухими ногами, господа! – улыбаясь, воскликнул он. – Удивительный мудрец у меня Антон! И воображает, что дело сделал!

Все принялись переодеваться и, разрумяненные, оживленные, как после хорошего душа, уселись за стол.

Обед не замедлил появиться. Василий и Антон спустили циновку, закрывавшую вход, и зажгли лампу. Стало темно и даже уютно.

Путешественники с аппетитом набросились на уху.

– Дождь-то, кажется, перестал, – сказал Свирид Онуф-риевич, заметив, что частая дробь, выбивавшаяся без умолку на крыше шалаша, вдруг прекратилась.

Василий выглянул наружу.

– Темень! – заявил он. – Гроза во всей форме будет!

Как бы подтверждая слова его, издалека донесся глухой гул. Через несколько секунд он повторился ближе и явственней; грянул первый, тяжкий удар грома. В узком отверстии между циновкой и стенками шалаша блеснул ярко-синий свет молнии. Плот слегка покачнулся.

– Енисей пробудился, – сказал Михаил Степанович.

– Не снесло бы нас? – с некоторой тревогой заметил палеонтолог. – Шутки плохие выйдут…

Василий побежал звать татарина и Филиппа, чтоб надежнее укрепить плот причалами. Обед кончился под зловещее высвистывание ветра и раскаты грома.

– Дай-ка, милый человек, сюда вон ту связочку из угла! – сказал Павел Андреевич Антону, убиравшему тарелки.

Антон подошел к темному углу, где на ворохе сена, служившем постелью палеонтологу, белела какая-то груда.

– Эта, сударь? – спросил старик, подымая связку, и вдруг брякнул ее на пол.

– Господи Иисусе, что такое? – пробормотал он в испуге, делая крестное знаменье. – Головы человечьи?

Ученые, улыбаясь, глядели на него.

– Они самые, – подтвердил Павел Андреевич. – Тащи их сюда!

Антон брезгливо взялся за кончик ремня и осторожно, чтоб не прикоснуться к костям, подал их Павлу Андреевичу.

– Страшно? – поддразнил тот. – Укусят, а?

Губы Антона передернулись.

– Зубами не укусят-с, – медленно ответил он, – а худо какое ни на есть выйдет, помяните мое слово! Нехорошее это дело-с, сударь, мертвых тревожить…

И, собрав посуду, Антон удалился со зловеще-сердитым видом.

VII

Путешественники улеглись на покой, но, убаюканные качкой, скоро уснули только двое: старый ученый да Михаил Степанович.

Ночь выдалась грозовая. Палеонтолог долго ворочался с боку на бок, раскрывая при каждом ударе грома глаза и вперяя их во тьму перед собой, то и дело сменявшуюся мертвенно-синим светом. Свирид Онуфриевич закрылся с головою буркой, чтоб не так явственно слышен был гром, и тоже не спал до полуночи.

Не смыкали глаз и в заднем шалаше: там изредка слышались пониженные голоса Антона, Филиппа и татарина. Василий безмолвствовал, и, когда вспыхивал свет, видно было, что он лежал на боку, опершись головой на руку, и не то слушал раскаты грома, не то думал какую-то думу.

– Ай, нехороший ночь! – пробормотал татарин, когда особенно сильно качнуло плот и все связи подались и заскрипели. Большая волна обрушилась на него сбоку, вода добежала до самого шалаша и, шипя, змеями всползла на стенку.

Буря выла неистовыми голосами. И слева и справа – везде в воздухе, свистя громадными крыльями, казалось, носились тысячи неведомых чудовищ, сталкивались между собой и с клекотом и дикими криками падали на плот, взмывали и уносились дальше.

Антон вздрагивал и часто крестился.

– Слышишь?.. – прошептал татарин, придвинувшись совсем близко к нему.

– Что?

– Кричат… Зачем твой барин встревожил их?! Ай, нехорошо!

– Кого? Кого потревожил? – недовольно спросил старик.

– Мертвых. Зачем твой старик такой старый и такой глупый? Головы унес у них. Души плачут… Грех большой!..

– Мели больше! – сурово, но вместе с тем с некоторым страхом ответил задетый за живое Антон. Порицать своего барина он не позволял никому и считал это только своим правом и обязанностью. Неизвестно, какое поучение произнес бы он татарину, но в ту минуту ухо его явственно различило раздавшийся где-то над серединой реки жалобный плач. По спине его пробежали мурашки.

– Дурак ты! Балда некрещеная! – захлебнувшимся голосом произнес Антон, трижды осеняя себя крестным знамением. – Чего накликаешь? Время, что ль, ночью говорить о таком деле?!

Татарин замолк. Все напряженно прислушивались к вою и реву за тонкими стенами их ненадежного убежища.

– Отдать надо голова, Антон! – с глубоким убеждением опять начал шептать татарин. – У мертвого голова взять? Может он какой ба-альшой человек, сам исправник был? А Бог его на суд позовет, как ему быть, где тогда скоро голова сыскать? Утопят они нас, увидишь сама!

– Нишкни, говорю! – пробормотал Антон, но горячая речь татарина, совпадавшая с собственными его взглядами, проникла в сердце его.

Свет молнии озарил внутренность шалаша и широкое лицо проводника, открывшего рот, чтобы сказать еще что-то. Но слова застряли в горле его.

Весь мир, казалось, крикнул в ужасе от громового залпа, яростно грянувшего над их головами. И что-то тяжкое рухнуло будто бы с неба грудью на их шалаш и с визгом и исступлением стало рвать в разметывать на клочки покрышку с него.

Все вскочили как один человек.

– Свят, свят, свят! – громко заговорил Антон, дрожа, крестясь и крестя все уголки шалаша. – О Господи, Господи!

Татарин метнулся к двери, присел на корточки у щели и начал кричать в нее. Затем отошел и наткнулся на Антона.

– Что ты кричал? – с суеверным страхом спросил старик. – Да не колдун ли уж ты, Господи Иисусе, помилуй нас!

– Ничего не колдун! Голова их обещал им отдать, вот что говорил. И ты скажи – я и за тебя говорил! Двоим поверят скорей.

Антон не ответил: он был убежден, что отделаться от зловещих черепов необходимо, но вместе с тем в нем вдруг проснулся верный страж малейшей собственности его господина.

Татарин понял старого слугу.

– Ничего, – зашептал он, как бы утешая того и боязливо оглядываясь. – Ты только теперь обещай, потом мало-мало надуть можно!..

– Что ж… – нерешительно произнес вполголоса Антон.

– Конечно, отдадим…

Он хотел добавить «такую-то мерзость», но удержался; затем постоял еще несколько секунд, прислушиваясь, и улегся на солому.

Полегли и остальные.

Буря между тем, словно действительно вняв обещаниям их, стала успокаиваться. Молнии ослабли; только через долгие промежутки словно далекий свет зарницы бледно озарял все внутри шалашей. Грозовые раскаты уходили дальше и дальше, и скоро стало казаться, что это не гром, а где-то далеко на мосту, нет-нет, и погромыхивают телеги.

На зорьке Антон проснулся. Трое спутников его дружно храпели на все лады в душной мгле. Антон покашлял старческим кашлем и только что хотел зевнуть и потянуться, как вспомнил минувшую ночь, торопливо надел сапоги и поднялся со своего ложа.

Свежее утро дохнуло в отворенную рукою Антона дверь шалаша.

Широкий Енисей дымился, как добрый конь, проскакавший всю ночь; не видно было, но чувствовалось, что беспредельная равнина его мощно неслась вперед и что нет в мире силы, могущей удержать ее.

Окрестные горы уже видели солнце: скаты на вершинах их казались сказочными замками из пурпура, гордо ушедшими в бледное небо от темной земли и мрачных лесов. окутывавших подножия их.

Но Антон не умел ценить красоты природы и не понимал ее. Свою «горенку» на углу Гороховой с одним окном, выходившим на задний двор и открывавшим вид на стену из красного кирпича соседнего дома, он считал лучшим и живописнейшим видом на свете.

С необычным растерянно озабоченным лицом он как бы прокрался к переднему шалашу и, положив руки на дверцу, остановился и стал слушать.

Господа спали. Ухо Антона сразу распознало сладкое по-сасывание и почмокивание губами грозного Павла Андреевича. Постороннему человеку показалось бы, будто за стеной едят и аппетитно смакуют что-то. Дальше за ним, совсем по-лошадиному, густо всхрапывал Свирид Онуфриевич. «Барина» и Михаила Степановича слышно не было; изредка можно было уловить нечто, похожее на тонкий, тонкий и притом отдаленный свист: это знаменовало для Антона, что Иван Яковлевич спит крепким и сладким сном. В минуты гнева Антон из-за этого посвистывания называл его даже – разумеется, только про себя – сусликом.

Потеряв надежду узнать, спит или нет молодой этнолог, Антон приотворил дверь, согнулся и вошел в шалаш.

Сон был всеобщий. Только собака зашевелилась и постучала в знак приязни хвостом по сену. Осторожно, чтоб не зашуметь и не наступить на чью-либо ногу или руку, Антон ощупью отыскал связку с костями и, удерживая дыханье, поднял ее и вы нес наружу.

Не прошло и минуты, как старик с совсем не свойственным ему проворством уже шагал на плохо сгибавшихся ногах по береговому песку и скрылся за ближайшей скалой. Вернулся он часа через полтора с пустыми руками; на плоту никого видно не было.

Антон послушал опять у господского помещения.

На лице старика написано было спокойствие и полное удовлетворение. Ему даже дышалось легче. Он открыл опять дверь и, войдя, начал собирать для чистки платье и сапоги, уже гораздо менее заботясь о сне господ.

Свалив платье грудой на лавку у стола и покидав около нее сапоги, старик оглянулся и увидал, что татарин уже проснулся и, щурясь от света, стоит на краю плота.

– А-а! протянул он. – Здоров бул! Как встал рано. А куда ходил? – вдруг добавил он, заметив свежие мокрые пятна и песок на сапогах Антона.

– Никуда! – отрезал старик, терпеть не могший вопросов и залезаний в его дела. – Буди лучше сонь наших, – ишь, храпят, как коровы в хлеву!

– Ночь плохо ведь спал? – сказал, широко улыбаясь, смешливый проводник, поглядывая на запачканные в земле руки, которые Антон еще не успел вымыть. – Сердитый вода был! Может, теперь такой больше не будет? – загадочно добавил он и ушел будить товарищей.

Немного погодя на плоту начались обычные утренние работы, а затем и он всколыхнулся и поплыл, управляемый татарином, вниз по течению.