Текст книги "Свинцовый хеппи-энд"

Автор книги: Сергей Рокотов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

– Садитесь, – предложил Учитель. – Выпьете, Яков Михайлович?

На лице Кандыбы не было ни малейших признаков алкогольного опьянения. Хотя, надо заметить, от него действительно довольно ощутимо пахло алкоголем. Так что Чума сказал правду насчет того, что они выпили с ним за встречу. Это обнадеживало и заставляло верить в его добрые намерения.

– Можно немного, – согласился гость.

Гостю налили водки, и все присутствующие молча, не чокаясь, словно на похоронах, вмазали по рюмке. Валерий Иванович, однако, только слегка пригубил свою.

– Как вы себя чувствуете, Яков Михайлович? – спросил он гостя.

– Довольно неплохо, – немигающим взглядом глядя на хозяина, ответил Кандыба. – Хотя в последнее время стала что-то пошаливать печень. Это плохо, я так люблю жареное, особенно шашлык из свинины.

– А откуда вы родом? – поинтересовался Учитель.

– Я с Западной Украины, наша семья обитала неподалеку от Мукачева. Да и я сам там некоторое время учительствовал, – охотно рассказывал Кандыба. – Я закончил педагогическое училище. Меня зовут Яков Михайлович, как Свердлова, и поэтому многие полагают, что я еврей. А это неправда, я стопроцентный хохол. Он взял с тарелки кусочек вареной колбасы и стал медленно жевать его.

– Мне совершенно все равно, Яков Михайлович, какой вы национальности, произнес Учитель. – Свою я, например, просто забыл.

– А я помню, – улыбнулся щербатым ртом Чума. – Я наполовину белорус, наполовину мордвин.

– Это все пустое, – махнул рукой Учитель. – Лишь бы человек был хороший.

– Пустое, да не очень, – хмуря голые надбровные дуги, возразил Кандыба. Здесь, в Задонске, например, раньше хозяйничали азербайджанцы, а теперь погоду делают чеченцы. Мы уже поговорили на эту тему с Чумой. И я мог бы быть вам немного полезен в этом вопросе, так как хотел бы оказать Чуме и его друзьям услугу. Дело в том, что я неплохо знаком с одним из их паханов. А то, сами понимаете, в наше тревожное время вполне можно из-за недостатка информации или излишней самонадеянности лишиться жизни лет на тридцать-сорок раньше, чем это отмерено природой и состоянием здоровья. С Чумой мы старые кореша, а теперь я вижу, что и вы человек очень достойный и гостеприимный.

– Спасибо вам на добром слове, Яков Михайлович, – вежливо прервал его Учитель. – А позвольте спросить, кого вы знаете из чеченской... ну...

– Из чеченской диаспоры? – уточнил Кандыба. – Из чеченской диаспоры я знаю Султана Гараева. Мы хорошо знакомы, наши с ним пути пересекались лет восемь назад, году в девяностом или восемьдесят девятом. И тогда, помнится, я помог ему избежать одной крупной неприятности.

– Гараева? – повторил Учитель, пораженный стечением обстоятельств.

– Да, Гараева, – спокойно подтвердил Кандыба. – А что, вы слышали о нем? Вот Чума, например, понятия о нем не имеет. Я даже был несколько удивлен, как это – находиться в Задонске, заниматься тут какими-то делами и не слышать это имя. Я не одобряю подобной неосведомленности, она может иметь весьма плачевные последствия.

Крутой и Юрец переглянулись с Учителем, а Кандыба сделал вид, что не заметил этих взглядов.

Его круглые выпуклые глаза вообще мало что выражали.

– Мы слышали о нем, разумеется, слышали, – какой-то странной улыбкой улыбнулся Учитель.

– Если вам интересно, я могу в двух словах рассказать о том, как пересекались наши пути. Ведь полагаю, что Чума привел меня сюда не для того, чтобы мы тут распивали водку, а чтобы плодотворно сотрудничали. А от тех, с кем сотрудничаю, я секретов не имею. Таково мое жизненное правило. Так вот. В конце восьмидесятых – начале девяностых годов, как всем известно, начало зарождаться кооперативное движение, и стали появляться по-настоящему зажиточные люди. А раз стали появляться зажиточные люди, то стали появляться и те, как это сказать, кто хочет, чтобы зажиточные люди с ними поделились. Одними из пионеров рэкета в Советском Союзе были Султан Гараев и ваш покорный слуга. Мы работали вместе. Но в один прекрасный день мы наехали на такого человека, на которого наезжать было просто бессмысленно, а точнее говоря, смертельно опасно. Мы пользовались непроверенными данными и проявили нелепую поспешность. Тот человек был вовсе не кооператор, а наш коллега, только более уважаемый в определенных кругах, грузин по национальности. И жизнь Гараева, ничего не подозревающего об опасности, тогда буквально висела на волоске. За ним уже ехала группа отборных бойцов этого псевдокооператора, чтобы изрешетить его пулями. А я узнал обо всем несколько раньше и запросто мог бы дать деру, но, Рискуя жизнью, заехал за Султаном и увез его буквально на несколько минут раньше, чем туда приехали бойцы. Когда мы отъезжали от его подъезда на моем стареньком "Москвиче", в зеркале заднего вида я видел мчавшийся к его подъезду кортеж иномарок. Должен заметить, так, между прочим, что примерно двумя годами позже мне и моим людям удалось рассчитаться с теми, кто хотел нашей крови. Я лично, – при этих словах его голый череп побагровел, – лично изрешетил из автомата в Теплом Стане их машину и уничтожил сразу двоих. Это были самые отборные бойцы этой группировки. Так что с Гараевым мы давние приятели.

– И, кстати, ваши слова о дружбе с ним не так уж трудно проверить, дорогой Яков Михайлович.

– Полагаю, что не так уж и легко, – возразил Кандыба.

– Опровергнем, сейчас опровергнем ваше утверждение. Прохор! – крикнул Учитель. – Пригласи сюда нашего дорогого гостя!

Через минуту открылась дверь, и в комнату в сопровождении Прохора вошел Султан Гараев. Он сразу же, с порога, уставился своими черными глазами на вновь прибывшего гостя.

– Ба! – улыбнулся Султан, раскидывая в стороны руки. – Вот это встреча! Правду говорят мудрые люди – пути господни неисповедимы. Яков Михайлович, дорогой мой брат! Как я рад тебя видеть.

– Султан? – искренне поразился Кандыба. – Ты здесь? Почему ты здесь?

– В гости зашел, Яков, меня в гости пригласили эти добрые люди.

Кандыба бросил быстрый взгляд сначала на Чуму, а затем на Учителя, а потом снова поглядел на улыбающегося Султана Гараева.

– Так что, выпьем, что ли, за встречу? – предложил Валерий Иванович, приглашая всех присутствующих сесть за стол.

Они выпили, закусили, а затем в комнате воцарилось некое недоуменное молчание.

– Ребятишки, братаны, – произнес, наконец, Учитель, обращаясь к своим подопечным. – Еще раз покиньте нас ненадолго. Мы должны остаться втроем – я и наши дорогие гости. Образуется некий братский интернационал. Мы должны кое-что обсудить.

Когда недовольные братки покинули в очередной раз комнату, Учитель произнес:

– Вот какая образуется ситуация. Я должен принести вам, дорогой Султан, свои извинения за то, что мы, сами того не желая, вторглись на вашу территорию. Больше этого не повторится, я вам это обещаю.

– Да что ты, брат, какие между нами могут быть проблемы? – улыбнулся Султан, явно чувствуя облегчение. Какие-то небесные силы послали сюда его старого кореша Якова Кандыбу, человека, которого опасались все, кто имел с ним дело. Суровый, не расположенный к шуткам, всегда логически мыслящий, он был жесток до какого-то абсолютного беспредела. И присутствие Кандыбы в этом доме настраивало Султана на невольное уважение и к хозяину дома, и не только на временное, продиктованное чрезвычайными обстоятельствами.

– Вся наша нынешняя жизнь – сплошные проблемы, – произнес Учитель. – А наше дело их урегулировать по мере возможности. Гора с горой не сходится, а человек с человеком встречается, сегодня эта пословица еще раз доказала свою мудрость. Яков Михайлович оказался одновременно другом и нашего друга Чумы, и вас, господин Гараев. Мне кажется, что мы должны понять друг друга.

Гараев уже начал жалеть о том, что рассказал Учителю историю похищенной дочери бизнесмена Раевского, однако он отдавал себе отчет в том, что только это обстоятельство и может спасти ему жизнь, а никак не внезапное появление тут его старого знакомого Якова Кандыбы. А точнее, и то, и другое в совокупности.

– Полагаю, присутствие в этих стенах уважаемого Якова Михайловича послужит гарантией наших взаимных дружеских отношений, – продолжал свою медоточивую речь Учитель. – Не скрою от Якова Михайловича, что Султан попал сюда не по доброй воле.

Кандыба ничего не произнес, только повел своими надбровными дугами. Он об этом уже и сам догадался.

– А теперь я заявляю, что вы выйдете из этих стен, Султан, целым и невредимым. И предлагаю вам свою дружбу.

– Я принимаю ее, – улыбнулся Гараев.

– Я говорю это при Якове Михайловиче. Не нарушайте своего слова, Султан. Вы находитесь на российской территории, не забывайте об этом, и найдется немало людей, которым вы перешли или перейдете дорогу. А от нас вам может быть немалая польза.

– Я это понимаю, – кивнул бородатой головой Султан.

– Очень замечательно. А теперь вынужден и вас, драгоценный Яков Михайлович, попросить оставить нас наедине с Султаном. Извините, но этот разговор носит сугубо личный характер.

Кандыба пожал своими острыми плечами и вышел из комнаты.

– Вы не отказываетесь от своего предложения? – спросил Учитель.

– Да что вы, я же мужчина, – отвечал Гараев. – Мое слово – закон.

– Мы объединим наши усилия. Полагаю, что мы сумеем довести до конца благородное дело возвращения отцу его пропавшей много лет назад дочери. Полагаю также, что чем меньше людей будут знать об этом, тем лучше для дела. Вы согласны со мной?

– Согласен.

– Сколько человек еще знают о местонахождении Ираклия?

– Один, – ответил Гараев.

– Тогда пусть знает еще один с моей стороны, вы не против?

– Нет, конечно.

– Но я его выберу несколько позднее. А пока попрошу вас только об одном, сейчас, немедленно назовите мне место пребывания Ираклия и дочери Раевского. Это станет некоторой гарантией вашего доброго ко мне отношения. Разумеется, когда вы выйдете отсюда, вы сможете меня ликвидировать. Только не советую вам делать это. История будет иметь широкую огласку, слишком много людей видели вас здесь. И вы от этого только проиграете. К тому же если уж говорить о порядочности, то такой поступок будет на уровне поступка свиньи. Мы можем убить вас немедленно, в секунду, а затем исчезнуть отсюда, и никакие ваши друзья нас никогда не найдут. А мы вас просто выпустим, без всяких денег, без всяких серьезных гарантий. Это будет с нашей стороны акт доброй воли.

– Я не поступлю против совести, брат, – улыбнулся Гараев. – Да вы ничего особенного мне и не сделали, за что мне вам мстить? За Рыбкина? За три магазина? Это все ерунда, тем более что вы готовы покинуть эту территорию. Меня вы пальцем не тронули, под дулом пистолета посадили в машину и привезли сюда. Только и всего...

– Нет, не только, – суровым тоном возразил Учитель. – Вы были вынуждены поделиться со мной. вашей тайной про дочь бизнесмена Раевского. А вот этого вы мне и не сможете простить, знаю, – ехидно улыбнулся он. – Сам такой.

– Ну и что с того? Вы не лишили меня жизни, я уже за это вам благодарен. А в этом деле вы можете быть очень полезны. Ведь вывезти оттуда женщину дело очень сложное. А мои люди слишком горячи, да и внешности очень уж приметной. В таком деле С ними будет очень сложно работать. К тому же многие из них находятся в федеральном розыске, что греха таить.

– Надо будет пересекать государственную границу? – догадался Валерий Иванович, пристально глядя на гостя.

– Да, туда и обратно, – спокойно ответил Гараев с блуждающей улыбкой на губах. А потом немного подумал и произнес: – Я назову вам место, где в настоящее время находится дочь Раевского.

– Володя! – крикнула Екатерина Марковна, бросаясь к входящему в дом мужу. – Час назад папу увезли в больницу!

– Что с ним? – нахмурился Владимир.

– Обширный инфаркт, – вздохнула Катя. – Он очень плох...

– Почему же мне не позвонили на мобильный?

– У тебя постоянно занято, у Генриха тоже. Тебе надо немедленно ехать к папе. Боюсь, что, – она тяжело вздохнула, – ты должен его повидать. Я тоже поеду с тобой.

Не снимая плаща, Владимир повернулся и вышел из дома.

Они сели в машину и отправились в ЦКБ, куда час назад увезли Алексея Владимировича.

– Мужайтесь, Владимир Алексеевич, – произнес врач, пожимая руку Раевскому. – Он очень плох, боюсь, что это все. Пройдите к нему, он в восьмой палате.

Владимир и Катя надели белые халаты и прошли к отцу.

Отец лежал в отдельной просторной палате. Глаза его были закрыты, исхудавшая левая рука свисала с кровати.

– Папа, – прошептал Владимир, делая робкий шаг к отцу.

Отец не отреагировал. Только легкое шевеление губ свидетельствовало о том, что он жив.

– Папа, – повторил Владимир. И тут отец приоткрыл глаза. В его голубых глазах появилось теплое выражение, он даже сделал какую-то попытку пошевелиться, но тут же вновь замер. Губы его шептали имя сына.

– Сделайте все, что можно, – прошептал Владимир стоявшему за спиной врачу.

– Я работаю здесь уже тридцать лет, Владимир Алексеевич, – ответил врач. И давно знаю Алексея Владимировича. Для него я сделал бы даже то, что невозможно...

– Я вас понял, – произнес Владимир.

Но в этот момент запищал его мобильный телефон. Владимир хотел было его отключить, как вдруг какая-то неведомая сила заставила его ответить на звонок.

– Владимир Алексеевич, – услышал он в трубке голос Сергея.

– Я не могу сейчас говорить, Сережа, – ответил Владимир. – Я в больнице, в палате у папы. Ему... Ему очень плохо...

– Я знаю, мне звонила Екатерина Марковна. Но у меня такая весть. Может быть... Я, конечно, не врач, но, может быть, такая весть спасет Алексея Владимировича. Бывает же, что человек буквально воскресает от положительных эмоций.

– Вряд ли, – тяжело вздохнул Владимир. – Так что же это за весть?

– Только что звонил Олег Жигорин.

– Ну? – чувствуя, как у него холодеет спина, прошептал Владимир.

– Он час назад разговаривал с Мариной, – каким-то деревянным голосом произнес Сергей.

– Что?!!! – закричал Владимир, и врач крепко сжал ему плечо, а Алексей Владимирович открыл глаза.

– Володя, – укоризненно произнесла Катя.

– Только что Олег Жигорин видел Марину или Варю и разговаривал с ней, монотонным голосом повторил Сергей.

– Где она?!!!

– В Стамбуле...

– А он не мог ошибиться?!

– Владимир Алексеевич... Олег в полном рассудке. Он руководитель туристической фирмы, поехал в Стамбул на переговоры...

– Ладно, подробности потом. Мы немедленно вылетаем в Стамбул!

– Что-то случилось? – еле слышно прошептали губы Алексея Владимировича.

– Папа! Папа! – бросился к нему Владимир. – Варенька нашлась! Она в Стамбуле! Только что с ней разговаривал друг Сережи – Олег Жигорин! Мы немедленно вылетаем туда! Папа, держись. Поправляйся, папа! – Слезы выступили у него на глазах. – Теперь мы ее не упустим! Сегодня вечером она будет здесь, с нами! Только держись! Сколько мы ждали этой минуты! Мама не дождалась, так порадуйся ты за двоих. Держись! Я тебя очень прошу!

– Володенька, – шептали губы отца. – Я постараюсь, ты уж меня извини. Не вовремя я заболел. Но вы не сидите около меня, вы поезжайте за Варенькой. Не теряйте ни минуты!

– Катя! – умоляющими глазами глядел на жену Владимир. – Кому-то надо остаться с папой.

– Я останусь, – кивнула она. – Но, ради бога, сделайте все, как надо. Не теряйте ни минуты! Иди, Володя, иди...

Владимир поцеловал отца в бледную исхудавшую щеку и тут же стал набирать по мобильному телефону номер аэропорта Шереметьево.

– Алло! Вас беспокоит Владимир Алексеевич Раевский. Когда ближайший рейс на Стамбул? Так... Через три часа... Извините, минутку... Генрих, -. обернулся он к Генриху Цандеру. – Как наш самолет? Готов к полету?

– Проходит профилактику, Владимир Алексеевич, – недовольным тоном произнес Генрих.

– Все-то у нас не слава богу. Ладно, полетим на рейсовом. Алло. Мне нужно... пять, нет шесть мест. Хорошо, спасибо.

Затем он набрал номер Сергея.

– Сережа, как мне связаться с Олегом?

– Вот, запишите его номер. Только очень плохая связь, я никак не могу до него дозвониться. Он сказал, что глаз с нее не спустит, будет караулить., пока мы не прибудем в Стамбул.

– Приезжай в Шереметьево, я уже забронировал билеты для нас. Там и расскажешь подробности вашего разговора.

Затем он уже из машины попытался дозвониться в Стамбул на телефон Олега Жигорина.

– Олег! – кричал он в трубку. – Олег! Вы меня слышите?

– Алло, – послышался в трубке мужской голос. – Вас не слышно. Я вас не слышу. Это кто? Сергей? Ты? Не слышу тебя. Попробуй перезвонить.

– Олег! Это Раевский! Олег! Нет, я его слышу, а он меня нет. Поехали в Шереметьево, Генрих. Сергей подъедет прямо туда.

– Только бы на сей раз не сорвалось, – прошептал Генрих, уверенно ведя "Мерседес" по кольцевой дороге в сторону Ленинградского шоссе.

Он прекрасно помнил их прошлогоднюю поездку по горным дорогам Абхазии, помнил заброшенное горное селение, откуда загадочный Ираклий увез в неизвестном направлении Варю, помнил, в каком отчаянном, почти обморочном состоянии был Сергей, как в отчаянии кусал губы Владимир Алексеевич, какими обреченными мертвыми глазами глядела на них в Москве Катя, и молил бога, чтобы это не повторилось.

Для Генриха Цандера семья Раевских давно уже стала своей семьей. Ему шел тридцать седьмой год, у него не было ни жены, ни детей. Его отец и мать жили в Нюрнберге, прекрасном средневековом немецком городе. Каждый год в октябре он навещал их, беря у Владимира Алексеевича отпуск на две недели. Но частенько ловил себя на мысли, что уже на третий день отдыха его снова тянуло в Россию, тянуло к работе, тянуло к семье Раевских.

– Твоя родина здесь, Генрих, – говорил ему отец, которому было уже под восемьдесят. – Ты не прав, что фактически оставил нас с матерью.

Генрих молчал в ответ на упреки. Он посылал родителям большие суммы денег, получаемые от Раевского, и они могли вести на них вполне достойный образ жизни. Но им было нужно не только это, они скучали по сыну. Но Генрих не представлял себе жизни без семьи Раевских, настолько он был к ним привязан. Однако, жалея престарелых родителей, проживших жуткую, тяжелую жизнь сначала в Поволжье, а потом в Казахстане, он дал себе слово – вернуться в Германию, когда Раевские найдут свою дочь. Разумеется, родителям об этом он не говорил ни слова.

В Шереметьево их уже ожидали остальные телохранители Раевского, приехавшие раньше. А двадцатью минутами позже них приехал и Сергей.

Он очень изменился за этот год. Владимир сказал бы, что сильно постарел. Ему шел тридцать третий год, но виски его были совершенно седые. Они поседели буквально на глазах Раевского, когда они ни с чем, в подавленном состоянии возвращались на джипах из горного селения в Сухуми. Самому Раевскому седеть дальше было уже некуда, его голова давно была совершенно белоснежной.

Взгляд черных глаз Сергея становился все более пронзительным и мрачным. Он глядел на собеседников не мигая, и порой от его взгляда становилось не по себе. Даже ему, Раевскому. Он отчего-то чувствовал какую-то вину перед этим человеком, сам не понимая, почему это происходит. А ведь они и впрямь виноваты в том, что жизнь их дочери сложилась именно так, а не иначе. Куда деться от этих

мыслей?!

Сергей продолжал работать в одной из фирм, принадлежавших Раевскому, жил по-прежнему в своей квартире на Рублевском шоссе. Теперь он снова носил свои настоящие имя и фамилию. Около месяца назад ему позвонила из Тюмени Оля и сообщила, что выходит замуж.

"Поздравляю тебя, Оля, в час тебе добрый", – произнес Сергей.

"А тебе, вижу, это совершенно все равно", – обиженным голосом произнесла Оля.

"Да что ты? Я рад за тебя. Понимаешь, я не смог бы дать тебе счастья. Теперь это для меня совершенно очевидно. Мне казалось, что ты и сама это понимаешь".

"Я все понимаю, – тихо сказала она слегка дрогнувшим голосом. – Только... Только... Я никогда не забуду тебя, того времени, когда мы были вместе..."

"Я тоже не забуду, – стараясь придать голосу как можно больше тепла, произнес Сергей. – Но ты же понимаешь, что я люблю другую женщину. И я никогда не смогу быть счастливым, пока не найду ее..."

"Тогда желаю тебе этого! От души желаю..." – произнесла она со слезами в голосе.

"И я тебе желаю счастья!" – сказал он, но в трубке уже слышались частые гудки.

Он долго сидел на диване и думал. Он понимал, что был не вправе ломать жизнь другому человеку. Ему казалось, что все люди живут обычной спокойной, хоть и наполненной своими проблемами жизнью, а его жизнь давно уже потекла по какому-то совершенно необычному, странному руслу, и что ему тяжело общаться не только с доброй и милой Олей, так любящей его, но и с остальными людьми тоже. Только с Раевскими его связывало общее горе, только с ними он мог найти общий язык.

Однако на деле все было не совсем так. Дом Раевских он теперь стал посещать гораздо реже, чем раньше. После поездки в Абхазию он стал избегать их общества. И это сильно ранило и Владимира, и Катю. Он не смог стать для них своим человеком, он был чужим.

Когда Владимир приглашал его на какие-то семейные праздники, Сергей обычно отвечал вежливым и на первый взгляд вполне обоснованным отказом. В последний раз он заехал к ним поздравить с Новым годом. Общее горе стало не объединять, а, напротив, разъединять их. Сергею становилось все тягостнее находиться в их обществе, он не знал, о чем с ними говорить. Он был бесконечно одинок в этом мире.

Они стояли друг против друга, ожидая рейса на Стамбул, и Владимиру порой казалось, что он имеет дело с умалишенным. Глаза Сергея горели таким странным огнем, что ему становилось не по себе. Он то начинал быстро говорить, вдохновленный предстоящей поездкой, а то вдруг внезапно замолкал, погружался в свои тайные мысли и глядел куда-то в сторону блуждающим туманным взглядом, от которого у присутствующих бегали мурашки по коже.

– Сережа, – произнес было Владимир Алексеевич, пытаясь как-то успокоить его.

– Не надо, Владимир Алексеевич, – какой-то болезненной улыбкой улыбнулся Сергей. – Со мной все в порядке, не беспокойтесь обо мне.

Раевский снова попытался дозвониться до Олега Жигорина, и снова безуспешно. Он слышал его голос, а Олег его нет.

Но вот наконец...

– Слышите меня, Олег?! – крикнул в трубку Раевский.

– Да, да, слышу.

– Это Владимир Раевский...

– Здравствуйте, Владимир Алексеевич...

– Где Варя?! – без предисловий спросил Владимир.

– Здесь она, здесь, неподалеку. Я встретил ее случайно, она выходила из машины неподалеку от Айя-Софии. Сделала какие-то покупки и снова села в машину. Я узнал ее и подошел к ней. Попытался завязать разговор. Но тут нам помешал какой-то мужчина кавказского типа. Он взял ее под руку и посадил в машину.

– Ираклий?!

– Судя по рассказам Сергея, нет. Это, очевидно, шофер и телохранитель, человек довольно молодой. Интеллигентный, хорошо одетый. Он разговаривал с ней по-русски и со мной обращался очень вежливо. Только попросил отойти и не препятствовать ей сесть в машину. Я взял такси и поехал за ними.

– Так. Ради бога, не упускайте ее из виду. Где они сейчас?!

– Красивый дом на набережной. Стоит особняком, неподалеку от улицы Юлдуз. Двухэтажный дом красного кирпича. Крыша тоже красного цвета, черепичная. Я брожу тут неподалеку. Машина въехала в ворота и больше оттуда не выезжала.

– Да, но мы в лучшем случае сможем быть там не раньше чем через пять часов. Но рисковать больше мы не можем. Надо что-то придумать, чтобы подстраховаться. Вы абсолютно уверены, что это она?

– На сто процентов. Она же жила у меня в доме, я ее прекрасно знаю. Да что вы, Владимир Алексеевич, – засмеялся Олег. – Это она, вне всяких сомнений, она.

– Так она узнала вас или нет?

– Нет, не узнала. Хотя в лице что-то промелькнуло. И все-таки нет. Я спросил ее, не помнит ли она меня. Она ответила, что не помнит. Но нам не Дали поговорить, я же говорю, тот мужчина посадил ее в автомобиль, и они уехали.

– Как она выглядит?

– Прекрасно. Отлично, одета, распущенные волосы, лицо без макияжа. Автомобиль "Форд Сиерра" белого цвета. Дом хороший, видно, что не бедствует. Расспросить людей о том, кто в этом доме живет, я не могу, практически не понимаю ни слова по-турецки. А обращаться за помощью к нашим друзьям тоже не могу, дело-то уж очень интимное. Опасно разглашать, как вы полагаете?

– Согласен. Пожалуй, лучше никого не вводить в курс этого дела.

– Так что вот, хожу здесь, топчусь, бросил все дела. Хорошо, что место достаточно уединенное и никто пока не обращает на меня внимания. Но за пять часов, думаю, что обратят. Кстати, вот уже минут двадцать, как метрах в пятидесяти от дома стоит автомобиль желтого цвета. Один раз из него вышли трое людей, о чем-то переговорили и снова сели в машину. Я не знаю, может быть, у них какие-то свои дела, но я уж хочу вам рассказать поподробнее, что здесь происходит. Тем более что эти люди очень похожи на наших соотечественников, причем не самого пристойного образа жизни. И смотрят эти люди как раз именно в сторону этого дома. Так что ставлю вас в известность. Запишите, кстати, номер их машины и той, в которую села Марина. То есть Варя, – поправился он.

– Правильно делаете, что обо всем подробно рассказываете мне. – Владимир записал номера машин. – Мы не имеем права на очередную ошибку. Каковы из себя эти люди, которые выходили из машины?

– Один невысокого роста, в очках, невзрачный такой, второй высоченный, метр девяносто с гаком, весьма уголовного вида. А третий очень странный. Среднего роста, худощавый. У него такие странные волосы, мне кажется, что это парик. И брови очень странные, как будто накладные. И усы тоже. Скорее всего есть и четвертый, но он сидит за рулем, а стекла в машине тонированные, и его не видно. Я один раз прошел мимо них, они не обратили на меня внимания. А теперь я нахожусь в небольшом скверике, меня им не видно за деревьями и кустами, а я их вижу хорошо. Отсюда прекрасно просматриваются и дом, и ворота, и эта машина.

– Вы полагаете, что эти люди следят за домом, где живет Варя? насторожился Раевский.

– Трудно сказать однозначно, но исключить тоже нельзя. Так, Владимир Алексеевич, ворота дома открылись, и оттуда выезжает машина. Так... А эти люди бросаются к ней. Это бандиты! Подождите, попытаюсь помочь... Там происходит что-то нехорошее. Подождите...

Связь прервалась, и смертельно бледный Владимир молча посмотрел каким-то обреченным взглядом на Сергея.

– Что-то снова произошло? – со своей блуждающей улыбкой на губах спросил Сергей.

– Не знаю точно, – еле слышно ответил Владимир, – но полагаю, что произошло.

Он жутко тосковал по родине. Иногда эта тоска становилась настолько мучительной, что ему хотелось выть. По ночам он видел во сне заснеженные горные вершины, видел парящих между ними орлов, видел зеленые долины с пасущимися овцами. А когда просыпался, все рассыпалось, словно дым.

И он решил вернуться. Пусть не в родной дом в горном селении Абхазии, так хотя бы к своим соотечественникам в Тбилиси, в Кутаиси, куда угодно, только на родину.

Ираклию Джанава было шестьдесят три года. За спиной была долгая, полная тревог и проблем жизнь. В восемнадцать лет он убил кровного врага своей семьи и попал за решетку на восемь лет.

Его жизнь могла закончиться буквально в первый же день, когда он попал в зону строгого режима неподалеку от "солнечного" Магадана. Чем-то не приглянулся этот молодой черноглазый открытый парень угрюмым замордованным зэкам. Слово за слово, он в долгу тоже не остался, и ночью до его горла уже дотронулось лезвие острого, словно бритва, ножа. Уже впоследствии он понимал, что его не пугали, его бы обязательно убили, если бы не тот человек, который спас ему жизнь.

Оскару Рубановичу, осужденному на десять лет строгого режима по знаменитой пятьдесят восьмой статье, было тогда, в пятьдесят третьем году, где-то лет сорок пять. Он выделялся среди политических заключенных своим резким непримиримым характером, желанием постоянно вступиться за кого-нибудь, вмешаться в кровавую потасовку. К тому же он был очень силен физически, в молодости занимался борьбой, причем выступал в тяжелом весе. Его могли убить десятки раз, однако какие-то силы словно берегли его.

Повезло ему и на этот раз. А особенно повезло Ираклию, что в ту минуту, когда холодное лезвие ножа дотронулось до его горла, Оскар не спал.

Жутким ударом ноги в позвоночник он отключил зэка по имени Туз, который собирался перерезать молодому грузину горло. Туз не успел сделать всего одно, последнее, роковое движение своим ножом разбуженные шумом зэки пришли к нему на помощь. Завязалась потасовка, жестокая, бескомпромиссная. Оскар дрался, словно лев, и Ираклий, вскочив с нар, стоял насмерть рядом с ним. Их ярости не было предела. И уркаганы отступили перед ними. А Туз так и остался на всю жизнь в полусогнутом состоянии.

"Ничего не бойся, – посоветовал Ираклию Оскар. – Я устал бояться. Мы всегда всего боялись, начиная с семнадцатого года, мы живем в постоянном страхе перед силой, оттого, кстати, так замечательно и живем. А я плевать на них хотел, пусть уродуют, пусть прирежут. Мне терять нечего, нет у меня ни дома, ни семьи. А в этом, между прочим, надо тебе сказать, есть большое преимущество. С тридцать пятого года по лагерям мотаюсь. Первый раз получил три года за лишнее слово в хорошей компании, отсидел, вышел; всего семь месяцев на воле погулял, и снова взяли. На сей раз уже восемь лет дали, якобы за участие в троцкистской организации. Война в сибирском лагере застала, попал в штрафбат, ранен был в Сталинграде, потом снятие судимости, воевал до последнего дня, до Праги дошел. И после того ни одного ранения, ни одной царапины. А в сорок восьмом опять приняли в дом родной, без меня тут, как видно, никак не обойтись. Теперь уже червонец. Растем, растем. Первая моя жена погибла в лагере в тридцать девятом, шестилетняя дочь осталась с восьмидесятилетней бабушкой моей жены и вскоре простудилась и умерла от воспаления легких. А вторая жена, на которой я Уже, значит, после войны женился, после моего ареста, как мне сообщили, вышла замуж за энкавэдэшника. Видишь, какой интересный переплет? Чего бояться, а, Ираклий?! Давить их надо всех, как клопов, давить, и все, понял меня?

Убеждать Ираклия было не надо, за его спиной и так была кровь. Они стали дружить. И горе было тому, кто вставал на их пути.

В пятьдесят пятом году Оскар был досрочно освобожден. Но Ираклий уже никого не боялся.

Отсидев свои восемь лет, в шестьдесят первом году он вернулся в родную Абхазию, где ждали его родители и пятеро братьев и сестер. Встречали Ираклия буквально, как национального героя.

Он закончил исторический факультет Тбилисского университета, работал учителем, затем стал занимать руководящие должности. Женился, у него родилось трое детей.