Текст книги "Конец авантюристки"

Автор книги: Сергей Рокотов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

3.

– Ну, солдатушки, браво ребятушки, я очень довольна вашей работой, – глядя сквозь золоченые очки, процедила Вера Георгиевна. – Вот так бы все работали, давно бы в нашей бедной стране был бы порядок. Работать надо, а не языком молоть, этого у нас никто как-то не поймет… Так, я полагаю, что завтра у вас последний день работы. Савелий Авдеевич, я полагаю, что усердие солдат заслуживает вознаграждения. Я лично отблагодарю солдат, через вас, разумеется. Чтобы завтра вечером все принимавшие участие в этом благородном труде имели бы праздник. С водкой, пивом, хорошей колбасой, рыбой, овощами, фруктами и тому подобным… Усвоили, Савелий Авдеевич?

– Так точно, Вера Георгиевна, – щерился лейтенант Явных, вставая во фронт.

– И это славно, – почесала она за ухом длинным пальцем с огромным бриллиантом на нем. – Люблю, когда понимают сразу.

– Вера Георгиевна! – спешила к ней длинноногая секретарша с мобильным телефоном в руке. – Это кинорежиссер Траян звонит. Они уже в аэропорту.

– Господи, что же он не предупредил? И почему именно сегодня? Мы же договаривались на послезавтра! – скривилась Верещагина. Но взяла телефон и надела на лицо приветливую улыбку. – Здравствуйте, Альберт Анатольевич. Как я рада, если бы вы знали… Но почему сегодня? Ах, вот что… Ах так… Хорошо, вас проводят в резиденцию, через десять минут за вами придет машина. Вы с кем? Жанна с вами? Отлично, как я рада буду её видеть! Дайте-ка мне её. Жанночка, здравствуй, дорогая моя, я тебя целую… Мы же с тобой после Каннского фестиваля не виделись, я так соскучилась. Ты знаешь, я тебе приготовила у нас такую славную комнатку, такую спаленку, сама подбирала обивку стен, и светильнички сама покупала. Но работы пока не закончены… Но ничего, в резиденции тоже неплохо, я полагаю. Сейчас вас отвезут в резиденцию, а я вас через пару часиков навещу. Только приведу себя в порядок. Я так устала, Жанночка, с этим строительством, если бы ты знала, – вздохнула Верещагина, вдруг поймав на себе какой-то пристальный взгляд. Она обернулась и увидела одного из солдат, белобрысого, пыльного, стоящего поодаль и с какой-то лютой ненавистью глядящего на нее. Солдат тут же отвернулся, но взгляд она запомнила. Но вспомнила она его позднее, ибо теперь ей было не до этого. Она договорила с гостями, махнула рукой лейтенанту Явных и зашагала к дому, сопровождаемая секретаршей, что-то шептавшей ей на ухо.

– Алло, готовьте машину, я пошла в душевую, – скомандовала Верещагина и исчезла за углом.

А солдат Гришка продолжал стоять на месте как вкопанный.

«Завтра работы закончатся», – думал он, и меня сюда уже никогда не пустят. – «Значит, завтра я должен сделать то, что задумал…»

– Чего рот раззявил? – заорал ему на ухо Явных. – Слышал, что сказали? Завтра должны все закончить, а тогда и расслабитесь… Есть мнение, – подмигнул он заговорщически, – что для вас и девочек приготовят… Вот какие тут хозяева… Не цените ничего, бестолочи, смотрите, как бараны на аптеку… До чего же темен у нас народ, удивляюсь… Чего вылупился? Тебя спрашиваю!

Гришка, не говоря ни слова, повернулся и пошел к солдатам, грузящим строительный мусор на носилки.

– А ты борзеешь, парень, – помрачнел лейтенант Явных. – А ну, кругом марш!

Гришка нехотя повернулся и вразвалочку пошел обратно.

– Смирно! В глаза глядеть, рожу не отворачивать, сучара! Тебе тут не санаторий! Разбаловали вас, так я не потерплю! Ты мурло деревенское, понял? Отвечать!!! Отвечать, когда тебя спрашивают!!!

Гришка продолжал молчать, держа руки по швам, и его тяжелый взгляд не предвещал ничего доброго разбитному сибиряку-лейтенанту.

– Понял, понял, – тихо ответил он с едва заметной усмешкой на лице. Но Явных заметил.

– Ничего, я с тобой в части поговорю, – процедил он сквозь зубы, – не здесь же тебя пиздить, щенок… Толчешься здесь, завидуешь, волком на всех смотришь… Люди с тобой по-человечески, а тебе все херово… С вами так – чем хуже, тем лучше. Пшел!!! Кругом!!! За работу!!!

Вечером Явных позвал к себе Гришку. Он сидел в офицерской комнате, пил пиво и курил.

– А, пришел, засранец, – ощерился он. – Подойди-ка…

Гришка молча подошел. Не говоря ни слова, Явных встал и двинул ему кулаком в челюсть, без замаха, уверенно, так, что Гришка упал затылком на пол.

– Ну? – усмехнулся Явных, спокойно отхлебывая пиво. Как она, жисть-то? Отвечать!!! – вдруг заорал он, наливаясь кровью.

– Нормалек, – ответил Гришка, медленно поднимаясь с пола.

– Ах так… Борзый ты парень, ох, борзый… – И снова без замаха ударил Гришку ногой в сапоге в солнечное сплетение. Когда тот согнулся, Явных разогнул его ударом кулака в челюсть. Гришка загремел на пол.

– Теперь хватит, – затянулся сигаретным дымом Явных. – Теперь иди, не калечить же тебя, завтра работать, последний денек, – блаженно улыбнулся Явных, как ни в чем не бывало. – Попьянствуете завтра, побалдеете, ох, балуют вас хозяева… Пшел отсюда!!! Шагом марш!!!

Гришка встал, утерся и вышел. «Не жить тебе, падло», – подумал он, проходя в дверь. – «Жалко, сейчас нельзя с тобой посчитаться, шестерка мэрская… Ничего, и на тебя пуля найдется…»

Ночью он не спал, ворочался, кряхтел. Челюсть выла от командирской ласки. «Хорошо ещё зубы не выбил, умеет не уродовать, с такой вывеской хоть на парад…»

А завтра он должен быть в форме. Может быть, завтра будет последний день его жизни, и именно поэтому он должен быть в полной форме. Завтра эти люди ответят за смерть бати, ответят сполна… Ничего им больше не понадобится, ни особняки, ни иномарки, ни слуги… Только бы сам мэр появился дома…

Мэра города Южносибирска Верещагина Гришка видел только пару раз издалека. Это был седой с залысинами, довольно суетливый человек лет пятидесяти пяти в роговых очках. Он вел себя вежливо, был очень предупредителен к своей жене, ни в какие хозяйственные дела не вмешивался и, когда жена ему что-то пыталась объяснить насчет строительства и обустройства нового домика, он улыбался и бормотал: «Это уж ты решай сама, Верочка, все на твое усмотрение, я совершенно полагаюсь на твой вкус. А я, честно говоря, так устал…» И, немного сутулясь, уходил восвояси.

… Вот уже год Гришка знал историю гибели своего отца, вот уже год он вынашивал планы мести убийцам. Но предположить, что солдатская судьба занесет его прямо во вражеское логово, он не мог ни в каких смелых проектах. И не воспользоваться таким вариантом он не имел права. Гришка понимал, что охраняемая территория за двухметровым забором это не то место, откуда можно будет скрыться после осуществления своего плана. Хотя попробовать было можно, становиться камикадзе было необязательным, хотя и вполне возможным для него вариантом. Вынашивать этот план он начал уже с первого дня, когда попал в особняк мэра. И уже было сделано главное для осуществления плана. Был похищен пистолет ПМ, который Гришка пронес на территорию особняка и спрятал в надежном месте. К солдатам-работягам настолько привыкли, что их перестали обыскивать при входе, и эта халатность охраны позволила ему доставить сюда оружие возмездия. Спрятанный за поясом ПМ могли заметить много раз и сослуживцы, и Явных, и охранники, но, как ни странно, не заметил никто, занятый своими делами. А все это время напряженный как струна Гришка высматривал, куда же можно спрятать пистолет. И нашел, наконец, в самом неожиданном месте.

Неожиданным оно было потому что находилось на самом, казалось бы, виду. Когда Гришка с товарищем несли носилки с мусором, он случайно задел носилками стоявшую слева от дорожки красивую урну. Урна упала, и Гришка обнаружил, что под ней отколот довольно большой кусок тротуарной плитки. Он приметил это место, а в конце рабочего дня, сославшись на необходимость, вернулся от ворот, где толпились солдаты и побежал к сортиру для прислуги, находящемуся как раз около нового дома. Он огляделся по сторонам, никого не было. Вдали маячили сытые охранники в белых брюках и легких пуловерах, суетилась около дома прислуга. Но никто не глядел его сторону. Гришка быстро убрал урну с места, приподнял кусок плитки и сунул туда пистолет. Оружие вошло в углубление как по заказу. Гришка положил плитку на место, поставил урну и побежал дальше. Операция заняла несколько секунд. Теперь пистолет можно было быстро вытащить в любой удобный момент.

Как именно он все это будет делать, он толком и не знал. Ему хотелось прикончить обоих – и мэра, и его жену. И попытаться прорваться к воротам. Разумеется, это было практически нереально, но от этой попытки он отказываться не хотел. На крайний случай он был готов после того, как убьет супружескую чету, застрелиться и сам, так как понимал, что судьба его будет безрадостной. Скорее всего, его просто пристрелят на месте охранники. Но может быть и хуже. Будут мучить, допрашивать, искать заказчика, не веря тому, что заказчика не было и в помине, что он сам заказчик и сам исполнитель.

Он был готов погибнуть, лишь бы отомстить. Мучило только одно – шансов на то, что чета Верещагиных соберется вместе около строительства, было крайне мало. И Гришка решил, что если уж выбирать, то он выбирает из двух преступников именно даму, очень уж красочно описал Николаев то, как она придуривалась при расследовании дела, как она рыдала у трупа убитой по её приказу девушки Гали, похожей на её дочь, да и ведь именно её вынудил на признание покойный отец, когда он умудрился выкрасть её из этого, охраняемого качками, особняка. Гришка гордился своим отцом, теперь он смог представить себе воочию, насколько трудно было это сделать. А он сделал это. Он успел сообщить сведения Николаеву, успел долететь до родного Симферополя… Только до дома не успел дойти… Какое страшное было у отца лицо, когда его хоронили… Но ещё более страшное лицо было у матери. Гришка знал, как они с отцом любили друг друга, какие между ними были замечательные отношения, постоянно овеянные какой-то шутливостью и в то же время ласковым блеском в глазах обоих. Суровое точеное лицо отца, и эта нежность во взгляде, когда он смотрел на мать. Гришке шел тогда четырнадцатый год… Каким ударом была для него гибель отца… Отец – это кумир, это друг, без него весь мир стал совершенно другим. И они стали другими – и мать, и Петька, и он… Как жаль, что трудно будет застрелить обоих убийц… Но из двух он выбирает ее… Эту вальяжную, надменную даму, обещавшую им водки за хорошую работу по очистке территории…

Теперь же в числе врагов оказался и мэрский прихлебатель лейтенант Явных. Он вызывал у Гришки бешеные ненависть и презрение. Но, поворочавшись в постели, он вдруг усмехнулся, как совершенно взрослый, трезво мыслящий человек. «Пошел он», – подумал Гришка. – «Не до него, придурка, теперь…»

Гришка был доволен собой, что сдержался, не ответил своему обидчику. Если бы он хоть каким-нибудь образом проявил свое недовольство, не говоря уже о том, чтобы ответить, все могло бы сорваться… А теперь надо было дожидаться следующего дня… Главного дня в его жизни…

… Заснул он только под утро. Во сне видел отца, себя маленького, своего плюшевого медведя и дом в Симферополе. «Как ты вымахал, Григорий», – улыбался отец. – «Почему ты так быстро растешь? Сколько тебе лет? Лет тебе сколько? Что ты молчишь?!» А он не мог ответить, какой-то комок в горле мешал ему говорить. «Ну тогда я пошел, хочешь со мной?» – спросил отец и пошел к выходу. Уже в двери повернулся, и Гришка с ужасом увидел на его лбу кровавое пятно. «Что это у тебя, папа?!» – крикнул он. Но теперь уже молчал отец и как-то загадочно улыбался. И Гришке было страшно от этой улыбки. «Папа!» – закричал он. – «Подожди, я с тобой!» А отец повернулся и молча прошел в дверь. Гришка бросился было за ним, но споткнулся и упал носом вниз. Хотел подняться, но ничего не получалось. От своего бессилия он заплакал и… проснулся. Вскочил на постели весь в холодном поту, по щекам текли слезы. Солдаты ещё спали, хотя за окнами было уже светло.

– Подъем!!! – послышался голос старшины.

… Все… Наступал решающий день в его жизни. Сегодня он отомстит за отца, или он не сможет называться мужчиной…

… Лейтенант Явных с хитреньким прищуром глядел на избитого им накануне солдата. Но Гришка отвечал ему спокойным, в меру кротким взглядом, делая вид, что абсолютно ничего не произошло.

Их накормили, погрузили в автобус и повезли в особняк. День был холодный, пасмурный, начинал накрапывать дождик.

«А не зря ли я все это затеял?» – подумалось вдруг Гришке. – «Я же обречен, что будет с мамой? Мало ей гибели отца, теперь и я еще… К тому же она даже не поймет, в чем дело, никто же кроме меня не знает тех, кто убил отца… Нет, ничего, об этом ей расскажет Николаев. И она одобрит мой поступок…»

И все же ему было страшно. Сердце стучало словно маятник. Дрожали пальцы. Еще не хватало, чтобы кто-нибудь заметил его волнение. Надо держать себя в руках…

Рядом в автобусе о чем-то болтали его товарищи, с хитрецой поглядывал на солдат лейтенант Явных, бывший в прекрасном настроении от того, что Вера Георгиевна за хорошую работу обещала ему энную сумму в твердой валюте. Да и о повышении в звании она не просто так сказала. Для таких людей это раз плюнуть… Она слово мужу, он их начальству, вот и быть ему скоро старлеем… А и всего делов-то угодить богатенькой барыньке… Это тебе не башку под чеченские пули подставлять. Удачно он, однако, устроился…

Подъехали к особняку. И тут-то Гришку ждало глубокое разочарование. В воротах их встретил начальник охраны, который сообщил, что Веры Георгиевны сегодня вообще не будет, так как она повезла своих гостей режиссера Траяна и актрису Опрышко по местным достопримечательным местам. Принимать работу было велено ему самому.

«Вчера надо было её мочить», – подумал с жуткой досадой Гришка.

Доделывали работу спокойно, без особого энтузиазма. Вальяжно расхаживал по дорожкам Явных, делая необходимые указания…

И наконец работа была закончена.

– Молодцы, ребята! – гаркнул Явных, хлопая одного из солдат по плечу. – Будет вам сегодня и водочка и закусочка, а, может быть, и ещё что-нибудь сладенькое, – прищурил он водянистые глазенки. – Стройсь! – заорал он. – Шагом марш на выход!!!

«Все сорвалось», – чуть не плача, подумал Гришка, закусывая губу. – «Как я мог отложить все на последний день? Теперь меня сюда и на пушечный выстрел не подпустят… Мудак…»

… Солдаты уже сделали первые шаги к выходу, как вдруг за домом послышался шум двигателя. Затем оживленные голоса людей.

– Так что, теперь извольте приезжать в ноябре, дорогие гости, и тогда будете жить в построенном специально для вас доме…, – раздался звонкий голос из-за дома, и у Гришки бешено заколотилось сердце. «Она… Теперь главное, чтобы они пришли сюда, и тогда все получится…» Он поймал себя на мысли, что при всем желании отомстить за отца, он испытывал некоторое облегчение от того, что все срывается не по его вине. А теперь стыдился своих мыслей. Ему вспомнился сон, мигом в памяти пронеслось детство, затем похороны отца, бледное, искаженное неутешным горем, лицо матери…

Вот она!

Из-за дома, шествуя впереди своих разряженных гостей, появилась хозяйка. В алом брючном костюме, как всегда в золоченых очках. Сзади шел высоченный совершенно седой красавец в джинсовом костюме. Под руку его держала миниатюрная женщина лет двадцати пяти в коротеньком и, видимо, очень дорогом платье. Троица вальяжно прошествовала к новому дому. Солдаты робко посторонились.

– Жанна Опрышко, – прошелестело в толпе солдат.

Жанна покровительственно улыбалась. Такая же улыбочка играла и на тонких губах седого красавца.

– Ну вот, дорогие мои, полюбопытствуйте, – сказала Вера Георгиевна. – Это и есть ваше жилище. Обязательно приезжайте в ноябре, поселитесь здесь и тогда уж полностью испейте чашу нашего сибирского гостеприимства… Но… Ваши дела киношные, богемные… Завтра – столица, затем Париж, Лондон и так далее… Но в следующий приезд именно здесь вы и будете жить. Ой, ребятушки уже все закончили, какие вы у меня молодцы! Савелий Авдеевич, ребята заслуживают награды, нет, вы поглядите, как все здорово, чисто, ну просто стерильно… Ну, изумительно… Сюда, Альберт Анатольевич, обозрейте, так сказать, апартаменты… Не люблю, правда, в сыром виде показывать, отделка ещё не закончена, но очень уж хочется похвастаться… Жанночка, Жанночка, вы у себя дома, прошу, прошу… Как жаль, что Эдик сегодня так занят…

Гришка напрягся. «Вот он, момент. Все! Или сейчас, или никогда!» Он уже было сделал движение к урне, под которой лежал пистолет, но тут снова послышался шум двигателя машины.

– Эге! – крикнула Вера Георгиевна. – Это, вроде бы, Эдик. Узнаю шепот его «Мерседеса». Ну, не ожидала от него такой прыти. Сейчас, подождите, господа, он к нам присоединится. Так, Савелий Авдеевич, солдатики свободны. А вы сюда, на минутку, на пару слов

Угодливо склоняясь, Явных засепетил вслед за хозяйкой.

Она вытащила из сумочки конверт и протянула его лейтенанту.

– За труды ваши праведные. И чтобы солдат как следует отблагодарили. Я проверю, – строго произнесла она.

– Все будет как надо, Вера Георгиевна, – угодливо улыбался Явных. – Вы что-то там говорили насчет капитана…

Верещагина с плохо скрываемым презрением поглядела на него.

– Капитан, капитан, улыбнитесь, – пропела она. – Я поговорю с Эдиком, а он уж разберется, кому звякнуть. Во всяком случае, я вам благодарна за хорошую работу. Действительно, чисто до умопомрачения…

«Только бы подольше говорили», – молил Гришка. – «Как повезло, сейчас они будут вдвоем. И сейчас я их обоих. Сначала её, потом его… Ну… Быстрее, Верещагин, помедленней, хозяйка…»

И вот на дорожке появился своей суетливой походкой мэр города в темно-синем костюме и бордовом галстуке. На тонких губах играла улыбочка.

– Альберт Анатольевич! – крикнул он на ходу. – Дорогой! Ты что, все растешь, что ли? А я вот расту вниз, у меня такое ощущение! Верочка, распорядись насчет шампанского, пусть подадут на розовой веранде, я хочу прямо сейчас выпить за встречу!

Режиссер Траян зашагал навстречу Верещагину.

– Эдуард Григорьевич, как я рад! – Траян даже попытался как-то пригнуться, чтобы уменьшиться в размерах. – Я так вам благодарен, так благодарен, если бы не вы…

– Ой, не надо, не надо, – скривился Верещагин. – Помогать искусству – это наша священная обязанность. И не благодарите меня, ради Бога. Приедем в Москву на премьеру, если пригласите…

– Скоро, уже скоро, наверное, в октябре… А что касается помощи, далеко не все помогают. – Траян сделал суровое лицо, но пригнулся совсем уже низко. Они с Верещагиным стали почти одного роста.

– А это кто у нас? – расплылся в широченной улыбке Верещагин, уставившись на точеные ножки Жанны. – А это не Жанночка ли, часом? Не наша ли это кинозвезда? Нет, это не она, это какая-то семнадцатилетняя фотомодель, так похожая на нашу Жанночку. Нет! – закрыл он лицо маленькой ладошкой. – Не могу глядеть, эта женщина ослепляет меня!

В глазах Веры Георгиевны появилось нечто лютое, но в сочетании с улыбкой на губах. Верещагин же, не взирая на реакцию супруги, подвалил к Жанне и поцеловал её в крашеные губы взасос. Даже Траян не мог скрыть своего изумления от наглости Верещагина.

– Ну ладно, ладно, дамский угодник, – дотронулась до его покатого плеча Вера Георгиевна. – Будет тебе. Ты нашей Жанночке весь антураж попортил…

– Все! – крикнул мэр, хлопая в ладошки. – Все за мной на розовую веранду, там нам подадут шампанское! Давайте, давайте!!!

… И тут произошло неожиданное. Неожиданное для всех, кроме, разумеется, Гришки. Он резко рванулся с места, подбежал к урне, ударил её ногой, быстрым движением вытащил из-под плитки ПМ и направил дуло в голову остолбеневшей Веры Георгиевны… Но… судьба хранила авантюристку. Оказавшаяся рядом кинозвезда Жанна Опрышко не растерялась и толкнула в локоть целившегося в мэршу солдата. И тут же пришел в себя лейтенант Явных и, выбросив вперед левую ногу, мощным ударом выбил пистолет из рук Гришки. Тот так и не успел нажать курок. Затем Явных кулаком сбил Гришку с ног на дорожку и начал пинать сапогами. А на помощь ему уже спешили охранники. Бледная и дрожащая Вера Георгиевна инстинктивно прижалась к хилому плечу мужа. Но это плечо тоже дрожало мелкой дрожью.

– Мудак, блядь…, – постоянно повторял Явных, пытаясь пробить сапогом голову Гришки, который вертелся, весь в крови на дорожке, стараясь спасти от мощных ударов свою голову. Дюжие охранники присоединились к Явных и сделали из Гришки нечто вроде футбольного мяча.

Жанна, Траян и чета Верещагиных молча взирали на это жуткое зрелище.

– Хватит, может быть, – шепнула Жанна. – Его надо увезти.

– Кто тебя послал? Кто заказчик? – басил самый дюжий охранник с безразмерной шеей и коротко стрижеными черными волосами. – Говори, паскудина! Говори, кто тебя подослал?

– Хватит, хватит, – наконец, обрел дар речи и Верещагин, делая шаг по направлению к бьющим. – А тебе, – он вдруг посуровел, глядя сквозь роговые очки в глаза охраннику, – надо быть рядом с тем, кого тебе поручено охранять… Если бы не эта женщина и бравый лейтенант, нет, уверен, уже старший лейтенант или даже капитан, Вера Георгиевна была бы уже… Верочка, – вдруг расстрогался он, чуть не прослезившись и приобнял свою дрожащую супругу. – Боже мой, как ужасна современная жизнь, нигде, просто нигде не возможно спастись от пуль киллеров, даже за этими двухметровыми стенами. Прекратите же вы, наконец! – закричал он на лейтенанта Явных и охранников, никак не могущих остановить свой верноподданнический пыл. – Проще простого бить лежачего, гораздо труднее обеспечить безопасность мэра города!

Но те настолько увлеклись избиением Гришки, который был уже не в силах защищаться, а только слегка дергался на дорожке и слабо взмахивал окровавленными руками, что даже не внимали приказам шефа.

Вера Георгиевна же не вмешивалась в процесс. Она сквозь золоченые очки молча взирала на происходящее. Ей вдруг вспомнились глаза этого солдата, когда он вчера на неё поглядел. «Почему он это сделал?» – подумала она. – «Простая ненависть бедного к богатым? Не думаю…» Почему-то вдруг вспомнились события пятилетней давности, когда она была похищена прямо от ворот дома, и из неё крутой и неотесанный крымский оперативник выбил признания обо всей операции по сокровищам Остермана и мэрстве Верещагина. Слава Богу, Эдик оказался настолько оперативен, что в ту же ночь бравого оперативника застрелили прямо у дверей его симферопольского домишки. Как же была фамилия того оперативника? Столько людей прошло перед ней за эти годы, что она начисто забыла фамилию того капитана, который встречал её и покойного Кирюшу Воропаева в Симферопольском аэропорту, а затем возил её на опознание трупа девушки. А, интересно, не сообщил ли он кому-нибудь о том, что узнал ее? Ведь он где-то пропадал, будучи в Москве и скрывшись от наблюдения. Она его узнала, когда он выкрал её из особняка, но он умудрился обмануть преследователей… Неужели он успел рассказать обо всем, что узнал? Да не может быть, ведь прошло уже более пяти лет, и больше ничего, никаких напоминаний о той истории…

Странная мысль пришла в голову Верещагиной, и она открыла было рот, чтобы задать один интересующий её вопрос избиваемому солдату, но тут откуда-то сзади послышался уверенный басок.

– Что тут происходит?

Все оглянулись и поразились, насколько незаметно подошли к ним сзади два человека. Один был монголоидной внешности, с желтым лицом, зверскими косыми глазками и обилием морщин. Одет он был в черную тройку. Рядом стоял светловолосый мужчина лет сорока пяти в голубом костюме и сером галстуке.

– Я спрашиваю, что тут происходит? – спросил желтолицый, уставившись на охранников.

Явных при этом, не обратив внимания на него и его вопрос внимания, так сильно наподдал ногой Гришке в солнечное сплетение, что тот перестал шевелиться.

– Да вы же убьете его! – вскрикнула Жанна Опрышко, делая шаг в сторону Явных.

Желтолицый сделал этот шаг быстрее и, схватив блюдолиза за рукав гимнастерки, резко отдернул его в сторону.

– Да ты кто такой? – нахмурился озверевший Явных и замахнулся было, но тут же получил удар в лицо такой чудовищной силы, что грохнулся на затылок, отлетев метра на два и тут же схватился за рот, так как желтолицый выбил ему своим чугунным кулаком передние зубы.

– Я советник губернатора области Иляс Джумаевич Джумабеков, – спокойно произнес он, тщательно вытирая руку носовым платком, а затем вытащил из кармана удостоверение. – И я хочу знать, что тут происходит?

– Что вы, что вы, Иляс, – подошел к нему Верещагин. – Не надо никаких удостоверений. Только что этот лейтенант спас Веру Георгиевну от выстрела этого безумца. Вот и увлекся немного, поймите… Это покушение, понимаете вы?

– Да, я это понимаю. Олег Александрович, – обратился Иляс к стоявшему сзади мужчине в голубом костюме. – Помогите юноше встать.

Жерех подошел к Гришке и стал поднимать его, что было очень непросто. На помощь ему поспешили два оторопевших охранника, в отличие от лейтенанта Явных хорошо знавшие советника губернатора Лузгина и не имеющие ни малейшего желания иметь с ним дело.

Гришка был избит настолько, что находился без сознания. Жерех и охранники потащили его к машине.

– Его надо в «Скорую», – пробасил Иляс.

– Его, прежде всего, надо в управление по борьбе с организованной преступностью, – процедила сквозь зубы Вера Георгиевна, с затаенной ненавистью глядя на Иляса.

– Сначала его надо привести в нормальное состояние, – спокойно возразил Иляс. – А то как же он будет давать показания? Олег Александрович, в нашу машину его, и в больницу. Как его фамилия, этого солдата? – спросил он Верещагина, даже не глядя на барахтающегося на земле лейтенанта Явных.

– А я и не знаю… Вот…, – покосился мэр на лейтенанта, выплевывающего с кровью выбитые кулаком советника зубы. – Этот… Он знает.

– Так как же его фамилия, Савелий Авдеевич? – наконец-то задала свой давно мучивший её вопрос Вера Георгиевна.

– Рядовой Клементьев, – прохрипел Явных, глядя куда-то в сторону.

Что-то лютое и одновременно радостное мелькнуло в звериных глазках Иляса, он молниеносно переглянулся с обернувшимся в этот момент Жерехом, а затем бросил ещё более молниеносный взгляд на Веру Георгиевну, которая, естественно, тут же вспомнила фамилию бравого симферопольского мента, вытрясшего из неё столь важные показания. Но взгляд Иляса она не успела поймать, так как в его планы это не входило.

– Пройдемте отсюда, – взял под руку Верещагина Иляс. – Мне не хочется беседовать в такой обстановке.

– Кстати, познакомьтесь, – улыбнулся Верещагин, желая произвести впечатление на дикого советника своими лестными знакомствами со столичной элитой. – Это кинорежиссер Альберт Анатольевич Траян, а это киноактриса Жанна Опрышко. Наши гости из Москвы…

Иляс мрачно поглядел на гостей.

– Здравствуйте, – пробасил он, не подавая руки режиссеру. – Очень приятно. Извините, не слышал про вас…

– Ну, Иляс Джумаевич человек далекий от киноискусства, – процедила Вера Георгиевна. – Он практик, незаменимый практик…

– Я не так уж далек от киноискусства, как вам это кажется, Вера Георгиевна, – возразил Иляс. – Я слышал, например, про Феллини и Антониони, про Тарантино и Спилберга. И смотрел их фильмы, что ещё важнее. А мой любимый актер Чарльз Бронсон. А вот про Траяна и Жанну Опрышко, простите, действительно, не слышал. Впрочем, все это суета сует. Вы скажите лучше, Эдуард Григорьевич, как вы полагаете, чем вызван этот безумный шаг несчастного солдата?

– Но я не знаю, Иляс, честное слово, не знаю. Все произошло так неожиданно… – Они шли по дорожке и Верещагин рассказывал Илясу предысторию появления на их территории солдат из близлежащей части.

– Зато я, кажется, знаю, – вдруг заявил Иляс. – И должен поделиться своей догадкой с вашими гостями и вообще всеми присутствующими. Эй! – крикнул он охранникам, втаскивающим Гришку в илясовский джип. – Идите сюда! И ты, Олег Александрович тоже. На пару минут!

Он попросил всех встать в небольшой кружок, а, когда получилось некое странное сообщество, он заявил:

– Я полагаю, господа, что этот солдат безумец, что он, глядя на всю эту роскошь, на столь высоких, хорошо одетых гостей, просто проявил некий революционный пыл и совершил акт идиотизма и невыдержанности. Разумеется, если бы его акт имел успех, разговор был бы иным. Но… – Он поднял вверх свое крепкий указательный палец, которым мог запросто лишить человека жизни, – к счастью, его акт не удался! И я прошу вас всех об этом инциденте забыть, понимаете? Как будто его и не было! Эй, солдаты! – крикнул он толпившимся сзади одуревшим от увиденного и обрадованных унижением поганого Явных солдатам. – А ну, марш сюда! Ваш товарищ совершил необдуманный поступок, но вы-то не хотите, чтобы его судили, отправили в дисбат, приговорили к длительному сроку заключения, не так ли?

– Конечно нет! – забасили солдаты.

– Так вот, этому не бывать. Потому что ничего не было. Н и ч е г о. А если кто-нибудь про это забудет, то я напомню. Напомню, что н и ч е г о не было. Вообще ничего!

На топтавшегося сзади всех Явных Иляс вообще не обращал ни малейшего внимания. Верещагин покосился на него.

– А лейтенант ввязался в драку и получил травму, – подсказал Иляс. – Бывает у настоящих мужчин. Вообще, лейтенант, ты, я вижу, мужик крутой, и место тебе не здесь. Я похлопочу, чтобы тебя с повышением в звании перевели на другое место службы. Оно будет лестно для тебя! Ты далеко пойдешь! – С этими словам он снова повернулся к гостям.

– Итак, договорились? – улыбнулся он своими желтыми зубами.

– Но, позвольте, – попыталась возразить Вера Георгиевна. – Он ведь хотел убить меня…

– Ну и что с того? Меня, например, десятки раз пытались убить, и что, я должен из-за этого усеять нашу необъятную родину горами трупов? Меня убивали с детства, когда я был несчастным бездомным сиротой, потом детдомовцем, и некому было за меня заступиться. Так я вовсе не рассчитывался со своими обидчиками, некогда, понимаете? Дела надо делать, а не заниматься кровной местью. Кровная месть – это дикое дело, и не вам, высококультурной женщине, водящей знакомство с цветом общества, – он покосился на седую голову примолкнувшего Траяна, – сводить счеты с зачуханным полубезумным солдатом. Так что, вопрос решен, – подвел итог он. – А вообще-то, я приехал сюда для того, чтобы побеседовать с вами, Эдуард Григорьевич. Пусть гости отдыхают, а я на несколько минут похищу вас. Вы не расстраивайтесь, Вера Георгиевна, – успокоил Верещагину Иляс. – То, что вы узнаете от своего мужа в ближайшее время, будет для вас куда серьезнее, чем этот дурацкий инцидент с солдатиком, уверяю вас…