Текст книги "Воспитанник Шао.Том 2.Книга судьбы"

Автор книги: Сергей Разбоев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава четырнадцатая

Мудрить что-либо неординарное, сверхъестественное Рус и не мог. В его неустроенной жизни опасность, как даровая проститутка, всегда находилась за углом. Он заранее завел полезные знакомства с одним пожилым индейцем, которому немало помог деньгами. Абориген показал монаху много мест в горах, где схимник мог уединяться для своих дзэн-одиночеств.

Сейчас он встретился с ним. Спросил:

– Имеются ли какие возможности для нелегального перехода в Бразилию?

– В этом нет труда, – охотно и на довольно понятном ломаном испанском отвечал, но больше жестикулировал индеец. – Надо монета, оружие.

Рус показал мешочек с деньгами, которые предусмотрительно изъял из сейфа начальника лагеря. Небольшой дипломат с пистолетами.

– О-о, очень хорошо. Но деньги не мне, – пояснил амиго, – деньги, кто знает дорога, граница. За деньги они все сделать.

В Сан-Педро-Росарио индеец нашел своих приятелей. Они долго пересчитывали купюры, любовно осматривали два револьвера. После непродолжительного обсуждения но более после того, как монах предложил свой реквизированный, опять же у начальника лагеря, мерседес, они согласились. Поехали четверо проводников, отлично знавшие джунгли и границу, приятель индеец. В машине показали карту, на карте полноводную большую реку Парану.

Это самый быстрый и безопасный путь. Вожди местных племен подсобят, если им подарить красивые консервы и соки.

Скоро показалась река. Недалеко находились припрятанные в густом кустарнике узкие длинные лодки. Все нужное и съестное индейцы имели при себе. Будто всю жизнь только и занимались мелкой контрабандой.

Живописные берега очаровательной Параны, мощная благоухающая зелень, величавый простор полноводной реки успокоил внешнюю настороженность монаха. Он сидел на носу лодки и с болезненной грустью вспоминал почти такое же плавание вдоль бесконечных берегов очень далекого сейчас Китая. Как все было до боли знакомо. Неужели он опять будет долгое время скрываться, бегать, спасать себя неизвестно от чего. Нужно ли снова все это? Как-то за все время, проведенное на земле Южной Америки, ощутил такое одиночество и социальную никчемность, что только здравомыслие трезвого рассудка не бросило его в какую-нибудь смертельную разборку между партизанами и правительственными войсками. Невозможно было оставаться в стороне и видеть, как люди собираются на митинги и как жестоко гоняют их полицейские подразделения. Крови на асфальте и тротуарах оставалось не меньше, чем на какой-нибудь живодерне быков. Рус был против их явного экстремизма. Но люди боролись за свое, и он не против был им помогать.

Хотя и ощущал свою неправоту. Его уважали местные командос: но он был для них иностранец, а значит чужак. Больше, конечно, его боялись.

Может от того, что спарринги с ним, которые любили боевики, заканчивались для них непредвиденными нокаутами. Но монах был нужен и полезен. Он неплохо обучил группы сопротивления ловко применять палки с крюками против полицейских. Позже сноровистые парни умело цепляли полицейских за ноги и быстро разрушали их непробиваемые ряды. Русу приходилось менять города, так как его всегда сравнительно быстро высчитывали. Это он замечал сразу. И вот лагерь. Монах был снова против организации вооруженного нападения. С ним согласились. Но, когда дошло до дела, Рус догадался, что все это провокации. И он незаметно уехал, оставив повстанцев, узников самим решать свои проблемы. Монах решил остаться один. Пришло время, когда за ним должны были приехать, так как имеющаяся связь прервалась и настоятель должен будет кого-нибудь прислать. Из Бразилии у Руса будет возможность передать сигнал в монастырь. Надо только прижиться, осмотреться.

На коленях, завернутый в полотенце, покоился автомат. Другие три его пистолета находились в спортивной сумке.

Индейцы были людьми слова: умело вели лодку вдоль берега, пережидая в зарослях катера пограничников, обходили возможные пикеты засад.

Кругом было такое земное спокойствие и сонная идиллия, что если бы не неожиданные крики попугаев, обезьян и прочего лестного братства, Рус бы заснул долгим и крепким сном. Но берега жили, и от них исходило не столько жизненной доброты, сколько коварной опасности в борьбе за выживание. Индейцы имели длинные палки и ими ловко отбрасывали от лодки плывущих змей, водяных крыс, крупных хищных рыб, тыкающихся часто головой о борт пироги.

Во время речного затишья чисто человеческая грусть и ностальгия по прошлому крепко охватила его. Беглец по жизни, вечно скрывающийся: это вырабатывало дух уже не добровольного отшельничества, а изгнанника по року судьбы. В нем росла жажда читать, но жизнь давала немногие минуты, когда можно было уединиться и иметь при себе интересующие книги. Он знал неплохо уже четыре языка и умел не только пользоваться в разговоре, но и читать многое из литературы. Философствующее зерно, заложенное духовными отцами, требовало работы мысли, дальнейшего самообразования. Он ощущал голод по информации. Теперь решил инкогнито от всех пересечь океан, чтобы вообще никто не догадывался, добраться до монастыря. Уединиться в отдаленном районе Тибета и навсегда предаться собственным размышлениям, коих накопилось за эти годы более, чем предостаточно.

Русу резонно казалось, что он сумел довольно удачно исчезнуть из лагеря и, наверное, оторвется на время от возможных преследователей.

За кормой лодки веселыми бурунками расходились игривые волны.

Солнце начало неспешно опускаться на кроны вековых гигантов. Тень от деревьев увеличивалась, скоро лодка шла в густой темени, ломая сопротивление широкого напора воды. Рус совсем расслабился и уже по-детски любовался редкими по красоте изломами берегов, вычурными картинами одиноких деревьев гигантов, разлаписто нависающих над водой своей необъятной громадой массы веток и листьев. Резкий вскрик индейца вывел его из долгой задумчивости. Лодка круто взяла в сторону.

Тренированный глаз Руса быстро определил опасность. Со свисающих над водой веток исполинских деревьев во многих местах виднелись ровные, как палки, висящие змеи. Длина некоторых доходило до четырех метров.

Старый индеец ловко подцепил пресмыкающееся шестом и коротким движением молниеносно отсек ей голову. Туземцы умело освежевали жертву, разложили костерчик в небольшой печурке и скоро деликатес, нарезанный небольшими кусками, жадно поглощался крепкими челюстями.

Такой змеи хватило бы дня на два. Но индейцы, насытившись, бросили остатки в реку, где вода обильно кишела огромным количеством всяких прожорливых тварей, которые остервенело набросились на поживу.

Вскоре повстречались пироги местных индейцев. Проводники перевели, что вскоре ожидается гроза и они приглашены в ближайшее селение вождем племени, которого они по родственным связям хорошо знают. Рус желал бы плыть далее в ночи, но все же гроза в кромешной темноте на большой реке всегда представляет реальную опасность для любого путешественника. И поэтому лодки скоро плавно вошли в устье небольшого притока Параны.

Непривычно и диковато было видеть в сумраке джунглей вблизи цивилизации архаичные хижины индейцев из веток и тростника. Полуголых женщин, серьезно занятых своими немудреными бытовыми делами. Бедность, граничащую с нищетой. При появлении гостей на территории деревни, все население бросило свои дела и сбежалось на смотрины. Несколько банок консервов и соков пестро украсили почетное место в хижине вождя на причудливой подставке. Угощали хозяева своим, чего монах старался не касаться. Но огненной воды было достаточно с собой и проводники нимало не смущаясь, здорово подпили с вождем и старейшинами. После чего Рус отнес своих мертвецки пьяных приятелей в отведенный для них вигвамчик из веток и кожи. К полночи ударил сильный дождь и монах благодарил судьбу, что удалось немного побыть одному среди яростного штурма небесной природы. Забыться средь общей вакханалии воды и шума. Не видеть болтливых индейцев, с нескрываемым любопытством разглядывающих его во время пиршества. На ночь ему выделили женщину средних лет, видимо вдову, но монах подарил ей несколько банок тушенки, кучку патронов и отпустил. Она с превеликой гордостью и походкой знатной особы прошествовала с подарками к вождю.

В тридцати шагах свирепствовали шумные воды вздыбившейся Параны.

Сейчас, в темноте, в блеске ослепительных молний, она была так не похожа на ту дневную, которая лениво переваливала свое аморфное переливающее тело по дну широкой долины. Дождь с дикой силой бил ее по зеркальной поверхности, раскалывал на мириады светящихся звездочек.

Небесное корыто щедро лило и лило, наполняло до самых краев реку и она, как перегруженная баржа, притихала, обидчиво ежилась, морщилась тысячами маленьких всплесков волн по всей акватории воды и спешила исчезнуть за далеким поворотом в ближайшую неизвестность.

Частые вспышки молний освещали всю реку, черной стеной стоящие джунгли. В грохотании ночной грозы казалось, что это неизвестное и бесчисленное воинство грозно подбирается к неподвижному монаху, вызывая его на решающий и последний бой. Было мрачно и жутко от живописующей игры теней, ярких отсветов в воде, неожиданных шараханий молний и оглушающих все мировое пространство громовых раскатов грозы.

Стихии не терпелось все разрушить, разметать, запугать, запрятать подальше в норы.

Рус сидел под навесом, с края крыши которой вода лилась сплошной стеной. Все индейцы разбрелись по своим хижинам. К утру гроза ослабела, мощный ливень перешел в небольшой дождик, который скоро закончился. В преддверии утра задремал у большой реки и монах.

Вдали, за горизонтом, в сизой дымке утра поднималось настороженное светило. Но день еще не начался…

Глава пятнадцатая

В отчаянном бессилии жестикулируя руками, губами, челюстью, благородных кровей полковник Динстон выскочил из особняка Теневого донельзя расстроенный и недовольный. Он таращил глаза по сторонам, не зная, на чем сорвать свое профессиональное бешенство. То, что перенючил ему переводчик, сухо считывающий с вялых губ полуживого эксвластелина, делало все отвратным и непонятным. С досады у полковника болезненно выпучивались глаза, нервно кривились губы.

"А-ах, чтоб он раньше сдох, этот живой трупик, – выговаривал в сердцах про себя Динстон, выискивая, что еще найти в своем небогатом лексиконе, чтобы быстрее согнать с себя накопившуюся за время беседы энергию. – Видите ли, какой нашелся: искатель миролюбивой истины. С колеи мщения бывший судорожно переполз на гнилую философию миротворчества. Каков, а: морда, жить хочет. Слюнтяй. Его, понимаешь ли, больше интересует состояние демократии в Соединенных Штатах. Ну, что ты тут скажешь? Одной ногой в могиле и на тебе. Вмешивается негодяй во внутренние дела суверенных могущественных государств. Кто его просит? Кого он представляет? Крыша у него не в ту сторону поехала. А может и вообще протекать начала. Паралитику о монахах твердишь, информацию выпрашиваешь: а он восковой рожей крашеной мумии несет дребедень о правах человека, бесстыжую чушь про законность, анекдоты прошлых веков о взаимоотношениях. Что делает с людьми старость и болезнь. И он, полковник спецслужб Соединенных Штатов, самолетом срочно летел в эту прокисшую Поднебесную, чтобы потоптаться у кровати долго-умирающего. Жалко зря потраченного времени. Что-то мир быстро и не в ту сторону искривляется. Непонятно, кто чего хочет.

Динстона круто заносило на поворотах. Если бы не подчиненный, много антикварных ваз разлетелось бы от энергичных рук обиженного полковника. Но он, не обращая внимания на кажущиеся мелочи, почти бежал к стоянке автомобиля.

Быстро впрыгивая в машину, так лягнул дверцей, что она снова открылась. От такого своеволия бесчувственного металла засадил ногой в обшивку двери. Та прогнулась во внешнюю сторону да так и осталась болтаться, жалобно поскрипывая на завесах.

– Это у нас так машины делают! – дико заорал он. Конкретно выругался, вылез из машины и снова долбанул ногой по двери.

Дверца щелкнула затворным движением карабина, закрылась… Теперь Динстон не мог ее открыть.

– Закажи новую машину, водила! – гаркнул он во все горло шоферу-телохранителю, – если не можешь смотреть за старой. Двери проверяй. За что жалованье получаешь? Козел.

Сам сел на заднее сиденье, дрожащими пальцами достал сигарету из пачки. Оставшиеся, вместе с пачкой вышвырнул в открытое окошко.

– Мир блефует, сволочится. – Орал он в затылок шоферу. – Если такие титаны, как Теневой, сдаются, вся Вселенная завязнет в болоте пошлого либерализма. Лучше бы он сдох еще тогда, телячья душа. Сволочь, книжки печатает. Чему может учить безнадежно больной, оторванный от жизни, который дышит воздухом своей вонючей постели. Микробными парами. У него мозги-сплошная брюзжащая червоточина, рассадник бацилл и вирусов.

Крест на нем нужно ставить осиновый, а он еще пальцем куда-то тычет.

Живой труп. Кормчий для слепых и глухих. Жить хочет, сволочь партийная. Правильно монахи его пауками потравили. Туда ему дорога.

Героин дать, чтобы успокоился. Черт возьми, – Динстон задумался, – поддерживает ли он отношения с членами правительства и прочими влиятельными силами. Мао еще держится и свою политику тянет без всяких сомнений и изменений. Здесь все нормально. Но кто на смену придет? В верхах функционеров никто ничего определенного предсказать не мог. Все затаились: толкаются у постели Великого и также непредсказуемы, как и их высказывания. Кто левей, кто правей-невозможно определить при общей пустоголосице преданности идеям и пути Великого Вождя. Для самого Динстона Мао ассоциировался не столько, как вождь великой нации, но скорее как хитрый и ловкий, староста слишком большой деревни. Вождизм все же требует интеллекта, а у Мао его очень недоставало. Зато указов, подсказок, как жить, куда идти, этого пропаганда лила с избытком.

"Каждый только для себя"-неожиданно и как-то досадно дошла до Динстона банальная истина. Вернее не то, что каждый за себя, а то что именно вообще все, кого ни спроси, от мала до велика только о себе и думают и на всех им одинаково наплевать: президент ты или какой бомж с ближайшего двора. Он не заметил, как с мыслей снова перешел на слова и ругательства. – "Шкурные сволочи. Бабьи подъюбочники. Больше они никто и ни на что не способны. Поэтому с ними так трудно вести переговоры. Не мужики-слюнтяи".

От таких крутых казарменных мыслей у Динстона заломило в висках.

Он расслабился и тут же подскочил. Не заметил, как выпустил из рук дымящуюся сигарету, и она странно и подло закатилась ему под зад.

Снова ужасно выругался, отряхнулся, заорал на бедного шофера:

– Живей гони в посольство. Документы еще не оформлены. Самолет через два часа.

– Полицейских много на дорогах, – Спокойно и даже, как показалось Динстону, небрежно бросил шофер.

– Ай, – махнул рукой полковник, – и ты такой же баран, как эти язвенные китайцы. С вас даже шерсть некачественная на валенки в Сибирь.

На этом горевая судьбинушка полковника не закончилась. Он затерял какую-то важную бумажку и его долго не могли признать в родном посольстве. И только звонок из Вашингтона вернул бравому полковнику его доброе имя и заставил чиновников подчиниться.

– Вы у меня еще горько пожалеете за свой бюрократический цинизм, бумажные черви. Заготавливайте для себя места в очередях на биржу и лучше в малых странах, негодяи. Самолет его уже давно улетел, и полковник до следующего рейса три часа усердно распекал напуганных сотрудников за их неуважение к американскому флагу и его подданным.

Чисто по-солдатски он, конечно, был прав: намного правее многих. Но и дальше какая-то злая напасть преследовала его. Такого с ним отродясь не случалось: оступился при подъеме по трапу самолета, вывихнул сильно ногу и мешком покатился вниз. Спасибо хладнокровным подчиненным: вовремя подхватили. А так до самого низа еще катиться и катиться. В самом салоне лайнера одна древняя старушенция уж совсем нечаянно пролила ему горячий кофе на сорочку. Надо отдать должное полковнику: он молча перетерпел издевательство судьбы над собственной персоной. Но от переизбытка напряжения, чувств, накопившейся черной энергии неожиданно и срамно запустил долгого дурно пахнущего журавля.

После чего сник, съежился, злобно подумал о тайных проделках монахов, исчез в своем кресле и старался не показываться на глаза понятливым и деликатным пассажирам. Но все же нашелся какой-то негодяй остряк из задних рядов и, посмеиваясь, потребовал выйти указанному господину из помещения на свежий воздух. Хорошо, что телохранители не сплоховали.

Подошли к весельчаку, заехали ему кастетом и он до конца рейса успокоился.

Уснул и полковник. Благо, что с самолетом никаких неприятностей не произошло. Динстон вяло захрапел, забыв и себя, и окружающих, и все свои срочные важные дела, и все то, что так настырно досаждало ему в последнее отчетное время.

Часть II. Приют

По приютам я с детства скитался,

Не имея родного угла.

И зачем я на свет появился,

И зачем меня мать родила?

из к/ф «Республика ШКИД»

Глава первая

Большое грязное солнце медленно поднималось над громадной кучей городской свалки бытовых отходов. Смердячая вонь ядовитым туманом стойко висела над заброшенной землей. Иногда порывистые толчки утреннего ветерка вихрем разносили ее в разные стороны.

Несколько раз в день большие машины привозили из города отбросы повседневной жизни. Мощные бульдозеры сдвигали все в одно место. Куча, как раковая опухоль, настойчиво и угрожающе росла вверх и в стороны.

Неподалеку находилось множество сваленных газет. Их никто не сдвигал в общую свалку. В этих выброшенных бумагах ютился маленький Хуан. Он мог точно всем сказать, когда ему стало четыре года. Это было тогда, когда у него был еще свой дом и свой отец и мать. Но однажды дом рухнул. Мать, отец и многие соседи не вышли из него.

Хуан был готов кричать и плакать. Но кругом ходили взрослые люди.

Они не плакали. Даже не жалели его. Молча разобрали развалины, вынесли тела. Свезли на кладбище, похоронили в общей яме. Все делалось без слов. У каждого хватало своего горя. К Хуану никто не подошел, не спросил: кто он и откуда. Как будет жить дальше. В этой местности царствовал кроткий закон с жестокими последствиями-закон самовыживания: молчаливый, невидящий.

Тогда Хуан долго стоял у развалин бывшего дома. Вечером пошел бродить по улицам. Холодные окна больших домов больно напоминали, что делать ему здесь нечего. Так с сухими глазами встретил он ночь. Шел по городу, шел, пока не набрел на свалку на окраине. Здесь он остановился и дал волю своим слезам.

Ночь. Детская боязнь темноты. Живая, смердящая, волочащаяся куча, которая от порывов ветра приподнималась местами и издавала вибрирующие устрашающие звуки ужасного шипения и шелестения.

Но идти было некуда, и Хуан, вглядываясь в кромешную темноту, осторожно полез под газеты. В них было тепло. Даже уютно. И после обильных слез он уже считал, что совсем неплохо устроился.

Сейчас ребенок лежал в ожидании первых утренних машин. Коварный ветер нагло проникал под газеты и зябкий холодок студил тело. Хуан подкручивал бумагу под себя, но все равно где-нибудь в другом месте снова подкрадывался подлый холодок.

Но не это сейчас тревожило мальчика. Главным для него было определить первых конкурентов – собак. Для этого имелась хорошая палка.

Не спрашивайте его, когда он перестал их бояться. Не ответит. Помнит только, что когда вместе со зверями копался в объедках, они рычали, отгоняли его. Но есть хотелось. Вот тогда и оказалась в руке увесистая дубинка, при помощи которой он обрел равное положение среди них.

Благо, что большие собаки понимали его и менее всего обращали внимание на малыша.

Скоро подойдут машины. Сегодня ему надо найти конфеты, пряники.

Важно успеть до прихода больших мальчишек. Этих палкой не отпугнешь.

Они сами каждый раз прогоняют его. Прогоняют потому, что он не пошел к ним в шайку. Приходится после них искать то, что остается. А он не пошел к ним, потому что как-то до этого разбудили его старые женщины.

Привели в подвальный приют, где они на свои скромные пенсии содержали таких же, как он, маленьких детей. Там сдружился с двумя еще меньшими, чем он, девочками, которым и обещал принести что-нибудь сладкого.

Только бы машины сегодня раньше приехали. Он успеет до прихода шумных орав перерыть все, что можно.

Хуан еще раз прижал газету, чтоб не поддувало. Закрыл глаза.

Сейчас подойдут машины и надо действовать. Он услышит рокот моторов.

Сегодня он должен быть первым. Он обещал.

Странно…

Невдалеке послышалось чьи-то неторопливые шаги.

Приближаются.

Перетаптывание. Шорох бумаги.

Потому, как передвигался кто-то, мальчуган догадался, что это чужой. Ему стало тоскливо и страшно. Чужой всегда большой и злой. Он прогонит маленького Хуана. А может и набить. И тогда ему снова придется видеть обидные слезы своих подружек. А он мальчишка. Он обещал. Он сказал им, что он самый сильный в городе. Хорошо, что с прошлого раза припрятал одну конфету. Плохо, что пришел чужой. Почему так рано?

Чужой остановился у газет. Хуан оробел. Услышал, как зашуршала бумага. Затихло. Потом снова зашуршало. Тихо. Еще раз. Похоже чужой просматривал газеты. Ребенок успокоился. Медленно высунул голову.

Увидел взрослого парня. Тот присел на стопки журналов и быстро читал. По нему было видно, что в отбросах он копаться не будет. Хуан осмелел. Незнакомец сидел к нему боком. Строгий профиль чужака, острый взгляд не давал повода для раскрытия своего убежища. И Хуан лежал, не шевелясь. Шея замлела, и он стал медленно опускать голову. Газета предательски зашелестела. Молниеносный взгляд незнакомца быстро нашел обезумевшие от страха глаза Хуана. В голове мальчишки с быстротой драпающего стучало: "Теперь все. Ничего не сможет принести в приют".

Он сжался весь и неожиданно для себя заплакал. Заплакал второй раз в жизни.

Пришелец, внимательно осматриваясь по сторонам, подошел к нему.

Железная штучка в его руках, какие видел Хуан у полицейских, настороженно замерла в крепких ладонях.

Присел.

Казалось, он не обращал внимание на плачущего малыша. Также продолжал взглядом хищной птицы шарить по сторонам, что-то выискивая, высматривая. Наконец его глаза снова нашли закрытое руками лицо Хуана.

– Чего испугался, отшельник? – будто не к нему обратился взрослый.

Но Хуана нелегко было остановить. Напряжение долгой ночи и невосполнимой обиды неудержимым потоком лились из глаз захлебывающимся рыданием.

Похоже незнакомец понял его. Молчал. Ждал, пока малыш выплачется.

Продолжал свое чтение, изредка посматривая по сторонам.

Хуан перестал плакать также неожиданно, как и начал. Неожиданно для себя. Никаких угрожающих действий со стороны пришельца не следовало. Утирая слезы, притих. Незнакомец отложил газету. Мальчик ждал, когда взрослый что-нибудь скажет. Но тот молчал и как-то неземно смотрел в беспросветную даль. Хуану снова стало страшно.

– Дяденька, вы не будете меня прогонять?

Плачущий голос вывел незнакомца из раздумий. Продолжая смотреть за горы мусора в грязную синеву колыхающего утра, устало произнес:

– Зачем? Какое я имею право? Это ведь твое место.

Хуан снова залился слезами. Первый раз он встретил здесь того, кто не собирается гнать его с насиженного места.

– Меня все прогоняют отсюда.

Незнакомец сурово посмотрел на свалку.

– А кому нужно прогонять тебя отсюда?

Ровный жесткий голос взрослого успокоительно действовал на Хуана.

Он больше высунулся из газет. Вытаращил свои черные глазенки и по-стариковски, упорным взглядом изучал странного пришельца.

Неожиданный вопрос подтолкнул его к ответу. Но опыт подсказывал не торопиться. Трудно было поверить, что незнакомец вот так просто выслушает Хуана и поможет ему. Его ведь всегда гнали и били.

Взрослый заметил замешательство мальчугана:

– Говори, не бойся. Я сам бездомный.

– Бездомные меня и гонють, – Хуан обиженно всхлипнул.

– Догадываюсь. – Незнакомец с каменным лицом снова осмотрелся кругом, – говори. Я тебя в обиду не дам.

– А вы не обманываете меня? – недоверчиво отреагировал малыш.

– Зачем?

Хуан придирчиво, уже по-свойски смотрел на пришельца. Не было видно, чтобы тот готов был лгать.

– Мне надо первому, пока никто не пришел, собрать конфет.

Незнакомец ностальгическим печальным взором долго смотрел поверх Хуана.

– Это я понял. Скажи, кто загнал тебя сюда?

Губы Хуана снова скривили слезы:

– Не спрашивайте дяденька про мою жизнь. Я часто караулю здесь машины, чтобы собрать конфет для маленьких девочек. Мне надо успеть до прихода взрослых. Я боюсь, что не успею.

На суровом лице незнакомца дрогнули веки. Его жесткий взгляд остановился на куче мусора.

– Дяденька, вам тоже плохо?

Скупая, зловеще неземная улыбка пришельца сделала его лицо неестественным.

– Взрослым не может быть плохо.

– Я не хочу, чтобы вы заплакали.

– Ну что ты. Взрослый не имеет право плакать. Я тебе удивляюсь. Ты маленький, но в тебе огромное человеческое чувство борьбы и сострадания. Я должен тебе помочь.

Спасибо. – Хуан не сдержался и снова засопел. – Помочь надо не мне, а девочкам. Они еще меньше меня. Я уже могу жить без конфет, а они просят. Вам надо найти палку от собак, чтобы удобнее было искать конфеты. Они часто на самом низу лежат.

Теперь незнакомец как-то забыто, но уже по-человечески улыбнулся.

Послышался отдаленный рокот мощных моторов. Скоро тяжелые машины, не останавливаясь, прямо на ходу опрокидывали отходы и скрывались за поворотом. За ними показались стаи собак.

Хуан резко откинул газеты, вскочил, по-охотничьи схватил свою маленькую дубинку.

Пришелец ловко, незаметно для Хуана, поймал его за руку, привлек к себе.

– Отпустите меня, дяденька! – истошно заорал малыш. – Вы обещали помочь мне! Меня ждут!

– Сегодня тебе не надо торопиться. Сегодня у тебя будут настоящие конфеты.

– Я тогда на завтра запасусь. Незнакомец поднял ребенка на руки.

– В ближайшее время тебе это не понадобится. Хуан не верил и снова заплакал:

– А где вы возьмете?

– В магазине. – По-волшебному и очень просто для малыша ответил взрослый.

Хуан замер.

– Это там, где продают за деньги?

– Там.

– А где их взять?

– Деньги есть. – Так же просто для малыша снова ответил на этот труднейший жизненный вопрос незнакомец.

Теперь уже Хуан от детского счастья не мог остановить свои слезы.

Такое ему снилось только в редких снах. Там всегда вкусно пахло: но какой это вкус, он не помнит.

– Вы не обманываете? – решил по-своему проверить невероятное ребенок.

– Зачем мне обманывать. Мы и девочкам твоим принесем конфет. И еще чего-нибудь интересного. Хотя я и сам не знаю толком какие они конфеты?

Хуан вдруг погрустнел.

– А завтра вы уйдете. Мне обязательно надо запастись, чтобы на потом было.

Показались ватаги мальчишек. Они шумно и деловито набросились на кучи и сноровисто стали рыскать в них, хвастаясь друг перед другом удачной находкой. Самый старший из них ходил невдалеке, руководил операцией поисков. Он иногда искоса поглядывал в сторону Взрослого и ребенка. Собак отогнали в сторону, и те рылись во вчерашних отбросах, от которых исходил тяжелый запах прошлого дня. Незнакомец постоял еще немного, запоминая довольно нередкую картину для городов Латинской Америки и медленно побрел с Хуаном к городу.