Текст книги "Зимнее обострение"
Автор книги: Сергей Платов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)
– Я к ней и «ласточка», и «солнышко», а она: «Отвали, не до тебя сейчас!» Я, конечно, понимаю, что обидно, когда тебя родные отец с матерью даже выслушать не хотят, а бывший тренер со товарищи в потенциальные преступницы записал, но не в такие же крайности впадать. Муж у нас в государстве существо священное и защищенное законом по всей его строгости.
– Ты-то сам… – начала было оправдываться Сусанна, но раздухарившийся муженек не дал ей продолжить.
– Уж я что только не делал, чтобы переломить ситуацию, сколько раз шаловливые слова на ушко шептал, сколько раз заигрывать пытался, все впустую. А потом вообще возмутительный случай последовал. Я ее ласково, по-семейному, за попу ущипнул, а она мне по уху съездила! Помнится, я тогда так расстроился, что отправился прямиком в «Чумные палаты».
– Зачем это? – не поняла Сусанна.
– Я уже тогда понял, что наверняка буду первым на подозрении у Илюхи и его команды. Думал, коли сам приду, да еще вести себя буду подозрительно, так они обрадуются и задержат меня до выяснения.
Молодая княгиня продолжала в недоумении смотреть на мужа, явно не понимая логики его поступков.
– Ну да, посадят в темницу, на хлеб и на воду. А ты узнаешь об этом и поймешь, что дороже меня для тебя на свете человека нету. Конечно, в идеале еще было бы открытое судебное слушание провести, я бы подготовился и в последнем слове рассказал во всеуслышание из-за кого страдаю.
Тут Вилорий ненадолго замолчал и, словно ожидая ответной реакции на признание, обратил свои взоры на супругу. Та была настолько поражена услышанным, что не могла вымолвить ни слова. Галицкий картинно вздохнул, развел руками и продолжил:
– Только вот не вышло у меня ничего. Илюха заявил, что, несмотря на то, что я первый среди подозреваемых, следствие будет разрабатывать всех из списка. Выходило, что просто так взять вину на себя не получится, и речь, что я начал разучивать, своего слушателя не найдет. Ну я, конечно, расстроился, а тут еще Солнцевский подлил масла в огонь, мол, Сусанна такая же подозреваемая, как и все. Пришлось срочно на ходу менять планы.
– В смысле? – решил уточнить старший богатырь. Тут Вилорий заметно вздрогнул и замялся. Впрочем, он быстро взял себя в руки и продолжил все тем же решительным тоном:
– Ну помните, я тогда еще в нештатные информаторы попросился?
– Ты? – ошарашенно выдавила из себя Сусанна.
– Я! – гордо отозвался Галицкий. – Ради семейного счастья готов и не на такое! Думал, с моей помощью они быстрее найдут виновного, а ты успокоишься и станешь прежней. Только вот вынужден признаться, что и тут у меня ничего путного не вышло, оказывается, стучать тоже надо уметь. Ну и что же мне в сложившейся ситуации оставалось делать? Только ждать, что все само собой как-то рассосется, собственно, этим я и занимался в последние дни.
– А завещание Берендея тебе-то зачем понадобилось? – таким простым вопросом Изя попытался вернуть откровения Вилория из формата «семейной сцены» в исходный формат «расследование».
– Да оно мне и даром не нужно.
– Как это не нужно? – взвился черт. – Так чего ты сюда приперся?
– Так все по той же причине, – пожал плечами Вилорий и кивнул на притихшую Сусанну. – Она, как про отречение отца от власти услышала, совсем с цепи сорвалась. По горнице бегает, нехорошими словами родителей вспоминает, а после обеда вдруг притихла. Вот тогда-то я испугался за нее по-настоящему, явно что-то задумала. Зная ее, точно можно было сказать, что это что-то опасное. Вот я и решил проследить что и как, чтобы не остаться без жены в буре политических страстей.
– Так ты за меня переживал? – запоздало догадалась Сусанна.
Вместо ответа Галицкий только лишь кивнул головой.
– А почему?
– Люблю, наверное, – усталым голосом заметил Вилорий, потом немного подумал, тяжело вздохнул и добавил: – Да нет, точно люблю.
Даже отменная реакция Солнцевского не помогла бы ему перехватить бросок Сусанны. Раз, и она уже повисла на шее у своего благоверного и впилась в его губы с такой страстью, что Илюха даже смущенно отвел взгляд в сторону. Кстати, его примеру последовали Соловейка и Берендей с Севастьяном. Исключением оказался конечно же Изя. Черт лихо присвистнул и, бесцеремонно рассматривая целующихся, громко заметил:
– Чего только на белом свете не случается. Женились согласно политической необходимости, а теперь, вишь, любовь. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Кстати, о несчастье, предлагаю, по причине очевидной невиновности, этого развязать и приступить к допросу следующих подозреваемых. У нас их всего четыре штуки осталось, так что, в крайнем случае, будем действовать методом исключения. Который последний останется, тот засланный казачок и есть.
Так как никаких возражений не последовало, средний богатырь попытался освободить от пут Вилория. При видимой простоте воплотить задуманное в жизнь оказалось не так уж просто. Попробуйте развязать того, кто в этот момент активно извивается в такт страстным поцелуям. В какой-то момент среднему богатырю надоело строить из себя хирурга-виртуоза, и он попросту зажал обоим милующимся голубкам носы. Только после того, как запасы воздуха были окончательно исчерпаны, Сусанна с явной неохотой отлепилась от Вилория.
– Не время, девочки, война, – тут же выдал Изя, одним ловким движением охотничьего ножа освобождая Вилория, – то есть следствие. Вот разыщем Агриппину, тогда любитесь себе на здоровье.
Напоминание о пропавшей матери и теще тут же вернуло влюбленных на грешную землю. Сусанна решительно взяла супруга за руку и потянула в сторону, подальше от оставшихся подозреваемых. С молчаливого согласия Берендея парочка заняла место подле него, по правую руку от трона. В этот момент Илюха мог поклясться, что впервые за последние дни на губах киевского правителя мелькнула улыбка. Что ж, это уже была маленькая победа. Несмотря ни на что, изрядно подпорченные и запутанные отношения между отцом и дочерью, между мужем и женой оказались восстановлены. Для полноты семейной идиллии не хватало только Агриппины.
В надежде наконец получить ответ на вопрос, что, собственно, произошло с княгиней, Илюха Солнцевский решительно шагнул к выходцам из Малого Халявца, ожидавшим возле стеночки своей очереди.
– Это не мы!
– Однозначно, не мы!
– Мы мимо!
– А они спят.
– Вот мы и заглянули на огонек.
– Кстати, у нас в городе стража не в пример бдительная…
– А ну, цыц!
Как вы понимаете, последние слова принадлежали конечно же старшему богатырю. Он сделал героическую попытку и смог вклиниться в эмоциональное выступление Февронии и ее очаровательного сыночка.
– Так бы сразу и сказали, что цыц, – напоследок выпалил Студнеслав и заискивающим взглядом уставился снизу вверх на Солнцевского.
– Говорим ясно, четко и, главное, по очереди, – рявкнул Илюха, напрочь игнорируя княжеский статус арестованных. – На Агриппину вы покушались?
– Нет! – чересчур скоропалительно выпалила Феврония
– А если подумать?
– Все равно нет, – поддержал мамашу сынок.
– Тогда кто?
– Старко.
– Гордон.
И на этот раз у парочки из Халявца не было единой позиции, но направление их мыслей прослеживалось очень четко. Солнцевский поморщился, как от сильной зубной боли, и продолжил допрос:
– Есть доказательства их вины?
– Конечно! Мы же не виноваты. Сусанна с Галицким тоже, стало быть, кроме них некому.
При этих словах у Илюхи и впрямь заныл правый верхний зуб мудрости. Провинциальная парочка явно действовала ему на нервы. Солнцевский вздохнул, нахмурился и нацепил на себя самую страшную гримасу, на которую только был способен. Благодаря многочисленным тренировкам физиономия получилась и вправду ужасная, свирепая, кошмарная (можно употребить еще с десяток эпитетов в том же ключе). Еще в лихие девяностые, на исторической родине, эта самая гримаса не раз позволяла Илюхе разрулить сложную ситуацию без мордобития и уж тем более без стрельбы. Оппоненты при виде такого монстра впадали либо в ступор, либо в истерику. И тот, и другой вариант напрочь отметал возможность активного сопротивления.
– А ну признавайтесь во всем! – отработанным гортанным рыком выдал Солнцевский и добавил к выбранному имиджу улыбку голодного людоеда.
Арестованные тут же брякнулись на пол и, перебивая друг друга, принялись каяться во всех преступлениях, что успели насовершать со дня прибытия в столицу.
– Ложки серебряные украла, повар, раззява, на столе оставил, а я их в рукав сунула.
– Бумаги налоговые подделал, чтобы дань с Малого Халявца Берендею не платить.
– На мясном рынке сказала, чтобы за расчетом приходил к княжескому казначею, что, мол, мы у Берендея на полном содержании.
– А я, то же самое сказал в хлебном ряду.
– А я еще и в суконном.
– В кабаке давеча обедали, кучу всякой снеди перепробовали, а потом сделали вид, что в расстегае таракан. Ну мы, конечно, поскандалили и ничего не заплатили.
– А еще пригрозили пожаловаться Берендею и получили право столоваться там бесплатно месяц…
На третьем десятке озвученных «подвигов» Илюхе стало откровенно скучно. То есть состав преступления, конечно, налицо: мелкие кражи, такое же мелкое мошенничество, подделка документов и все прочее в том же духе. По совокупности лет пять можно впаять с легкой совестью, но вот о покушении на Агриппину ни слова. При этом каялись халявщики так самозабвенно, так увлеченно, что поверить в то, что за потоком мелких правонарушений скрывается серьезное преступление, было сложно. Однако еще один невыясненный момент оставался, и именно к нему и перешел Солнцевский, решительно остановив поток признаний.
– Сейчас зачем сюда приперлись?
– Так в завещание одним глазком взглянуть! – радостно признался Студнеслав.
Его слова тут же вызвали некоторое волнение среди попритихших доселе слушателей. Берендей чуть заметно подался вперед, Севастьян положил руку на рукоять кинжала, а Сусанна просто сжала кулаки. Впрочем, обладателя трончика в Малом Халявце такая реакция нисколько не смутила, похоже, он вообще никого вокруг не замечал кроме Солнцевского, нависшего над ним и его мамашей.
– Зачем? – хмуро поинтересовался Илюха и тут же получил полный и исчерпывающий ответ на поставленный вопрос. Однако на этот раз говорила в основном Феврония.
– Конечно же, чтобы узнать, кого именно оставил на своем месте Берендей. Если бы мы узнали его имя до официального объявления, то перед нами открылись бы воистину сказочные перспективы, кем бы он ни оказался!
– Какие еще перспективы? – удивился Солнцевский. – Что бы вы могли вообще сделать за это время?
– Да все что угодно! – еще больше разошлась Феврония. – Прежде всего, мы бы втерлись к нему в доверие, уж поверьте, мы это умеем.
– Да что тут уметь-то? – поддакнул сынуля. – Распустили бы слух, что князем будет совершенно другой претендент, все бы кинулись его поздравлять…
– А мы бы к настоящему бросились, как бы к товарищу по несчастью. Мол, настоящие друзья познаются в беде, что, мол, только мы и умеем проявить настоящую дружбу в любой, даже самой трагической ситуации.
– Да после всего этого мы бы стали для нового правителя самыми близкими людьми!
– Еще бы, ведь только мы поддержали его или ее, в трудную минуту!
Если до этого момента Солнцевскому было скучно, то сейчас ему стало просто противно. Похоже, такие же эмоции испытывал и Берендей, во всяком случае, именно он решил прервать этот поток человеческого цинизма и беспринципности.
– Хватит! – рявкнул он, когда Студнеслав, перебивая мамашу, начал рисовать те бескрайние блага, что посыпались бы на них в случае воплощения задуманного в жизнь. – В острог их, на каторгу!
– Зачем так жестоко, – с укоризной в голосе заметил Илюха, бросив выразительный взгляд на верховного правителя Киева. – Мы же не звери все-таки. Ко всему прочему, это какие-никакие, но ваши родственники. Выслать их на малую родину без права покидать Халявец до конца дней своих, и всего делов.
Вообще-то до этого момента Илюха считал, что упасть, уже находясь в лежачем состоянии, невозможно. То, что проделали при его словах Феврония и Студнеслав, показало полную несостоятельность этой точки зрения.
– Не погуби, князь-батюшка!
– Помилосердствуй!
– Первое слово дороже второго!
– В острог так в острог!
– Не дай этому ироду надругаться над судьбой нашей!
Зуб мудрости у Солнцевского уже не ныл, а болел в полную силу. В качестве лекарства от зубной боли и просто от противного осадка на душе он сгреб причитающих в охапку и тряхнул как следует. Прислушался к своим ощущениям и повторил процедуру – вроде полегчало.
Не самые достойные родственники верховного правителя Киева без всяких церемоний оказались задвинуты в самый дальний угол тронного зала.
– Стоять тихо, меня не злить, надеяться на отходчивую натуру Берендея. Все понятно?
Двойной кивок, да еще такой активный, что в шее Февронии что-то ощутимо хрустнуло. Солнцевский собирался было вернуться к допросу оставшихся подозреваемых, но вдруг хлопнул себя по лбу и резко развернулся на каблуках.
– А еще прямо сейчас поклянитесь больше никогда не врать, не наговаривать на окружающих, не распускать дурацких слухов и не плевать шелуху от семечек на пол!
– С какой это стати, что за дискриминация?! – начали было возмущаться Студнеслав с мамашей, но наткнулись на стальной взгляд старшего богатыря и с явной неохотой пошли на попятную. – Дык куда плевать-то?
– В кулечек специальный или в кулак, а потом в карман можно шелуху положить, – пожал плечами Солнцевский.
– В кулек?
– В кулак?
– А где же этот, как его… – Студнеслав замялся, стараясь припомнить нужное слово. Наконец на его чело нашло озарение, и он выпалил на одном дыхании: – …романтизьм, вот!
Зубная боль, вроде как отпустившая старшего богатыря, при этих словах вернулась, словно и не исчезала. А вместе с болью вернулось зверское выражение лица и дикий взгляд.
– Ладно, чего там… – торопливо затараторила Феврония.
– Обещаем, – обреченно выдавил из себя Студнеслав и осенил себя крестным знамением.
Мамаша последовала его примеру после небольшой паузы. Больше эта парочка не интересовала старшего богатыря, и он с видимым облегчением занял свое место рядом с друзьями. В этот момент Илюхе показалось, что ему даже стало легче дышать, во всяком случае, ощущение брезгливости, которое он испытывал подле Студнеслава и Февронии, куда-то пропало вместе с зубной болью.
Жители Малого Халявца настолько утомили старшего богатыря, что, вернувшись на свое место, он похлопал своего рогатого друга по плечу и не сильно, но вместе с тем однозначно подтолкнул его в сторону оставшихся подозреваемых.
– Иди, Холмс недоделанный, отрабатывай овсянку.
– Эх, Илюха, сразу видно, что ты не джентльмен, – весьма вежливым гоном отозвался Изя, поправил котелок на голове и уже традиционно набил трубку.
За всеми этими приготовлениями следили Гордон и Старко. Некоторое время назад и тот, и другой пришли в себя и тихо наблюдали за происходящим, старясь не привлекать к себе внимания. Несмотря на не самые теплые отношения друг к другу до задержания, сейчас они стояли буквально плечом к плечу, пытаясь поддержать друг друга в неприятной для них ситуации.
Средний богатырь, как водится, сначала раскурил трубку и только после этого задал простой, как лом, вопрос:
– Выходит, вы во всем виноваты? Коллективный ответ так же не отличался витиеватым слогом.
– Выходит, мы.
Средний богатырь даже не скрывал, что подобный ответ, мягко говоря, был для него неожидан, впрочем, как и для всех остальных.
– А зачем? – Изя выдал первое, что пришло на ум.
– Не знаю, – развел руками Старко.
– Вы же умные ребята, придумаете что-нибудь, – вторил ему Гордон.
Черт крякнул и, копируя свое непосредственное начальство, старательно почесал в затылке. Он отчетливо понимал, что ничего не понимает в происходящем. Между тем князья продолжили запутывать следствие своими странными высказываниями.
– Ты прости нас, Берендей! Родственнички из нас и вправду никудышные.
– Но вот тебе крест, ничего ни против тебя, ни против семьи твоей не задумывали.
– Э-э-э… – протянул Изя, даже не замечая, как трубка выпала из приоткрытого рта, – как это не задумывали? А как же покушение на еще не родившегося ребенка, поджог и похищение княгини?
– Да что ж мы басурмане какие, что ли? – даже немного обиделся Старко. – Как можно на дитя руку поднять!
– Ничего про поджог не слыхивали, а про похищение тем более, – тяжело вздохнув, добавил Гордон, – а теперь твоя воля, казни нас.
– Только если можно, в виде исключения, и так сказать, по-родственному, не надо нас на кол.
– И вешать тоже не надо.
– Лучше плаха с топором…
– Дешево и сердито.
Ловко ввернутая фраза из далекого будущего добила черта окончательно.
– Вы чего несете-то?! – заорал он. – Вы виновны или нет, замышляли душегубство или нет?
– Раз мы последние подозреваемые, стало быть, виновны.
– А душегубство, конечно, не замышляли.
– Да ты не нервничай так, служивый. Мы, чай, сами князья, порядок знаем. Ежели для государственной пользы нужно кого казнить, так мы готовы.
Изя пнул копытом упавшую трубку, и та улетела в сторону дремавшего Моти. Недовольный Змей выразительно стрекотнул в сторону рогатого, перевернулся на другой бок и демонстративно засопел.
Так как очередной следователь был выведен из строя коварными подозреваемыми, расследование была вынуждена взять на себя Соловейка.
– Поправьте меня, если я ошибусь, – старательно подбирая слова, начала бывшая разбойница, – выходит, что ни в каком заговоре против верховной власти вы не участвовали.
– Боже упаси! – всплеснул руками Старко, и Гордон был полностью с ним согласен.
– Но вместе с тем вы признаете себя виновными и готовы идти на плаху за преступления, которые не совершали?
– Точно так.
– Тогда напрашивается еще один вопрос: а зачем, собственно?
Подследственные в недоумении переглянулись. Похоже, непонятливость Соловейки весьма удивила обоих.
– Так ясное же дело. Заговор-то был? Был. Похищение было? Было. А это все прямой удар по авторитету Берендея. А авторитет для князя – первое дело!
– Между тем, насколько я понимаю, следствие истинного виновника не выявило. Все подозреваемые оправдались по тем или иным причинам.
– Остались только мы. Значит, нам и суждено пострадать за нужное дело укрепления вертикали власти, тем более на нас уже составляли протокол в «Чумных палатах».
– В общем, нечего разглагольствовать, казни нас, Берендей.
– Не были мы в жизни тебе опорой, так хоть смертью подмогнем.
Соловейка не знала, плакать ей или смеяться. В поисках поддержки она обратила взор на Солнцевского, но получила от ворот поворот, старший богатырь находился в таком же состоянии.
Чтобы собраться с мыслями, Любава закрыла глаза и досчитала до десяти. Потом открыла и на всякий случай добавила еще десяточек. Только после этого она вновь обратилась к подозреваемым:
– А зачем вы в тронный зал пробрались, хотели, как эти «халявщики», к новому правителю подмазаться?
– Скорее наоборот, – потупившись, признался Гордон, – чтобы успеть улизнуть из Киева, если трон достался бы кому-нибудь из них.
С этими словами князь кивнул в сторону Студнеслава и Февронии. Те, в свою очередь, скрежетнули в ответ зубами, но голоса не подали, поостереглись.
– Если погибать, то хоть с толком, – Старко пояснил слова коллеги по несчастию, – не хотелось бы сгинуть на плахе только из-за того, что во время аудиенции у вас в «Чумных палатах» я князю пару раз по уху заехал. Вы даже не представляете, насколько они злопамятные.
Старко с Гордоном еще что-то говорили, но что ни тот ни другой не были виноваты в похищении Агриппины стало понятно всем, даже неугомонному Изе. Он перевел свой взгляд на друга и совершенно искренне развел руками. В ответ Солнцевский по привычке почесал стриженый затылок. Если добавить к этому, что Соловейка в тот же момент растерянно присвистнула, можно считать, что отношение спецдружинников к происходящему совпало по большинству пунктов. Получилось, что довольно солидный список во время проведения следственных мероприятий изрядно уменьшился. Причем настолько, что в нем не осталось ни одного имени.
– Но ведь так не может быть! – воскликнул средний богатырь, вытаскивая из-под Мотиной когтистой лапы свою трубку, параллельно отвешивая центральной голове несильную затрещину. Оказывается, Змей решил, что ему досталась новая игрушка и только несогласованность действий голов не позволила ему превратить непременный атрибут сыщика в горку щепок.
– Если есть преступление, то должны быть преступники! – продолжил черт, показывая кулак недовольному Моте. – А тут получается, что или с самого начала следствие пошло по ложному следу (чего не может быть по определению!), или Агриппина жива, здорова и никуда не пропадала.
– Противно говорить вслух, но в самую точку попал, лишенец!
Тот факт, что на сцене появился новый персонаж, не сразу дошел до большинства присутствующих. Все настолько привыкли, что о приближении к тронному залу посторонних заблаговременно предупреждает Мотя, что поначалу просто не поняли, кто, собственно, сказал последнюю фразу. А Змей как раз отнесся к косяку по службе очень даже философски, мол, чего вы вообще от меня хотите, я весь на нервах, и ко всему прочему без ужина. С явным запозданием он выпустил в сторону вошедшего струйку пара и растекся на полу, именно оттуда он больше всего любил наблюдать за происходящим.
– Чего башками вертите? – вновь раздался противный голосок, и все повернули головы к раскрытым дверям.
– Клязь-батюшка и Сусанна-солнышко, это я, конечно, не вам говорю, а этому расстриге окаянному и его, прости господи, команде, трижды бесполезной и безответственной, – тут же поправился Микишка (а это был именно он!) и нагловатой походкой проследовал внутрь тронного зала. – И змеюку свою подколодную придержи, пока я государственные речи вещать буду.
Последняя фраза конечно же адресовалась старшему богатырю. Но он был настолько озадачен появлением дьячка, что даже не нашелся, что ответить. Зато Мотя тут же выпустил в сторону Микишки предупредительный сноп искр. Мол, если я тебя под влиянием сложившихся обстоятельств сразу не кусанул, то это не значит, что терпение мое безгранично. К чести дьячка, он тут все понял правильно и больше обидными словами Гореныша не называл.
Однако подобное ограничение никак не распространялось на оставшихся спецдружинников, о чем, собственно, он и поведал во всеуслышание:
– Я же говорил, что этому типу со скобленой мордой не то что следствие, бычков пасти доверить нельзя. Хотя… Если ему в помощь эту вертихвостку черноволосую отрядить, да паскудника мелкого, что дым глотает, то, может, и справятся.
Солнцевского больше всего удивил не столько слишком уверенный в себе Микишка, сколько тот факт, что он отчего-то вдруг перестал интересовать Мотю. В обычное время тот непременно постарался бы либо цапнуть противного дьячка, либо слегка подпалить рясу, а если повезет, то и бороду. Эта забава уже давно стала традицией и доселе не нарушалась ни разу. Так вот трехголовый смирно лежал в уголочке и всем своим видом показывал, что не намерен применять против вновь прибывшего ни зубы, ни огонь. По крайней мере, до тех пор, когда тот не выговорится. А выговорился Микишка. как ни странно, довольно быстро. Только завел он свою привычную песню про недопустимость расходования государственных средств на финансирование непонятных вооруженных формирований – и вдруг осекся на полуслове.
– Ладно, традиции соблюли, спецдружину обхаяли, можно и к главному переходить, – выпалил он и тем самым окончательно добил окружающих. Доселе заткнуть словесный поток сварливого дьяка мог только окрик Берендея, зубы Гореныша, ну или, в крайнем случае, кулак Солнцевского. – Князюшко, отец родной, ты случайно на сердце в последнее время не жаловался али, скажем, на голову? Впрочем, ты не волнуйся, ежели тебя удар хватит, так у меня отварчик особый есть, враз на ноги поставит.
– Сейчас удар хватит тебя, – хмуро заметил Берендей, белея от ярости, – и ни один отварчик не поможет. Говори дело!
– Дык, это я хотел по-научному, так сказать, подготовить, но ежели ты в этом деле ничего не понимаешь…
Князь слегка приподнялся на троне, и этого хватило, чтобы дьячок прикусил язык и перешел к главному. Сделал он это в свойственной ему манере.
– Агриппина жива, здорова и теперь интересуется, готов ли ты воссоединиться с законной супругой или так и пойдешь в монастырь грехи замаливать?
– Чего? – не понял князь.
– Говорю, поди, нагрешил за свою жизнь?! – повысил тон Микишка, разговаривая с Берендеем как с глухим.
– Нет, до этого «чего», – несколько сумбурно пояснил верховный киевский правитель.
– Жена твоя перед дверьми закрытыми стоит, войти боится. Я уж ее и так и эдак уговаривал, а она ни в какую, мол, наверняка, серчаешь на нее и видеть не захочешь. Кстати говоря, тоже в монастырь собралась…
То ли из-за накопленной усталости, то ли еще из-за чего, но смысл сказанного дошел до Берендея не сразу. Он нахмурился (Микишка ощутимо вздрогнул), попытался отобрать у Севастьяна его кинжал (не получилось), в двух словах высказал все, что думает о воеводе, таким же количеством слов обошелся, чтобы уволить его со службы (чем вызвал усталую улыбку на лице старого вояки), и уже только после этого сломя голову бросился прочь из тронного зала.
Дубовые двери застонали под ударом княжеского плеча, и спустя мгновение ячейка древнерусского общества была восстановлена. Как и обещал Микишка, целая и невредимая княгиня повисла на шее у супруга, и тот, совершенно не стесняясь окружающих, впился губами в ее уста. Так как в те далекие времена правила этикета были непременным спутником верховной власти, почти все присутствующие скромно отвернулись. Исключением оказались выходцы из Малого Халявца, но и они последовали общему примеру, наткнувшись на выразительный взгляд Солнцевского.
Надо отдать должное Берендею и Агриппине, не прошло и пяти минут, как после скромного покашливания их дочери они смогли оторваться друг от друга.
– Как? Где? Почему? – Берендей тут же, как пулемет, выстрелил несколько вопросов, рвавшихся из его груди.
– Я нормально, пряталась у Микишки, – княгиня сходу ответила на первые два и осеклась, подобравшись к третьему, – а вот на вопрос «почему?» так просто и не ответишь.
– Давай сложно, – тут же охотно согласился князь, нежно и ласково обнимая вновь обретенную супругу.
Совершенно счастливая Агриппина сделала над собой видимое усилие и выскользнула из объятий Берендея.
– Сложно так сложно, – вздохнула она и решительно направилась к трону.
После всего случившегося за последнее время Илюха считал, что удивиться уже не сможет ничему. То, что произошло следом, заставило бывшего солнцевского братка не быть столь уж категоричным. Княгиня со знанием дела пошарила где-то за троном и извлекла оттуда знакомую до глубины души массивную плоскую флягу из нержавейки. Помнится, именно с нее началась столь неожиданная и странная дружба с Изей после памятного ДТП на ночном шоссе, в результате которого они и очутились в далеком, почти сказочном Киеве. Хотя если быть совсем точным, то дружба началась не с самой фляги, а с ее содержимого, уничтоженного на пару с чертом после бурного выяснения отношений.
Немного позднее она была довольно бесцеремонно реквизирована представителем верховной власти с такой вот мотивировкой: «Мне нужнее!» Хоть и жалко тогда было отдавать ее Берендею (все-таки память о далекой исторической родине!), а поспорить с таким аргументом было сложно. В отличие от старшего богатыря, из-за непрерывного контроля со стороны супруги, князь не мог себе позволить пропустить чарку, вот и приходилось маскироваться. Форма и размер данного сосуда как нельзя лучше подходили для того, чтобы и князь не чувствовал себя лишенным маленьких мужских радостей и Агриппина не тратила столько сил и нервов в борьбе за трезвый образ жизни неугомонного супруга. И вот теперь этот стойкий и убежденный борец с зеленым змием собственноручно протянул флягу Берендею.
– Ты знала? – искренне удивился князь, судя по всему имея в виду свой нехитрый тайник.
– Конечно, – улыбнулась Агриппина и тут же добавила: – Сделай несколько глотков.
– Зачем? – инстинктивно ляпнул совершенно нелепый вопрос князь, но флягу взял.
– От нервов, – охотно пояснила княгиня, – настойка корня валерианы в такой ситуации, конечно, лучше бы помогла, но и Изин первач тоже подойдет.
Услышав свое имя, черт встрепенулся, а осознав смысл услышанного, активно закивал головой, мол, его фирменный самогон вообще лучшее лекарство от всех хворей, включая нервные расстройства, депрессию и необоснованную попытку сложить с себя бремя верховной власти.
Под чутким контролем своей благоверной Берендей сделал три больших глотка, перевел дух и влил в себя еще два.
– Достаточно, – отрезала княгиня, отбирая флягу, – в больших количествах лекарство становится ядом. Ну как, готов меня слушать?
Изин первач уже начал благотворно действовать на организм верховного киевского правителя, и поэтому он ограничился коротким кивком.
– С чего бы мне начать? – протянула Агриппина, наматывая кончик косы себе на палец. – Пожалуй, с плошки и ложки.
– Это те, которые не дали вас отравить? – уточнила Соловейка.
– Да, они, – согласилась княгиня и, чуть помедлив, добавила: – Старая деревянная плошка и такая же ложка, что с незапамятных времен передавались из поколения в поколение по женской линии. Только вот не от смерти они меня спасти хотели…
– А от чего?
– От скуки да хандры, – со вздохом призналась Агриппина. – Видимо, у наших предков считалось, что для будущей мамы плохое настроение пострашнее иного яда будет. А, может, для распознавания яда какая-нибудь другая утварь предназначалась? Как бы то ни было, но это они меня развеселить хотели, вот и начали чудить: кашей кидаться да по горнице плясать. Мне бы посмеяться тогда, расслабиться, глядишь, тогда не было всей этой истории.
– Но ведь кошка! – не сдавалась Любава. – Вы же сами рассказывали, что кошка этой самой каши съела и котят мертвых вы кинула!
– Трагическое совпадение, – пожала плечами княгиня, – я потом вспомнила, что она уже не первый раз разродиться нормально не могла. Только вот тогда, когда мертвых котят увидела, я сама не своя стала от страха за дите неродившееся. Ну закричала, конечно, няньки сбежались, супруг примчался, и завертелось… А уж когда кто-то шибко умный брякнул, что, мол, эта посуда яд распознавать может, ситуация окончательно вышла из-под контроля.
– Так за мной нужно было послать! – гордо заметил Микишка. – Я бы сразу понял, что ничего опасного не случилось.
