Текст книги "Рыбы у себя дома"

Автор книги: Сергей Кучеренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Ротан – головешка

Еще недавно эту поразительно неприхотливую и живучую рыбу знали только дальневосточные рыбаки да ихтиологи, теперь же о ней бурно дискутируют чуть ли не по всей нашей стране. А все потому, что ее неосторожно и бездумно завезли и выпустили в подмосковные пруды, и теперь она буйно расселяется во все сторонам, тесня местных рыб… Так мал и с виду неказист ротан, а так много в нем удивительного.

Мне с малолетства мила эта небольшенькая, с виду неказистая, но образом жизни интересная амурская рыбка ротан, хотя в качестве трофея она меня мало интересовала: как рыболов я вырос и созрел на более благородной, крупной и ценной рыбе. Однако мне эта головешка особенно дорога, потому что однажды в детстве, может быть, спасла мне жизнь.

Голодной ранней весной сорок четвертого года я проверял перемет на Тунгуске. Вдруг мою легкую плоскодонку перевернуло волной от близко прошедшего грузного катера, я очутился в ледяной воде, а в следующее мгновение вцепившиеся в телогрейку крючки потянули меня на дно. Из одежды я вывернулся и выплыл, но свалился в тяжелой простуде. Мать и сестры, оказавшись без моей помощи, заголодали сильнее прежнего, потому что еще не взошли даже лебеда и черемша. А уже надо было копать огород, и копали они его, выжимая из себя последние струнки сил.

Однажды мне, только что очнувшемуся от туманного обморока забытья, сестренки поднесли горячий настой чаги, а потом дали на тонком ломтике хлеба увесистую пахучую котлету непередаваемо замечательного вкуса. С зеленью молоденького дикого лука. Я потянулся еще за одной. И тихо спросил: «Из чего?» – «Из ротанов», – ответили мне. «Где взяли?» – «Наловили. За заливом в озерах. Бредешком…»

Ротана к тому времени я знал неплохо – с позиций рыбака, разумеется, – и мне не было нужды расспрашивать до предела истощенных малолетних «старушек» с потускневшими от голода глазами, как они его ловили нашим легким старым бреднем. Ясно, как: растягивали его вдоль одного берега мелководного озерца, а потом, утопая босыми ногами в вязком ледяном иле и еще не прогревшейся воде гораздо выше синих пупырышных коленок, волокли к другому. Собрав примерно полуведерную горку бурого трепещущего улова из этой озерушки, плелись к другой…

После тех ротаньих котлет я быстро пошел на поправку и через несколько дней встал, пошатываясь, на ноги.

Поднялся, чтобы следующим днем снова уплыть на Тунгуску к своему перемету: сиг и ленок в ту пору, знал я, еще шли встречь течению, но уже вовсю ловилась и славная летняя рыбица…

Наш школьный врач, все тот же добрый, высокий и мудрый дед Парыгин, по части рыб в Николаевке самый грамотный, сказал мне как-то, что ротанов во всей нашей стране нет нигде, кроме Приамурья. И еще он многозначительно добавил, что изучены они до сих пор плохо.

В то время я не знал, что эту амурскую рыбку с латинским именем перккоттус глени почти сто лет назад открыл и описал талантливый и дотошный натуралист Б. И. Дыбовский, что под Петербург ее привез И. Л. Заливский еще в 1912 году, что вскоре после этого сложные события обусловили случайную, но прочную акклиматизацию амурского бычка – ротана-головешки – не только в прудах и озерах близ Петербурга, но и в Невской губе, и в Финском заливе. Не знал я и того, что уже почти 30 лет его с интересом разводили и изучали многие аквариумисты не только в туманном городе Петра, но и далеко за его пределами, ибо было в образе жизни перккоттуса, что в переводе означает окунь-бычок, много завлекательного.

И не ведая всего этого, я с пацанячьим задором открывал для себя ротана, как мне казалось, – с нуля. Навсегда остаются в памяти те прекрасные дни нашего детства, когда ярко и жарко разгораются желания открывать, познавать, до всего доходить собственным путем и собственными стараниями.

Лишь только оттают озерки в поймах рек, как в них засуетятся небольшие рыбки – в 10–15 сантиметров, иные в два раза побольше. Еще тогда я со своими дружками удивлялся: воды в озерке нам всего-то до пупа, и целых пять месяцев была она до самого дна промерзшей, а растаяла, и ротаны – вот они, как ни в чем не бывало. Даже караси со своей широко известной живучестью и неприхотливостью погибли и теперь скорбно белеют на берегах.

Но еще больше поражал нас ротан летом: бывало, обсохнут без дождей ротаньи озера, походим мы по потрескавшемуся илу и пригорюнимся: все, хана бычкам. А полили дожди, и накопилось в тех озерах водицы на пару вершков – забулькали! Завозились в кочках! Ожили? Но откуда?! А отцы нам раскрывали эту жгучую тайну: ротан способен переживать пересыхание озера летом, как и зимнее промерзание, зарываясь глубоко в ил.

Пацаны – народ любознательный и дотошный. Нам надо было самим убедиться в правдивости услышанного. Вооружились мы лопатами – и на свои ротаньи озера. Копать стали, конечно, в том самом низком месте, где вода тоже исчезла, но ил был еще сыроват. Разрыли 4–5 квадратных метров и убедились в том, что нас не обманули: мы извлекли из ила около сотни пошевеливающихся ротанов. Каждый находился в своеобразном гнезде-капсуле с уплотненными и отшлифованными стенками. Завернули мы свою добычу в мокрую мешковину и – к речке. В воде рыбки вскоре осторожно заплавали, а через час уже шустрили как ни в чем не бывало.

Но в тот счастливый день мы сделали для себя еще одно открытие: рядом с ротанами в иле мирно покоились вьюны и гольяны… Некоторые были бодрыми, трепыхались в гнездышках.

А зимой нам иногда приходилось выдалбливать изо льда вмерзших туда ротанов, и это поражало нас еще больше.

Ведь вот как интересно самому постигать мир живой природы и его тайны! Интересно и мучительно. Ибо не дает покоя, мучит вопрос: как же потом оживают промерзшие ротаны? Ведь типичный анабиоз – оживление после полного промерзания тела – позвоночным животным, уже знали мы из учебников для старших классов, не свойствен. Разве что сибирскому углозубу… Эту загадку долго носил я в закоулках памяти, пока не «просветил» ее в солидном возрасте, да и то не до конца разобрался.

Оказывается, в этих случаях для рыб жизненно важно, чтобы не промерзли полостные жидкости, внутренности и жабры. А для этого в них солей к морозам накапливается столько, что иногда рыбы не замерзают почти при пяти градусах мороза. Вроде бы антифризом напитываются. Карась – слабым, ротан, вьюн и озерный гольян – крепким. Но и замерзнув – не погибают! Оживают, оттаивая! Стало быть, в их жидкостях не образуются погибельные для клеток кристаллики? И тогда хоть в ледышку превращайся, «до мозга костей» промерзай? И все же мне думается, что большинство ротанов не в лед вмораживается, а зарывается в ил: там лютые амурские холода выдержать легче.

Чувствую, не всех убедил. Но возьмите даллию – рыбку длиной полтора-два десятка сантиметров, обитающую в мелководных речках, озерах и сфагновых болотах Чукотки и Аляски. Она-то переносит гораздо большее промерзание, чем ротан!

А почему, спросим себя, некоторые лягушки, зимующие на суше, не погибают от холодов? Ведь они зарываются в землю не так уж глубоко. Возможно, они тоже синтезируют в своем теле биологический антифриз. Ученые обнаружили три вида лягушек, способных вырабатывать глицероль, благодаря которому, укрывшись просто в ямке под листьями, они преспокойно и зимуют…

Но не меньшее наше удивление вызывала всеядность ротана, а также его постоянный отменный аппетит. Весной, вскоре после оттаивания озер, мы ловили его на удочки. Наживишь червя – тут же сцапает, кусочек хлеба или картошки насадишь – тоже. Правда, чаще всего рыбки хватали эту наживу в те мгновения, когда крючок двигался, тонул. Жадно брали они и на внутренности собратьев, и на кусочки их мяса. Нацепляешь на крючок даже простого дикого лука и только что народившихся осок и вейника да начнешь его водить – и их заглатывают. И так азартно, что крючок приходится вынимать из горла.

Что и говорить, выуживать эту рыбку было не так прибыльно, да занятно и весело.

Летом как-то разрезал я брюшко ротана, а в нем чего только нет: рыбья икра, мальки, вьюнчики, личинки насекомых, мелкие рачки, головастики, кусочки трав и водорослей. Даже маленькие ракушки оказались целиком заглоченными, прямо в створках! И еще что-то вроде пасты было в том ротане. И даже дюжину крохотных ротанчиков отыскал я в нем! Выходило, что ротан не только неприхотлив и всеяден, он еще и каннибал, как все заправские хищники!

Но что еще нашел я при том анатомировании: оказывается, у него при очень зубастой пасти есть аж 14 глоточных зубов. Обычно у рыб зубы или во рту, или в глотке, у ротана же – и там и там. И опять щекотало: сам открыл.

Выкраивая время, я затаивался в развилке нависшего над глубоким озерком дерева и подолгу наблюдал за жизнью в нем, цепляясь, глазами конечно, за ротанов. Хорошо-то как было: тепло, но не жарко, тихо, облака и птицы в ясном небе. Вода подо мною как стекло, а в ней – мои живые загадки. Вот медленно выплыл из зеленых зарослей крупный бычок-бычище и удивляет: так барабанно туго раздул свое брюхо, что не только скромных размеров хвост, но и большая голова кажутся к тому брюху неумело приставленными. Другой такой же неподалеку метнулся на гольяна, лишь немного себя меньшего, сцапал его и стал трудно, но упорно заглатывать. А потом, с торчащим из пасти хвостиком жертвы, в благостном изнеможении опустился на дно и замер, пошевеливая лишь костяными щеками, опершись, подобно крохотному истребителю, на три точки – кончики грудных плавников и хвоста.

Но как он живуч! Как стоек не только зимой, но и летом! Бывало, в жаркую сушь обмелеют озера, прогреются насквозь беспощадным солнцем, зарастут, зелено зацветут – типичным лягушачьим домом станут, для рыб вроде бы совсем непригодным. А ротан в нем живет не тужит. Даже в болотине, даже в грязной канаве или другой какой, казалось бы, абсолютнейшей неудоби, живет! И не удивительно, что столь колоритная «ихтиофигура» теперь привлекла к себе широченное внимание… Впрочем, об этом стоит сказать подробнее.

Раньше ротана и на его родине-то – в Приморье и Приамурье – мало кто знал, а теперь о нем возбужденно заговорили чуть ли не по всей стране. Я, понятно, за этими разговорами внимательно слежу.

Вот уже около 15 лет как на страницах московских газет, журналов и даже книг с каждым годом все чаще рассказывается об этой удивительной рыбешке. Сначала тон этих рассказов был иронично-благожелателен: ротан неимоверно плодовит, абсолютно всеяден, феноменально прожорлив, невероятно живуч и неприхотлив, жадно берет на любую рыболовную снасть и приманку. Но несколькими годами спустя озаботились: азиата все больше, он быстро расселяется во все стороны, а где появляется – другой рыбы – и даже живучего карася! – становится все меньше и меньше, в закрытых водоемах она просто исчезает. Легко пробираясь в рыбоводные пруды, наш «земляк» не дает житья даже карпу, размножаясь на нагло воруемом «казенном» харче до чудовищной плотности – сто тысяч штук на гектар! И тем вводя хозяйство в погибельный разор.

И теперь о головешке, уже объявленной там вне закона, пишут одно: подлежит беспощадному истреблению любыми способами и средствами. Но пока не находится на агрессора с Амура управы. Как же появился там этот завоеватель? А очень просто, как это обычно и бывает в таких случаях. Ученые из МГУ – участники Амурской ихтиологической экспедиции 1945–1949 годов – привезли в Москву для дальнейшего исследования ряд живых рыб, в том числе и ротана. Несколько экземпляров раздобыли у них для себя аквариумисты, дальнейшее не трудно представить, памятуя о плодовитости ротана: икра его крупная, откладывается она поштучно, заботливо и предусмотрительно, за лето в числе нескольких сот и даже тысяч штук. И почти без отхода, потому что самец бдительно ее охраняет, вентилирует чистой водой до тех пор, пока не выклюнутся личинки. Бесстрашно и яростно набрасывается на врагов… А в годовалом возрасте 5—6-сантиметровый ротанчик сам становится родителем.

Разумеется, через год-другой развелось у москвичей-аквариумистов этих экзотов много, а однажды кто-то выпустил их в пруд Измайловского парка. Или из несерьезного любопытства выпустил, или уезжал куда, или недосуг стало заниматься аквариумом – в жизни бывает всякое. И началось победное стремительное шествие амурской рыбки по стоячим и слабопроточным водоемам. Сначала по Подмосковью, потом по Владимирской области, Ивановской, Тульской, Рязанской… На очереди Белорусия и Украина. Кто знает, может, и за границу проберется, а там, гляди, и к Атлантике выйдет!

В 1961 году вместе с амурским сазаном неосторожно завезли ротана и в Горьковскую область, а вскоре он стал обычен в Поволжье и, должно быть, скоро объявится в Приуралье. С амуром и толстолобом проник «зайцем» в оросительные каналы Приаралья, в Сырдарью, Амударью, Балхаш, а сейчас «оккупирует» водоемы всей Средней Азии и Казахстана.

Сам по себе ротан – большой домосед, к путешествиям и бродяжничеству он решительно не склонен. Но дождевой водой сплавляется из одного пруда в другой, и ручьи его расселяют. Иной раз клейкую икру переносят птицы.

Да и рыбаки способствуют «противозаконной» акклиматизации дальневосточника: ротан очень живуч, и на щуку, окуня или иную рыбу лучшего живца не сыскать. Но наловили ротанов в пруду или озере, покатили порыбачить в другое место, а они с крючков и ушли. Или оставшихся с миром отпустили в воду. А ведь живуч до невозможности. И плодовит. Чужих мальков пожирает жадно, чем другим рыбам сильно вредит, неотвратимо уменьшая их численность.

Теперь многие водоемы в районах непреднамеренной акклиматизации головешки загрязняются. Ротану-то что, он в грязи, как дома. А вот другие акклиматизанты да местные рыбы не выдерживают. Стоящей рыбы в Подмосковье и вокруг него все меньше, а от ротана нет избавления. Ученые, рыболовы, рыбаки, даже юннаты – все ломают головы, как справиться с пришельцем из Амура, как поставить заслон на пути его дальнейшего почти триумфального шествия. А он все наступает.

Но сдается мне, что агрессивно-победное наступление ротана по небольшим озерам и речкам – это еще полбеды. Будет гораздо хуже, если обоснуется он в прибрежных мелководьях рыбных водоемов – в плавнях крупных рек, в низовьях Волги, Дона, в Днепре и в аналогичных районах массового нереста рыб: съедая икру, личинок и мальков, станет он бичом рыболовства и рыбного хозяйства.

На примере ротана-«интервента» хорошо видно, какие беды может причинить вроде бы безобидная шалость в природе. Подумаешь – пустили десяток рыбешек в парковый пруд! А ошибка оказалась страшной.

Но вернемся к нашему герою. На своей родине он вовсе безвреден, потому что видовое разнообразие ихтиофауны здесь гораздо больше, чем в той же Волге, а следовательно, и конкурентная борьба острее и напряженнее, и разные жизненные приспособления совершеннее. А численность ротана постоянно сдерживается более солидными хозяевами водоемов: змееголовами, косатками, аухой, красноперками, которых нет ни в Европе, ни в Средней Азии. Да еще щуками и сомами.

Не из книг и даже не от отцов мы еще в детстве разузнали, что наш ротан со змееголовом неразлучен: обитают они бок о бок в своих илистых заросших мелководьях, оба очень живучи, обоим нипочем грязь и бескислородье, оба способны переживать осушение водоема, зарываясь в ил… Даже при выводе потомства оба одинаково заботливы. Нет, правда, у ротана змееголовьего наджаберного органа, способного усваивать кислород из атмосферы, но зато он умеет аэрировать воду во рту при обыкновенном заглатывании воздуха и уже после такого обогащения кислородом пускать ее к жабрам… Вот сколько любопытных приспособлений к неблагоприятным условиям среды у ротана! И захватывающе интересно было до всего этого доходить самому! Открывать в маленьких мирах большие, как нам казалось, тайны.

Мы непростительно задержались с показом портрета нашего героя, бегло упомянув лишь о том, что он большеголов и большеглаз. Головаст он, конечно, особенно в старости, когда «шарабан» вырастает до непомерных размеров, а еще сильнее выпирает вперед нижняя челюсть. Но при этой голове – вполне приличное круглое, спереди вальковатое тело с двумя спинными, парой широких и сильных грудных и анальным плавниками. Хвост плавно закруглен…

В общем же он с виду довольно оригинален, и при некоторой условности даже красив. Особенно симпатичны самцы в брачную пору, когда становятся блестяще-черными, с белыми пятнами на спинных плавниках, с этаким кокетливым гребешком на голове…

Кстати, ротан и по части окраски своего тела оригинален, что нас, юнцов, немало удивляло: в зеленых травах при светлой воде он явно зеленоват, в бурых – темно-бур, а пересели его в озеро с желтым песком – пожелтеет. Сверху ни птице, ни человеку его не видно, ни снизу водяному хищнику…

Даже, казалось бы, безобразно большой рот головешки при внимательном рассмотрении интересен. Меня, например, до сих пор удивляет, как ротан умудряется им аккуратно соскабливать мелкую икру с травы, поднимать с ила, не взмутив его, всякую съедобную крошку, выедать мякоть из дохлых двустворчатых ракушек. Ухаживая в ожидании потомства за кладкой, он непринужденно выбирает из нее побелевшие икринки…

При всей своей воинственности ротан вовсе не лишен осторожности и на чистую воду выходит редко: береженого бог бережет! Его стихия – заросли травы. Наевшись чего придется, он зацепится грудными плавниками, словно ладонями, за какой-нибудь стебелек или лист и «мертво» повиснет – иной раз в самой смехотворной позе. Но зорко наблюдает за своими владениями. Завидев добычу, подбирается к ней очень медленно и осторожно. Проявляя несомненную сообразительность, срезает углы, маскируется, где замирает, а где снова подгребает… Потом стремительный рывок – и добыча в пасти.

Склонен он и к каннибализму, но надо же природе хоть как-то регулировать численность ротаньего населения, когда она перевалит нормы целесообразности! Особенно когда нет для взрослых хищников другого корма. А так он семьянин отменный: попробуй подсунь ему палец, когда он в аквариуме стережет икру – непременно цапнет! При всей своей прожорливости он в это время от своих родительских забот не отвлекается даже для кормежки.

А как все же занятно было его удить весною, когда он берет жадно, смело и уверенно! За зорьку совсем нередко доводилось ловить по 2–3 сотни головастых бодрячков, но оказывались в уловах и великаны чуть ли не в полкило. Мясо у ротана белое и вкусное, особенно если его поджарить, а уха, поостыв, превращается в заливное. И в пору наших весенних голодовок были нам головешки милее всяких яств. Пусть теперь привередливые амурские рыболовы говорят, что, мол, на безрыбье и ротан рыба, или чем бы рыболов ни тешился, лишь бы не маялся от бесклевья – все равно ротан мне мил и симпатичен. И потому, что он в Амуре у себя дома, и потому, что пластичен и неприхотлив, и потому еще, что было с ним связано мое детство.

Глава третья
Знакомые незнакомцы

Богат Амур не только экзотическими рыбами, но и, казалось бы, хорошо известными любому рыбаку нашей огромной страны. Ну кто не знает сазана, щуку или того же сома! Однако это и так, и не так. Дальневосточный сазан, например, обитатель водоемов Китая, Кореи, Японии и нашего Приамурья. В нем много своеобразных черт поведения. Он особенно дик и осторожен. И даже во внешности есть особенности. По темпу роста, зимостойкости и товарным качествам мяса сазан из Амура значительно превосходит родичей из Европы и Средней Азии, и потому именно его акклиматизируют, и именно его используют для гибридизации и улучшения жизнестойкости прудовых карпов.

А щука? На бескрайних просторах Сибири, Европы и Северной Америки обитает обыкновенная щука, а на юге Дальнего Востока – и нигде больше – живет амурская, Вид самостоятельный. В противоположность обыкновенной амурская щука не избегает рек и проток с быстрым течением, и далеко не всегда она обосновывается в зарослях затопленных трав, не боится открытого дна. И потому окраска взрослых особей не темно-зеленая с белыми горошинами, а сероватая в темных пятнышках… И биологически амурская щука более прогрессивна – не зря же американцы теперь ею заинтересовались.

Сомов в Амуре два вида, и оба они заметно отличаются от европейского. Амурский и Солдатова…

Нам часто кажется, что мы рыб, с которыми постоянно имеем дело, знаем как и себя, но это не так. В ребячьем возрасте я тоже в этом был уверен, но чем глубже изучал своих старых знакомых, тем больше удивлялся и тому, что многого не ведал раньше, и тому, что еще неизученного, непознанного, загадочного – не перечесть. И оказывались эти старые знакомые незнакомцами.

Обыкновенный, всем известный карась

Скромная, неприхотливая, вездесущая рыба, но нет ее желаннее рыбаку. Вроде бы всем досконально известен карась-простофиля, но не так уж он прост. Ведома ему и осторожность, и не все его повадки, не все особенности известны нам. На десяток икрянок приходятся один-два молошника, а то и ни одного. Карасихи в нерест способны обходиться и вовсе без брачных партнеров.

С годами мне все реже и «короче» удается выезжать на рыбалку, но всякий раз гложет нетерпение: быстрее закинуть удочки, вытянуть карася и взять его вздрагивающее живое прохладное серебро на ладони. И именно о карасе мечтается, хотя всякую амурскую и заморскую рыбу лавливал и разную держал в руках – обычную и диковинную, размером нормальную и громадную, никчемную и бесценную, робкую и хищную. Оказывались в моих уловах пудовые сазаны, сомы и щуки, метровые верхогляды, амуры и змееголовы, а желтощеки и того больше. Видел еще живыми калуг и сомов в 2–3 метра длины, а в морях – громадных акул, тунцов, меч-рыбу. Удивительных по красоте и форме снимал с крючка тоже… Но нет мне рыбы милее карася, и никакая иная не радует так душу и сердце.

Почему же? Отчего так волнует столь тихая, скромная, чуть ли не всему свету известная рыба? Может быть, оттого, что всякая истинная любовь часто необъяснима? Но нет же, нет! Все гораздо проще: карась – это мои детские и юные годы. Сначала он ввел меня в чудесный мир ни с чем не сравнимых и ничем не заменимых ребячьих радостей и открытий, а потом помог пережить страшную голодуху военных лет. И с тех пор на всю жизнь стал он и любовью моей, и болью…

У каждого рыбака своя звезда.

…Всю долгую зиму я с нетерпением ждал появления первых мартовских проталин под берегами, из которых можно было осторожно вынимать сачком изголодавшихся по кислороду рыб, а больше всего карасей. Чуть позже, вооружившись удочками, усаживался на мелях около едва освободившихся ото льда зимовальных закоряженных ям, когда еще не совсем оклемавшаяся от долгих холодов и полугодового оцепенения рыба клевала едва-едва… Но известно было мне, что через несколько дней попрет карась вместе с весенними водами на быстро прогреваемые отмели и там покажет: что значит хороший аппетит в здоровом теле после многомесячного воздержания от пищи. А впереди была пора черемухового цвета, и знали мы, мальчишки, что в ту уже теплую, хотя и нежаркую еще пору карась пойдет на красного дождевого червяка и на раковый хвостик просто зверски… А потом будут нерест и хороший клев после него до августа, и станет наш зажиревший герой к концу лета ленивее, к наживе привередливее, но мы все же сумели выуживать его даже из зимовальных ям и глубоких заливов у самого ледового порога, когда он, полусонный, будет клевать столь вяло и осторожно, что едва заметно пошевелится самый легкий поплавок, который смело и легко топит даже синявка.

Деревенская пацанва – народ бывалый, предприимчивый, инициативный и сообразительный. Мы неусыпно следили за уровнем воды, погодой и поведением рыб и не хуже взрослых знали, какую из них, где, когда и как, да на какую наживу поймать. Умели наблюдать за событиями в подводных царствах и невооруженным глазом, и через «водяной бинокль», и сквозь стеклянно же прозрачный осенний ледок, еще совсем не посеченный белыми трещинами. И красоту познавали – правда, скорее подсознательно, – и щедрую пищу для размышлений черпали.

Бывало, уляжешься на плотике из бревен в чистоводном заливчике, опустишь в воду тот «бинокль», или «водяной глаз», прикроешься сверху от света и замрешь. Затаишь дыхание. Окунешься в сказочный таинственный мир и забудешь обо всем ином… Шевелятся будто бы во вздохах водные травы, суетливо снуют меж ними стайками пескари, гольяны, синявки, деловито осматривают свои владения сазаны, скрипуны да «красноперки», полусонно поглядывают на всю эту живность плотно набившие свое брюхо сомы и щуки. Озабоченно проплывают косячки чебаков, востробрюшек, белых лещей, темной тенью выплывет поверху воды «угорь» и растает где-то меж бревен. А то разбойно нагрянут волчьей стаей верхогляды и посеют панику… Но скоро снова здесь будет спокойно. И всякой рыбы полно. А глаза ищут… карасей.

А чего их искать-то! Вот они. И там, и напротив. Шестнадцатидюймовые патриархи карасьих племен в гордом одиночестве, те, что чуток поменьше, держатся парами или тройками, рядовые «лапти» – косячками, «подростки» табунятся гуще, ну а несмышленая молодь – как саранча. И чем крупнее карась, тем степеннее, тем крепче притягивает он твое внимание. Жадно смотришь, как он сонно шевелит небольшими плавниками, шлепает губами да жаберными крышками, и кажется тебе, что вот-вот и глаза-то прикроет. Но вдруг лениво взмахнул пару раз выемчатым хвостом и неожиданно быстро проскользнул на пяток метров, зачем-то всплыл. Погреться захотел? Да нет же: там на небольшом лоскуте коры, свесившемся с бревна, что-то заползало…

Тысячи раз держал в руках эту рыбу, а никогда не перестану любоваться ее широким, с боков изрядно сжатым, но стройным и красивым телом, длинным спинным плавником с колючезазубренным передним лучом, крупкой перламутровой чешуей в черной окантовочке, пунктиром боковой линии, серебристыми боками…

Впрочем, цвет карася не всегда одинаков: в текучих протоках и реках он серебрист, в тихих травяных заливах – бронзовато-золотист, в глубоких же озерах – почти черен.

Одной из моих самых уважаемых и читаемых в детстве книг была толстая старинная сабанеевская «Жизнь и ловля пресноводных рыб». У дружков ее не было, а потому я среди своих сверстников слыл рыбаком-грамотеем. Грамотеем меня даже обзывали – со злости или от зависти.

Осмеливался я кое в чем не соглашаться с Сабанеевым. Особенно меня удивляло утверждение, что карась – рыба будто бы вялая, ленивая, бродит мало и редко… Клюет якобы кое-как, на крючке почти не сопротивляется, отчего и ловить-то его скучно.

И оставалось думать, что у карасей разных водоемов, особенно не схожих по экологическим условиям, и повадки разные.

Сколько раз наблюдал я в свой «водяной бинокль», как активно караси пасутся, как энергично копаются в иле, зарываясь в него чуть ли не до половины тела, как внимательно обследуют притопленные травы, водоросли, топляки и карчи. А как шустры и бойки они в нерестовую пору! Да как отчаянно упираются на крючке! Быстро устают? Верно. Но пока не устанут, сопротивление оказывают все же очень чувствительное.

Караси очень живучи. Мало какая другая рыба способна выжить при таком ничтожном содержании кислорода в воде, как эта. Так же мало найдется других видов, которые «догадывались» бы заглатывать атмосферный воздух в рот, чтоб пустить к жабрам обогащенную кислородом воду.

А как долго он живет в садке! В сырой траве или мху при 20 градусах в тени выдерживает до 3–4 суток, если же ему, уже сонному, положить в рот ватный тампон, смоченный водкой, а под жаберные крышки подсунуть, чтобы они не присыхали, ломтик овоща или фрукта, то и 5–6 дней выдюжит.

При высыхании водоемов карась способен некоторое время выживать под коркой ила. Бывает, при промерзаниях зимовальных ям ему приходится вынужденно – когда уже не остается воды между дном и льдом – зарываться в ил. Если это произойдет в конце ледового плена, он, вероятно, доживет до весны. Распространенные же рассказы о том, что вмерзший в лед или ил карась при оттаивании оживает, относятся, должно быть, к обитающему в Европе более живучему золотистому карасю. На нем проводили такие опыты: промораживали до 16 градусов в течение 7 часов, потом постепенно оттаивали, – и карась оживал.

Но слишком часто приходится видеть в только что освободившихся ото льда неглубоких, до дна промерзших зимою илистых озерах сотни погибших карасей. Значит, замерзли – и погибли? Или просто задохнулись под сплошным льдом? И возможность зарыться в ил не стала спасительной? А может быть, избегать гибели долгое время в иле, почти начисто лишенном кислорода, способны лишь сверхживучие ротан, вьюн, гольян да еще совсем немногие, а серебряному карасю до них далековато? Все это, судя по редким публикациям на данную тему, изучено еще крайне недостаточно.

…Так дружно шагал я со своими карасями по детству и отрочеству. И так прочно въелись в юную память размеры карасей моего детства, что и теперь знаю: 30-сантиметровый перед нерестом весит около килограмма, 4-дециметровый – два двести. Детская память вечна и неистребима.

Но все это – в прошлом. Теперь по своим нечастым и небогатым уловам я тоже знаю карасей – «великанов» нашего времени: 20-сантиметровый – 300, на спичечный коробок подлиннее – 460–530 граммов… Обмельчал наш амурский карась оттого, что очень долго и слишком помногу ловили его наши отцы и деды. Брали сколько могли и в нерестовое время, и варварскими глухими забойками осенью, и зимовальные ямы неводом выгребали начисто. А тем временем вода год от года грязнела.

Всякому ресурсу, а тем более живому, есть пределы. В начале 40-х годов на амурские базы от государственного и колхозного лова поступало до 40–50 тысяч центнеров карася (10–12 миллионов штук!), да еще примерно половину такого же количества составляли частные уловы. А уже к концу того десятилетия добыча упала вдвое: и переловили, и маловодное двадцатилетие сказалось, лишившее возможности размножаться да нагуливаться.

В 50-х годах вроде бы на поправку дела промысловых рыбаков пошли – в 1950 году заготовили свыше 31 тысячи центнеров карася, но… Навалились рыбаки на эту рыбу слишком усердно… Да пошли потом лавиной моторные лодки, капроновые невода и сети, да с каждым годом все больше и гуще… Когда в 1965 году наступил маловодный период, уловы карася круто покатились под гору.

Говорят: сколько у зайца в лесу врагов! А у карася в речке их еще больше. Хищников – хоть пруд пруди, и ловят они этого «речного зайца» непересчетно. Выметанную оплодотворенную икру, личинок и мальков жрут почти все – от пескаря и вьюна до сома и краснопера. А сколько ее еще гибнет от обсыхания нерестилищ, случающихся сплошь да рядом. Молодь карасиную нещадно лопают щуки, окуни, змееголовы, верхогляды, косатки и прочие водяные разбойники и воры. И не удивительно, что даже в средних возрастных группах смертность карася составляет 20 процентов.