Текст книги "С мандатом губкома"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

13. Брат мой – враг мой

На хутор они приехали далеко за полночь. Уже где-то горланили петухи, пророча рассвет.

– Куда вас? – спросила Феня.

– К старшому хутора, – ответил Гриня.

– А я думала, у вас родня какая, больно рвались сюда.

Феня начала подворачивать вола к ограде небольшого домика. Когда Сивый уперся в плетень и стал, Феня не спеша слезла с воза и ушла во двор. Послышался стук в дверь и вскоре ее голос:

– Марфуша, открой. Это я.

Потом доносились голоса двух женщин, но о чем говорили на крыльце, разобрать было трудно. Наконец Феня вышла на улицу и окликнула негромко:

– Идемте в хату.

Ребята слезли с воза. Сава осторожно ступал по захолодавшей земле босыми ногами. Было ему и непривычно и как-то неловко. Они сняли свой сундучок и пошли с ним за Феней во двор.

Увидев на крыльце полуодетую женщину, поджидавшую их, Гриня спросил Феню:

– А старшой-то где?

– Так вот она и есть старшой на хуторе.

– Как? – несколько смешался Гриня, но тут же быстро сориентировался и протянул женщине руку: – Уполномоченный Кашин.

Женщина взяла Гринину холодную ладонь в свою теплую, мягкую руку, тряхнула несильно.

– Митрясова, Марфа Митрясова.

Услышав фамилию известного в губернии бандита, Гриня машинально отдернул руку и едва не повернул назад, решив, что за Марфой сейчас появится «сам». Усилием воли он заставил себя оставаться на место, но все тело его напряглось, как перед прыжком.

Хозяйка поняла состояние гостя и причину этого. Она добродушно улыбнулась:

– Не бойтесь, товарищ Кашин. Брат мой и мне враг.

И все же признание ее мало рассеяло подозрения Кашина. Он входил в темную избу с недоверием и сильным волнением, ежесекундно ожидая нападения. Только то, что впереди них шла Феня, несколько ободряло, потому что ей они уже доверяли после случившегося у Золотого.

В темной горнице хозяйка шепотом пригласила их:

– Садитесь вот здесь. Я сейчас вам на полу постелю. Феня со мной ляжет.

Ребята опустились на лавку у стены. Марфа, почти бесшумно двигаясь по избе, налаживала им постель, стаскивая на пол какие-то кожухи, дерюги, тряпье старое.

Феня ушла распрягать вола.

– Ну, вот и готово, – сказала хозяйка. – Можете ложиться. Я вас потом рядном укрою. Поди, не замерзнете?

Сунув сундучок под лавку, ребята сели на четвереньки, ощупью нашли свои места на полу. Легли прямо в одежде. Гриня даже решил не снимать саботки, мало ли что. Надо быть наготове.

Марфа накрыла ребят рядном, поправила Саве тряпье под головой.

– Ну, спите, товарищи. Уж светать начинает. Я вас не буду будить. Отсыпайтесь как следует.

Сава уснул почти сразу же. Засопел сладко и ровно. К Грине сон долго не шел. Он все еще опасался подвоха, прислушиваясь ко всему чутко. Вот в предутреннем полумраке избы тенью скользнула к кровати на цыпочках Феня.

– Ну, как? – спросила шепотом хозяйка.

– Пристроила Сивого у тебя в сарае, – ответила тоже шепотом Феня. – Оно бы лучше в поле пустить, да у вас тут лихие люди шастают.

– А где их нет ноне?

Умостившись рядом с хозяйкой, Феня вместо того, чтоб спать, ударилась рассказывать о приключении у Золотого. И хотя она шептала в самое ухо Марфе, Гриня почти все слышал и понимал.

– ...Веришь ли, душа в пятки... Такие лбы, такие хари... А ребятки-то, господи, молоко на губах... Ну, что они... Я со страху чуть не умерла было...

Гриня невольно улыбался в темноте, вспомнив, как «со страху умиравшая» крестила грабителей палкой. И именно этот испуганный шепот Фени подействовал на него усыпляюще – успокоил, убаюкал.

Проснулся Гриня, заслышав стук замка на своем сундучке. Открыл глаза – в окно солнце бьет. Вскочил, а у сундучка мальчишка лет четырех склонился и замок дергает. Дернет – отпустит. Замок покачается. А мальчишка опять дернет – отпустит. Хорошая игрушка малышу.

– Как тебя звать? – спросил Гриня.

Мальчик вздрогнул, оглянулся на чужой голос. В глазах вспыхнул испуг, малыш кинулся бежать из избы, путаясь в длинной холщовой рубашке.

Вошла со двора Марфа.

– Ну, выспались?

– Спасибо. Выспался. А сколько ж времени сейчас?

– Да дело уж к обеду. Ваш товарищ Сава раньше встал, мне уж хворосту подрубил. Там во дворе на тагане суп вам варю.

– Спасибо, товарищ Ми... Марфа.

Гриня поднялся с постели. Марфа стала сразу же убирать ее. Она была еще не старой женщиной, крепкой и решительной в повадках.

– Васянька-то, сынишка, выбежал. Ма, грит, тятя проснулся. Всех мужчин тятями зовет.

– Да? – удивился Гриня. – Интересно. А где ж сам тятя?

– Эх, – вздохнула Марфа. – В девятнадцатом под Лбищенском погиб. Сказывают, вместе с начальником дивизии, с Чапаевым, в одном бою. Из наших там мало кто уцелел. Казачки отвели душу, потешились над ними, попили кровушки.

– А как же брат ваш? Муж герой, а он...

Марфа посмотрела на Гриню внимательно, словно решаясь, говорить, нет ли, и сказала:

– Спирька, братец, – это другой товар. Этот еще при царе по кривой тропке пошел, да так и заплутался.

– Ну, а вы пробовали его как-то убедить, остановить?

– Хмы, – мотнула головой Марфа и сказала холодно: – На братце столько крови, что его убеждать поздно. Да навернись он мне... Я б сама эту сволочь останови...

Хозяйка умолкла на полуслове. Видно, разговор ей этот не к душе был. Но Гриня не любил недомолвок.

– А разве он не бывал в Прорве?

– Был раз. Да теперь вряд ли захочет, – неохотно ответила хозяйка и тут же предложила: – Вы, товарищ Кашин, умывайтесь во дворе с вашим другом, а я вам супу налью.

– Что вы, товарищ Марфа, какой суп. Вы что? У нас есть свой сухой паек. Вы на нас не тратьтесь, у нас на то подъемные есть.

Марфа неожиданно улыбнулась широко и приветливо.

– Ежели вы не любите дармовое есть, то проведите с нами беседу, – предложила она. – Мы ж в такой глуши, ничегошеньки не знаем, где и что происходит. А вы губернские, у вас, поди, воз новостей. Эвон, бабы во двор ко мне собираются.

Гриня выглянул в окошко и увидел нескольких женщин, чинно устроившихся на лавочке под плетнем. «А почему бы не попробовать?.. Мы же учителя», – с уважением к самому себе подумал он.

– А где Феня? – поинтересовался Гриня.

– Феня давно уж уехала.

– Как? Мы же не рассчитались.

– Сава рассчитался. Дал ей целую коробку спичек.

– А деньги? Вот балда.

– Деньги она не взяла. Он ей давал два миллиона. Она отказалась. Спичками, говорит, надежнее.

Суп оказался на удивление жирным и вкусным. Гриня и Сава хлебали из одной миски, довольствуясь вместо хлеба размоченными галетами. Чтобы не смущать голодных ребят, Марфа вышла из хаты.

– Ты, гля, живут, – сказал не то с одобрением, не то с осуждением Сава.

– Да, – согласился Гриня. – То-то я вижу, и сынишка у нее мордастенький. Чего-то припасла Марфуша. Факт. Уж не от братца ли... Хотя вроде в контре с ним она.

Сава поддел ложкой кусочек мяса. С наслаждением проглотил его.

– Вкусно, черт! То ли курятина, то ли заяц.

Гриня тоже выловил кусочек, разжевал старательно.

– Сам ты курятина. Баранина это.

Опорожнив миску до дна, они переглянулись многозначительно, поняли друг друга (еще бы столько!) и вылезли из-за стола.

Марфы все не было. Гриня, выглянув в окно, увидел, что народу во дворе прибывает.

– Придется лекцию им прочитать о текущем моменте. Марфа просила.

– Давай ты, – сказал Сава.

– А почему я, а не ты?

– Во-первых, я босой теперь, а какое доверие босяку может быть? А потом, у тебя голос убедительный. Ты природный агитатор.

Грине лестно было слушать такой отзыв товарища, да и в душе он давно решил, что выступать будет сам. Спросил же просто так, для приличия: вдруг Саве тоже выступать хочется? А раз не хочется, тем лучше.

Марфу они увидели в сенцах, она рылась в кладовушке.

– Спасибо, хозяйка, очень вкусный суп.

– Правда? – радостно удивилась Марфа. – Вот видите, вам понравился. А мне тут некоторых пришлось чуть не силком заставлять есть его.

– Почему?

– Да говорят, суслик, мол, поганый, нельзя есть его.

– Так это суслик? – растерянно икнул Гриня, почувствовав, как в горле что-то встало поперек.

– Конечно. А вы разве не догадались? – Марфа или не заметила смущения гостей, или сделала вид, что не замечает. Продолжала рассказывать: – ...Вижу, вымрет хутор. Что делать? И тут вспомнила про сусликов. Всех баб подняла, велела идти на промысел. Брали ведра, шли и вылавливали сусликов. Некоторые ревмя ревели, а есть отказывались. Но, как говорится, бог дурака поваля кормит. Заставила, приучила. Так вот и выкарабкались. Теперь не помрем.

Марфа вывела своих гостей во двор, где колготилось десятка три женщин да несколько дедов. И между ними белесыми одуванчиками мелькали головенки ребятишек.

– Ну вот, бабоньки, – заговорила Марфа, – довольно нам на бобах гадать. Вот товарищи из губернии все как есть знают. И нам все обскажут, как и что. А вы слушайте, не перебивайте, да велите мальве вашей потише сидеть. А не то живо со двора выставлю.

Заметно было, Марфа Митрясова пользовалась на хуторе большим уважением и авторитетом. Все сразу замолчали, даже ребятишки притихли около своих матерей.

Гриня кашлянул, выступая вперед и обводя своих слушателей внимательным взглядом.

Сава же поспешно отступил к завалинке и сел так, чтоб не видны были публике его босые ноги. Спрятал их за какой-то рассохшийся бочонок, стоявший рядом.

– Дорогие товарищи, – начал Гриня, – на настоящий момент в международном отношении положение у нас, как никогда, крепкое, надежное. Почему, товарищи? А потому, что наша Красная Армия, наш пролетариат и крестьянство показали капиталистам, где раки зимуют. Показали в период гражданской войны. И теперь, – Гриня поднял вверх палец, словно прося запомнить именно это, – ...и теперь, когда у капиталистов дело не выгорело силой, они хотят задушить нас экономически. Не выйдет, господа капиталисты! Не выйдет. – Погрозив пальцем отсутствующим здесь капиталистам, Гриня, помолчав, продолжал: – И вот в апреле текущего года, товарищи, наша делегация была приглашена на переговоры с капиталистами. Видите, как дело повернулось. Поломали об нас зубы, теперь, мол, давайте побеседуем.

Заметив, что шутка его нашла отклик у слушателей, – кое-кто улыбнулся, – Гриня воодушевился того более.

– Председателем нашей делегации был назначен товарищ Ленин. Но, товарищи, разве ж можно пускать нашего дорогого вождя к капиталистам? А? – Гриня обвел всех вопросительным взглядом и, словно прочтя в глазах людей ответ, крикнул решительно: – Нет, нет и нет! Ленин у нас один, товарищи, и рисковать мы не можем. У нас еще мировая революция впереди. И пролетариат сказал так: Ленина не пустим. И не пустили в осиное гнездо.

– Правильно, – сказал какой-то дед. – Береженого бог бережет.

– К капиталистам вместо товарища Ленина поехал нарком Чичерин, – продолжал Гриня. – Конечно, товарищу Чичерину Ильич рассказал, как надо действовать, чтобы не попасться на удочку буржуям. И товарищ Чичерин не подвел Ленина. Все сделал, как он велел. Вы думаете, с чего капиталисты начали с нами разговор?

Гриня опять оглядел слушателей, поощряя их на вопрос.

– А лихоманка их ведает, – молвила Марфа.

– Вот именно. И не подумаешь, что может в буржуйской голове возникнуть. А они и говорят Чичерину: мол, начнем с вами тогда переговоры вести, когда вы нам все долги царские воротите. О-о, дают!

– Они че, спятили? – крикнул какой-то дед. – Николашка займовал, пропивал со своими генералами, а мы, стал быть, плати. Кукиш им! Вот!

Старик выстроил из своих восковых пальцев известную фигуру и сунул в сторону Грини под смех своих хуторян.

Но Гриня знал, кому предназначен этот кукиш, и воскликнул радостно:

– Верно, товарищ дед! Примерно так ответил им и нарком Чичерин. Правда, кукиша он им не казал, там это не принято, но сказал примерно так: ежли вы требуете царские долги, тогда верните нам за все, что вы натворили в интервенцию. Сколь городов, деревень пожгли, сколь детей осиротили. Заплатите нам за все.

– Верно, мать честна! – крикнул тот же дед. – Пусть платют.

– Э-э, буржуи б не были буржуями, если б так вот сразу платить нам стали. Эта братия больше думает, с кого б содрать. Да. Так вот ополчились они на нас, словно волки лютые, только свистни – разорвут. Но, как вы знаете, волки ж не только на человека нападают, могут и друг дружке в глотку вцепиться. Так и капиталисты: какой зазевался – мигом его сожрут. И вот тут нарком Чичерин вспомнил наказ вождя – расколоть фронт капиталистов. Он взял и заключил с Германией от имени Советской республики договор, в котором обе стороны отказывались от взаимных претензий. Ни вы нам не должны, ни мы вам.

– Как так? – удивился дед. – Они ж нас грабили.

– Верно, дед, – согласился Гриня, – грабили. Но грабили же не трудящиеся, а опять капиталисты ихние. А ежели они нам репарацию станут выплачивать, так тянуть ее будут с трудящихся, да еще на нас кивать рабочим-то: это, мол, не мы, это вон дерет с вас трудовая власть Советов. Вишь как? И потом нам этот договор важен был политически. Понимаешь, политически. Раз Германия заключает с нами договор, стало быть, она признает нас. И этим договором мы таким образом прорвали фронт наших врагов, товарищи.

Гриня победоносно оглядел своих слушателей, словно лично участвовал в прорыве этого фронта.

– Какие будут вопросы, товарищи? – спросил он.

– А когда мануфактуру привезут? – поинтересовалась женщина, сидевшая на лавке.

И сразу все заволновались, завздыхали, потому как давно забыли, как она и выглядит, эта мануфактура. Пооборвались, пообносились.

Конечно, что мог ответить на это Кашин? Ему бы легче было рассказать о мировой революции, которая не сегодня-завтра должна грянуть, но вот мануфактура... Впрочем, не таков был Гриня, чтоб отступать.

– С мануфактурой, товарищи, трудно, очень трудно пока. Тяжело Республике Советов. Шестнадцать губерний, товарищи, голодают. Страна изо всех сил напрягается, чтоб помочь нам. Вот весной – семенами, теперь – товарами... Есть уже первая ласточка. Не далее как два дня назад, обоз с товарами был направлен в Калмыково. Потерпите, дойдет и ваш черед.

Сообщение об обозе вызвало радостное оживление среди женщин.

– А по скольку давать будут?

– Как будут: на деньги али за хлеб?

– По какой цене?

Откуда Грине было знать все это? Но он отвечал весомо и авторитетно, сам веря в сказанное:

– Будем раздавать по справедливости, товарищи. Советская власть никогда не обидит бедного человека, за то воевали и воюем.

В это время с улицы к воротам подбежал резвый конь, запряженный в легкий ходок с коробушкой. В плетеном коробке сидел молодой парень в солдатской папахе.

– Тпр-р-р, – натянул он вожжи.

Гриня не знал, кто это и к добру ли явился. Но публика не проявила особого беспокойства, и у Кашина вдруг родилась смутная догадка. Он взглянул вопросительно на Марфу. И она поняла этот немой вопрос, улыбнулась довольная, кивнула утвердительно: «Вам, вам это».

Убедившись, что конь предназначен им, Гриня так обрадовался, что закончил свое выступление пламенным призывом:

– Да здравствует мировая революция, товарищи! – И первым захлопал в ладоши, увлекая и своих слушателей.

14. Счастливчик Крюков

Наконец позади за увалом скрылся гостеприимный хутор Прорва. Конь, пофыркивая, резво бежал вперед. Смазанный, ухоженный ходок погромыхивал; парень-возница, заломив едва не на затылок папаху, мурлыкал под нос песню.

Заветный сундук был засунут под облучок и старательно прикрыт соломой. Все было хорошо и прекрасно, не хватало Грине только цигарки в зубах. Кисет с махрой отобрали у Золотого. Сава тоже был в отличном настроении, хотя нет-нет, а вспоминал о своих великолепных ботинках, с которыми ногам было так уютно и тепло, а на сердце Савы – сладко от чувства собственного достоинства. И все осталось там, у Золотого – и ботинки и достоинство. Поэтому, как ни пытался Сава напустить на себя важный вид, приличествующий уполномоченному губкома, но лишь увидит свои босые ноги, заливается краской от стыда.

И именно поэтому, чтобы с ними не повторился еще раз такой конфуз, захватили ребята с хутора добрую дубинку с набалдашником, сунули в солому. Появятся еще раз бродяги, попросят закурить – уж теперь-то уполномоченные не оплошают.

– А что, Марфа давно у вас в председателях? – спросил Гриня возницу.

– Да с самого начала, как белых прогнали.

– Ишь ты, – удивился Кашин и невольно вспомнил новокумские хлопоты с этой должностью. – Неужто и бандиты вас не трогали?

– Было раз весной ныне. А то никогда не наскакивали, – отвечал парень.

– Что так-то? – не отставал Гриня.

– Так Митрясов-то – брательник Марфин младший. Она ему еще в детстве уши драла, шкодлив больно был. Вот с того времени, наверно, и побаивается ее.

– А весной, говоришь, наскочили же.

– Хэх, – улыбнулся парень. – С чем наскочили, с тем и отскочили.

– Ну-ну, – поощрил Гриня парня, почувствовав, что тому смерть как рассказать хочется.

– Весной нам семена привезли с городу. Сеять, значит. Вот тут-то они и налетели. Парень, который с семенами был, – за наган. Да где там. Пульнуть раза два успел, схватили его они. Начали бить, поволокли за околицу расстреливать. Вот тут и явись, как снег с неба, Марфа.

– С оружием?

– Какое там, с поварешкой да с бабами. Суп во дворе варила, когда эта кутерьма началась. Парня б того сразу шлепнули, да замешкались с раздеванием. Ну, пока он ботинки снял, гимнастерку, тут и Марфа подоспела с бабами. Подбегает, вопит: «Стой! Не стреляйте, мерзавцы!» Братец-то ее на коне красовался, плеткой по голенищу поигрывал. Ждал, когда разденут комсомольца и он его лично в расход пустит. Увидел Марфу, смутился. И даже конь вроде под ним плясать перестал. А Марфа к нему: «Ты что делаешь, стервец, а?» Митрясову, видно, несладко принародно такое слышать. «Сестра, – говорит, – не мешай народному суду». А Марфа взвилась, как ужаленная: «Ах ты, тварь сопливая, еще себя и народом величаешь!» Да поварешкой его. Он едва увернуться успел, а то б влепила по мордасам. Конь его с испугу в сторону прянул, Митрясову эта поварешка и угодила по спине. И смех и грех. Поварешка согнулась, конь храпит, землю копытит. Митрясов весь побагровел, кровью налился. «Ты что, очумела?!» – кричит на Марфу. А она подбежала к тому парню, встала перед ним, загородила, а брату кричит: «Ты, заступник народный, что народу дал? Молчишь? Потому как вы со своей бандой кровь пьете народную. А этот парень семена нам привез, хлеб. Он кормилец наш! Слышишь? Он!» Митрясов что-то сказать ей хотел, возразить, но она ему и рта раскрыть не дала. «Вон, – кричит, – из нашего хутора! Вон!» Да опять на него с поварешкой, А конь митрясовский увидел это дело, да прыг-скок, да в дыбки, заржал жалобно. Тут еще ж и бабы другие вопят, Марфе подсобляют. И что ты думаешь, отбили того парня, отстояли. Ускакал Митрясов не солоно хлебавши со своей сворой, даже и семенами не попользовался. Зато, сказывали, потом в Белых Зорях полютовал.

– А ты не слыхал, где он сейчас находится? – спросил Гриня.

– Кто его знает. Губерния большая, поди угадай, куда его понесло. Возьмет вон из-за бугра вывернется, вот и молись тогда.

Парень опасливо осмотрелся и, хотя ничего не увидел подозрительного, все равно поскучнел. Должно быть, разговор о возможной встрече с бандитами испортил ему настроение.

Сава, отвалившись к задней стенке коробушки, смотрел опять в небо и тихонько насвистывал. Он не разделял опасений возницы, резонно полагая, что в такой глухомани, где и дорога-то заросла конотопом, банде делать нечего. Если только бродяги, вроде давешних, так на них теперь вон какая штука припасена. Пусть сунутся.

– А ты что, не догадываешься, где Митрясов? – спросил Сава Гриню.

– Догадываюсь. Но не мешает и жителей спрашивать.

– Надо скакать побыстрей, чтоб Лагутина предупредить.

– Предупредить, конечно, не мешает. Но, мне кажется, Лагутин не такой дурак, чтоб не выставлять охранения. Он, пожалуй, лучше нас понимает, где находится.

А меж тем близился вечер. Солнце уже коснулось горизонта, когда возница указал вперед:

– Эвон уж и тракт виден.

– Где?

– А вон, вишь кусты, это как раз вдоль него. Как на него выскочим – до Подлюбич пятнадцать верст останется. Ночью приедем.

Перед трактом дорога двинулась на подъем, и конь перешел на шаг. Были уже сумерки, в придорожных кустах густела темнота. И вдруг слева, впереди за кустом, Грине почудилось – стоит человек. В белом. «Мерещится», – подумал Кашин и покрутил головой, словно отгоняя призрак.

Человек и впрямь исчез. Гриня облегченно вздохнул. «Только еще привидений нам не хватало». Но в это время возница обернулся и, пуча испуганные глаза, прошептал:

– В кустах кто-сь есть.

И тут кусты зашевелились, затрещали сучья. Кто-то убегал по кустам в сторону тракта.

– Гони ты коня! – ткнул Гриня в спину возницу. – Ну!

Тот хлестнул коня кнутиком, дернул вожжи.

– Может, бандит, – предположил Сава, – побежал своих предупреждать.

– А черт его знает, – отвечал Гриня, не спуская глаз с кустов, набегавших навстречу.

Но как только они выехали на тракт, сразу увидели человека в белом. Он стоял впереди на дороге, явно поджидая повозку. При виде его даже конь насторожился, запрядал ушами.

– Гони! – снова ткнул Гриня возницу в спину. – Не останавливайся.

Возница хлестнул коня вожжами.

– Нно-о-о!

Конь побежал скоком, косясь на незнакомца в белом и норовя обойти его стороной. Человек догадался, что его хотят объехать, кинулся наперерез, поднял вверх руки.

– Стой!

Крик его словно подхлестнул едущих, возница, привстав, сильно ударил коня и замахал кнутом над головой.

– Но-о, черт!

Гриня схватился на дубинку, лежавшую в соломе, приготовился в случае чего ударить, но не успел. Они промчались мимо.

Человек бросился бежать вслед, что-то крича им.

– Слышь, – сказал Сава, – он, никак, крикнул: «Товарищи».

– Ты ослышался, – усомнился Гриня.

– Нет. Он крикнул: «Товарищи, спасите...», кажется.

– У-у, елки-палки, неужто наш кто? – Гриня ткнул возницу. – Останови коня.

Возница оглянулся, запротивился:

– Ты глянь, он весь в белом, може, из покойников.

– Дурак. Останавливай. Он в нижнем белье.

– Тр-р-р, – неохотно натянул вожжи возница.

Конь сбавил бег и вскоре остановился.

Человек, увидев, что его ждут, перешел на шаг. Верно, бегу этому он отдал последние силы.

– Товарищи, – прохрипел он, подойдя. – Я Иван Крюков, деповский я. Бежал с-под расстрела.

И упал в коробок, подкошенный усталостью. Кашин с Зориным втащили его на солому, примостили спиной к вознице – лицом к себе. Поехали дальше. Крюков долго не мог отдышаться. Возница, чувствуя на своей спине его голову, ерзал-ерзал на облучке, потом обернулся, заглянул в лицо.

– Слушай, так это не тебя ли весной в Прорве расстреливали?

– Меня, брат, меня, – кивнул, жалко улыбнувшись, Крюков.

– И что? Опять?

– Опять, брат, опять.

– Кто?

– Он же. Митрясов.

– И опять отбили тебя?

– Какое там... Сам утек.

Возница восхищенно зацокал языком:

– Ну, счастливчик ты! Скажи, а?

Крюков с готовностью закивал головой, неожиданно сильно закашлял. Кашель долго бил его, по щекам потекли слезы, а он все кивал головой, а между приступами шептал осевшим голосом:

– Счастливчик... Верно... Счастливчик я.